“ Глава 13 Логика против эмпиризма”

В шкап вставили на резиновой мастике небьющееся стекло, бабочек академик разложил по секциям сообразно сорту и резвости. Петейнозавра водрузили на место. Таксидермист с ворчанием отрихтовал силиконовым гелем помятую итальянским штиблетом полусферу под хвостом. На длинном столе из светящегося пластика гудел обмоткой из толстых медных проводов трансформатор, питая электричеством позитронный микроскоп.

Довольно хмыкнув про себя, Плещеев позвал Персефону:

– Лапа, а я, кажется, знаю в чём тут дело.

Расположившись на волосатой шкуре сибирского мамонта, покрывавшей двухспальный лабораторный диван, Персефона изучала толстенный фолиант из голографических пластин, стянутых крохотными пневматическими цилиндрами.

– Тут пишут, что в древности эльты прилетели за нами, а мы им подсунули вместо себя землян. Это зачем?

– Ты только послушай, о чём я говорю! Эти капли не так просты, как кажутся. У них общий ДНК.

– Какой ДНК? У воды?

– Стоп, не дури! Это только у химической воды нет ДНК. Но тут дело не в этом. У них она просто-напросто есть. Представляешь!

– Что-то такое припоминаю из университетского курса. И чё дальше?

– Общая, общая, это просто невероятно! Штука за окном – это живой организм.

– Плещеев, ты говоришь загадками. Нам-то что с того? Для чего её тогда повесили?

– Надо прощупать её жёстким рентгеновским лучом, и узнаем.

– А она нам в ответ водичкой? Я бы обязательно плюнула.

– Ничего ты не понимаешь!

Металлическое попискивание бирманского тапира прервало начавшийся спор. Академик с большим трудом добился от механического звонка точного соответствия оригиналу. Слегка бездушный получился тарир, но академик посчитал это к лучшему: во время опытов только этот искусственный звук и мог заставить его отвлечься на посетителя.

Две рюмки водки, снабжённые ударной дозой кофеина, заставили мозжечок, отвечающий за безопасность организма, сначала расслабиться, а потом подпрыгнуть, причём дважды. В результате в голове у сыщика переключились отполированные опытом стрелки на новые рельсы. Я не говорю, что это плохо или вот оно средство от бездарных штампов, но благодаря алкогольному возбуждению, Чигин сумел поставить себя на место бармена. Пьяный бред всяких неуравновешенных товарищей, у кого угодно деформирует личность. Надо обладать неимоверной любовью к человечеству, чтобы захотеть всех убить. Из жалости убить, чтобы не мучались.

«Вот именно, что из жалости! А как иначе?! Печальным эльтам так надоело смотреть на наши бездарные кувыркания, что по-другому и никак невозможно! А то, что они далеко в космосе, разве это помеха, разве боль измеряется километрами, когда хочешь спасти человека? Остаётся один самый важный вопрос: И кто позвал? Только не Мара, здесь и думать нечего. У неё как раз всё хорошо. Вон какой Ипполит имеется: ящериц кушает. Нет, здесь что-то другое.

Ещё эти зелёные разводы на стенах, – перескочили мысли в голове у следователя. – Надо срочно встретиться с академиком. Осталось совсем немного и всё население сойдёт с ума от чужой боли. А как не боль, когда столько ненужных слёз?» – нахмурился Чигин, разглядывая в окно унылый шелест дождя.

– Нут-с, молодой человек, и чем обязан, – встретил следователя в обычной для себя манере Плещеев.

– Кофию.

– Что, извините?

– Вы спросили чем, так вот, ему самому: кофию.

– Правильно будет говорить: кофе. Иностранные слова не склоняются, знаете ли!

– Что-то не удивлён, – реагировал сыщик, не желая отвечать на глупое, на его взгляд, замечание. – Я переговорил с Марой, и знаете что услышал?

– Нет, вы только послушайте этого упёртого человека. Сначала «кофий», потом Мара. Просто восхитительно!

