Страшное дело

Случай на месте станции метро Ломоносовская.

  • Страшное дело | Олег Ахмеров

    Олег Ахмеров Страшное дело

    Приобрести произведение напрямую у автора на Цифровой Витрине. Скачать бесплатно.

Электронная книга
  Аннотация     
 92
Добавить в Избранное


Как детская память о случившемся откладывает отпечаток на всю жизнь.

Доступно:
DOC
Вы приобретаете произведение напрямую у автора. Без наценок и комиссий магазина. Подробнее...
Инквизитор. Башмаки на флагах
150 ₽
Эн Ки. Инкубатор душ.
98 ₽
Новый вирус
490 ₽
Экзорцизм. Тактика боя.
89 ₽

Какие эмоции у вас вызвало это произведение?


Улыбка
0
Огорчение
0
Палец вверх
0
Палец вниз
0
Аплодирую
0
Рука лицо
0



Читать бесплатно «Страшное дело» ознакомительный фрагмент книги


Страшное дело


Страшное дело

Хочу рассказать вам об одном происшествии, полагаю, что займу у вас не более нескольких минут, дабы не наскучить и не отрывать вас от более полезного чтения, хотя может так случится, что оно-то и окажется самым полезным.
Недавно узнал, точно, что было это в 1966 году, в том году, когда вышли на экраны одухотворённые, для того времени, «Андрей Рублёв» и «Война и мир», делался мультик «Варежка». А ещё появились в тот год «Берегись автомобиля», «Кавказская пленница», «Республика ШКИД»…
В тот год высадилась на Луне станция «Луна 9» и передала снимки спутника.

Описываемые события коснутся именно этого года в Ленинграде, в Невском районе. Мне тогда было шесть лет…
И вот наряду с приведенными, к примеру, событиями будет создано нечто недостойное, то, что у меня в памяти до сих пор. Я помню это страшное действие, то сопутствующее его чувство. Чувство смятения, чувства обмана или скорее даже предчувствия происшествия, точнее, ожидания чего-то нехорошего, того чего все вроде бы не хотят, но делают. Более в своей жизни я ничего подобного не переживал.
Душевные переживания со мной случались позже и порой были острее и больнее, но эти переживания касались самого меня, моей личности, а то, что случилось тогда, коснулось многих, правда, проживающих в окрестности строящейся станции метро «Ломоносовская». То есть эти волнения людей были, так сказать, местного характера, привязанные к одному данному происшествию…

