Заплатить за золото глава 1-2

   Над Амылом угрюмым,
   Над таёжною далью
   Встали русские думы
   Моей бабушки Дарьи.


   ГЛАВА I

     Пройдут годы, но так, как в это чудесное утро прощанья с моей юностью, я не буду счастлив никогда. После вчерашней грозы, первой этой весной, и дружного ливня, смывшего последние грязные подтаявшие сугробы, расцвечивая небо синим и бордовым, во всём великолепии вставало солнце. Радуясь весне и похрустывая неокрепшим за ночь ледком, я посторонился, пропуская столь редкий в наших местах автомобиль. Я ещё улыбался, глядя на двух выскочивших из него мужиков в форме, но их слаженные действия быстро лишили меня иллюзий. Не понимал, за что бьют, в чём должен признаться. Мужики в камере советовали подписать всё, что требуют, и отправляться в лагерь. Там выжить легче, иначе забьют до смерти. Через месяц  сдался, всё подписал и получил три года.


     Этапом отправили до Владивостока, дальше на подводах по бездорожью. Через неделю запахло по тайге свежими огурцами, и это было как чудо. Какие огурцы в непроходимой тайге? Вокруг стеной стоял кедрач. Гнус, донимавший всю дорогу, пропал. Все разом повеселели. Открылась бесконечная даль, и оказалось, что это ветер, вольно гуляющий между сопок, разогнал кровососов, и он же нанёс в тайгу запах корюшки, которую в большом количестве накидало на берег вчерашним штормом. На первой перекличке стало понятно, зачем я здесь. Пришлось согласиться с красноярским следователем, что из-за Аксёнова. Когда нас раскулачили и привезли на прииск, он работал в геолого-маркшейдерском отделе. Отец позаботился, чтобы я закончил семилетку, а в то время в Сибири это было почти высшее образование. Вот меня и определили к нему в ученики. Мы подружились, жил он одиноко, а я вместо того, чтобы ходить в «Хитрушку», так местные бабы прозвали забегаловку, где пропивались деньги, заначенные от них хитрыми мужьями, ходил по вечерам к нему в гости. Он был сослан ещё до революции, никуда не уехал, а новая жизнь, за которую он боролся, принесла одни разочарования. Я, как недавно принятый в партию, старался на эти темы не говорить, но была у него библиотека, где рядом с «Капиталом» Маркса стояли книги о первопроходцах и приключениях. Они манили меня сильнее приисковских красавиц, ноги сами несли к Аксёнову. Конечно, не обходилось и без разговоров по душам, только я никому не говорил про наши беседы. Подумать не мог, что наши безобидные посиделки окажутся оскорблением советской власти.

   
     Мне вручили полный набор геодезических инструментов, показали площадку, где будет стоять первый барак для надзирателей. С него следовало начинать. Потом барак для ИТР и несколько бараков для рабочих.  Плотники, землекопы, каменщики, печники, прорабы – все специальности строительные. Стало обидно. Всегда хотелось поработать на какой-нибудь молодежной стройке. Вот и сбылась «мечта». Всё лето работали как проклятые. ИТР все-таки жилось полегче. За нами не так надзирали, как за рабочими, разрешали собирать на берегу  морскую капусту, а после шторма часто выбрасывало мелких рыбёшек. Зимой нас минула цинга, а с рабочих бараков выносили каждое утро до двадцати человек и просто сбрасывали в общий ров. Нам дали какие-то рваные бушлаты. Голову я заматывал полотенцем. Грязной тряпкой, которая в любой сибирской избе сойдёт за портянку. Особенно тяжело было мёрзнуть часами у инструмента. Пока землекопы копали, уходить не разрешалось. Брал лопату, грелся работой. И выжил.

