А. Золотов

 

Круг ада

 

Продолжение книги «Привести в исполнение»

 

Августовский рассвет в степи не радует глаз человека;  ночь будто стерла недавние  краски лета, поглотила медовые запахи цветов. Неяркий свет наступающего дня неохотно изгоняет тьму, открывая взору почти безрадостную картину приближающейся осени. Пожухлая трава уже залегла, стала добычей  вечности, вспаханные поля морщинятся пахотой, стерня скошенной пшеницы колет глаз, призывая к  тяжелой  работе.

Небольшое строение, затерявшееся среди полей военного конного завода служило  полевым станом. В домике одна комната с земляным полом, на котором обильно настелена солома, служившая  для трактористов и прицепщиков* постелью.  (Прицепщик -помощник тракториста). Утренняя прохлада манила покоем и желанием ещё хоть немного поспать.

Алексей Носов, средних лет мужчина с коротко стриженой головой, посаженной на крутые плечи, вошел в тесную комнатушку, где его бригада  пахарей спала крепким предутренним сном. Он пересчитал спящих людей, убедился в том, что все на месте и никто самовольно не отлучился к жене или милашке.  Спокойным, но властным голосом сказал:

—Кончай ночевать. А то скоро солнышко заглянет в ваши задницы.

Кто-то надрывно ответил:

—Михалыч, солнце еще за бугром….

Бригадир усмехнулся, покрутил головой.

—Мужики, не задерживайтесь.

Тихий говор  слышался то в одном углу тесной комнаты, то в другом. Мужчины, лежавшие на соломе, еще пахнущей недавней жатвой, стали шевелиться. Кудлатый черноволосый парень, привстав на локте, протирал заспанные глаза,  ворчал:

—Неделю жену не видел. Она пришла во сне, ласковая, теплая…, — он сделал трагическое лицо, расстроенно оглядел товарищей, — и в самый интересный момент принесло Михалыча. Теперь с «домкратом» работать целый день.

Посыпались смешки:

—Терпи, казак Василий, атаманом будешь!

—Вась, а Вась, говоришь, жена приходила, а чья? Моя Маруська никогда мне не снится, все больше чужие….

—Вроде бы как моя, а там леший их разберёт, главное  ласковая и…, — Васька не договорил, за него со смехом выкрикнул молодой парень с раскосыми глазами:

—И чужая…,  — от удачной шутки его глаза, казалось  смотрят один на юг, другой ищет чужую жену. Едва закончив смех, добавил: «Песню слышал, так там мужик обнимал березку, а думал, что чужая жена.

—Да тут все такие. Может только у дедушки Митрофана Осипова в штанах тишь да гладь?

Сторож, пожилой человек лет шестидесяти обиженно ответствовал:

—Отпрошусь у Михалыча на ночь домой, представляю, как меня бабы встречать будут. Завтра утром приеду и расскажу, с чьей жонкой удовольствие имел. Только, чур, без обид и мордобоя.

Мужики и парни, уже сбросившие с себя путы сна, загоготали:

—На всех тебя не хватит….

—А мне все и не нужны, подумаю, какую калачом заманить.

—Калачом! Ха-ха, калачом…, — взорвалась смехом комнатушка.

В дверях появился бригадир.

—Вы все гогочете, заканчивайте, в поле пора, а еще перетяжку подшипников надо сделать….

—Михалыч, дед Митрофан грозится наших баб соблазнить калачом.

Шутки сыпались со всех сторон, а бригадир в такт шуток сказал:

—А мы его не пустим в село, а если попытается бежать, свяжем.

Зачинщик этого веселого разговора  хохотнул:

—Правильно, Михалыч, а то к твоей Катьке попрется.

В комнатушке мгновенно наступила тишина, все знали про Катькин игривый нрав….

—Все, хватит балаганить, солнце уже вот, вот покажется, — Носов опустил глаза и вышел….

Пожилой мужик отвесил обучающую оплеуху Васе.

—Дурень!

Трактористы неспешной вереницей выходили из ночлежки и направлялись к одиноко стоящему под навесом столу.

Нехитрые продукты  яйца, хлеб и давно прокисшее молоко быстро поглощались. Настроение быстро портилось. Кудлатый Василий не унимался.

—Михалыч, ты скажи, почему мы живем как собаки,  неделями не бываем в семье? Спим на соломе, спецовки пропитались керосином, постираться негде, да что там постираться, руки не можем помыть.

На него зашикали:

—Замолчи, а то заберут с концами.

Носов не ответил, резко повернулся и пошёл к своему трактору.

 

***

Петр Изотов,  худощавый мужчина тридцати с небольшим лет, в числе первых подошёл к своему НАТИКу*, любовно похлопал новенький трактор по капоту.  (Перед войной новые трактора НАТИ стали активно вытеснять устаревшую модель «Универсал».)  Он не раз замечал завистливые взгляды товарищей, а иногда выслушивал упреки. Тщедушный парень Никита Басов обиженным голосом затянул:

—Тебе хорошо,  новый трактор, тебе не надо через каждый круг, лезть под него, снимать картер, и подтягивать эти проклятые деревянные подшипники, какой дурак такое придумал?  

Изотов отмалчивался, но на этот раз  ему стало жаль обиженного силой и здоровьем парня:

—Михалыч говорил, что бригада скоро получит новые НАТИКи.

—Михалыч может говорить, у него тоже новый трактор, а тут….

Бригадир, услышав разговор про себя, резко откликнулся:

—Никита, работай так, как Изотов, тоже получишь  новый трактор, а то  сколько раз тебя будил под трактором, сделаешь перетяжку подшипников коленчатого вала и хропака давишь.

Где мне взять столько силы, как у Изотова, квелый я….

—Тогда не ной, лезь под трактор, смотри, ребята уже заканчивают, — строго приказал Носов,  — опять последний будешь в борозде.

Последние слова бригадира звучали уже не раздраженно, а зло.

Едва солнце показало  из–за горизонта край своего диска, трактора, один за другим, натружено урча, потянули за собой плуги. За плугами с металлическими чистиками спешили прицепщики. Все выше солнце, всё шире вспаханная полоска поля….

День выдался жаркий, солнце нещадно палило, но плуги вспарывали  земную твердь, волоча за собой долго не рассевающиеся шлейфы пыли.  Очень хотелось есть. Трактористы все чаще посматривали в ту сторону, откуда должна появиться телега, на которой привезут воду, керосин и обед. Когда солнце перекочевало в зенит, Иван Кузьмич,  брат-близнец деда Митрофана, осчастливил всех своим приездом. Братья  были поразительно похожи, даже бороды седели одинаково, но по натуре были абсолютно разные. Если Митрофан Кузьмич, провел бурную молодость и не зря трактористы опасались отпускать его на ночь в село, то Иван Кузьмич был молчаливым подчиненным своей жены, исполнял ее волю, как свою.

Трактористы спешили к телеге, звеня алюминиевыми мисками и ложками.

—Иван Кузьмич, что привез на обед?

—Все, что привез, можно есть, — невозмутимо отвечал тот.

—А где повариха, кто  раздавать будет?

—Повариха не приехала, приболела.

—Тогда ты поворачивайся скорее, жрать хочется, пупок с позвоночником ручкуются.

—Жрать не с—ть, можно подождать.

—Ты, дед,  не шуткуй, мы здесь не игрушки играем, — Носов для  убедительности поднес увесистый кулак к его лицу. По  лицу бригадира  было явственно видно, он не шутит.

—А я что не даю, там чугунки, берите, делите….

—Я раздам! — вызвался Митрофан Кузьмич, — а то обед превратится в ужин. На моего братца не обижайтесь, маманя сказывала, что я родился вперед его, а он  задержался еще на целый день. Медлительный он.

—Балаболка, — незлобливо усмехнулся Иван Кузьмич.

—Зато бабка довольна…, — крякнул пожилой мужик.

—Это для кого как, может хворостину кладет рядом и подстегивает.

—Э-эх! Зубоскалы, что с вас взять…? — махнул рукой Иван Кузьмич и уселся в тень телеги.

Насытившись, бригада запасалась привезенной водой и направлялись к своим машинам, где в тени своих стальных коней можно недолго полежать и отдохнуть. Через полчаса   бригадир подал знак о начале работы. Трактористы неохотно выползали из тени, и через несколько минут люди и трактора продолжили свой нелегкий труд. Изотов, сделав круг, увидел, что трактор Никиты Басова не покидал своей стоянки. Около него находился бригадир Носов, он размахивал руками, видимо ругался. Через небольшой промежуток времени собралась вся бригада. Узнав, в чем дело люди добро улыбались.

—Молодец, Никита, нашел выход.

Носов продолжал возмущаться, чаще обычного применяя слова русского фольклора, которые всегда стимулировали действие.

—Надо же такое придумать, мать, перемать! Лежит, будто ремонтирует, а сам привязал руки к днищу трактора  и спит….

—Прости, бригадир, квелый я, зуб даю, больше не повторится.

—Ты не квёлый, ты дурак! — Носов, все больше распалялся, стал трясти перед носом провинившегося парня ладонью, если кто-то наскочит, то ты первый, а я следом в каталажку за саботаж. Ты знаешь, что я теперь обязан доложить про твои выкрутасы.

Никита изменился в лице, жалобно пролепетал:

—Михалыч, не губи, отработаю, передовиком стану….

—А если кто донесет, да приукрасит, что мы все работаем по твоей закваске?

Со всех сторон слышались заверения:

—Ты наш бригадир, а говоришь непотребное! Своего, товарища  да заложить?

—Михалыч, будь спокоен, никто ничего не узнает.

—А вы понимаете, что круговая порука посадит вас рядом с нами.

—Михалыч, неужели из-за такой ерунды и в каталажку?

—Каталажку, не в каталажку, а принудительные работы припаяют.

Бригада расходилась, тревожно переговариваясь:

—Зачем Носов стал кричать, пошутил бы, да и всё.

—Это точно, никто бы ничего не заметил.

—Васька ляпнул про его жену, вот и лютует Михалыч.

—Да дела, как поступит бригадир?

Носов быстрым шагом направился к трактору, его злое беспокойство будто передалось машине, когда ее хозяин дал полный газ, она будто присела, вырывая плуг из объятий пашни, но душевная тяжесть человека и непосильная ноша задавили её. Трактор дал перебой и, испустив  дым кольцами заглох. 

 

***

Носов ворочался с боку на бок, как только он закрывал глаза, ему представлялось как жена его, пока он работает в поле, милуется с кем-то.

—Моя любовь к ней как щит, который  защищает её, а она так оборзела, что уже почти не прячется.  Хотя мою Катю можно понять, Бог не дал нам детей, она считает, что я непригоден для отцовства, вот она мечется с надеждой заиметь ребеночка. Но я то знаю, что пригоден. В молодости обрюхатил девчонку, женился бы на ней, но Бог прибрал ее к себе.     

Носов сел, до боли прижал мозолистые ладони к лицу, будто хотел выдавить из души  нестерпимую боль, которая мучила его долго и беспощадно.   Непокорная слеза скатилась по  небритому лицу.  Чтобы как-то отвлечься попытался думать о  Никите и его глупой  шутке.

—Дурак я! Мне бы посмеяться над ним, а я ему политику пришил. Как повернется теперь дело? — Носов стал успокаивать себя, — ничего не будет, бригада крепкая, дружная. Со временем все забудется. Докладывать никому не стану, а если дойдет до ОГПУ, пойду в тюрьму, может помогу Кате найти счастье….

Кто-то положил   руку на плечо бригадира, он обернулся. Изотов сочувственно сказал:

—Не кори себя из-за  этого оболтуса, и жена твоя  хорошая женщина, а то, что говорят о ней, враки, завидуют бабы ее красоте….

—Спасибо тебе за добрые слова, но дыма без огня не бывает.

—Ты точно  знаешь о ее похождениях или  наслушался….

—Брось, думаешь люди напраслину на неё наводят?

—Ты ее с кем-то застал?

—Нет.

—Когда увидишь своими глазами, тогда и обвиняй.

—Увижу, сейчас увижу!

Носов встал и направился к двери, Изотов бросился за ним.

Помни, что если не придёшь или даже опоздаешь, под суд можешь угодить, вот тогда вспомнят тебе и Никиту.

—А-а, наплевать….

— Михалыч, остановись, не делай глупостей!

Носов остановился, несколько мгновений стоял без движений, казалось, что  испугался своей решимости удостовериться в неверности жены, потом  резко повернулся к Изотову.

—Петя, я постараюсь вернуться к рассвету, если не вернусь, ты посади на мой трактор кого-то.

—Может  не пойдешь?

—Пойду.

 

***

Носов бежал к поселку, но чем ближе становился дом, тем короче и тяжелее становились его шаги. Взбежав на пригорок, он остановился, чтобы перевести дух, собраться с мыслями. Там у  подножья пригорка   село, но не видно ни одного огонька. Обозначилось слабым светом одно окно, но тут же мрак поглотил его.

—Спят люди…. Куда я бегу и зачем? А если…, —  он боялся думать о том, что может произойти,  со страхом смотрел в темную даль свой жизни, и эта даль стала приравниваться к смерти.

Носов потоптался на месте и зашагал назад к полевому стану, но душевная боль только усиливалась. Он зарычал, как раненый медведь, и упал ничком на пожухлую траву.

—Что делать? Что делать? — сверлила мозг назойливая мысль, — что делать?

Носов в изнеможении перевернулся, лег на спину. Золотые  звезды отрешённо светились спокойным  золотым светом. Возможно  их тихий свет успокоили страдающего мужчину, возможно они вселили в него ту толику силы, которой  ему не хватало.  Носов тяжело встал на ноги и решительно зашагал к своему дому. Дворняжка радостным комочком подкатилась ему под ноги, вилась вьюном, отчаянно виляя хвостом.

—Как вы тут без меня?

Он нагнулся и потрепал собачонку,   которая едва освободившись от его ладони, подпрыгнула и лизнула его в губы.

—Тьфу,  Бобик, — Носов брезгливо сплюнул и вытер губы рукавом.

Бобик, услышав голос хозяина, сделав круг вокруг него, лег на живот и стал подползать.

—Уймись, мне не до тебя.

— Тяжелая ноша скорой  предстоящей беды  опять навалилась на него.

Он сел на порожки крыльца, уронил голову на руки, а Бобик, оскорбившись внезапным равнодушием хозяина, стал лаять. Носов не заметил, как открылась дверь, как  жена  шагнула к нему и, став на колени, обняла. Она почувствовала, как напряглось его сильное тело,  поняла его состояние по-женски.

—Истосковался весь. Я тоже не могу уснуть, мне очень хотелось к тебе. Слава Богу, ты пришёл.

Его душа взорвалась радостью, она переполняла его, вытесняя глупые  обвинения, сомнения и жгучую боль….

—Лёша, идем в дом, идем!

Катя потянула  мужа к двери, но вдруг ослабила свое усилие, её остановила жесткая догадка, которая заставила  задать вопрос:

—Леша, ты почему сразу не вошёл в дом, почему сидел на порожках, как неприкаянный?

Вопрос застал его врасплох, он попытался найти ответ, но пауза затянулась.

—Ты поверил сплетням и пришёл проверять? Так?

Он утвердительно кивнул.

—Боялся войти? Да?