– Да что вы привязались к этому слову? Это возмутительно. Хотите испортить отношения – пожалуйста! Только на вопросы всё равно придёться отвечать! С меня на сегодня хватит ваших соплей. То грызохвосты прыгают, то академики! Фрол Демидович, что с вами?

– А я кое-что узнал. Так-то. Это штука живая. Абсолютно!

– Думать умеет? – мгновенно сообразил, о чем идёт речь, следователь.

– А вот думаю за это. Помните, как она облапала дождём плазмолёт генерала? А ведь это поведение разумного существа. Другого объяснения попросту нет. И всё сходиться: и мезозой, и капли, и узоры на стенах. Я вот что думаю: разговаривает она так.

– Подождите! Так, может быть, это и есть печальный эльт?

– И знаете, что странно? Все описания о встрече с эльтами империя уничтожила напрочь. Полный штиль, как говорится.

– А что привязались к моему “кофию”?

– Это я так, не обращайте внимания. Иногда ваш плебейский язык выводит из себя.

– Ну вы держите себя в руках. Нельзя же тратить столько нервов на обычные слова, – посочувствовал сыщик.

– И не говорите. И что там у Мары Филипповны стряслось?

– Ипполит, огромный зубастый Ипполит. Чуть ноги мне не отгрыз. Грызохвост, короче.

– Что «короче»? Короче говоря?

– Вот именно! Но знаете, какая штука, всё-таки она ко мне неравнодушна.

– Вы думаете? Всё может быть. Да-с, батенька. Женское сердце таит массу загадок. Правда, Персефона?

– Не знаю, не знакома. Встречусь – обязательно поинтересуюсь. Плещеев, ты мне не ответил на вопрос.

– ?

– Зачем империя подставила жителей Земли?

– Максимальный и бездушный рационализм. Сунули в пасть демонам первое, что подвернулось под руки. А что было делать? Не губить же цивилизацию под корень.

– Я что-то не понимаю. Землян, что, не жалко было?

– Послушай, кому они нужны. Печальные эльты питаются только дряхлыми цивилизациями. Они, как стервятники, терзают только гниль. А землян мы тогда только состряпали. Молодая популяция. Риска ноль.

– Я не нашла ни одного изображения этих эльтов. Странно, – заметила Персефона со шкуры сибирского мамонта.

– Стыд кого хочешь сделает незаметным. Вычистили свой позор под самый нигде, чтобы даже и не вспоминать ни разу.

– Товарищ Плещеев, так может, это они? – сыщик кивнул на окно.

– Чушь, я бы знал. Хотя… Структура невероятно интересная. Никто так и не выяснил их физиологию. Может и действительно, одна из форм. Хотя… формы-то у них и нет никакой, так, абстракция одна непонятная.

– Сто пудов в карман, это они!

– И ни разу не сфотографировали? Это что такое, Плещеев! Мне, например, интересно.

– Была у меня одна книженция старинная. Ты вот что, Персефона, достань с того шкапа во ту коробку с гербом империи.

– Там высоко.

Стеллажи с книгами подпирали потолок, выставленный по стандартам империи на четыреста семьдесят сантиметров. Полка, на которую указал академик, располагалась под широкой титановой нервюрой, покрытой густой зелёной плесенью с тёмно-фиолетовыми прожилками. Персефоне совсем не хотелось туда лезть. Эта шевелящееся масса её пугала. Ночные кошмары теряли свою экспрессию по сравнению с тем, что предлагала плесень наяву, стоило только подольше посмотреть на неё без движений. Тело внезапно цепенело, и в голову лезли всякие неприятные мысли. Например, желание сделать что-то омерзительное в глазах окружающих, чтобы потом с презрением на них смотреть. Ведь они так не могут, а значит, ничтожны перед тобой.

«Фы-р», – подумала Персефона.

Эмпиризм – знания полученные опытным путём. Есть знания полученные в смятении чувств – это мистика, а есть придуманные вовсе без чувств – это логика.

 Книгу публикую на дзен-канале ГИПЕРПАНК