Жили мы тогда на Бабушкиной улице, названной в честь, естественно – революционера. Да и многие окружающие улицы были революционными - такое время было, время искренней веры в Ленинизм, атеизм, скором построении коммунизма.
Станция метро строилась долго, наша, строящаяся, ветка назвалась «Невско-Василеостровской». Была она сдана только в 1970. Позже при, входе на станцию, красовалось золотая надпись: «Ленинградский ордена Ленина Метрополитен имени Ленина».
Но к юбилею «Великого октября в 1967 году запланировали открыть только «Площадь Александра Невского». А пока приходилось трястись в автобусе или трамвае целый час по булыжному проспекту Обуховской Обороны, что бы добраться до ближайшего метро на «Площадь Восстания».
Кстати эти поездки тоже запомнились, уже не самой длительностью, а ещё не полным восстановлением от разрушенного Ленинграда. Куракина дача, где мы садились в автобус, ещё кое-где стояла в останках погорелых деревянных домов, да и кирпичных домов ещё хватало не восстановленных. Проезжая же по Обуховской Обороне, были видны, местами разрушенная от войны, «мельница», так называли мукомольный комбинат.
Надо сказать, что время с войны прошло нимало, однако Ленинград всё ещё полностью не восстановился и как я уже упоминал ранее, кое-где были нетронутые с войны пепелища и развалины. Всё это, мы – ребята видели и были не довольны тем, что новостройки строят, а через дорогу стоят руины. Основное население ещё знало войну, а Ленинградцы прожившие блокаду были в каждом доме и нам частенько рассказывали про то жуткое время.
Помнится, мать моего друга рассказывала, как она еле убежала от людоедов в блокадном городе, которые заманили её, ещё девочку, к себе домой покушать пирожков. И когда она, откусив пирожок, увидела часть пальчика, то всё поняла…
В каждом дворе жили ветераны, их было много. В нашем дворе жил лётчик, герой Советского Союза, инвалид без ног. Запомнился, к сожалению, он тем, что много пил, ругался, что за нас кровь проливал, а мы недостойны чего-то. Он частенько пребывал у пивного ларька на тележке с утюжками и гордился тем, что его не забирала милиция, в отличие от других подвыпивших граждан.
Ещё в нашем дворе был «сбежавший от Власова», так мы за глаза называли ветерана достойно прошедшего всю войну. По его рассказам он случайно, как оказалось в нужный момент, с другом удалились «до ветру» в лес, откуда и наблюдали, разоружение своей части и отправки куда-то без оружия. Заподозрив неладное, они стали пробиваться в другую часть, откуда вскоре и узнали, что им повезло не попасть в плен, так как генерал Власов сдался в плен и не один.
Другой ветеран рассказывал, мол, как в конце войны, уже под Берлином, немцы стали массово сдаваться, а конвоировать их в тыл уже некому, и так с батальона осталось солдат меньше чем в два раза. Так вот командир отрядил его и сослуживца вести группу сдавшихся «Эсесовцев», а сам говорит, мол, заведите вы их в лес и порешите там, а сами возвращайтесь. Так, говорил, мы и сделали, человек двадцать, всех их в лесу из автоматов покрошили, причём немцы всё поняли, как только мы их в лес завели, и не сопротивлялись, не кричали о пощаде, только головы склонили, может понимали, что есть за что…
Однако говорил об этом ветеран только «под мухой» и всегда со слезами на глазах…
Всеми этими видами и рассказами, которых мы знали сотни, пополнялась наша мальчишеская душа, относительно послевоенного времени. Да и на даче от садика мы жили в «боевом времени» - собирали в лесу тайком гильзы и патроны с пулями, а уж касок с советскими штыками-пиками было не пересчитать. В почёте были каски с маленькими рожками и немецкие штыки-ножи. А у воспитателей главной заботой при походе в лес было, что бы мы не поцарапались о колючую проволоку, коей и сейчас хватает в наших лесах, и не тащили с леса боеприпасы.

Вообще мы Ленинградцы гордились, тем, что мы не такие как москвичи и наш город не был у неприятеля в плену. Мы твёрдо знали, и нам всегда говорили взрослые, что теперь в городе не будет взрывов, не будут взрываться дома…
Многие ветераны не говорили о войне, нам тогда казалось это странным и только спустя многие годы мы поняли, что на войне были не только подвиги и проявления лучших качеств человека, а были и предательства, расстрелы, унижения.
О Боге, в то время, старались не говорить, подразумевая, что эта тема запретная. Воевавшие, полагаю уже я сейчас, знали, что есть Бог и, пережив тяготы войны, многие уверовали, но молчали - нельзя было. Одним словом атеистами, как окажется из моего рассказика, были далеко не все.
Помню, как один раз мне досталось от мамы, когда я испугался и, что-то ляпнул про бабу Ягу, увидев в автобусе старенькую бабушку в необычной одежде. Сейчас скажу, что на ней было монашеское одеяние. Весь автобус знал, что она – монахиня, ездит в госпиталь Великой Отечественной войны и служит там сестрой милосердия, поэтому-то пассажиры относились к ней учтиво и желали ей как-то помочь, угодить.