Он не стал ей отвечать, поднял на руки, внес в дом, но она энергично запротестовала и соскользнула на пол.

—В чем дело?  — опешил Носов.

—Да ты пропитан керосином, идем купаться. Носов закрутил недовольно головой, но он была неумолима.

—Идем!

—Мой руки, садись, ешь, а я согрею воду.

Носов сидел в корыте с высокими краями, а она намыливала его голову, что-то ласково говорила.

Не было еще в их совместной жизни такой ночи, которая была наполнена до краёв любовью и страстью….

Утреннее солнце уже поднялось над крышами домов, в хлеву мычала не доеная корова. Тревожный стук в дверь разбудил чету Носовых. Катерина проворно  вскочила, взглянув в окно  закричала:

—Лёша, день на дворе! —   распахнув дверь, она увидела встревоженную соседку – жену Никиты Басова, Валентину.

—Ты еще спишь, — а я уже подумала, не случилось ли чего, корова ревет не доеная и на пастбище уже давно пора….

—Ой, спасибо, что  разбудила, проспала.

Соседка уже сказала всё, но не спешила уходить, ее распирало любопытство,  с кем же Катерина проспала утро.

Носова попыталась закрыть дверь, но Басова подалась вперед.

—Ой, Катя, кто у тебя?

—Нет никого, с чего ты взяла, что у меня может кто-то быть?

Валентина не успела ответить, как послышался голос мужа:

—Катя, заканчивай, собери тормозок*, мне бежать давно пора.   (Тормозок – сумка с продуктами).

Лицо Басовой исказилось от удивления, она явно предполагала, что у Катерины в доме любовник.

—Что думала у меня любовник? Какая бы была для тебя удача?

Валентина пыталась  что-то придумать в оправдание, но ничего не находила, тогда она перешла в наступление.

—А почему муженёк о твой бочок трется, жене ласки дарит, а мой там, в поле на соломе, без жены страдает?

—Приболел он.

Хорошо болел, что позабыли про всё не свете! Ему можно, он же бригадир!

—Что ты раскудахталась, пришел за инструментом….

Басова хохотала Носовой в лицо:

—Вот потеха будет, когда бабы узнают, что твой муж оставляет для тебя инструмент….

Басова ушла, а Носов грустно подумал о том, что за последние сутки,  сложилось сложное положение с соседями.

 

***

Носов вернулся к своей бригаде в аккурат к обеду.   Звенели как всегда алюминиевые миски и ложки. Радостные возгласы и вопросы о житие-бытие в селе встретили бригадира. Он улыбался, отшучивался, что стало верным знаком хорошего исхода его мучительных сомнений.

По окончанию обеда, Изотов подошел к другу и укоризненно сказал:

—Видишь, как слушать бабские сплетни?

—В худшее почему-то вериться скорее…, — помолчав, отметил, — вижу, что трактор Никиты Басова на приколе, а это значит, что он работает на моем.

—Ты прав, пришлось отдать трактор ему, чтобы кипишь не поднимал, а то разнесет весть о том, что тебя нет на работе со всеми отсюда вытекающими последствиями.

—Ты заговорил, как наш партийный деятель, — затем усмехнулся и добавил, — за него это сделает его жена, она видела меня в поселке.

—Что теперь делать? Не оставлять же НАТИк* этому оболтусу? — возмутился Изотов.   (НАТИ – марка трактора)

—Пусть порадуется, а я поработаю на «Универсале», не привыкать.

Прошла еще одна неделя, закончив вспашку зяби, трактора веселой вереницей приближались к селу. Женщины, детишки гурьбой вышли на околицу встречать мужей, отцов, братьев. То там, то здесь вспыхивали частушки-страдания под гармонь.

 

Я любила по пяти,

Любила по пятнадцати.

Успевала целовать

Раз по девятнадцати.

 

Эх, страдание, ты страдание.

Пришёл вечер, нет свидания.

Лягу спать, глаза закрою,

Ох, не даёт любовь покою.

 

По деревне течёт речка. 

Течёт, не кончается. 

Я люблю его всё крепче, 

А он не влюбляется.

 

Трактористы, чуть смущенные покидали сидения своих тракторов, а веселая гурьба встречающих бросилась к ним, и, несмотря на пропитанные керосином комбинезоны, обнимала их, целовала.

Страсти полегоньку улеглись, на конной линейке*, (Линейка – пароконная повозка на рессорах.) подъехал директор военного конного завода Иван Александрович Дронов, встречающая толпа отодвинулась в ожидании. Трактористам еще надо было установить трактора на стоянки, привести их в порядок.

Дронов подошёл к Носову и строго спросил:

—Почему ты не на своем тракторе приехал, что за выкрутасы?

—Иван Александрович, я позволил Никите пригнать мой трактор, парню очень хочется

новый трактор.

Дронов, почувствовал некую неуверенность, недоверчиво взглянул на бригадира.

—Алексей Михайлович, темнишь, говори  как на духу.

Носов замялся, не решаясь рассказать начальнику все.

—Говори, я жду.

—Случилась такая история….

Бригадир не утаил ничего, он смотрел на лицо Дронова и видел, как оно темнеет.

—Да-а…. Задали вы мне задачку, — Дронов снял форменную фуражку, вытер лоб, —    не вышла на работу повариха, теперь еще и вы.

—Какая повариха? — машинально спросил Носов.

—Да, та, что вам обеды возила.  У неё заболел ребенок, но  поди  им докажи….

Ладно, ты мне ничего не говорил, но это не значит, что я отдаю вас на откуп НКВД. Если смогу прикрою, поговорю  с кем следует. Главное, чтобы никто из бригады туда не капнул  и не болтали почем зря. Может и пронесет. Ясно?

—Так точно! Иван Александрович, — по-военному ответил бригадир.

—Все, бывай и попроси бригаду держать языки за зубами.

—Трактор оставить Никите?

—Пусть пока потешится….

 

***

В очередной раз сумерки взяли верх над пасмурным днем.

Изотов и его жена Ирина,  с малолетними детьми Володей и Толиком коротали  вечер. Ирина к предстоящей зиме взяла  мужу теплые носки, но ее мысли были заняты событием, которое должно случиться зимой. Она поняла, что беременна, но еще не решалась сообщить об этом мужу. Сомнений почти не осталось, но они были.

—А вдруг это задержка?

Чтобы не молчать, она  попросила  мужа читать книгу, которая неизвестно откуда взялась на деревне.  Страницы этой книги, прочитанной  не один раз почти во всех домах деревни, засалены и истерты многочисленными читателями. Но ни один ярый курильщик не посмел оторвать от неё даже кусочка на  самокрутку.

Мать Петра, баба Феня, дремала, сыновья Володя и Толик тоже прислушивались к ровному голосу отца, читавшего книгу. Постепенно ночь брала свое, заставляла укладываться спать, комната погружалась во тьму.

Через несколько вечеров книга заканчивалась, звучали требования читать ее еще раз, но соседи уже давно ждали своей очереди….

Очередное головокружение и тошнота убедили ее  сообщить мужу, что третий ребенок стучится в семью.

 

***

Не пронесло! Следователь НКВД  прибыл из района в поселок к вечеру. Дальняя дорога отпечатала на его лице усталость, а на форме дорожную пыль. Председатель сельского совета Юров Антон Петрович почтительно пожал руку неожиданного и опасного гостя.  Он уже догадался, что тот прибыл по делу, которое связано с не выходом на работу поварихи Бустиной Татьяны, но предпочел начать разговор с вопроса:

—С кем имею честь говорить? По какому поводу нас навестили?

—Капитан Емельянов Дмитрий Андреевич. А вопрос у нас один. Государственная  безопасность.

—Ясно. Поварихой будете заниматься?

—Не поварихой, а ее преступлением.

—Вы сказали, что вопрос  один, Государственная безопасность. Поясните, как может                          

малограмотный труженик, повариха   угрожать безопасности страны?

Емельянов недобро взглянул на председателя совета, Юров понял, что задал необдуманный и опрометчивый вопрос.

—Это называется политическая близорукость,  наивность и  недооценка опасности. Сначала мелкие проступки, укрывательство их, затем саботаж и прямые выступления против Советской власти. Поэтому следует пресекать проступки в самом зародыше, чтобы они не выросли в политические преступления. Теперь ясна позиция партии и НКВД?

—Да-да, ясно, — председатель спешил согласиться и постарался перевести разговор на другую тему, — к нам по делу поварихи или есть еще причины?

—Утром всё узнаете, а сейчас организуйте мне ночлег.

Емельянов повернулся к двери, но не успел сделать и шагу, как она распахнулась и в кабинет влетела жена Никиты Басова, Валентина. Увидев человека в форме, она остановилась в нерешительности.

Председатель совета понял, что случилось что-то нехорошее, попытался остановить ее жалобу:

—Валя, сейчас нам некогда, зайди ко мне позже.

Емельянов понимающе взглянул на Юрова, усмехнулся и покачал отрицательно головой.

—Нет, Антон Петрович, я тоже хочу послушать то, — он сделал паузу, — о чем она пришла сказать. Правильно я говорю гражданка….

Емельянов вопросительно смотрел на Басову.

—Мне нужен Антон Петрович….

—Как ваша фамилия? — уже строгим голосом спросил Емельянов.

—Валя.

Она сглотнула слюну, и с надеждой взглянула на председателя совета, но он уже ничем помочь не мог.

—Это Валя Басова.

—Басова? — удивленно и чуть обрадовано сказал капитан НКВД, — очень хорошо. Итак  Валя Басова, с чем вы сюда пришли? Я слушаю внимательно.

Валя пыталась как-то отвертеться, она просящим голосом умоляла Емельянова:

—Мне надо идти, — увидев строгое лицо работника НКВД, она попятилась к двери, —   

мне, правда, надо идти….                   

—Никуда ты не пойдешь, пока все не расскажешь, будешь упорствовать заберу тебя и

твоего мужа в район, там допрошу. Ты этого хочешь?

Подавленная женщина стояла перед мужчинами, затравленно переводя взгляд с одного на другого.

—Я хотела пожаловаться  Антону Петровичу, — она опять замолчала, боясь переступить ту грань, которая может принести большие неприятности.

—Говори, говори смелее,  — подбадривал капитан, но она молчала, слезы катились по ее щекам.

—Молчишь….  Хорошо я тебя арестовываю, и до моего отъезда будешь взаперти.

Юров попытался защитить Басову:

—Товарищ капитан, зачем пугаете женщину, она ни в чём не виновата.

—Я вас попрошу не мешать следствию.

В голосе Емельянова звучали нотки угрозы, он назидательно посмотрел на председателя совета, а затем, повернувшись к женщине, приказал:

—Не испытывай моего терпения.

Басова съёжилась и едва слышно сказала:

—Никита меня избил.

—Никита Басов твой муж?

—Да.

—Он часто пьёт?

—Нет, это он на радостях, что ему дали новый трактор.

—Кто же ему его дал?

—Бригадир Носов.

Капитан помолчал в задумчивости и тихо произнёс:

—Носов, Басов, Носов…, — затем живо спросил, — где он взял трактор?

—Как где? Валентина искренне удивилась, — свой  отдал.

—Что у Носова есть свой трактор?

—Нет, трактор конезаводской, он на нем работал.

—А почему бригадир Носов отдал трактор вашему мужу?

—Носов бросил бригаду, на ночь ушел к жёнушке своей под бочок, — у Басовой испуг отошел на второй план, женская зависть брала свое, она  доносила всё, что знала, —  бригадир отдал моему мужу трактор, чтобы он молчал.

—Видишь, какой ты молодец, Валя Басова, помогла следствию. Я все сейчас запишу,  ты распишешься….

Юров понял, что следователь НКВД  приехал не только по делу поварихи, он смотрел на Басову и думал:

—Вот дура баба,  сдала всех с потрохами.

 

***

Едва Емельянов вступил на землю поселка, он сразу попал под пристальное внимание сарафанного радио. По деревне пронеслось:  «Повариху пришел забирать».   (На юге России  всех замужних женщин называют  бабами, причем это в обиходе самих женщин. Я не стану нарушать традиции,  тоже буду называть их бабами).

Все  населения посёлка затаилось в тревожном и томительном ожидании, многие пары глаз наряжено смотрели на окна и двери сельского совета.

—Что там делается? — спрашивали они друг дружку, зачем туда пошла Валька Басиха? Может её тоже заберут?

Как только Валька Басиха вышла из сельсовета, любопытство взяло верх, бабы потеряли страх. Наиболее смелые окружили её, требуя отчета.

—Валюха, ты живая, а мы уже думали ….

—Живая, только, как стал меня этот в военной фуражке допрашивать, то со мной чуть- чуть  не случилась оказия.

Услышав незнакомое слово, бабы скривили мины.

—Знаем, знаем, что ты ходила до ветру с газеткой, начиталась словечек, теперь умничаешь   то с оказией, то с конфузней. Ты скажи, что это такое? С чем его едят?

—Ой, бабы, попутала, не оказия, а конфузя.

—Ты скажи, шо це таке? Може колбаса?

—Про оказию читала, так ничего про неё и не поняла, а конфузя — это когда с тобой

случается неприятность.

Бабы переглянулись, догадливо заулыбались.

—Тебе надо было бежать до ветру?

—Не!  У меня стали мокреть подштанники.

Одна молодуха присела и сквозь всеобщий хохот  взвизгнула:

—Ой, бабоньки, у меня тоже сейчас будет конфузя.

Едва они справились со смехом, как рыжеволосая  молодуха серьёзно спросила:
 Зачем тебя вызывали? Не заберут ли?

Наступила чуть тревожная тишина.

—Не вызывали меня, сама ходила, мой дурачок напился с радости, что Нос дал прокатиться на тракторе  и поколотил меня. Я  побежала в сельсовет жаловаться на него, а там этот в галифе….

Бабы опять игриво засверкали глазами, посыпались комментарии:

—Валюха, что-то ты часто бегаешь жаловаться председателю….

—А  что? Молодец, Басиха! Председатель парень видный, утешит и приголубит….

—Ну и пусть Никита поколотит, зато есть повод к председателю смотаться….

—Ой, девки, придумаете тоже…, — стала отбиваться Басиха.

—А не за него ли тебя Никита гонял, — продолжали куражиться бабы.

Постепенно весёлое настроение уступало тревоге.

—Зачем или за кем приехал военный…?

 

***

У Татьяны Бустиной подкосились ноги, когда до неё дошёл слух, что в село приехал военный из НКВД.  Первая мысль ударила ее наотмашь.

—Меня осудят.

Татьяна едва добралась до топчана, тяжело присела. Как же моя доченька, как же моя Светочка жить будет, ей только двенадцать…? Она смотрела в окно, слёзы катились и катились по её щекам.

—Господи,  в чём я виновата пред Тобой, в чём мой грех? Боженька, милостивый, я замолю его, я умру, только бы доченька моя была жива и здорова, только бы….

Она не успела закончить мысль, кок стукнула дверь, по шагам она поняла, что пришла дочь. И в ту же секунду из неё вырвался всхлип, она не смогла удержать рыдания.

—Мама, мамочка, — Света не нашла больше слов, опустилась на колени, — мама, мамочка.

Мать обняла дочь, её мысль металась, не находя выхода:

Бежать, бежать! Куда угодно бежать, лишь бы быть вместе.