     Вспоминая всё, радуясь, сам не знаю чему, я шел по тайге всё дальше и дальше. Бежать  не собирался, даже привыкать начал. Пережив зиму, поверил: выживу. Три года не десять лет. Сегодня утром велели сделать рекогносцировку в двух километрах от лагеря. В строительных чертежах разбираться научился, понял, что придется искать подходящее место с ровным рельефом, о чём и сказал охраннику.  Он, уверенный, что бежать  некуда – на многие километры тайга, – остался ждать у ручья. Когда я вернулся, мой страж крепко спал, непонятно где разжившись контрабандным ханшином. Вот тогда, окликнув спящего и поняв, что он мертвецки пьян, я взял его небрежно приткнутый к дереву карабин, снял с пояса подсумок с патронами, вытащил из кармана спички и просто пошёл на запад. Собак в лагере не было, а до ночи можно уйти далеко. Не думал о том, что ещё час – и голод, который уже начал терзать постоянно полупустой желудок, будет нестерпимым. Свобода пьянила. Патронов было мало, я сразу решил, что стрелять буду только в крайнем случае. Таёжник и охотник, я с малолетства ходил с отцом. Медвежьи шкуры устилали самую большую комнату в доме. Я знал, что весной полно падалки у подножья кедров, а это еда. Корень саранки, запечённый в костре, имеет вкус картошки, но и в сыром виде съедобен. Тайга не даст пропасть с голоду. Так сладка была свобода, что я не почувствовал прохлады и сырости, которыми пахнуло из леса. Вечерело. Когда сумерки сгустились, навалилась усталость. Днём легко переползал через упавшие от старости деревья, продирался сквозь лианы лимонника, утопал по колено в красном, похожем на цветы, мху. В него и завалился. Обняв карабин, уснул мёртвым сном. После года на жёстких нарах постель мягка, как мамина перина, мелькнула последняя мысль в затуманенном мозгу. Потом дни слились бесконечной чередой. Вставал, добывал еду, ел всё, что казалось съедобным, и шёл на закат солнца. Уже несколько дней слева проглядывался Амур, по крайней мере, я так думал, аккуратно обходя стороной встречающиеся поселения. На исходе примерно месяца, начали появляться маленькие избушки. Видел и людей, к моему удивлению копавших корни странного кустарника с красивыми черными ягодами в форме зонтика, которые я по глупости попробовал. Спасло только то, что встретились  заросли шиповника. Знал от стариков, что им можно вылечить даже дизентерию. Провалявшись неделю, ослабел, потянуло к людям. Выйти, сказать, что я охотник, заблудился, но страх, казалось, поселился в душе навечно. Скрутят и отправят ещё дальше, а оттуда просто не вернешься никогда. Мама уже знает про побег. Наверняка искали в первую очередь дома. Увижу ли её когда-нибудь? Я уже жалел, что поступил так опрометчиво, надо было терпеть ещё два года, а теперь куда без документов, что ждет впереди? Так, мучаясь от неопределенности, я и пришел к той неказистой избёнке. Заходить поостерёгся, но когда стемнело, понял: в крайнем случае, сегодня хозяев не будет. Уже ни о чём не думал, кроме того, что, наконец-то, высушу одежду и обувь. Дождь поливал с утра, изредка, минут на пять, превращаясь в противную морось. Набрав дров с поленницы, заботливо прикрытой березовой корой, уже не раздумывая, зашел. Сухие дрова огонь охватил сразу. Изголодавшийся, соскучившийся по нормальной жизни, нерешительно огляделся. Закон тайги известен сибирякам с пелёнок: ничего не брать в охотничьих избушках, если не умираешь с голоду. Я не умирал, но сам был вне закона. Память услужливо подсказала, как ещё совсем маленьким,  взобравшись на лавочку у ворот, поднял голову вверх и поинтересовался:

   – Мама, а полочка зачем?

