Клодий Пульхр (Красавчик), весь напомаженный, при холёной причёске, пьяненький, возлегает на ложе около Клодии у стола с вином, приобняв сестру. В пальцах Клодии чаша, Клодия стонет. Гость, Катулл, подымается с полу, смотрит на пару, пьёт из кувшина, валится сетуя:

— Обожаю… Богиня!.. Нет, ненавижу! Шлюха, не стыдно?!

Клодия:

— Ты как будто Катон, Катулл… Ненавидишь любовь, Катулл? Обзываешься и укоры мне адресуешь? Или ты сам, поэт, так же с Клодией не был? Помни, ревнивец: Клодия любит — в лоне её и глаза, и сердце, и даже разум… Ах, убирайся! Ты нам мешаешь… — Клодия никнет, и чаша падает на пол звонко.

— Шлюха!! Проклятие! — восклицает Катулл, рыдая. — Клодий красив? Он Клодии значит больше, бедный Катулл-поэт, чем ты с родом твоим! Он — Клодии брат-любовник. Ты, Катулл, приживальщик!

Клодий пеняет: — Я, чёрт, что, жизнь украл у неё? грудь? ноги? Встань и считай, дурак, всё на месте. Слышишь?

Катулл в крик:

— Я расскажу всем!! Вас бы изгнать, зверей! В Скифию вас! и в Индию! Купидон меня привязал к блуднице… Я не хочу с ней! Мне бы к Катону, к чистой душе его, ибо сердце невинно… Я в нечистотах, рядом со скверной грязной богиней… Клодия дивна, Клодия — бездна! В ней можно мыться… или испачкаться… Будь ты проклята, площадная профура!!

В полупрозрачной лёгкой одежде та вдруг соскальзывает с ложа:

— Милый, любимый, кто нас свободнее? Ты стихами пленишь Олимп — я Олимп усмиряю страстью. Чту твой великий дар, но и ты будь сильнее всех предрассудков. Верь: во мне дар любви! О, Катулл! Я творю любовь! уношу души в высь, к богам, у каких краду счастье, чтоб нести смертным. Ты равномочен мне, мой любимый! Ревность — для быдла. Мы — небожители. Встань, пойдём с тобой в спальню. Клодия — бездна. Клодия есть источник блаженств, поэт!

— Фееричная… — тот встаёт, уцепясь за ложе. — Ты меня губишь…

— Вождь! — раздаются дальние крики и стук сандалий в пол. Прибегают громилы дикого вида. — Вождь! Мы гоняли Помпея, как ты приказывал; но напал Милон с бандой. Восемь убитых, мы разбежались!

Клодий, взъерошив гладкие, с блеском, волосы на висках и на темени и рванув на груди тунику: — Жалкие трусы! Вы мне презренны!! Вновь Рим в опасности… Жди меня, я оденусь… — Он убегает.

Главный громила смотрит на статуи и на роскошь вокруг. Он потный.

Клодия, хмыкнув, взяв чашу, пьёт до дна, уперев в него томный чувственный взор; ведёт потом:

— Любишь статуи? Посмотри на живых, мужлан! Есть ли прок в камнях, что и шагу не сделают, дабы быть с тобой? Посмотри на живых. Вот я… Вот великий Катулл… Ты… Хам ты, падкий на глянец!!

Вперившись в грудь её под прозрачной накидкой, тот отвечает:

— К чёрту всё… В Стикс Щенка!.. Ты ведь Клодия? Снизошла бы до плебса. Если уступишь, я… что угодно… Хочешь, убью Щенка? Говори! Есть реальные деньги! Сколько ты стоишь?

Клодия, искоса:

— И насколько богат наш Красс из субурских трущоб?

— Богат, сказал! Мне вчера подле Рима отдали деньги греки-торговцы из Киликии.

Клодия: — Ладно. Следуй за мною.

Красный и потный рослый громила с хрипом идёт за ней; на ходу со стола он хватает кувшин с вином. Но Катулл преграждает путь:

— Ты звала меня! Миг назад была нежной! Тратясь на плотское, ты сгниёшь, не отправишься в вечность. Там я останусь один, один! Я умру от тоски там! Клодия, ради вечных богов… Бесценная!

Но громила хватает его и швыряет в стену, следуя к Клодии.

— Ненавижу!.. Люблю!!! — истерит Катулл. — Девка! Лярва грошовая… Нет, богиня, богиня!! Слушай, Рим, смейся: Клодия наша, Клодия эта, — Клодия, что была светом жизни, нынче на улицах, шлюха, ловит подонков, грязных сатиров!

Мимо поэта к выходу мчится переодевшийся в рваный плащ, с растрёпанной накладной бородкой, Клодий-Красавчик.

[1]«Катулл» на латинском «Щенок».