За этой отчаянной мыслью, пришла еще более страшная:

—Куда…?

Послышался стук в дверь, Татьяна рывком прижала Свету к себе и закричала.

—Не отдам, никому её не отдам!

Кто-то вбежал в комнату, кто-то успокаивал, но она повалилась на пол, чувства оставили её.

 

***

Рано утром  Емельянов и председатель Сельсовета Юров пришли к директору конезавода. Он встретил их у входа.

—С кем имею честь…? — Дронов прямо и твердо смотрел на следователя НКВД.

Он за свою жизнь и генеральскую должность повидал многих и сейчас пытался определить, с кем он имеет дело, но лицо  гостя было непроницаемым.

—Следователь НКВД Емельянов.

Он не назвал ни имени, ни отчества, как бы давая понять, что дистанция должна быть соблюдена.

—Проходите, присаживайтесь. Рассказывайте, с чем пришли?

Емельянов вдруг понял свою ошибку, которая не способствовала нормальному началу разговора. Дистанция оказалась больше чем нужно. Неловкая пауза затягивалась, а Дронов подумал:

—Пытался поставить себя больно высоко, а теперь…, — он не успел додумать эту мысль до конца, говорить начал Юров.

—Иван Александрович, к нам приехал человек из НКВД.  Он требует содействия в его многотрудном деле.

—Я это уже понял, но хотелось бы все услышать о трудном деле от  него самого. Прошу, товарищ Емельянов.

—Мне нужны характеристики трех человек. Бустиной Татьяны Евгеньевны, Носова Алексея Михайловича и Басова Никиты Сергеевича.

Дронов опустил глаза, подумал: «Носов говорил, что бригада крепкая, дружная, но  видимо он плохо разбирается в людях, если в НКВД знают о происшествии в бригаде Носова.  Нашёлся кто-то,  донес».

У него не было времени на предположения, следователь ждал ответ.

—Пишите.

Емельянов достал бумагу, а Дронов пододвинул ему чернильницу и письменный прибор, подождал, пока следователь приготовится и начал диктовать:

—Алексей Носов, прекрасный работник и очень хороший человек, легко сходится с людьми, что позволяет успешно управлять бригадой. Его уважает не только коллектив, он многоуважаемый человек среди жителей села. Женат, отличный семьянин, выпивает в меру, детей не имеет.

Емельянов поднял глаза, спросил:

—Отношение к труду?

—Вы прослушали, я же сказал, что он прекрасный работник. Плохо работающих работников  на должность бригадира не ставим.  К тому же награжден медалью «За освоение целинных и залежных земель». Недавно представлен к повторному награждению.

—Ангел, да и только! Но тогда, как понимать прогул совершенный им?

—Во-первых, не прогул, а опоздание на работу.

—Не будем спорить на этот счет, давайте говорить по существу.

—Да он опоздал, но отработал свою норму. В чем его упрекнуть?

—То  что он делал потом, не имеет значения, так как нарушен закон, дан плохой, очень плохой пример подчиненным. И это еще не всё! Чтобы замять свое преступление, он самовольно отдал новый трактор разгильдяю, тем самым поставив исправность техники под угрозу.

Дронов в душе усмехнулся: «Обстоятельный был доклад».  Вслух возразил:

—Товарищ Емельянов, ну не сложилось у него в тот день, опоздал, но давайте оглянёмся назад, на свою жизнь. Разве мы с вами безгрешны?

—Сейчас мы рассматриваем не мою и не вашу жизнь, а  пытаемся разобраться в мотивах преступления.

—Какого преступления? Оступился хороший человек, а мы его ….

—Остановитесь, Иван Александрович, а то вы договоритесь…, — Емельянов сделал паузу, затем добавил, — уже достаточно того, что вы покрываете, как минимум, нерадивых работников.

—Я никого не покрываю и далек от мысли такой, так как знаю своих  людей, знаю их  хорошие и плохие качества. В данном случае хочу убедить вас в том, что Носов хороший человек.

—Кто такой Носов я уже понял, перейдем к Басову Никите Сергеевичу.  Какой это человек, он тоже ангел?

—А  что он натворил? — Дронов лукавил, он пытался выиграть время, чтобы найти правильную защиту.

—Емельянов проницательно посмотрел на собеседника.

—Неужели вы ничего не знаете?

— Знаю только то, что знаю, — уклончиво ответил Дронов, — парень с ленцой, но не лодырь. К жизни относится поверхностно, не всегда серьёзно относится к делу, легковесный, он какой-то.

—Саботажник?

—Саботажем может заниматься хитрый и умный человек  с твердой волей и определённой целью. Этот же может, по глупости своей начудить. Какой из него саботажник. Привязал руки к трактору, спал, но речей и призывов не произносил, тайных разговоров с товарищами не вел, на забастовки не подбивал. Нашли саботажника….

—С этим разобрались, но  жена Басова  примчалась в сельсовет жаловаться на избиения.

Дронов устало взглянул на Юрова и кивнул в его сторону.

—Это к нему, — усмехнулся Дронов и вспомнил, что его жена говорила  о бабских предположениях: «Не успеет Никита напиться и слово сказать, так Валька рысью в сельсовет…».

—С товарищем Юровым мы уже все обсудили, мне бы хотелось знать ваше мнение.

—Я  у них свечку не держал и думаю, что слов председателя волне достаточно.

—Вы отказываетесь дать бытовую характеристику своему работнику?

—Я занимаюсь производством, — генерал Дронов жестко посмотрел на Емельянова, спросил, — что еще?

—Есть кое-что еще, но об этом позже, — капитан повернулся к Юрову и попросил, — Антон Петрович, узнайте, все ли вызванные по делу, явились в сельсовет.

Юров вышел, а между Дроновым и Емельяновым воцарилось стойкое молчание. Дронов делал вид, что углубился в бумаги.

Следователь смотрел на него и думал:

—Генерал, а опустил себя до своих рабочих, защищает их, хорошо это  или плохо? Наверное  хорошо, когда люди защищают друг друга, не то, что у нас…, — Емельянов усмехнулся мыслям своим, — у нас доносами топят ближнего.

Едва высунувшуюся совесть свою он грубо затолкал обратно, вглубь своей души, но она упорно стремилась наружу.

—Расслабился я, надо прекратить сопли распускать. Генерал ведёт себя крайне не осторожно, стоит копнуть, и, — Емельянов даже загордился тем, что самого генерала он может пощипать, но осторожная мысль взяла верх,— но зачем мне его душа…? К тому же опасно с ним связываться, он генерал, возможно,  есть покровители, тогда и головы не сносить….

Вернулся Юров, его лицо было несколько растерянным.

—Носов и Басов пришли, а Бустиной нет.

—Почему?

Как мне сказали,  она сильно заболела, на глазах у дочери  упала в обморок. Она лежит, дочь сидит у ее постели, даже в школу не пошла.

—Женские штучки!

—А если вправду заболела?

Емельянов помолчал, раздумывая над сложившейся ситуацией, затем решительно сказал:

—Разберемся позже, а сейчас мне нужна её характеристика.

Дронов поднял глаза, в них читалось злое недоумение.

—Оставьте в покое женщину! Она-то в чем виновата? Заболел ребенок, она мать  и потому не смогла дитя свое оставить. Это жизнь, в ней существуют беды и проблемы и к ним надо относиться с пониманием.

—Не нервничайте, Иван Александрович. Мы разберемся, если невиновна, то ничего с ней не случится. Поймите, поступил сигнал, и поэтому мы обязаны разобраться. Мне нужна характеристика на неё.

—Пришла  устраиваться на работу, как все, работала в столовой посудомойкой,  затем узнали, что хорошо готовит, поставили поварихой. Живет с дочерью десяти-двенадцати лет, тихая и послушная женщина, хорошо работает и прекрасно готовит. Ни в чем предосудительном не замечена.

—Был бы еще один ангел, но ангелов в женском виде не бывает, — иронично заметил Емельянов и покрутил  головой, будто воротник гимнастерки душил его.

Некоторое время он еще раздумывал, затем встал:

—Благодарю за сотрудничество, пойду разбираться по существу. Антон Петрович, найдется ли мне место для работы?

— Кабинет коменданта подойдет?

—Вполне.

 

***

Трактористы бригады Носова, один за другим давали показания, Емельянов писал.

Предпоследним вошёл  Басов, его слегка качнуло. Следователь посмотрел на него так, что Никита съёжился.

—Кто тебя подбивал заниматься саботажем?

— После вчерашнего перепоя у него трещала голова, он оторопело смотрел на Емельянова и стал несвязно бормотать.

Емельянов разобрал только одно слово, «саботаж».

—Ты уже успел похмелиться?

—Никита замахал руками, его глаза округлились.

—Не-ет, я сегодня не пил — это вчерашнее…., — он судорожно сглотнул слюну и повторил, — это вчерашнее.

—Отвечай,  говори правду, иначе я тебя сейчас отправлю в район, посажу в камеру

—Хорошо…, — Басов покорно опустил голову, — спрашивайте.

—Ты спал под трактором,

—Спал, признаюсь.

—Что тебе сказал бригадир, когда увидел, что спишь?

—Он сильно кричал на меня.

—Что кричал?

Басов  даже с помутнённым с похмелья разумом, сообразил, что нельзя говорить о том, какие слов говорил Носов.

—Я со сна плохо помню.

—Басов, ты начинаешь мне врать. Твои товарищи показали, что он называл тебя саботажником и опасался, что у него из-за тебя могут быть  неприятности.

—Я плохо помню….

—Опять врешь!

Басов сник, его похмельная голова запаниковала.

—Да, он назвал меня саботажником. Мы с друзьями перебрали днем раньше, стало невмоготу, вот я и придумал, как отдохнуть.

—С кем дружит Носов?

—Его лучший друг Изотов, они всегда советуются.

—Слышал  о чем они говорят?

—О работе, о женах, о детях.

—О товарище Сталине, что говорят в бригаде?

—Они ничего про Сталина не говорили.…

—Не о Сталине, а о товарище Сталине! По-ня-ял! — взъярился Емельянов.

—Понял, понял, — испуганно лепетал Басов.

—Про Советскую власть в бригаде плохо говорили?

—Я не слышал. Я слышал, как Изотов сказал, что много урожая забирают, могли бы хлеборобам оставлять больше.

Емельянов резко сменил тему допроса:

—Жена Носова гулящая баба?

—Бабы много чего говорят, но никто ничего не знают. Она красивая, статная, мужики вокруг да  около вьются, вот бабы завидуют и сплетничают.

—За что ты жену свою избил?

—Много стала брать на  себя. Туда не ходи, с тем не дружи, последнюю копейку пропиваешь….

—Ты продолжаешь покрывать товарищей по бригаде, а это очень плохо, придется арестовать тебя за побои жены.

Басов с ужасом взглянул на следователя.

—Никого я не покрываю….

—Не может быть, чтобы  народ о политике не говорил, — продолжал нажимать на Никиту Емельянов.

—Я такого не слышал, утром рано в поле, стемнело - спать, некогда говорить.

—Иди, свободен пока, если что вспомнишь, сообщи.

Последним вошёл Носов, остановился у входа, снял кепку.

—Здравствуйте, — голос его чуть дрогнул, выдал волнение.

—Проходи, бригадир, садись и рассказывай все как на духу.

—Что рассказывать, виноват.

—Виноват — это ясно, но мне надо знать, почему прогулял, какие причины тебя привели к преступлению. Может ты в это время занимался антисоветской деятельностью.

—На духу  так на духу….

Носов рассказал все, как было, и даже грустно пошутил:

—Наоборот,  всю ночь старался, чтобы увеличить население страны, нет у нас с Катериной детей, не получается….

—Ты назвал Басова  саботажником. Есть для этого основания?

—Нет никаких оснований, просто, я хотел его пугнуть, чтобы взялся за ум. Иди домой Носов, постарайся увеличить население, а то может, потом не придется. Иди, свободен пока.

Емельянов задумался:

—Что делать с поварихой? Вины на ней нет, но нужна бумажка, о ее невиновности, но поди, напиши такую…. Нет, не поймут, там не поймут.

—Емельянов тяжело поднялся со стула и пошёл в кабинет  председателя сельсовета. С порога он спросил его:

—Что будем делать с поварихой?

—Пойдем к ней домой, там и допросите, она живет близко.

—Согласен, идем.

Юров вошел первым  и попятился, у стола сидела Бустина и ее дочь, на столе лежал узел с вещами. Он растерянно оглянулся на Емельянова, который почему-то сильно изменился в лице. Мелькнула мысль: «Что это с ним?», но  собранные вещи заставили его ужаснуться

—Она уже узелок собрала….

Увидев человека в форме, девочка загородила собой мать.

—Не дам маму, она не виновата.

Мужчины стояли в оцепенении, а девочка поняла ситуацию угрожающей, она схватила со стола нож.

—Только попробуйте, только попробуйте.

—Бустина потянулась к дочери:

—Света, положи нож, а то тебя тоже заберут, я тогда умру….

—Никто вас не собирается забирать, успокойтесь! — поспешил крикнуть Емельянов.

Долгую паузу прервал Юров:

—Никто вас не тронет, Света, положи нож, — он сделал шаг к девочке, но она изготовилась к борьбе.

Емельянов  тронул Юрова за рукав.

—Выйдем…, — лицо  следователя  побледнело.

Юров согласно кивнул и подумал: «Что с ним?» — но по инерции продолжил говорить:

—Светочка, мы пришли поговорить с твоей мамой, мы не будем отнимать ее у тебя, успокойся.  Товарищ Емельянов, скажи ей.

—Я пришёл поговорить с твоей мамой, мы напишем бумажку и я уйду,— голос его дрогнул, а Юров опять подумал: «Что это с ним, не заболел ли?»

В глазах девочки появилось сомнение, а Емельянов продолжил:

—Мы выйдем, а вы успокойтесь.

Мужчины вышли, Бустина продолжала плакать, Света, не выпуская из рук нож, выглянула в окно.

—Мама они не уходят, курят.

—Положи нож.

— Мама, они опять придут.

—Доченька, ты ножом делу не поможешь, только хуже сделаешь себе и мне. Мне больший срок дадут, тебя тоже могут посадить или сделают так, что тебе будет очень плохо. Положи нож, ты же у меня умница.

—Мама….

—Положи, они же пообещали, что не заберут меня, положи.

—В дверях показался Юров.

—Таня, я прошу тебя, перестаньте упорствовать.  Я обещаю тебе, что никто тебя не заберёт.

Бустина  краем платка вытерла слёзы.

—Мы уже не упорствуем, правда Светочка, будь  что будет.

Света положила нож на стол, а Юров постучал в окно и призывно махнул рукой следователю.

Войдя в комнату Емельянов остановился у двери, тревожная тишина заполнила все пространство комнаты.

—Попрошу оставить нас наедине с  Бустиной Татьяной Евгеньевной, —  он уже справился с собой, но голос не казался официальным.

—Нет, я не уйду, — Света опять бросилась к матери.

—Света, мы же пообещали, что ничего плохого мы твоей маме не сделаем, — Емельянов  постарался говорить мягким, доверчивым голосом.