   – Затем. Я туда вечером хлебушка положу, молочка в крынке поставлю. Кто-нибудь будет мимо идти голодный и спасибо нам скажет. Сибирь всегда жалела беглых каторжников. Я нашел вяленую сохатину, немного сухарей, спички. Разделил пополам. Мысленно прося прощения, надеясь, что охотник не придет голодным и без припасов. Только поесть так и не пришлось. Вдруг каким-то шестым чувством я понял, что не один. Я и был не один, потому что первое, что увидел, когда огонь разгорелся, была совершенно чёрная полуметровая змея, приползшая к блюдцу с прокисшим молоком. Оно стояло на песке, насыпанном вокруг железной, мигом раскалившейся докрасна печки. Я слышал про ужей, живущих в подпольях и даже в домах, но змея была мне противна. В детстве видел на покосе висевшую на сучке живородящую гадину. Подойдя поближе, с изумлением наблюдал, как змеёныши, едва коснувшись земли, улепётывали изо всех сил с места рождения. Дивясь их живости, просмотрел, как змея, опроставшись, скользнула вниз. Всё в природе ориентировано на продолжение рода, любая мать старается защитить своё дитя, а эта едва произведя на свет, съела всех, кого сумела догнать. Пожалев маленьких змеек, я навсегда возненавидел змей. И эта, видимо, молоко любила только свежее, потому что ткнулась в блюдце и сразу, зашипев, выразила своё недовольство и сгинула в одном из тёмных углов. С лежанки, которую и не разглядывал, так, куча наваленного тряпья, раздался еле различимый всхлип. Я опрометью выскочил за дверь, но проливной дождь остудил. Кто бы там ни был, он не опасен: за весь день – а пролежал я, наблюдая, около пяти часов – никакого шевеления не заметил. Может, кто-то нуждается в помощи, а я позорно бежал, даже не взяв карабина. Осторожно подойдя к кровати и приподняв лоскутное ветхое одеяло, увидел какое-то мелкое существо, не сразу сообразив, что это женщина. Вместо лица у неё было сплошное месиво из крови и грязи. Женщину трясло, я должен был услышать, как стучали в ознобе её зубы, но собственное желание согреться притупило бдительность. Одежда на ней уже просохла, но морозило её отчаянно. Я не думал, молодая она или старая. Пока везли по этапу, наслушался доносящихся из женского вагона песен с их неизбывной страстной тоской по детям и любимым. Все мы, униженные и битые походя охранниками, ещё не забывшие ужас, плескавшийся в глазах жён и матерей, когда уходили из разбомбленного обысками своего крова,  понимали, что по-прежнему к ним относиться не будем. Жалеть и любить, если повезёт – вернуться. Поэтому опрометью кинулся из избушки, надеясь найти подходящий камень, но руки в темноте натыкались только на мох и траву. Лихорадочно соображая, чем ещё можно согреть, налил из котелка давно ключом кипевшую воду в бутылку, которую нашел за печкой. Похоже, в ней приносили молоко для змеи. С пробкой пришлось повозиться, но ровно порезанные для самокруток куски старой газеты решили проблему. Предварительно обмотав тряпьем, я положил бутылку к её ногам. Опыт первой помощи, к сожалению, отсутствовал, а женщина была без сознания. Решил промыть ей раны. Осторожно тёплой мокрой тряпочкой коснулся лба, потом, осмелев, протер всё лицо, порадовавшись, что кроме лёгких ссадин повреждений не было. Синяки уже пожелтели, значит, прошло минимум дня три после зверского избиения, по другому, я и не думал. На горле было видно ожерелье из отпечатков пальцев душившего её человека. Как она сюда попала? Может, рядом есть какое-нибудь село, и оставаться здесь небезопасно? Вдруг на теле раны, несовместимые с жизнью? Оставив сомнения, я стал её  раздевать. Опухшая рука, похоже, вывих, но это потом. Сняв кофту, уставился в немом изумлении на груди. Даже на вид упругие, очень аккуратные, с двумя темноватыми сосками, которые, скорее всего от холода, греховно торчали вверх. Уже дрожащими руками развязал на ней юбку, долго соображал, откуда кровь на ногах. Не найдя никаких ран или ссадин, понял, что девчонку – а именно девичье тело лежало передо мной, распластавшись в беспамятстве – кто-то жестоко избил и изнасиловал. Обмыв её всю и снова одев, поменял бутылку с горячей водой, принёс и подкинул дров. В избушке стало невыносимо жарко, а она всё тряслась и жалобно всхлипывала. Тогда, откинув её и свою стыдливость, раздев её и раздевшись сам, просто лёг рядом, обняв как можно крепче. Так в Сибири спасали перемерзших, попавших в многодневный буран людей, в которых ещё теплилась жизнь. Хуже не будет, решил я, и ещё не уснув, почувствовал, как она расслабилась и перестала стонать. Тогда сам провалился в сон, не обращая внимания на протестующий пустой желудок.