Это отступление для общего впечатления о времени, так сказать, чтобы почувствовать атмосферу того периода, периода ещё недавней войны, периода «показа последнего попа» и Гагаринского полёта, периода множества плакатов на зданиях и крышах с текстами: «Ленин и сейчас живее всех живых», «Партия- ум, честь и совесть нашей эпохи» и ещё множества прочей коммунистической агитации, толком ничего не значащей.
Напротив строящейся станции метро «Ломоносовская» стояло большое, по тем временам, здание общежития строительного треста, где и работала моя мама. Забирая меня вечером с садика, она вела меня на работу, где я и пребывал ещё часа три до окончания её работы в восемь часов. Затем мы, с ней за ручку, шли счастливые домой, медленно топая тёмными закоулками ещё полчаса. Как-то, в один из таких вечерних шествий домой я, очевидно боясь остаться без мамы, спросил:
-Мама, а ты уже старенькая?
-Да, что ты сынок, мне же ещё только двадцать восемь…
Помню, что я так был счастлив тогда и успокоился, что моя любимая мама будет ещё долго жить.
Время провождения после садика у мамы на работе длилось долго, мне было скучно, иногда приходил мальчик, так же как и я вынужденный пропадать в бухгалтерии уже со своей мамой, нам уже было веселее, но его приводили только два раза в неделю, так как у его мамы был другой график. Мне ничего не оставалось, как смотреть в окно часами, за которым строилась новая станция метро. Её вид, правда, загораживала пустующая, заброшенная церковь, в которой ранее находилась прачечная, но зато за ней виднелся кинотеатр «Спутник», у которого на крыше была сделана светящаяся «земля» и передвигающаяся «лампочка-спутник». Так неизменный пейзаж церкви, станции метро и кинотеатра «Спутник» скрашивал мои детские часы ожидания конца маминой работы. Иногда мне давали старенький арифмометр, и я делал вид, что работаю на нём, крутя рычажок и переставляя флажки, будто вычисляя кому-то нужные цифры. Но, через некоторое время он надоедал и я опять был у окна…
Иногда приходил какой-то пожилой начальник-дядечка, который, видя меня и ласково теребя голову, неизменно давал мне карамельку «дюшес». Однажды мне попало за него, так как, зайдя в бухгалтерию, он по обычаю поздоровался и со мной, но конфетки не дал, очень занятой был. На что я воскликнул:
-Дядя, а конфетку!
Мама, смущаясь, стала оправдываться и выговаривать мне, на что дядечка взял меня на руки сказал:
-Извини старина, пойдём в буфет.
В коридоре, через дверь был буфет, где мне и была куплена за одну копейку карамелька в фантике «мятная». Я был счастлив.
Сейчас за достоверность слов сказанных тогда людьми в эти дни я не отвечаю, ведь мне ещё было только шесть лет, но смысл разговоров я запомнил.
Однажды дядечка пришёл сам не свой, какой-то понурый, он потрепал мою голову, достал по обычаю конфетку и сказал всем женщинам в бухгалтерии:
-В связи со строительством станции метро, будут взрывать церковь, - затем чуть подождав, произнёс,- она правда не мешает, но…
Затем, ещё сделав паузу, добавил:
-Церковь взорвут на этой неделе, такой приказ. Приказано, чтобы в это время никого на этой стороне здания не было… Будут проверять, ответственность за здание на мне.
Эта неделя была самой длинной в моём детстве, поэтому-то она так и запомнилась, запомнились лица людей, их интонация, голос. В эту неделю вдруг всё переменилось. Переменились люди, они ходили и как бы оправдывались сами перед собой, говоря: мол, «ведь надо, мешает метро». В их словах я помню оправдание, у некоторых была даже натянутая улыбка, но она была нечестной, как будто скорченной. Всё происходящее было нечестным. Я был ребёнком и отчётливо это чувствовал. У некоторых при разговоре о взрыве церкви немного дрожал голос, я это помню. Конечно, мне как пацану было интересно, как это всё произойдёт, и я жил в ожидании взрыва. Но, то чувство страха в людях, то именно смятение было явно видно и его было не скрыть никакими улыбками и отговорками. Люди внешне отмахивались от этого события, но по всему было видно, что всех их трогает будущее событие, как-то внутренне. Люди, жившие здесь, рядом, каждый день, проходя мимо храма, свыклись с его присутствием, ведь его не разрушила даже война, а сейчас, в мирное время, должен был произойти взрыв, взрыв не от немцев, а свой.
В какое-то время, уже под конец недели, всем показалось, что взрыв отменили, что всё, теперь будет как прежде – мирно и спокойно и уйдёт это смятение, и жизнь вернётся в прежнее спокойное русло
Надо сказать, что от церкви до здания было метров сто, и я не помню, была ли церковь огорожена или забор был только у строительства станции метро. Всё должно было произойти прямо перед фасадом здания, как на площади для всеобщего обозрения.
Именно на этой неделе, так получилось, что меня, в один из дней, вела с садика до работы другая тётя, какая-то сослуживица мамы, мама была занята. Мы шли с тётей молча, она про себя что-то шептала, я не мог разобрать, но она повторяла одно и тоже много раз. Навстречу нам попалась ещё одна знакомая тётя, помню та ей сказала, мол, всё шепчешь, зря, всё равно не поможет. Сейчас я знаю, она не шептала, она так молилась, она творила Иисусову молитву, я помню её слова. Она молилась о храме.
Наконец настал тот день, ребята постарше бегали со двора к метро смотреть, как всё это будет. Меня забрала мама с садика и мы, не заходя к ней на работу, приехали на автобусе домой.
Остатки от храма убрали быстро, так же быстро было всё подчищено, как будто здесь и не стоял никогда храм.