Бустина говорила,  Емельянов писал, но в его душе рос протест. Он поначалу пытался подавить его, старался  исполнять свои обязанности, но почему-то перед его глазами появилась  девушка из далекой юности. Она улыбалась ему, как тогда милой любящей улыбкой.  Нет, он не забыл, как арестовали  его первую любовь, он также не забыл её наполненные слезами и надеждой глаза. Потом он узнал о ее расстреле.

—Я предал её, — несвязно пробормотал он, его руки судорожно смяли листок, — я предал их,  они сегодня опять смотрели на меня. Опять!

—Бустина  с удивлением смотрела на человека, которого еще несколько минут боялась, как огня, в ней  что-то стало таять. Она увидела в глазах этого человека страдания.

—Что с вами? Вам плохо?

Из него вырвалось все, что он старательно сдерживал в себе долгие годы, искал и находил оправдания, но ныне, ныне  глаза и слезы Бустиной  разрушили  возведенную им неприступную крепость….

—Вы, вы поразительно похожи на девушку из моей молодости…, — он помолчал и добавил, — у вас её глаза и слезы тоже….

Татьяна, пораженная признанием, молчала, Емельянов  прошёлся по комнатке, он чувствовал, что теряет контроль над собой.

—Той девушки больше нет, она умерла, я предал её! Теперь, я скорее умру, чем предам. Тогда в молодости я попросил эту девушку стать моей женой.  С тех пор эти слова никто от меня не слышал, но они сказаны. Теперь они предназначены вам.

—Таня, будьте моей женой!

Татьяна отшатнулась, её воля и мозг отказались ей служить.

—Вы в своем уме?

Безумные слова, сказанные им,  привели его в чувство, свалили груз с плеч. Емельянов пришёл в себя.

—Я сейчас ухожу, но я вернусь и повторю свое предложение. Теперь я не предам!

 

***

Золотым огнем листьев догорел сентябрь, в первых числах октября  восточные  ветры буйствовали целую неделю, но потом, будто раздумав, подарили людям теплое и ласковое бабье лето. Постепенно солнце уступило место низким лохматым облакам и слабому морозцу, после чего золото листвы поблекло, уступая место менее привлекательным краскам.  Ветер вновь вернул свои права и безжалостно оголял кроны деревьев.  Ноябрь бросил на землю сначала дожди, затем ледяную крупу. Осень открывала двери зиме.

Дронов приказал вывесить объявление о том, что состоится  праздничное собрание коллектива, на которое приглашаются все жители села.  

К назначенному часу,  народ толпился у дверей клуба, женщины судачили, а мужики курили.

На сцене стоял длинный стол, покрытый красной скатертью. На стене портрет товарища Сталина и на красном полотнище лозунги: «Да, здравствует Великая, Октябрьская Социалистическая Революция!»  «Да здравствует товарищ Сталин!» К назначенному часу зал сельского  клуба заполнился до отказа. В ожидании действа народ гадал о том, кому будут вручать ценные подарки, кому грамоты, и благодарности.

Наконец  на сцену вышли первый секретарь райкома, за ним вереницей президиум: в форме генерала директор конезавода Дронов, председатель сельского совета Юров и секретарь партийной ячейки Ягодин. Они расселись за столом. Первым слово взял Ягодин, он  от имени президиума собрания, поздравил коллектив  и присутствующих с праздником Великого октября и пожелал всем здоровья и трудовых успехов.  В зале возник удивленный шум и как его результат кто-то с места выкрикнул:

—Почему не выбирали президиум собрания?

Ягодин коротко взглянул на секретаря райкома, тот хранил молчание. Некоторое время в зале установилась мертвая тишина. Встал Дронов.

—Мы решили сегодня отступить от обычных формальностей, сегодня праздник.

Ягодин поспешно перехватил инициативу у Дронова:

—Товарищи, слово для отчетного доклада предоставляется директору хозяйства генералу-майору Дронову.

По залу прокатились аплодисменты.

Генерал налегал на успехи в производстве сельхоз продукции.  В конце доклада он торжественным голосом выкрикнул:

—Да, здравствует  Великая  Октябрьская Социалистическая Революция! Да здравствует наш вождь и учитель товарищ Сталин!

Как положено зал поднялся со своих мест и долго аплодировал. Едва стали стихать аплодисменты, Дронов не дал опуститься залу на свои места, продолжил:

—Разрешите заверить  товарища Сталина, нашу Ленинскую партию и правительство в том, что мы и впредь будем усердно трудиться на благо нашей любимой Родины. 

Долго не стихали аплодисменты, а когда наступила тишина, он объявил:

—Слово предоставляется первому секретарю райкома партии товарищу Сизову Николаю Ивановичу.

Сизов поднялся, по-хозяйски оглядел ждущих его слова людей, откашлялся и торжественным голосом  обратился к залу.

—Дорогие товарищи хлеборобы, Партия,  Правительство и лично товарищ Сталин высоко оценил результаты Вашего труда. Товарищем Сталиным подписан указ о награждении Вашего военного конного завода орденом Ленина.

Зал некоторое время переваривал сообщение, затем вскочил на ноги,  зааплодировал.

Секретарь терпеливо пдождал конца радостной овации  и продолжил:

—Мне поручено вручить  орден Ленина, что я с удовольствием и делаю.

Под аплодисменты  зала, секретарь вручил орден   Дронову и  долго тряс  руку, что-то говорил.

Генерал  повернулся к залу и попросил тишины,  аплодисменты стихли.

—Товарищи, поблагодарим  товарища Сталина за высокую оценку нашего труда.

Взрыв аплодисментов потряс зал.

Наконец  зал успокоился и Дронов смог продолжить:

—Товарищи труженики, я поздравляю вас с заслуженной наградой, — аплодисменты прервали речь, а когда они стихли, директор порадовал зал еще раз.

—Каждый труженик хозяйства получит премию в сто рублей.

Аплодисменты пришлось прерывать.

—Товарищи, приступим к награждению тружеников, которые своим трудом обеспечили нам успех.

Зал заинтересованно умолк.

—Решением Партии и Правительства второй медалью «За поднятие целинных и залежных земель» награждается Изотов Петр Никанорович. Указ подписан лично товарищем Сталиным.

Первый секретарь Сизов  вручил коробочку с медалью, говорил поздравительные слова, жал руку, а Изотов попросил слово:

—Товарищи, я от всей души благодарю  товарища Сталина и наше руководство, — Изотов, глубоко вздохнув и, преодолевая волнение, продолжил, — за высокую награду и заверяю всех, что буду трудиться еще плодотворнее.  Большое спасибо нашей бригаде и моему другу Носову, за всемерную поддержку и помощь.

К удивлению зала, директор перешёл к вручению премий, ценных подарков и оглашению благодарностей.

У зала возник вопрос, который шепотом задавался друг другу.

—Почему Носова не наградили, даже  отреза материи не дали?

Кто-то напомнил о его опоздании на работу.

—Пройдет праздник, ему об этом напомнят.

В конце своей речи  генерал опять поздравил коллектив с наградой и долго благодарил товарища Сталина.

При выходе из клуба взорвалась гармонь страданиями. Женщины и девушки,  сменяя друг дружку, пели  простые, но милые сердцу частушки, которые зачастую с острым и даже матерным словцом, рассказывали о любви, грустили,  веселились, звали в пляс….

 

Мой миленок хоть куда.

Говорил, у баб он герой труда.

Я в постель его тяну.

Он развел руки, не могу….

Спетая частушка сразу  забывалась, но тут же  сочинялась новая.

Как гармошка заиграла, 

Так запела песню я. 

Все четыре ухажёра 

Покосились на меня.

 

***

Никто не заметил, как чета Носовых ушла домой,  где  Алексей попросил жену:

—Катя, налей стакан до краев и о себе не забудь.

—Ой, Леша, не переживай подумаешь не дали медальку.  Еще заслужишь.

Стакан полный водки Носов осушил залпом, до дна.

—А бес с нею, с этой медалью, но это знак того, что о том случае не забыли, жди суда.

Катерина прижала руки к груди и тревожно спросила:

—Неужто судить будут, ты же все отработал.

—Последние  годы они помнят даже то, чего не было. Мало народу сгинуло. Помнишь Андрея Сомова, который по пьяни крыл Советскую власть? Где он? Жене сказали, что  дали десять лет колонии без переписки.

В дверь постучали, Носов вопросительно взглянул на жену.

—Кто это за нас не забыл в час веселья?

Катерина пожала плечами и крикнула:

—Да, не закрыто.

Через порог переступили  Изотов и его жена Ирина.

—Здравствуйте, можно к вам в гости?

Катя засуетилась.

—Проходите, садитесь, будьте, как дома.

Изотов прошёл к столу и поставил на него бутылку и виновато сказал:

—Я не обмывать медаль пришел….

—Носов перебил его:

—Утешить меня хочешь?

Женщины попытались повернуть разговор в более безопасное русло.

—Муженёчки наши дорогие, давайте выпьем. Со стуком на стол ставились кружки, но мужики молчали.

Изотов вспомнил, как он не хотел сюда  идти, но жена настояла.

—Всегда слушай женщин и делай  наоборот, — с некоторым ожесточением подумал Петр.

—Алексей, наливай  чего сидишь? — попросила Ирина.

Носов ожёг ее взглядом.

—Не твое дело, чем мне заниматься в своем доме. Я тебя сюда не звал.

Катя сорвалась с места.

—Леша, зачем ты так, люди пришли с доброй душой, а ты…, — она отвернулась и заплакала.

—Ира, уходим, —  строго и зло сказал Петр.

—Катитесь!

Когда Изотовы направились к выходу, Носов крикнул:

—Заберите водку, подаяния не принимаю.

Изотовы ушли, а Носов наполнил стакан, но Катерина  отодвинула его.

—Леша, не пей, ты уже пьян. Ты уже и так натворил делов.

—Что я натворил? Эко дело обидел передовика – орденоносца.

—Завтра протрезвеешь, как  в глаза им смотреть будешь. Они не виноваты в том,

что Петру дали медаль, а тебе нет.

—Я работал не хуже его, и знаю, что директор подавал список на награждение,  в нем моя фамилия была. Ты знаешь, почему сегодня на собрании не избирали президиум.

—Откуда мне знать? — всхлипнула Катерина.

—Чтобы я там не сидел. Меня всегда избирали. Избрали бы и на этот раз. Неловко бы получилось, благодарности  не заслужил, а в президиуме сижу.

Носов посмотрел на плачущую жену, ему стало жаль ее.

—Не переживай за меня, все перемелется. Мука будет.

Он подошел, обнял жену, а она заплакала еще сильней.

—Не плачь, глупая. Просто мне обидно.

Катерина подняла глаза полные слез и выпалила:

—У нас будет малыш.

Сквозь пелену слез  она видела, как вспыхнули его  глаза, он сделал шаг к ней и остановился, некоторое время молчал. Те сплетни, которые доходили до него, которые он  пытался не замечать, стали быстро заполнять его душу горьким сомнением.

Катя, ожидавшая совсем другой реакции, тихо спросила:

—Ты не рад?

Алексей прошёлся по комнате, тяжёлой поступью, спросил:

—Мой?

Катя молча упала ничком на кровать, глухие рыдания прорывались сквозь подушку. Носов боролся сам с собой, он верил и не верил жене. Буря чувств, усиленная водкой раскачивала его сознание. И вдруг простая мысль заставила эту бурю покорно стихнуть.

—Мой ребёнок, не мой, теперь изменить ничего нельзя.  Ребенок  мой, и точка!

Он несмело подошел к жене, окликнул ее, но она еще сильнее вжималась лицом в подушку. Алексей стал на колени, погладил мозолистой рукой ее голову.

—Прости  дурака, прости….

Она продолжала плакать, а он повторял одни и те же слова:

—Прости дурака….

Катерина неожиданно села и  выплеснула из себя укор.

—Ты за медалью затосковал, а то, что та ночь подарила нам счастье тебе наплевать! Малыш твой, я рожу его очень похожим на тебя….

Алексей уронил голову на её колени, она зарылась пальцами в его кудри.

—И правда дурак, — Катя нагнулась и поцеловала его курчавый затылок.

 

***

От клуба доносились переборы  гармоник, женщины и мужчины сменяя, друг друга, распевали залихватские частушки.  Некоторые соревновались в пляске.  Толпа бурно встречала радостными возгласами победителей.

Пока молодежь веселилась, умудренные опытом женщины готовились к обязательному застолью.  Они приносили из дома и ставили  на заблаговременно установленные столы  тарелки с холодцом, вареное и жареное мясо, хлеб, соленья…. Мужики томились в ожидании, подсылали  к гармонистам ходоков,  которые страстно и нетерпеливо шептали:

—Закругляйся, столы ждут.

Но догадливые жены с позором выталкивали нарушителей веселья из круга, иногда награждая их символическими  тумаками.

Наконец поступило осознанное предложение садиться за столы. В соответствии с правилами,  спиртное не устанавливалось на стол.  Стаканы наполнялись специально выделенными людьми.   Особенно нетерпеливые мужики, крутили головами, ругались:

—Что они там телятся, слюной захлебнуться можно.  

Кое - то пытался замаскировать  свои вожделения:

—Бабоньки  дорогие!  Шулюн остынет.

—С водкой любой шулюм   в горле не зацепится.

Начали разносить шулюн*, что было признаком  скорого начала застолья. (Шулюн или шулюм — наваристый бульон из мяса баранины. На юге России  шулюн варят из грудинки  свиньи.)

Первый тост произнес первый секретарь райкома партии  Сизов. Он славил партию и правительство, лично товарища Сталина  за растущее благосостояние народа, поздравил коллектив с награждением конезавода орденом Ленина, поблагодарил  за хорошую работу на благо страны.  После первой рюмки он, сославшись на занятость уехал.

Дронов позволил себе выпить три рюмки  еще раз поздравил всех и вместе с Юровым и Ягодиным удалились.

—Никто не заметил,  что на торжествах не присутствовала Татьяна Бустина. Никто не вспомнил о ней. А она под звуки частушек и гармоний уезжала из села. На возке  с немногочисленным скарбом она, обняв дочь Светлану, с грустью прощалась со старой жизнью и начинала новую, в которую она решилась  окунуться с головой. Она с улыбкой вспомнила, как в ее дверь опять постучали. С замиранием сердца она крикнула:

—Войдите.

Открылась дверь,  вошел следователь Емельянов. Татьяна присела на кровать. Увидев в ее глазах страх, он  поспешил успокоить:

—Не волнуйтесь, я не сделаю вам зла, я пришел повторить те слова, которые  сказал раньше: «Таня, выходите за меня замуж».

Он топтался у двери, ожидая ответа. А у Татьяны слёзы хлынули ручьями,  она упала на подушку, а осмелевший Емельянов сел рядом и нерешительно прикоснулся к её плечу. Она вздрогнула и затихла.

—Таня, выходите за меня замуж, я скорее умру, чем предам вас.

Она села, долго молчала. Их выручила Светлана. Она вбежала в комнату и, пораженная  увиденной картиной, остановилась в центре комнаты.

—Мама….

—Доченька, меня зовут замуж….

—Что-о?

—Я выхожу замуж, прошу тебя, не осуждай меня.

Емельянов от неожиданности задохнулся, но быстро справился с собой.

—Света, помоги нам.