     Проснулся внезапно, но глаз не открыл, затаившись и вспоминая звуки, которые могли разбудить. Понял, что меня рассматривают в упор. Медленно, боясь спугнуть, делая вид, что только проснулся, я открыл глаза. Встретил взгляд робкий и недоумевающий. Правый  глаз был красив до невозможности. Синий, прямо фиалковый, в обрамлении великолепных ресниц. Левого не было видно совсем, я ещё подумал, что на двоих у нас два глаза. В семнадцать лет шёл с ребятами по улице, а соседский мальчишка стеклом из рогатки рассёк глазное яблоко. Местный фельдшер вынул пинцетом стекло и забинтовал. Мне повезло. Белая тонкая нить шрама была почти незаметна, но кроме как еле различимый огонек сигареты в темной комнате, я ничего им не видел. Девчонка попыталась встать, одеяло сползло. Увидев свою наготу, она завизжала дурным голосом, ничего не соображая и пытаясь прикрыться руками. С перепугу я  вскочил, отворачиваясь и тоже смущаясь, быстро оделся. Визг стих так же внезапно, как и начался.

   – Ты кто? – хрипло спросил я пересохшими губами.
   – Даша.
   – Ну и откуда ты, Даша?
   – Из Пашкова.
   – Далеко это?
   – Не знаю, я три дня шла.
   – Значит, далеко. Что с тобой случилось?
     Она надолго замолчала, и когда я уже стал сомневаться, что вообще заговорит, решилась. Правда, не взглянула на меня ни разу, видимо, откровения давались нелегко, но выговориться отчаянно хотелось.
 
   – Родители у меня пьющие, и фамилия наша Пьянковы. Последние люди в деревне. В колхозе работать не хотят, даже скотину не держат. А я семилетку закончила, жила в районе в интернате. Мне колхоз помощь выделял, чтобы учиться могла. В школе обратил на меня внимание Виктор. Отец его председатель в том самом колхозе, мать агроном. Сам понимаешь, они как раз первые люди в деревне. Встречались с Виктором. В армию проводила, ждала три года. Приставал, прямо лип ко мне его старший брат. Женатый, двое детей имеются. Работать после школы взяли меня в колхоз бухгалтером. Я глупая, думала, что всё у меня хорошо. Но когда мать получила телеграмму о приезде Виктора, просто пришла и сказала, что он не для меня и не останется жить в деревне, а будет продолжать учиться. На рабфаке  его уже ждут, а не мешала она нашей дружбе потому, что всё это глупость и детство. А то, что я не вышла замуж, пока он служил, её не касается. Это мои проблемы. Видеться мне с ним нельзя.
   – При чём тут мать, тебе же с ним жить?
   – Вот и он сказал, когда разбудил среди ночи, в день своего приезда, что любит и никуда без меня не поедет. А утром уплыл в Хабаровск, видимо, так решили его родители. Со мной даже не попрощался. Мать еще раз напомнила о том, что колхоз меня учил и что паспорт я не получу. А без документов куда я поеду? Вот так всё и решилось. И не знаю, откуда ветер дул, но только на второй день приехали сваты из соседнего колхоза. Когда я пришла с работы, очень довольные и пьяные мои родители объявили, что выдают меня замуж. Жениха я никогда не видела, как, впрочем, и он меня. Терять мне было нечего, настроение – хоть в петлю. И я  согласилась. Думаю, хоть вечно пьяных родителей не буду каждый день видеть, да и людей стыдно, все знали, что ждала Виктора как мужа. Да вот не нужна ему такая жена. И фамилию свою дурацкую сменю, буду Кузнецова. Свадьба была у жениха, гостей много, наш председатель на транспорт расщедрился, наверное, рад был, что всё так быстро решилось. В поссовете первый раз жениха увидела, когда расписывались. Вроде ничего, не урод, даже симпатичный, рост хороший. Почему берёт кота в мешке? Неужели до двадцати пяти лет ни в кого не влюбился? Было в этой свадьбе что-то странное. Мать жениха передо мной заискивала, отец ощупывал взглядом, будто женится он. А я просто ничего не соображала, хотела, чтобы быстрее всё закончилось. Ночевать нас повели на сеновал, лето во дворе, ничего странного в этом не было. Странности начались потом, когда его отец пошёл вместе с нами:  «Давай, Дашенька, помогу тебе раздеться». Я просто онемела. Муж не проронил ни слова, стоял столбом. «Что ты стоишь? Иди, погуляй пока, я тебя позову». Тут до меня дошло. Дело в том, что на Амуре ещё сохранились семьи, придерживающиеся старой веры, где снохачество разрешено и одобряется.
   – Но у меня мама тоже староверка, нет у нас такого обычая!
   – И у нас не у всех, вера эта чем-то отличная от обычных староверов.
     Тут я вспомнил, что по Амылу жили тополёвцы и дырники. Крестились двоеперстием, но не на иконы. И всё остальное у них было по-другому. Обычаи и обряды.