...После этого случая, мне показалось, что люди переменились, уже не было тех шуточек и тех улыбок. Все оказались как бы виноватыми в разрушении, ведь они косвенно поддерживали взрыв церкви, промолчали, согласились, хотя внутренне, я это видел, никто этого не желал, так как в воздухе витал этот дух смятения, дух непорядочного действия. Это чувство осталось в моей, ещё детской душе, чувство, что сделалось, что-то плохое, что-то страшное для находящегося внутри нас. Там, внутри человека, не физиологическое, заставляло дрожать голос при разговоре, чувствовать боль, чувствовать страх. Это что-то, было не естественным для моего понимания, оно сделало людей более серьёзными, задумчивей, это «что-то» невозможно было скрыть. Это «что-то» было проявлением не личностным, а общим и не зависело от людей. Как будто мы все вместе заболели одним, у всех стали больные (теперь я знаю это слово) ДУШИ. По прошествии времён я, нынешний, полагаю, что многих тогда коснулось Божество Духом Святым, дабы вразумить заблудших людей, навевая неприятие данного взрыва храма, не соучастия в преступлении, для очищения и познания истины.
Больше такой напряжённости в жизни я никогда не чувствовал. Это чувство страха, я испытал в том, детском возрасте и знаю как оно называется - страх Божий. Нет, это не то, что Бог как справедливый судия сейчас всех изничтожит, нет. Это как раз страх боязни потерять Бога, потери близкого, самого любимого нас существа, как потери родителя. Как потери и самовольном оставлении Бога. Появлении страха одиночества, какой-то обречённости, а не страха наказания…

Был в общежитии ещё и другой дядечка, который там же работал плотником, звали его Спиридон Ильич, жил он в моём доме на Бабушкиной, и так как я был для него свой, то он меня частенько брал к себе в мастерскую, естественно с разрешения мамы, если задерживался на работе. Мастерская та находилась в подвальном помещении, и там у него, было много всякого интересного, но однажды, как раз после взрыва он, когда мы были одни, показал по секрету что-то важное.
-Смотри Олежек, - и он повёл меня в дальний угол мастерской. Отодвинув какие-то плакаты, он показал мне то, что я мог осознать уже позже.
- Вот это из церкви, правда я это уже давно храню, всё думал, может пригодится…
Там я увидел какие-то иконы, кресты, сейчас точно не упомню, но это была церковная утварь. Потом я ещё частенько приходил к Спиридону Ильичу, и он мне, напоминая о нашем секрете, вторил, что бы я никому не проговорился, видать, опасаясь, что всё это может быть отобрано и сожжено.
Оставшиеся пару лет до школы я глазел в окно, где уже не было церкви. Помню, что никто не говорил о храме, как будто бы и не было его, но я всегда помнил те исковерканные улыбки и дрожащий голос при разговоре о храме, то чувство страха, которое я помню до сих пор. Полагаю, что это чувство, страх Божий, коснулось многих лиц ставшими невольными участниками этого взрыва. Возможно, что на кого-то оно произвело сильное впечатление, как на меня и возможно привело к Богу. Многие из людей, наверное, помнят то событие, и если, случайно, прочтут этот маленький рассказик то, может быть подправят меня, если я где ошибся…

То был храм «Сошествия Святага Духа» построенный в 1912 году. На освящении храма присутствовал святой Иоанн Кронштадтский.
С 2011 года началась деятельность по восстановлению храма. Проект предусматривает, что здание будет иметь облик близкий к историческому. Сейчас построен храм-часовня чуть в стороне от места разрушенного храма, где сейчас обнаружен фундамент и стоит поклонный крест. На фото тот самый храм.
Естественно, эти и многие другие события не могли, не отложится в моей душе. Поэтому-то, читая мои рассказы, вы наверняка встретите православное мировоззрение у моих героев…