На лице девочки отразилось смешанное со страданием удивление. Она выскочила на улицу. Татьяна виновато посмотрела на Емельянова.

—Я все время думала о вас, я не знаю, как это случилось, но я ждала вас. Не знаю, смогу ли я уговорить Свету?

Они не заметили, что в комнату вернулась Света и слышала их разговор.

—Меня не надо уговаривать, я тоже хочу, чтобы у меня был папа…. Можно я буду вас так называть?

—Конечно, можно. Светочка, я буду тебе папой, родным папой.

Татьяна засуетилась, но тут же остановилась.

—Я не знаю, как к вам обращаться.

—Я Дмитрий, Дима….

Татьяна с видимым усилием пыталась назвать его имя:

—Дми….

—Дима, — он помог и поправил её.

—Дима, я соберу покушать.

—Не надо, собирайтесь!

 

После нескольких рюмок гармонь позвала к себе, на ее переборы нельзя не откликнуться.  Опять  женские каблучки выбивали плясовую дробь. Вдруг  несмотря на заливистые  мелодии гармони  пляс будто споткнулся, с ним случилось не объяснимое замешательство. Танцующие стали собираться  по два, три человека и обсуждать некую новость.

—В чем дело? Что случилось? — спрашивали    они  друг у друга.

Ответ поражал всех:

—Таньку Бустину арестовали и увезли….

Кто-то  шутливо спросил:

—А солдаты с винтовками были, а то убегёть?

—Другой шутник подмигнул соседу:

—Были,  с винтовками были….

Безобидную шутку, кто-то недослышал и через миг уже все знали, что Таньку охраняли солдаты с винтовками.

Танцы не возобновлялись, шло широкое обсуждение, высказывались догадки.

Выпили по стопочке, но это  обстоятельство еще  больше подогрело  интерес, самая нетерпеливая бабёнка  сорвалась со скамьи со словами:

—Побегу  разведаю, может, кто знает.

—Манька, Самохина, куда пометёшься?

—К председателю Юрову.

—Еще одна страдалица. Смотри, а то Валька Басиха зенки выцарапает, — загадочно и чуть завистливо заулыбались бабы.

Но Манька слов подруг не слышала,  а бежала к дому Бустиной, там она надеялась найти соседей. Ей повезло, на завалинке сидел дед и бабка, перед ними на табуретке стояла начатая бутылка самогона, мелко порезанное сало и хлеб.

—Здрасте вам! Ой, как хорошо, что я вас увидела.

—Что же тут хорошего? Надо приходить, когда моей бабки  нет дома, — усмехнулся дед Степан и покосился на бабку Матрену.

—Ах ты, старый кобель, все не успокоишься, блажишь бабскими юбками, незлобливо бабка толкнула деда.

—Что гулял? — улыбнулась Самохина.

— Ой, в молодости приходилось на ошейнике держать, —  бабка Матрена махнула рукой в сторону мужа, спросила, — что тебе не терпится узнать?

—Говорят Таньку, соседку вашу заарестовали, солдаты с винтовками ее охраняли.

Дед долго хохотал, не давая ответить старухе, затем сквозь смех сказал:

—От дур-ры бабы, Таньке давно нужен был мужик, вот и забрали ее замуж.

—Замуж?—  Манька прижала руки к груди, — замуж, а солдаты с винтовками?

—Не слушай ты эту балаболку, — бабуся опять махнула рукой в сторону деда.

—Приехал военный, тот, что раньше был из КД  и забрал ее с дочкой.

—Какой еще КД?

—Да,  те, что народ арестують.

—НКВД?

—Ага, он самый родимый.

—Если из НКВД, то тогда, точно арестовали.

Дед опять  души стал хохотать:

—Да вы на такой арест сами лезете, особливо если с винтовкой….

—Ах, старый пенек! Кто к тебе лез этой ночью? Где шастал с винтовкой?

—Так я тебе и сказал, где шастал.

—Ой, шастал он! — бабка Матрена всплеснула руками, — винтовка один раз в год стреляет,  а он туда же, шастал….

Дед Степан перебил ее:

—Так стреляет же, — он приосанился и горделиво взглянул на жену.

—Доходишься, пока патронов не лишишься…..

—Ладно, старая, хватит лаяться, давай выпьем, чтобы Танька, как сыр в масле каталась,                                       

и все у них было хорошо.

—За это грех не выпить, — согласилась бабка.

Налили на троих, выпили, и Манька продолжила разговор:

—Вы точно скажите, арестовали Бустину или нет? Будто солдаты с винтовками ее                      

охраняли.

—Не было никаких солдат, брехня это все. Танька приходила прощаться, и сказала, что

уезжает. Сама счастливая.  Забрал ее тот в галифе,  замуж забрал.  Красивый, статный, мне бы годочков двадцать скинуть, пусть бы дед ходил со своей незаряженной винтовой, а я у Таньки отбила бы его, истинный Бог, отбила, пусть бы меня заарестовал.

Дед не стал перечить  жене, а подлил масла в шутливый разговор:

—Манька, я завтра эту старую каргу отвезу в НКД и сдам, а ты приходи, пока ее не будет, только не тяни, а то она НКД развалит и прибежит.

Бабка Матрена обрушила град  ударов на деда, а он выставил над головой  руку, защищался и со смехом повторял:

—Манька, спаси меня, а то убьет она меня старая,  лишишься счастья своего….

—Ой, дед, Степан,  сначала винтовку заряди, а баба Матрена пусть проверит,  уж потом…, — весело рассмеялась она и безнадежно взмахнула рукой, — спасибо, не ругайтесь, я побежала.

—Подожди, Маня, подожди, — взмолился дед.

—Что еще, дедушка?

—Еще раз надо выпить за нас с бабкой Матреной, а то поругаемся.

—Давайте  только быстро.

Дед взял бутылку, налил одну стопку и к своему ужасу понял, что в бутылке уже  нет самогона.  Он поднял ее вверх, чтобы удостовериться в этом, а когда опустил, то горю не было предела.  Баба Матрена поняла ситуацию раньше, чем дед. В мгновение ока она опрокинула стопку себе в рот….

Увидев подругу Маньку Самохину, бабы, сидевшие за столом, в мгновение ока собрались вокруг неё.

—Тебя за смертью посылать, рассказывай.

—Увез ее этот военный, приглянулась она ему, замуж увез….

—Молодец, Танька, дождалась своего счастья!                                                  

 

***

Ночью выпал снег, который спрятал под белоснежным покрывалом,  все осенние изъяны земли. А когда взошло солнце,  засияли, заискрились иголочками инея деревья. Роща  стояла в торжественном убранстве,  лазурное небо  казалось праздничным и приветливым….

Старики качали головами сетуя:

—Урожая не будет в будущем году, снег лег на сухую землю.

Им противоречили более молодые, мол, ваши приметы это ерунда, но противоречили лишь для того, чтобы поддержать разговор, но потом, вспомнив недавний голод, соглашались, что тогда было именно так.

К ним подошел посыльный и безо всяких приветствий объявил:

—Мужики, завтра состоится суд, поэтому завтра, в субботу, все должны быть  в сельском  клубе  сразу  после обеда. Всему трудоспособному населению обязательно надо явиться в клуб.

—Кого судить  будут?

—Зачем спрашиваешь, сам все знаешь, — недовольно ответил посыльный.

Мужики помолчали, затем озадачились:

—Таньки Бустихи нет, уехала, как же теперь будут судить ее?

—У неё теперь муж из НКВД,  он ее простит…, — мужики понимающе  заулыбались.

—Как же  поступят с бригадиром Носовым, он же орденоносец?

—Цацки его не спасут, осудят.

Необычайность ситуации заставила посетить суд даже преклонных стариков и старух. Дед Степан намного опередил жену свою бабку Матрену,  а она, опираясь на палку, ругала деда:

—Степан подожди, — но она, не дождавшись ответа, стала находить более действенные слова, — ах ты, черт старый бросил бабку, а если я рухну на снег, кто мои кости собирать будет?

Дед Степан наращивал бабкино отставание.

—Ах ты старый, (далее звучала отборная нецензурная речь)  ах, ты аспид ползучий, попомни, поломаю палку на твоей спине.

Дед остановился и, скорчив хитро улыбающуюся рожицу, спросил:

—Матрена, повтори, я таких матюков отродясь не слышал.

—Я повторю, повторю ломать палку на твоей спине.

—Как же без палки ходить будешь?

—Другую найду!

—Видишь, Матрена, как жисть поворачивается, с тобой становится опасно жить.

Пойду к другой бабке, а ты лодочкой, лодочкой по свежему  снежку иди, как раз к разбору шапок и приплетешься. Мне такой расклад не подходит.

Дед опять рванул вперед, а бабка Матрена грозилась применить кочергу, но в конце примирительно попросила:

—Место мне в переднем ряду займи….

Клуб забит до отказа, люди сидят на лавках, стоят в проходах, пытаются угадать дальнейшее развитие событий. Одни утверждали, что ничего страшного не будет, не расстреляют и даже не посадят в тюрьму. Поработают на принудительных работах, на этом дело и закончится. Другие вспоминали, что  совсем недавно за карман собранных на жнивье колосков, сажали….

—Встать, суд идет!

Народ нехотя поднялся, на сцену вышли три человека и расселись за столом.

Мужик, который сидел в  середине, открыл папку, в тишине было слышно, как шелестят листы. Наконец он   объявил.

—Товарищи, суд сегодня должен рассмотреть дела граждан СССР: Носова Алексея Михайловича и Басова Никиты Сергеевича. Прошу присутствующих в зале не мешать процессу. Нарушителей порядка будем удалять из зала  с последующим штрафом за хулиганство и неуважение суда. Это понятно?

—Понятно, понятно….

—Вот и отлично! Начнем.

Рассматривается дело Носова Алесей Михайловича. Двадцать пятого августа тысяча девятьсот сорокового года совершил прогул, который карается Указом Президиума Верховного совета СССР  от 26 июня 1940 года.

Судья посмотрел в зал и продолжил:

—Чтобы все знали, зачитываю Указ в той части, что касается прогулов.

«Установить, что рабочие и служащие, самовольно ушедшие из государственных, кооперативных и общественных предприятий или учреждений, предаются суду и по приговору народного суда подвергаются тюремному заключению сроком от 2-х месяцев до 4-х месяцев.

Установить, что за прогул без уважительной причины рабочие и служащие государственных, кооперативных и общественных предприятий и учреждений предаются суду и по приговору народного суда караются исправительно-трудовыми работами по месту работы на срок до 6 месяцев с удержанием из заработной платы до 25%. 

В связи с этим отменить обязательное увольнение за прогул без уважительных причин».

—Теперь ясно, что ждет прогульщиков и тунеядцев?

Из зала спросили:

—Непонятно, за прогулы сажают в тюрьму?

—Нет. В тюрьму сажают работников, которые вообще покинули рабочее место или не присутствуют на нем длительное время.

—Прогулом считается невыход на работу в течение четырех часов.

Например, Носов отсутствовал на работе более четырех часов, поэтому он судится не за опоздание, а за прогул. Теперь всё понятно?

—Понятно, — ответил чей-то голос.

—Начнем. Обвиняемый Носов, займите свое место на скамье подсудимых.

Носов поднялся на сцену и сел на скамью, предусмотренную  в ходе подготовки к суду.

В соответствии с Указом Президиума Верховного совета СССР рассматривается дело гражданина Носова Алексея Михайловича совершившего прогул.

Начнем с допроса обвиняемого. Носов встаньте. Расскажите суду, что побудило вас совершить прогул? В ваших интересах говорить суду правду.

Носов молчал, то ли от волнения, то ли не знал с чего начать.

—Смелее, гражданин Носов, смелее, — подбодрил его судья.

—Все чаще мне стали говорить, что моя жена Катерина гуляет. Вот я и решил  смотаться домой, проверить. Я думал, что к утру успею.

Зал заметно заволновался, но судья постучал ручкой по графину, шум стих.

—Говорите, что было потом?  — обратился судья к Носову.

—Пришел домой, жена дома, оказалось все брехней.

Зал опять зашумел, и судье пришлось его успокаивать.

—Говорите, говорите….

—Пока помылся, поел, сами понимаете, долго не был дома…. Радость, успокоения души, усталость, теплая постель и бессонная ночь…, — Носов смущенно замолчал, несколько мгновений боролся с волнением, наконец, выпалил, — проспал я до обеда.

—Носов, у меня есть основания подозревать, что прогул вы совершили преднамеренно, — судья попытался поймать подсудимого во лжи.

—Ничего я не планировал, моя голова была забита другим….

—Если вы ничего не планировали, то зачем дали распоряжение Изотову на время отсутствия отдать ваш трактор  Басову?

—Я думал, что успею вернуться к утру, но на всякий случай дал такое распоряжение.

—У меня другие сведения. Вы отдали трактор Басову с той целью, чтобы он никому не рассказал о вашем прогуле.

—Я отдал трактор только для того, чтобы он не простаивал.

—В бригаде Басов не самый лучший работник. Почему не передали трактор лучшему трактористу.

Носов помнил, что не говорил Изотову, чтобы он передал трактор Басову. Он некоторое время раздумывал,  говорить об этом или нет. В конце концов решил не втягивать в это разбирательство Изотова. К тому же это будет подсказкой Изотову, будет знать, что говорить.

—Я решил заинтересовать Басова, чтобы он  стал лучше работать, чтобы стремился, скорее  получить новый трактор.

—Что еще можете пояснить по этому делу?

—Больше ничего, кроме того, что когда вернулся, я сделал свою норму пахоты, даже больше.

Свидетели ничего нового суду не рассказали. Они просили освободить Носова. Судья спросил у зала:

—Кто из зала может что-то сказать по существу?

Несколько выкриков прозвучало из зала:

—Хороший он рабочий и мужик тоже, простите его.

—Это Никита накапал, напрасно дали ему трактор.

Когда возгласы утихли, судья спросил:

—Не надо кричать из зала, выходите и говорите, чтобы вас видели.

На сцену стал подниматься директор конного завода  Дронов.  В зале наступила тишина, было слышно, как скрипели ступеньки  под грузным телом генерала. Форма, генеральские нашивки приковывали взгляды, все напряженно ждали слов своего руководителя.

—Я прошу Народный суд, в лице судьи и народных заседателей, не применять очень строгие меры воздействия по отношению к Носову. Он прекрасный бригадир, отличный работник. Это он доказал отношением к  работе. Его бригада всегда перевыполняла производственные задания, что подтверждено правительственной наградой. Ему в прошлом году была вручена медаль. «За освоение целинных и залежных земель».

Дронов, переводя дух, на несколько секунд умолк, но тут же продолжил:

—Неправильно это будет, если за единственный проступок будет осужден заслуженный работник и очень хороший человек. Он должен трудиться на благо нашей страны. Как учит нас товарищ Сталин, мы должны  бережно относиться к передовикам производства. Я очень надеюсь, что суд учтет заслуги Носова  и определит ему наименьшее наказания.

Больше никто не захотел говорить и суд, посовещавшись на месте, огласил решение.

—…..Рассмотрев дело гражданина Носова Алексея Михайловича, суд признал его виновным и, с учетом отличной характеристики и его награждения медалью, назначил ему наказание в виде принудительных работ  по месту жительства сроком на два месяца, с вычетом двадцати пяти процентов из его заработной платы в пользу государства. 