   – Ну, а как же ты, Даша, здесь оказалась? Сбежала? Почему не домой, а сюда?
   – Когда его отец меня облапил, Кольку падучая бить начала. Хоть и на сеновале, но отец испугался, что он голову разобьёт. Как только он меня отпустил, я с сеновала сиганула прямо без лестницы, хорошо, ничего не поломала. Опрометью по дороге к своей деревне кинулась, ноги сами понесли, я и не думала ни о чём, просто домой бежала. На свою беду повстречала Данила, брата Виктора, тоже из гостей ехал. Меня увидел, рассмеялся, что бегу с собственной свадьбы, предложил подвезти. И у меня на сердце так легко стало. Ну, поцеловал на свадьбе Николай, не убудет. Ничего ведь не случилось. Да и жалко мне его было, приступ у него явно случился оттого, что отец его с сеновала погнал. Кому же захочется, чтобы жена его в первый же день другому досталась. Против отца пойти не смог, а организм не выдержал, запротестовал. Дремучесть наша. Никто и меня замуж не гнал, сама согласилась, ну не дура ли? Посадил меня Данил впереди себя на лошадь, повёз. Я от радости, что так всё кончилось, даже не поняла, когда он с дороги свернул. А потом поздно было, он с лошади спрыгнул и меня сразу за собой стащил. Вроде я сильная, как подросла, всю  тяжёлую работу дома тащила, и в колхозе летом ни одного дня не пропускала, а справиться с ним не смогла. Да и сознание потеряла, когда он меня душить начал, а до этого избил сильно. Самое обидное, что брат он Виктору. Может, из-за него и изнасиловал, чтобы рассказать, что я с ним путаюсь, и рассорить нас, уже навсегда. Я, когда со свадьбы бежала, надеялась всё Виктору объяснить: если любит, мог и простить. Но это ещё не всё. Данила думал, я без сознания, сидел ко мне спиной, курил, а я как с ума сошла. Попался мне камень под руку, будто специально рядом кто положил. Схватила, да и тяпнула его по башке. Теперь знаю, что камней этих там тьма тьмущая, я и лицо об них разбила, когда отбивалась. Там ещё первые поселенцы золото мыли. Он меня на этот отвал и привёз, себе на погибель. А потом ничего не помню, просто бежала, куда ноги несли. С рассветом поняла, что заблудилась, всё надеялась, что медведь или тигр загрызёт. Да, видно, не судьба, всего одного и видела, хоть и сердился, хвостом бил. Охотники говорят, это верный признак, что нападёт. Не напал. Подошла к нему совсем близко, такими глазами посмотрел, кажется, испепелит, ну и я свои закрыла,  а открыла – и нет никого. Раненый он, не до меня ему было, может,  подстрелили, а может, из-за самки подрался, вся трава на поляне в крови.
   – Надо же, а я за целый месяц ни одного не видел, ни тигра, ни медведя. Правда, следы медвежьи попадались, особенно на мху, видно, передо мной проходил, мох ещё не поднялся, даже след на себя примерял. Крупные у вас медведи. Ну ладно, о медведях потом, ты скажи, что дальше делать собираешься?
   – Вот уж чего не знаю, того не знаю. Документов у меня нет, теперь и не будет. Обратно мне возвращаться нельзя, наверное, я человека убила. В тюрьму не хочется, что я там забыла? Пешком идти до железной дороги надо, тут не очень далеко, километров пятьдесят до станции будет. Нет, на станцию нельзя, наши часто на лошадях туда за продуктами ездят. Да и пасек колхозных штук пять имеется,  как раз вдоль тропы. Знать бы точно, в какую сторону я неслась с перепугу. Надо мне на Амур выйти, там определюсь. По реке пока училась, часто плавать приходилось.
   – Вот и меня с собой возьмешь, а то я вроде тоже как заблудший, меня, кстати, Володькой звать. Я тебя выслушал, придётся и мне с тобой своей историей поделиться. Если не против, вместе пойдём. Домой думал добираться, да пока месяц шёл, одумался, там меня в первую очередь ждут. Что ты так испуганно смотришь? Я никого не убивал, не обокрал, даже не обидел.
   – А карабин откуда? 
    Пока ей о себе рассказывал, ещё часа два прошло. Мы за это время чая попили, заварив кипяток просто кедровой хвоёй. Даша удивилась, не пила такой никогда, но чай понравился. С рукой дело хуже обстояло, опухоль стремительно разрасталась, но пальцы шевелились. Поэтому я просто раскачал и дёрнул, что было сил. Результат порадовал. Даша продемонстрировала, как она теперь может поднимать и опускать руку. Не сговариваясь, стали собираться уходить. Котелок и спички было решено взять с собой, три штуки хозяину избушки оставили, в тайге всё забирать нельзя. Вспомнили про хозяина, заторопились. А голому собраться, только подпоясаться. Не прошло и минуты, как мы уже спускались к Амуру.

     Глава II

     Я первый раз спустился к  реке. Даже когда пить хотел, близко не подходил: знал что граница. А Даша была местной, рассказала, что бояться совершенно нечего, главное, контрольную полосу не нарушать. Китайские спиртоносы через границу часто ходят, не боятся. У наших заставы одна от другой на расстоянии десяти километров, и пограничные наряды через километр. На заставе, что рядом с Пашково, случай курьёзный был. Приплыл с той стороны наш разведчик. И прямо с берега прошёл в кабинет начальника заставы, в полный рост, нигде не сворачивая с дороги от причала для пограничных катеров. Начальника  разжаловали на второй день, а новая мать-командирша недовольна. Ночью по нужде не сходить, прямо у крыльца пикет поставили. Трава по Амуру выше человеческого роста, сам он неширок в этих краях, но глубок. Вода жёлтого цвета, с нашей стороны пойма, а с китайской – будто кто ножом разрезал по всей длине причудливого рельефа. Посмотрев на противоположный берег, я поинтересовался:

   – Что это за накаты из брёвен на голых скалах?
   – Это китайские наблюдатели сидят.
     Вдруг она дико вскрикнула. Когда я подбежал, оторопел. Даша разматывала с ноги  толстую жирную змею, гладила её по голове, приговаривая:

   – Ах, ты мой хороший, прости, я тебя перепугала.
   – Ты не только змею перепугала, китайцев тоже: видишь, биноклями заблестели. Уходим скорее.
   – Это не змея, а амурский полоз, он не кусается. Мы в Тигровой пади, я помню эти места, отсюда до Биракана рукой подать, километров  пятьдесят напрямую. Пошли быстрее, вдруг погранцы крик услышали.
     Она махнула рукой, и мы опрометью бросились в тайгу. С границей не шутят, а шуму мы наделали немало. Пробежав километра два, остановились определиться, в какую сторону безопаснее идти.

   – Ну, пойдём мы в Биракан, на поезд нам не сесть, станция маленькая, да и денег на билет нет. Сама подумай, ещё и зона пограничная, ведь на восемьдесят километров от границы документы проверяют. Нам из погранзоны не выйти, только тайгой. До Благовещенска идти надо, до слияния Зеи с Амуром. Вот по Зее и выйдем к железке. До осени, я думаю, дойдём, а там и искать нас перестанут. Если что лучше предложишь, слушаю внимательно.
   – Предложить мне нечего, а с голоду не умрём? Я сейчас так есть хочу, что в тюрьму согласна, лишь бы накормили.
   – Сейчас перекусим, обед у нас царский. Сохатина вяленая с сухариками, но больше чем по одному не дам, растянем хоть по сухарику в день, всё веселее будет идти. А насчёт голодной смерти не переживай, я уже месяц на подножном корме. Ни одной спички не истратил, ни одного патрона не выстрелил, на крайний случай берегу. Вдруг осень в дороге застанет. Зиму, конечно, не выжить, но до неё ещё далеко. А что это за птицы диковинные часто на каменистых  россыпях встречаются? Зобы набивают как рябчики, но уж очень оперение красивое, разноцветное.
   – Да это же фазаны, а у вас что, не водятся? У нас рябчики каменные есть, их проволочкой ловят. Сделают петельку, он близко подпускает, на головку ему опустил и дёргаешь. Я сама умею, отец всё пил, мясо в доме сроду не водилось, вот сосед жалеючи и научил. Да у меня и проволочка есть, в избушке взяла, юбку порванную скрепила.
   – Не знаю, про каких ты рябчиков говоришь. Подпускают-то они близко, но я битый час за ними по россыпи бегал, потом просто внимания не обращал, понял, что не поймать.
   – Бегать за ними себе дороже, их надо ловить, когда они на ветке сидят.
     Так за разговорами перекусили. На десерт (в Сибири говорят не «десерт», а «загладка») я накопал корнеплодов диких лилий, росли они в дальневосточной тайге крупные и в изобилии. Дома тоже росли, но маленькие и жёлтые, а у этих была яркая, под тигра, окраска. Несколько крупных соцветий на одном стебле, и луковица с Дашин кулак. Потом весь день шли, ночевали под старым дубом. Даша спала между деревом и мной. Теперь, когда умирать она уже раздумала, пришёл страх. Да и мне, хоть привык за месяц, всё равно ночью было не по себе, а с Дашей уснул быстро и без сновидений. Мы шли уже неделю, на ночь стали сооружать небольшие навесы: дожди замучили. Ночами грелись и сушились, тесно прижавшись друг к другу. Я  проснулся от того, что весь промок, вставать не хотелось, лежал и лениво разглядывал спящую Дашу. Всё это время вроде и не замечал, что второй её глаз тоже принял фиалковый оттенок. На смуглом лице проступил румянец. Сейчас спящая, измученная и беззащитная, она казалась мне красавицей. Сердце тяжело застучало, защемило, захотелось уберечь её от всех невзгод.