Приговор окончательный, пересмотру не подлежит. Заседание суда по делу Носова закрыто.

 

***

После небольшого перерыва начался суд над Никитой Басовым. Зимний  день короток, сумерки  опустились рано, пришлось искать несколько ламп и фонарей. В их тусклом красноватом свете медленно колыхались  тени проходивших между лавками  людей, рисуя  мрачную картину потустороннего мира.

Суд начался вяло, допрос свидетелей отличался скоротечностью. Только когда спросили у жены Басова о побоях, она со слезами на глазах утверждала, что муж ее не бил, она все придумала.

Сон под трактором прировняли к прогулу, который усугублялся систематическим пьянством и побоями жены.

Не стал защищать Басова и генерал.

Речь судьи в полумраке известила о том, что Никита Сергеевич Басов осужден на два года лишения свободы.

Басов в своем последнем слове просил не применять к нему жесткие меры, но когда услышал приговор, вскочил на ноги, но рядом встали два солдата с винтовками….

К приговору суда  присутствующие в зале селяне отнеслись почти равнодушно, если не считать того, что они с удовлетворением приняли долгожданное окончание судебного процесса. Валентина Басова кричала:

— Это несправедливо,  Бустину совсем не судили. Никиту посадили только за то, что он спал под трактором,  а Носов ушел с работы только  для того, чтобы поспать   с женой. Ему ничего не присудили,  он будет под бочком у Катьки, а Никита будет спать на нарах….

 

***

Мучительно долго тянется зима в деревне. В длинные, зимние вечера жители села собирались у кого-то на дому,  играли в лото, мужики втайне от жен пропускали рюмашку и не одну, женщины вязали теплые шерстяные носки и  одновременно пели песни или сплетничали. Лампы нещадно коптили, приходилось несколько раз за вечер протирать стекла от копоти. В печке огонь пожирал кизяк*, (кизяк – деревенское высушенное на солнце топливо из подстилки  скоту, то есть из помета, перемешанного с соломой) создавая   мирную обстановку. Только дети нарушали спокойную жизнь, превращая игры в потасовки.

Новый 1941 год отпраздновали, на носу Рождество, но  размолвка Алексея Носова и Петра Изотова еще не выветрилась. Ирина и Катерина общались в прежнем режиме, иногда подсмеиваясь над мужьями:

— Поскублись за «пустой мешок», теперь не знают, как помириться.

На Рождество женщины решили собраться  семьями и наконец помирить друзей, но

Ирина почувствовала себя плохо и со стоном попросила мужа  позвать бабку Матрену - повитуху  села. Петр понимал, что  жену надо везти к врачам в город Сальск, но мороз с колючей  поземкой да расстояние до города в восемьдесят километров  делали  транспортировку жены более чем опасной. Бабка Матрена, принявшая за свою долгую жизнь многих и многих жителей села, была последней надеждой.

Роды прошли нормально. Справившись со всеми  хлопотами, баба Матрена запеленала ребенка и передала его матери.

—Сын, Ирина, у тебя третий сын. Сколько я приняла детей, а своих мне Бог не дал. С моим дедом Степаном хотели взять к себе пасынка, да так  и не сподобились. Вспомнив про деда Степана, баба Матрена  преобразилась, в ее голосе появились возмутительные нотки:

—Что удумал старый черт? Не успела я ему прочистить его треклятую душу, к тебе позвали.

—Что случилось? — отозвалась Ирина слабым голосом.

—Да что? Проснулся и буровит: «Умру сегодня. Прилетал ко мне Ангел во сне и приказал собираться. Зачем спрашиваю? Много работы будет на небе, много душ туда скоро прилетит.

Матрена умолкла, затем возмущенно продолжила:

—Представляешь, он спросил  будто Ангела, брать ему меня с собой или нет. Старый дурень, век прожил, а все старается меня подковырнуть, посмеяться надо мной.

—Бабушка, а что же ответил Ангел?

Матрена еще сопела, укрощая свой нрав. Ирина более не стала настаивать на ответе, но Матрена дала его.

—Ангел ответил, что я должна оставаться на земле, так как души будут не только улетать на небо, но и приходить на землю. Им помогать надо….

Баба Матрена встала со своего места.

—Ты  знаешь, как обходиться с малышом, чай не в первый  раз, а я побегу домой, что-то на душе неспокойно. Подумала, что может и вправду Ангел прилетал.

Вечером  село облетела скорбная весть: «Дед Степан преставился».

Бабушки вспоминали:

—Добрый был мужик….

Ирина пыталась уговорить мужа съездить в город и окрестить детей,  но он каждый раз говорил одно и то же:

—Кто знает, как отнесётся к этому начальство? Не зачислят ли меня при ерундовом проступке или доносе, во враги народа. Ты же знаешь, как относятся к Богу в стране.  А если выгонят с работы и того хуже посадят, как будешь жить с тремя пацанами? Может что-то изменится, тогда и окрестим. Но ничего не менялось, долгие годы  сыновья Изотовых  остались нехристями. Политика атеизма  все больше внедрялась в сознание людей, поэтому у народа появилась новая традиция «обмывать» новорожденных.  Считалось, что без «обмыва» не видать пришедшему в этот мир человеку добра, не быть ему счастливым.

Виновники появления нового человека,  усиленно готовились принимать гостей, они закололи поросенка, что стало основой торжества. Были приглашены соседи, ближние друзья и конечно Носовы. Позвать к себе генерала  Дронова Изотовы не решились.

Получив приглашение от Ирины, жена Носова, нарочито выставляя вперед и так уже большой живот, подошла к мужу, который лежал на топчане, мучительно придумывал себе род занятия.

—Леша, — проворковала  Катя.

—Что случилось? — почти ласково отозвался он.

—Наш первенец брыкается, послушай.

Носов знал свою жену и потому не поддался на уловку.

—Не хитри, говори,  пришла подлизываться? Я уже сто раз слушал, как он брыкается.

—К тебе уже и подлизаться нельзя, муж называется, — она игриво надула губы.

—Говори уже, не затем пришла, чтобы молчать? — с доброй усмешкой ответил он.

—Пойдем к Изотовым….

Носов сразу насупился, но Катерина не оставила его в покое.

—Муженёк, у  них сынок Юра родился, надо обмыть. 

Носов молчал и демонстративно отвернулся к стене.

—Леша, Леша, — Катя тронула мужа за плечо, но тот не реагировал, — Леша, а знаешь, что Петро до сих пор хранит ту бутылку, которую  вы тогда не выпили. Он говорит, что придет время, из тебя дурь выветрится, и вы разопьете мировую.

Муж еще больше посмурнел, почувствовал, что защита его становится зыбкой, потому предпочел отмалчиваться.

—Леша, у нас, даст бог, тоже родится ребенок, они тоже не придут….

Он понимал, что прижат к стене и нужно только время, для его согласия.

—Что стыдно идти, боишься, что он тебя тоже выставит за дверь?

—Ничего я не боюсь, чего ты ко мне пристала.

—Ты муж мой, к кому же мне приставать, как не к тебе? Что мне идти одной?

—Иди…, — несколько устало ответил Алексей.

—И пойду! Пусть тебе станет стыдно, когда к тебе тоже в гости друзья не придут!

Катя повернулась и стала вытаскивать из сундука  свой праздничный наряд. Носов сел.

—Что ты пристала, как банный лист до задницы?

Опять возмутился Носов, но в его голосе уже не было уверенности в своей правоте, что сразу заметила Катя. Она шариком подкатилась к мужу, обняла его.

—Ух, эти бабы, пристанут не отстанут!

Катя опять метнулась к сундуку и через минуту положила костюм Алексея перед ним на табурет.

—Одевайся, — она говорила так, будто вопрос был уже решен.

—Я еще не согласился идти, а ты уже одежду подсовываешь.

—Ты сам сказал «еще» - значит согласишься.

—Похоже, от тебя не отбиться,  — он потянулся к костюму.

Чрез пять минут он был уже готов иди, но жена еще бегала полуодетой по комнате.

—Ты еще долго?

—Я  скоро, еще пять минут.

—Скорее наводи румянец на заднице,  а я выйду на воздух.

По дороге к Изотовым, Носов несколько раз порывался повернуть к своему дому, но Катерина крепко держала его под руку и каждый раз подносила свой маленький кулачок к его носу.

***

В маленькой комнатушке собралось несколько человек, которые едва переступали порог,  сыпали пожелания, дарили младенцу подарки.  Подарки незатейливые, сшитые своими руками, распашонки, пинетки, пеленки, подгузники…. Сыновья Изотовых  Володя и Толик, не понимая, почему собралось так много людей, робко  сидели на койке, рядом с бабой Феней, но когда гости  уселись за стол, дети немного пообвыкли и потребовали у бабушки угощений.

За окном сгустились сумерки, напоминая собравшимся гостям, что детям хозяев, как и детям гостей, пора спать, стали расходиться. Катя, как могла, сдерживала порывы мужа уйти домой.  За все время торжества Петр и Алексей ни разу не пересеклись. Даже тост говорила Катерина. Наконец все разошлись, Алексей, чувствуя неловкость, сказал Кате:

—Идем домой, пора и честь знать.

Катя взглянула на Ирину, их план перемирия явно проваливался. Ирина молча развела руками, мол, ничего не поделаешь. Когда чета Носовых стала одеваться, заплакал Юра,  Ирина бросилась за занавеску к нему, за ней Катя. Петр и Алексей остались одни. Малыш дано уже не плакал, но женщины не торопились выходить, хитро посматривали друг на дружку. Первым не выдержал Петр:

—Разговор у нас не клеится, ты смотришь волком, но у меня есть еще та бутылочка, с которой мы приходили к Вам. Она прокиснет.

—Дурак, я! — опустив взгляд, невесело сказал Носов, — причем ты, что мне не дали медаль. Зависть заела. Я же работал не хуже тебя, теперь ты мой бригадир.  Умом понимаю, что не прав, а жаба душит….

—Садись, потолкуем,  Ира, где бутылка?

Женщины, слышавшие разговор мужчин, мигом выскочили из-за занавески.

—Сейчас принесу, — Ирина метнулась в сени и внесла водку, на ходу протирая ее.  Поллитровка,  принесенная с мороза,  стала покрываться капельками воды, от чего становилась  еще желаннее.

Петр стал открывать бутылку, пока он разливал стаканы, на столе появилась закуска.

Разговор постепенно перешел на работу, мужчины верстали планы, как улучшить  и облегчить свой труд.  Женщины уже качали головами, пора бы и разбежаться, но у мужчин  находились новые  темы для разговоров. Наконец  в бутылке не осталось ни капли, Носов сорвался с места, чтобы сбегать за новой, но на его пути уже стояла жена, с шапкой и полушубком….

 

***

Мартовское солнце,  взобравшееся уже высоко по небосклону, заставило звенеть капель,  сквозь снег пробивались первые ручейки.  Истосковавшиеся по солнцу дети весело топали по наполненному водой снегу.  Брызги летели по сторонам, вызывая у малышей бурю восторга. Подростки бросали снежки.  Больше всего доставалось девчонкам, но это никоим образом их не расстраивало.   Они по простоте душевной считали, а скорее оно так и было, что та девушка, в которую больше всего летят снежки, нравится парням, и потому она самая  красивая.  Люди выходили из своих домов, радостно смотрели в голубые небеса.

—Весна….

Весна все увереннее брала бразды правления в свои руки,  весело и звонко журчали ручьи, которые  уносили снега в Маныч, уже подсохли верхушки кочек, скоро, скоро заурчат трактора на полях, скоро, скоро лягут в землю семена ячменя, сея надежду в души хлеборобов  на добрый урожай и мирную жизнь.

Едва успели подготовиться к полевым работам, солнце и весенние ветры уже подсушили поля. 

Полевые работы начались без проволочек.  Стояла первоочередная задача  — в кратчайшие сроки провести боронование, тем самым сохранить  драгоценную влагу в почве. За агрегатами, которые производили боронование,  следовали грачи во множественном числе.  Жизнь просыпалась после зимней спячки, начинался новый ее виток.

Весна всегда быстротечна, она сама мчится с теплыми ветрами, торопя всходы хлебов, трав…. Взошедшие хлеба тянутся к голубому небу, к источнику жизни - солнцу. Вот уже бушующий май передал эстафету жизни июню.  К концу июня созревают  пшеница и ячмень.

По мнению многих, урожай будет отменный, но им противоречили скептики:

—Снег лег на сухую землю, значит  будет что-то, что помешает созреть хлебу. Прижарит солнышко, зерно станет щуплым….

—Это правда, но надо надеяться на лучшее.

Война, сомнения, ни  напряженная пора подготовки к жатве, ни что другое не может остановить жизнь. В майскую теплую ночь,  в городе Сальске Катя Носова  родила сына Николая.

Шла подготовка к жатве, когда по селу пронесся слух, что около дороги из города закапываются столбы, на них вешают проволоку.  Селяне недолго думая обратились к директору Дронову.

—Иван Александрович, люди говорят, что столбы врывают, проволоку к нам тянут. Что это такое?

—А это такое, что будет у нас телефон и свое радио.

Мужики переглянулись.

—Иван Александрович, вы по-нашему по-деревенски объясните.

—Телефон — это такая штука, по которой можно говорить даже с Москвой.

—Что? Даже с товарищем Сталиным?— спросил лысеющий мужик.

Дронов улыбнулся.

—Да можно, но товарищ Сталин занят, очень занят важными государственными делами и на тебя времени у него наверное не найдется.

—А если мне нужно? — не сдавался мужичок.

—Если тебе или еще кому-то из коллектива  что-то нужно, то на это поставлен я и председатель сельского совета, Ясно?

—Ясно.

—Теперь расскажу про радио.  Притянут столбы, натянут на них проволоку, затем повесят громкоговоритель.

—Что поставят мужика, и он будет орать?

—Нет, это такое устройство, похожее на тарелку. Вот оно и будет говорить.

Мужики переглянулись.

—Про что  эта тарелка будет говорить?

—Она будет рассказывать вам, что делается в стране. Песни вам будет петь.

—Так тогда баб  в дом не загнать, будут наяривать страдания.

Мужики заулыбались. А лысеющий мужичок пошутил:

—Придет зима, столбы на дрова попилим и баб в дома загоним.

—Не успеешь печь истопить, а уже тайгу будешь пилить.

—Слушайте все и передайте другим, что если кому-то захочется  заготовить дрова,  должен знать, что радио приводится в поселки по государственному решению  и все действия, которые будут вредить этому делу, будут отданы  под суд.

Вскоре бабы толпами шли к сельскому клубу, чтобы убедиться, что там, на столбе, точно висела черная «тарелка».

Наконец, пришёл тот долгожданный день, когда должно состояться долгожданное  и народ услышит голос самого товарища Сталина. У клуба собралось все население поселка, все от мала до велика. Прошел час другой, но «тарелка» молчала. Бабы томились в догадках,  а самые неверующие уверенно утверждали:

—Бабы, брехня это все, как могут из Москвы прилететь по проволоке страдания? Брехня это все!

—Некоторые бабы, побывавшие в гостях у городских  родственников, перечили первым:

—Я у сестры была в городе, так там эти тарелки уже по домам на стенах висят. Я, правда, песни слушала.

—Ой, брешет и ногой не скребет. У неё в городе нет родственников.

Страсти начинали накаляться, скандал баб грозил перейти в более жесткую фазу, но появился человек, который подошел к Дронову и что-то сказал. Споры стихли, все ждали, как повернется дело. Дронов поднял руку, давая знать, что будет говорить:

—Товарищи, кто-то спилил столбы и забрал проволоку для хозяйства. Вредителя уже арестовали. Сегодня трансляции не будет, все переносится на завтрашний день.

Люди стояли в недоумении, кто-то крикнул:

—Какая сляция?

Дронов понял, что совершил ошибку и тут же исправился:

—Трансляция — он замолчал, подбирая понятные для людей слова, — это передача слов товарища Сталина из Москвы к нам. Понятно?

—Понятно.

—Приходите завтра.

На следующий день к сельскому клубу пришли даже старые бабушки. Все непрерывно смотрели на «тарелку».

Вдруг из неё послышались шорохи, потом резкий треск. Люди даже немного отодвинулись, но интерес оказался сильнее страха. Еще некоторое время в тарелке трещало, но вдруг послышалась песня:                                                                                                       

 

Я, возвращая вам портрет,

Я о любви вас не молю,

В моем письме упрека нет,

Я вас по-прежнему люблю.

 

Так  уж получилось, что это был последний припев песни, «тарелка»,  смолкла, но  и через мгновение заиграла музыка, которая  неожиданно сменилась тихими шорохами. Люди с  недоумением и сожалением переглядывались, спрашивали  друг друга:

—Что тарелка сломалась?

Но никто не мог ответить на этот вопрос, в ответ пожимали плечами.  

Тревожный голос из репродуктора сразу привлек внимание людей, заставил замолчать:

«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление.

Сегодня, 22 –го июня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…».

После слов:  «…германские войска напали на нашу страну…»,  люди уже не воспринимали  из  сообщения ничего. В каждой душе и голове звучало слово:  «Война».  Голос продолжал говорить, а толпа, казалось, стала меньше в размерах. Люди то ли жались друг к другу, то ли сплачивались…. После окончания сообщения зазвучала песня:

 

Белая армия, черный барон,

Снова готовят нам царский трон,

Но от тайги до британских морей,

Красная армия всех сильней.

 

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой!

 

Бравурный напев уже никого не трогал, люди стояли в оцепенении. Дронов взошел на крыльцо клуба и, стараясь вывести людей из ступора крикнул:

—Товарищи! Дорогие товарищи!  Вы же слышали слова: «Наше дело правое. Враг  будет разбит. Победа будет за нами». Наше правительство, наша Коммунистическая партия и наш вождь и учитель товарищ Сталин приведут нас к победе над врагом! Мы, товарищи, должны сплотиться вокруг нашей партии, товарища Сталина и еще лучше работать. Скоро  начнется жатва хлебов. Мы не имеем права потерять даже колоска, даже зернышка. Вы должны понимать, что сейчас в бой идут наши братья и сестры, а потому мы своим трудом,  обязаны всемерно помогать нашей несокрушимой Красной армии!

Как сказал товарищ Сталин: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Зажигательная речь директора Дронова мало повлияла на настроение людей. Уж очень тяжелый камень навалился на мужчин и женщин, на все взрослое население поселка, даже дети начинали беспричинно плакать….

Едва придя в себя люди, спешили к своим домам, будто война уже может их уничтожить.

Некоторое время все было спокойно, «тарелка» играла воинственные и победные песни.

 

Мы с железным конем,

Все поля обойдем.

Соберем и посеем и вспашем.

Наша поступь тверда!

И врагу никогда,

Не гулять по республикам нашим!

 

Жители села понемногу успокоились, им казалось, что непобедимая Красная армия уже вышвырнула врага за границы страны. Тем временем подошла пора жатвы, и война отошла на второй план. Несколько  комбайнов «Сталинец»  давали уже первое зерно, как по селу прокатилась тревожная весть. Первые, три человека призывались на войну. Стало ясно, что быстро вышвырнуть фашистские войска не получилось.

—Почему наша тарелка про это не говорит?—  спрашивали люди друг друга.

—Наверное, дают собрать урожай, — догадывались некоторые, — подождите, закончатся полевые работы многие пойдут воевать.

Никто не верил слухам, но сердца сжимались перед незримой опасностью. В середине июля приковывающий голос диктора стал перечислять оставленные советскими войсками города  и села….

Через неделю «тарелка» замолчала опять.

К концу уборки поползли слухи, будто бы радио сообщило, что фашисты быстро продвигаются по стране, они скоро подойдут к Ростову.

 

Носов и Изотов  были вызваны к директору Дронову, а это означало, что им будут вручены повестки по призыву в  войска. Они, ничего не говоря женам, вошли в кабинет.

—Здравствуйте, Иван Александрович, прибыли по вашему вызову.

Дронов встал и подошел, чтобы поприветствовать трактористов. Он выглядел весьма довольным.

—Здравствуйте, товарищи! Сообщаю вам, что я добился для вас брони.

Изотов и Носов переглянулись, стало ясно, что фронт пока отменяется, но что будет дальше, не поняли.

—Как это бронь?

—Это означает, что страна, несмотря на огромные трудности, оставляет вас на земле, надо же кормить нашу армию хлебом. Теперь  поняли?

Ошарашенные неожиданным поворотом событий Изотов и Носов стояли молча.

—Не рады?

—Да как сказать….

—А не надо ничего говорить, надо теперь работать за троих, день и ночь.

—Мы не подведем, — почти одновременно выпалили трактористы.

К такой неожиданности надо привыкнуть, вжиться в неё. Едва они появились на крыльце конторы, к ним бросились Ирина и Катя. В их глазах застыл немой вопрос.

—А вы чего примчались? — мужья наконец  вышли из того ступора, в котором до сих пор находились.

—Забирают на войну? — державшая на руках младенца Ира спросила мужа, — а как же я с троими детками, куда мне с ними?

—Никто нас на войну не забирает, мы получили бронь. Женщинам было все равно, что такое бронь, они услышали главное, что их мужей не забирают на войну. Но радоваться было рано. С тех пор как пришла первая похоронка, они ощутили на себе ненависть односельчан.

—Наших мужей убивают, а эти любимчики директора будут дома сидеть под юбками жен….

Носов и Изотов, не выдерживая давления села, попросили директора снять с них бронь, но Дронов был неумолим. 

—Придет сев, кого я посажу на трактора, да меня расстреляют по законам военного времени за невыполнение повышенных планов. Идите с моих глаз долой!

Изотов и Носов предусмотрели такой поворот событий.

—Иван Александрович, переведите нас на какое-то отделение конезавода.

—Вы соображаете, что говорите? Там вместо квартир недостроенные стены, осень на носу. Изотов, у тебя трое детей,  у Носова хоть один сын, но  ему-то нет и года. Куда вы с ними?

—Время до зимы еще есть, успеем там привести в порядок, а не успеем, придется ждать до весны.

—Ладно. Переведу вас на третье отделение, там дом почти готов и недалеко от центральной усадьбы.

Осень уже полноправно  шествовала по земле. Сразу после сева озимых культур с помощью директора семьи Изотова и Носова переехали на отделение №3, которое находилось в трех километрах от центральной усадьбы. Вселились в двухквартирный дом, спешно построили сарай для коров, навес для дров и кизяков, привезли сено.  В начале октября пошли дожди. Они шли днем и ночью, и казалось, не будет им конца.

Ранним утром к дому подскакал гонец на забрызганном грязью жеребце. Не слезая с лошади закричал:

—Хозяин, выдь на час!

На крик вышел Изотов, за ним Носов.

—Зачем орешь, детей разбудишь?

Не обращая внимания на реплику, всадник  продолжил:

 —Бегом к Дронову, его приказ! Одна нога здесь, другая у него в кабинете!

Увидев, что трактористы вошли, директор завода призывно замахал руками:

—Быстро подошли, быстро!

—Что стряслось?

—Позвонили из района, что надо гнать трактора к Ростову. Немцы напирают, у них танки, а мы не можем подтянуть артиллерию. Дожди, лошади выбиваются из сил…. Слушай приказ, сегодня все готовите, а завтра с рассветом в путь. Будете таскать пушки.

Закончилась ваша гражданская жизнь, а у меня теперь….

Дронов махнул рукой и  подошел к трактористам  пожелал:

—Вернитесь живыми, мужики, вернитесь, он пожал им руки, — все, удачи!

Они уже дошли до двери, как директор остановил их.

—Идет война, и поэтому вы не можете отклониться от маршрута или опоздать. За опоздание или не выполненное задание, по законам военного времени - расстрел. Это не шутки, расстреляют, не моргнув глазом. Теперь идите….

У Ирины и Кати ночь прошла в спешных приготовлениях и слезах.

—Как жить с троими малышами…?

 

***

Изотов с грустью смотрел, как гусеницы вздымают небольшие фонтанчики брызг. Он думал об оставленной семье и о том, что они поспешили переехать на отделение, все-таки  на центральной усадьбе, ближе к людям, случай чего - помогут…. Он оглянулся на небольшой прицеп с двумя бочками керосина и бака с моторным маслом. Ему показалось, что одна бочка закреплена плохо, пришлось остановить трактор. К нему подошёл Носов.

—Что случилось?

—Бочка стала двигаться по прицепу, упадет, керосин выльется. Можем тогда не доехать. Проверь свои.

Едва они справились с бочками, как увидели, что ним подъезжают  еще два трактора. Оказалось, что трактористы этих НАТИКов имеют такое же задание, как Изотов и Носов. Через несколько часов колонна  насчитывала уже шесть машин. Проехали какой-то хутор. По прикидкам до Ростова осталось около тридцати километров.

В гул моторов тракторов, стал подмешиваться другой, незнакомый. Как по команде колонна остановилась.  Трактористы, выйдя из кабин, собрались вместе. Смотрели друг на друга, пытаясь понять, откуда приходит этот все нарастающий рокот. Рокочущий гул становился все сильнее. Один из трактористов вскрикнул:

—Мужики, танки!

Из-за пригорка выползали все новые чудовища с крестами, а передние из них направили на них свои пушки. Вскоре колонну тракторов окружили весело смеющиеся немецкие танкисты. Они пребывали в отличном настроении.

—О, гут, карашо. Один из солдат влез в кабину трактора и проехал по кругу.  Выйдя из кабины трактора, он показал большой палец и, смеясь, сказал:

—Корашо.

Трактористы попытались пройти к своим машинам, но их остановили. Подошёл офицер, что-то говорил по-немецки, но потом, поняв, что его не понимают, попытался сказать по-русски:

—Уходить, матка, домой.

Трактористы продолжали стоять на месте.

Офицер опять повторил по-русски:

—Уходить, матка, домой, затем отдал какую-то команду, и танкисты прогнали трактористов. Один из них даже пару раз пальнул выше голов. Через несколько минут шесть человек стояли посреди степи. Гул танков удалялся, один из них спросил у товарищей по несчастью.

—Готовы к расстрелу?

Вопрос вывел из  ступора всех. Заговорили разом:

—А мы здесь причём, за что расстреливать?

—Что мы могли сделать?

Через некоторое время  волнение улеглось, встал вопрос. «Что делать, куда идти?»

Трактора забрали, а с тракторами уехала и еда. До дому далеко. Придется христарадничать.

—Не надо просить еду, —  сказал мужик в засаленной спецовке, — я недалеко живу, едой помогу.

 

***

Возвращение Изотова вызвало бурную радость, дети прильнули к отцу, жена бросилась к мужу, но увидев его пасмурное лицо, остановилась в испуге.

—Что случилось?

Изотов отстранив детей, прошел к столу сел, потом грустно сказал:

—Лучше бы я ушел на фронт.

—Скажи, наконец, что стряслось?

—Немцы забрали у нас трактора, меня  могут расстрелять, за невыполнение приказа.

Ирина почти в беспамятстве схватила Юрия и нервно заходила по комнате. Раздался стук в дверь. Тревожная тишина, глаза в глаза и всеобъемлющий страх. Стук повторился. Петр, пересилив себя крикнул:

—Да, войдите.

Вошел Носов с Катериной, которая  держала на руках младенца. Она навзрыд плакала.  Её голос прорывался сквозь слезы:

—Господи, спаси, сохрани и защити!

Растерянность и опустошение душ царило в небольшой комнатушке. Горе и возможно смерть нависла над семьями. Немного опомнившись от страшного груза, Изотов сказал:

—Надо немедля идти к директору, может он выручит.

 

Немой и тревожный вопрос застыл в глазах Дронова. Ему потребовалось время, чтобы совладать с собой.

—Вы почему здесь? Почему вернулись?

Изотов и Носов стояли, опустив головы, они не смогли пересилить себя. Какая-то сила заставляла их молчать.

—Не молчите, говорите, — директор добавил крепкое слово.

—Иван Александрович, немцы отняли трактора….

—Что-о?

—Нас окружили немецкие танки.   Трактора отняли, а нас прогнали. Для острастки постреляли   в воздух.

Директор упал в кресло, он пытался что-то сказать, но из него вырывался только мат.

—Иван Александрович, мы ничего не могли сделать. Начали бы защищаться, нас бы пристрелили. Кому от этого было бы легче? 

Директор, наконец, пришёл в себя, он стал кричать:

—Если бы вас пристрелили, то семьям было бы лучше, а теперь…, вас могут расстрелять, а семьи сослать. Там маленькие дети не выживают.

Дронов спохватился, что наговорил лишнего и постарался смягчать ситуацию.

—До расстрела дело не дойдет, но суда вам не избежать. Идите сейчас домой и подготовьте семьи к жизни без вас. Нарубите дров, да сами знаете что нужно. Если я усижу на этом кресле, то помогу им. Идите.

Уйти Носов и Изотов не успели. Зазвенел звонок телефона.  Дронов жестом остановил трактористов и поднял трубку. Трубка взорвалась вопросом:

—Где твои трактора, — затем каскад  семиэтажного отборного мата и концовка, — ты меня под трибунал хочешь подвести?

Изотов и Носов переглянулись, голос на той стороне провода так кричал, что они слышали каждое слово.

—Не кричи, Николай Иванович, криком горю не поможешь.

—Горю, — насторожился голос, — что еще за горе?

—Трактористы вернулись….

—Как вернулись!? — взревела трубка.

—Немцы окружили колонну тракторов танками….

—Какие немцы? Врут твои трактористы.

—Им что не жаль своих детей, чтобы с огнем играть?

—Ты им веришь?

—Да, они передо мной.

Трубка некоторое время молчала, затем распорядилась:

—Дай трубку старшему трактористу.

—Даю трубку Изотову Петру.

Трубка опять помолчала некоторое время, а Изотов с настороженным чувством страха вслушивался в слабое ее шипение. Наконец послышался властный голос:

—Ты, Петр Изотов?

—Да, я Петр Никанорович  Изотов.

—Кто еще с тобой был?

—Носов Алексей Михайлович.

Трубка опять помолчала, видимо человек, говоривший с ними, записывал их фамилии.

—Рассказывай  все как было, — наконец  приказал голос.