   – Вставай, засоня, нам пора.
     Грубо и решительно поднял её на ноги, увидел заспанные обиженные глаза и разозлился всерьёз. Даша удивилась: таким я ещё не был. Да и что она обо мне знала, даже то, что рассказал, могло быть ложью. Как и её рассказ о себе. Проверить ничего нельзя, не запрашивать же «Находкалагстрой». Буквально через пятнадцать минут ходьбы мы увидели пасеку. Даша подняла руку, давая понять, что пойдёт одна. Я  послушно замер, но вторая нога не успела коснуться земли, как раздался выстрел. Видел, как она падала, будто споткнувшись, подхватил у самой земли. Глаза успели выхватить корявую надпись на прибитой к ильму доске: «Осторожно, самострел». Ещё не веря, но уже ни на что не надеясь, услышал над головой смешок.

   – Не бойся, живая она, об проволоку запнулась. Хорошо, что со стороны реки подошли, на этой тропе патроны холостые. По реке мне раз в месяц продукты привозят. Видишь, как меня медведь изломал, с тех пор без самострелов не живу.
     Мужик действительно был ужасен. Лицо, шея, руки в толстых рубцах, и что-то ещё было в нём странное. Даша тем временем очнулась, увидела мужика, вроде обрадовалась:

   – Я же про вас всё знаю. Правда догадалась только из-за рук, нет в наших краях, кроме вас, шестипалых, а как вас медведь трижды у пасеки подкараулил, детям рассказывают, чтобы в лес не бегали почём зря. И что жена вас бросила. – Она осеклась, покраснела. – Ой, простите, пожалуйста.
   – Ладно, не тушуйся, дело давнее, я уже привык один, а она приезжает. По староверским законам пока жив, значит муж. Харчи привозит, сахар для пчёл, зимой бы без неё пропал.
   – Вот и хорошо, а то наши разведёнки вами интересуются.
   – Ну, пойдёмте в избу, расскажете за какой нуждой в наши края забрели. За последние пять лет никого, кроме пограничников да контрабандистов с того берега Амура, не видел. Они на Гилюйские прииски ханшин таскают. Тропы натоптаны, а у старателей в летний сезон сухой закон, начальство пить запрещает. Последний раз неделю назад были, с Гилюя шли. Говорят, драгу на прииске запустили. Что интересно, китаец лопотал, что своего отца видел. Он ещё при царе пропал, а драга вымыла его с ножом в спине. В суконное американское одеяло завернут, видимо, убили и в шурф сбросили, а земля там не прогревается, вечная мерзлота. Старатель знакомый ночью водил их смотреть, он по одеялу узнал. Дома ещё одно точно такое. Говорит, мать пока была жива, всё отца ругала, что одеяло забрал и сам не вернулся. Что интересно, будто вчера убили, так сохранился, и выглядит намного моложе сына. Поселка, что в те годы стоял, нет уже давно. Драгой вымыло старые кровати, машинку швейную «Зингер». Они смотрели, думали починить можно, как дети малые, всякий хлам через границу таскают. Наверно, живут совсем скудно. Вечно в лохмотья какие-то одеты. Да что я вас баснями кормлю, садитесь за стол. Мёд только вчера закончил качать, малиновый сбор самый вкусный, цвет у него как у чая. А чай скоро будет, проспал я сегодня. Если не торопитесь, ночуйте, я людей редко вижу, гостям всегда рад. Муж-то у тебя охотник, наверное? Уж больно карабин хорош!
     Даша на секунду оцепенела. И правда, вещей с собой у них один котелок. Не могут местные так путешествовать. Мужик был не старовер, она много про него знала. Сам из Хабаровска, работал в геологической партии, а жена была принята поварихой. Два лета у них проработала, а что варила, никогда не пробовала, вера не позволяет есть из мирской посуды. Вот он и пробовал на соль, насолил себе судьбу. В посёлок его не пустили, она вроде из Кабалы, а у них вера самая крепкая. Они чужих не жалуют, на порог не пускают. Зарегистрировали брак в ближайшем посёлке, думали, мужа пустят на жительство, а поп местный отказал. Вот и видит детей только когда жена привезёт. Раньше она на пасеке жила, а как медведь его изуродовал, в посёлок уехала, за детей испугалась. Остался мужик один, действительно не с кем словом перемолвиться. А ещё у него по шесть пальцев на руках, по их старым обычаям таких в младенчестве убивали. Считали, что от нечистого зачат. Пока собиралась с мыслями, он сам ответ нашел. Видимо много понял, хоть и разговаривал не переставая. Худобу Володькину неестественную рассмотрел, и её наряд проволочкой прихваченный.

   – Вроде издалека идёте, а откуда про меня слышала?
   – Да я местная, замуж отдали в деревню, где старая вера снохе со свёкром ладить велит. Вот и сбежала со свадьбы. Его в тайге повстречала.
   – Ну, на варнака вроде не похож. Оставайтесь, поживите с недельку, подкормлю вас немного. Недавно кабана добыл. В леднике свежее мясо есть, но больше недели не пролежит, испортится: лёд тает. Ты, дочка, давай нам с крапивой щей свари, капусту со свёклой да морковкой в подполье возьмёшь. Мы пойдём, порыбачим. Если самострел сработает, не выходи, нас жди. Опять какой-то медведь приблудный на пасеку повадился. Вчера  кобеля молоденького загрыз. Я расстроился, ночь не спал. Жена у меня молчать приучена, приедет, за день слова лишнего не услышишь. А я один не могу. Сначала кошка куда-то пропала, теперь последнего друга лишился. А то и совсем у меня оставайтесь, тошно мне, а уйти некуда. Мать померла, я ещё холостой был. Брат женат давно, да и не примет меня невестка, если конечно по-прежнему в Хабаровске живут. Я хоть в тайге, но люди бывают, наслышан, что власть сейчас в России от дьявола. Да и мать покойница кроме как сатанинской не называла, они в гражданскую хлебнули и от белых, и от красных. Пошли, Володя, а ты хозяйничай.
     Мужики спустились к реке. Сначала проверили морды, так в Сибири называют тальниковые плетёнки для ловли рыбы. Попался сазан да несколько ротанов. Мужика, как сказала Даша, звали Матвеем, а сам он велел звать его Мотей. Из кустов Мотя вытащил две удочки, которыми редко пользовался. Одному не ловилось, видимо, страх перед медведем в кровь въелся крепко. Как забудешь, когда в непогоду все суставы выворачивает, за водой пойдешь, лицо изуродованное отражается, как в зеркале. Показал место, где клюёт лучше, сам недалеко примостился. Часа через три улов соединили. Не сговариваясь, стали подниматься по крутому берегу. Я увидел змеёныша. Похож на рыбу с широкой головой, на Амыле таких широколобками звали. Взял прутик, наклонился потрогать. Хорошо, Матвей оглянулся и заматерился. Оказывается, щитомордник, родственник гремучей змеи, укус его смертелен, а по сравнению с Дашиным полозом просто червяк мелкий. Всё в этих краях другое. Речка небольшая, в Амур впадает, но лодки по ней поднимаются. Вон у Матвея какая красавица у берега привязана.