Изотов подробно рассказал обо всем, что с ними произошло. Когда Петр дошел до того места, что к ним присоединились еще трактора, трубка переспросила:

—Об этом подробнее. Первое — скажи, сколько тракторов к вам присоединились? Второе — знаешь ли ты их. Третье — фамилии и имена трактористов, которые присоединились к вам?

—Присоединились к нам два трактора в степи, потом два трактора у хутора Веселый. Они фамилии не говорили. Знаю только одну фамилию мужчину из хутора Веселый, он нас накормил и дал хлеба, чтобы было чем подкрепиться, на обратной дороге домой.  Его звали Николай Епфанцев.

—Сколько у тебя детей?

— Трое, самому старшему скоро исполнится пять лет, младшему нет еще и года….

Трубка засопела, затем попросила:  «Пусть теперь говорит твой напарник».

Носов почти слово в слово повторил рассказ Изотова. Закончив разговор, Носов передал трубку Дронову.

—Я слушаю тебя, Николай Иванович.

—Похоже, что твои трактористы не врут, раз в эту переделку попали не только они. Если не врут, то  отделаются сроком, а не чем-то пострашнее. Я сейчас узнаю обо всем и тебе перезвоню.

—Спасибо, Николай Иванович, я жду.

Дронов повернулся к трактористам и ободряюще сказал:

—Не бойтесь, расстреливать вас никто не будет, но срока тюрьмы не избежать, а там, как Бог даст, время военное, может так случиться, что будет не до вас.

Послезавтра начнем эвакуацию поголовья скота, лошадей и овец. Изотов, ты у нас из казаков, вот и пойдешь конюхом, а Носов с тобой. Научи его ездить на лошадях.  Может удастся  переждать, пока все утрясется. Поняли?

—Спасибо, Иван Александрович! — обрадованно заулыбались друзья.

—И еще помните, если вас арестуют, то говорите только то, что с вами случилось и ни на какие предложения и обещания не соглашайтесь. Подписывайте бумаги только после внимательного прочтения.  Там должно быть только то, о чем вы говорили и ничего более, это вам ясно?

—Спасибо Иван Александрович, спасибо на добром напутствии. Мы все поняли.

 

***

Ира и Катя вместе ожидали возвращения мужей, души их рвались бежать навстречу мужьям, но младенцы один за другим подняли рев.  Кое-как успокоили детей, поминутно выглядывали в окно, но никто не приходил. Время тянулось, а неизвестность рождала тревогу.  Осенний вечер начал набрасывать  покрывало темноты, сыпанул мелким моросящим дождем. Окно постепенно темнело, а капли дождя  сделали его стекла непроницаемыми. Женщинам приходилось выбегать на  крыльцо, но дорога, ведущая из центральной усадьбы, оставалась пустынной.

Как всегда бывает, когда сильно  ждешь, то все совершается неожиданно. Через две-три минуты после очередного выхода на крыльцо в коридоре послышались шаги и сдержанный говор.  Вошли долгожданные мужья, их одежда была покрыта мелкими каплями дождя, а  женщины приняли их за слезы, но сдержанные улыбки мужчин давали надежду на  благоприятный исход.

—Рассказывайте, рассказывайте, — Катя и Ира теребили мужчин, помогая снять мокрую одежду.

—Ничего не ясно, но может выкрутимся, — обнадежил Петр.

—Рассказывайте подробно, — Катя, сцепив руки, присела на лавку. Её натура, сдерживаемая страхом, рвалась наружу.

—Если успеем уйти в эвакуацию, то может и избежим ареста, — сдержанно сказал Алексей, но если успеем….

—Когда уйдете в эвакуацию?

—Послезавтра, утром.

Все разом замолчали, видимо каждый считал часы до спасительного утра.

Следующий день прошёл в нервной тряске.  Каждый  просил небо о спасении, о сильнейшем дожде, который размоет дороги, и «черный ворон» («черный ворон» так называли автомобиль, на котором приезжали из НКВД и производили аресты) навеки застрянет в страшной слякоти. Утром с севера потянул холодный ветерок, на лужах стали образовываться первые лучики льда. К обеду мороз сковал землю. Оставалась надежда, НКВД не успеет приехать.

Но надеждам не суждено было сбыться, утром, когда табун лошадей  выгоняли из загона, подъехала машина, из неё  вышли люди в синих фуражках.

—Может это и хорошо, что нас заберут здесь, а не дома. Хотя бы детей не перепугают…, — невесело поделился мыслями с Носовым Изотов.

Через несколько минут они были арестованы. Их увезли, даже не дав попрощаться с семьями. Безудержные рыдания переполняли их дома.

—Как жить? Что станется с детьми? Чем их кормить…?

 

***

Изотова ввели в тесную камеру. Штукатурка во многих местах обвалилась, обнажая кирпичную кладку.  Следователь, спортивного вида мужчина, встретил его ласковым голосом:

—Фамилия, имя отчество.

—Изотов Петр Никанорович.

—Из рабочих?

—Да.

—Семейное положение?

—Женат, трое детей, старшему сыну будет скоро пять, младший еще грудной  младенец.

—Что, все сыновья?

—Да, все сыновья.

—Повезло, а у меня все девчонки.

—Детей жалко, малыши ещё совсем, — почувствовав участие в голосе следователя, стал сокрушаться Изотов.

—Грустная история, — вкрадчивым голосом, сочувственно сказал следователь, — как же они теперь будут жить  без вас?

—Мир не без добрых людей, надеюсь, помогут.

—Да - да, конечно помогут, но вы должны тоже думать о своих малышах.

—Что я могу сделать, сидя в тюрьме?

—Ну, так уж и сидя. У вас есть возможность выйти отсюда, возможно сегодня или, в крайнем случае, завтра.

Петру вспомнились слова Дронова, к тому же ему  приходилось слышать рассказы  людей, которые смогли вырваться из застенков, потому особой веры к следователю он не испытывал.

—Зачем было арестовывать?  Могли бы допросить на воле.

По лицу работника НКВД  пробежала недобрая тень, но он сдержался.

—Понимаете, у нас все действия расписаны и потому мы не могли поступить иначе. Вдруг вы немецкий шпион и специально отогнали трактора врагу?

—Какие из нас шпионы? Хлеборобы мы. В город выезжали раз в год, а вы говорите о связи с немцами.

—Хорошо, рассказывайте все, как было и помните, что вас ждут дети.

Изотов подробным образом рассказал все, на что следователь усмехнулся и отрицательно покачал головой.

—Как же так могло случиться, что трактора забрали, а вас оставили в живых?

—Я этого не знаю.

—А я знаю! — вмиг изменилось поведение следователя, — а я знаю, что ты немецкий шпион! Иначе ты должен быть давно в сырой могиле.

—Никакой я не шпион, я хлебороб, всю жизнь работал в поле, там немцев не встречал.

—Как же тогда могло случиться такое, что на оккупированных наших землях, фашисты убивают, пытают население, а тебя и твоих дружков отпустили с улыбками?

—Не знаю.

—Ты не хочешь сознаваться, не хочешь думать о своей семье, о своих детях. Сознаваться тоже не желаешь, но учти, что твои дружки сознаются, тебя расстреляют, а они по домам к женам. А твои дети пусть пухнут с голоду.

—Я рассказал все, что с нами произошло, ничего не утаил, Изотов говорил ровным, но уверенным голосом.

Видимо этот голос вывел из равновесия следователя, он ударил ногой по  табурету….

 

Допрос Носова проходил по такому же плану, с той лишь разницей, что когда следователь задал вопрос:

—Как же будет жить твоя семья и твой сыночек–младенец! — он, обычно выдержанный  иногда даже невозмутимый, вдруг вспылил.

—Плохо будет жить! Плохо, а если немцы придут, то еще хуже. Зачем мне помогать немцам, чтобы моей семье стало хуже? Делаете из меня немецкого шпиона, вместо того чтобы взять винтовки и идти защищать свои семьи.

—По-твоему мы тут занимаемся не тем, чем нужно?

—Если бы занимались тем чем нужно, то перед тобой сидел бы настоящий шпон, а не хлебороб. Ловить страшно, идти на фронт еще страшнее, вот и понадобились мы, чтобы сделать нас  шпиона….

Алексей не договорил фразу, так  как удар в  голову лишил его чувств.

Очнулся он от ударов. Следователь остервенело бил его ногами. Бил до тех пор, пока Носов не потерял сознание. Пришел в себя на больничной койке тюремной санчасти.

 

***

Вечер того дня, когда Носов и Изотов должны были уйти в эвакуацию, тянулся в томительном неведении. Ирина и Катя теперь жили в одной квартире, им казалось, что вместе легче переносить весь этот ужас.

 Утром  Катя Носова, оставив сына на попечении Ирины, пошла  на центральную усадьбу, чтобы удостовериться, что  мужья не арестованы, но напол пути ей встретилась подвода*,  на которой  сидела Лидия Груздева.  ( Подвода или ларь так  называется телега с большим деревянным ящиком.)   Сердечко Носовой  заколотилось от волнения. Какая новость её ждет? Эта новость пожалеет её или обрушит мир? Она шагнула навстречу, но  ноги не несли ее. Страх перед неизвестностью сковал её волю.  Женщина натянула поводья, лицо ее исказилось от ненависти.

—А-а, женушка врага народа?  А как ты думала, все время с муженьком миловаться, целоваться? Теперь нахлебаешься  нашего горюшка, нахлебаешься. Не все коту маслице!

—Лида, что с тобой, чем я перед тобой виновата? Причем здесь твое горе?

Какие  мы враги народа?

—А такие, твоего разлюбезного муженька и дружка его Изотова арестовали.

Катерина попятилась, потом развернулась и бросилась бежать от страшной вести, но ее догоняли злые, полные ненависти слова Груздевой.

—Испробуй тоже, испробуй бабскую долюшку горькую….

Катя вбежала в дом упала на кровать, ее душили рыдания.  Ира подошла села около неё, слезы катились по ее щекам.

—Катя, ничего говорить не надо, я все поняла.

Слова подруги будто  подбросили Катерину. Она вскочила и через всхлипывания закричала:

—Он-на, он-на  сказала, чт-о-о Петя и Леша ар-рестованы, а ммы теперь в-враги ннарода….

Женщины некоторое время обнявшись, плакали. Их  обступили дети. Младенцы тоже тревожно захныкали. Бабушка Феня сидела молча, слёзы текли по ее морщинистым щекам….  Постепенно приходило успокоение, успокоение, которого требовали заботы по дому.

Ирина скорее пришла в себя и стала успокаивать подругу:

—Катя, мы ничего изменить не можем, надо думать, как пережить зиму, чем кормить детей. Перестань плакать, давай посмотрим наши запасы еды и разделим по месяцам, по дням. Вряд ли кто осмелится нам помогать.  Страх оказаться в нашем положении остановит многих.

Посчитали, прикинули, и поняли, что до весны не дотянуть. Как объяснить голодным глазкам детей, что надо есть меньше…?

—Ира, помнишь голод,  помнишь, как Бог дал много рыбы в прудах. Маныч* тогда спасла много людей.  (Маныч-река, которая занимает большую территорию в Калмыкии, Ставрополье и Ростовской области.  В отдельных местах её ширина  превышает два километра)

—Помню, но чем и как рыбу ловить мы не знаем.

—Жизнь научит.

Зима уже бросила  на землю обильные снега, а буйный степной ветер подхватил их и понес по белу свету, заполняя яры и балки, заставляя всё живое прятаться от стужи.

Среди снежной степи, среди метели затерялся домик, в котором  жили семьи Изотова и Носова. Соседние дома так и не успели  достроить и заселить. 

Лампу не зажигали. На керосин не было денег. Каждую копейку, заработанную  еще мужьями,  берегли для детей. Зимние вечера длинны и тягучи, дети, ложась спать, просили, есть, но если их сейчас пожалеть, то через месяц другой придет голодная смерть.

Тихо постучали, Катя  бросилась к окну и с опаской спросила:

—Кто там?

—Свои.

Ирина и Катерина  переглянулись.

—Кто ты?

—Что по голосу не узнаешь, Самойлов я, Иван.

—Ты один?

—Да один.

—Зачем пришёл?

—Девчонки, я с добром пришёл, откройте.

—Приходи днем.  

—Днем нельзя….

—Уходи, у нас не разживешься, уходи….

—Девки, вы меня не так поняли, для этого дела на центральной усадьбе вдовушек хоть отбавляй.

—Чего тебе надо, уходи, детей перепугаешь.

—Я привез вам пшеницы, директор прислал.

Ирина и Катя переглянулись.

—Не обманываешь?

—Я уже замерз, открывайте.

—Сейчас.

Катерина распорядилась:

—Иди, открывай, а я стану за дверью с топором, если что не так, я его по темечку.

—А сможешь?

—У нас дети, и потому я все смогу.

Распахнулась дверь, впуская клубы холодного воздуха, вошел запорошенный снегом с ног до головы  Иван Самойлов.

—Здравствуйте, бабоньки, заморозили совсем.

—Рассказывай, зачем приехал? — спросила Катя, не выпуская из рук топор.

—Как вы тут живете? Ночь, мужиков нет, не случилось бы чего.

—Любишь ты, Ваня поговорить, скажи лучше, с чем приехал?

—По приказу директора, привез вам мешок муки, мешок зерна, немного соленого мяса и  пару килограмм пшена. Кашку детям сварите.

—Вези назад, у нас платить нечем.

—Так денег и не надо, директор сказал:  «Отвези и держи язык за зубами». Не переживайте, девки, помереть с голоду не дадим.

—Так мы теперь враги народа,  — опешили женщины.

—Сделал Бог баб, а ума пожалел, щепотку отпустил. Я тоже враг народа с тридцать седьмого года. А почему я враг?  Наверное, потому, что всю жизнь гнул спину на Советскую власть? У вас же  четверо детей, они тоже враги народа?

—Ты лучше бы помалкивал, а то найдется, кому донести.

—Кому я нужен хромый? На войну не взяли,  говорят: «Калека»,  а НКВД меня боится.

—Ох, и любишь ты, Иван, балаболить, доведет тебя это до беды. Идем разгружать.

Содержимое саней разгрузили в кладовку, но Иван не торопился уходить.

—Магарыч ждешь? — спросила Катя, улыбаясь благодарными глазами.

—Дык, если есть, для сугреву….

Ира,  вытащила из сундука  бутылку водки, которую берегла  для «пожарного» случая и протянула Самойлову.

—И правда, Бог пожалел бабам ума.

—Мало? — спросила Ира, — у нас больше нет.

—Нечто я изверг, не понимаю, для чего бережёте, чего стоишь, тащи кружки.

Иван открыл бутылку, и влил в каждую кружку грамм по двадцать. И строго приказал:

—Спрячьте! Даст Бог, еще привезу закуску. А теперь выпьем за то, чтобы хлопцы ваши вернулись.

Катя метнулась к столу, принесла по корке хлеба. Выпили. Иван засобирался домой, у двери остановился.

—Еще не сказал, что прогнали наши фашистов из Ростова, даст Бог может вообще перебьют.  Теперь все, девки, прощевайте и не ругайтесь, за выпивку, это для порядка….

—Спасибо тебе, Ваня, и передай огромное спасибо Ивану Александровичу.

—Передам, девки, передам.

—Все в жизни повторяется, — загрустила Ира.

—О чем это ты?

—Моя мама умерла, папа воевал, а тетя и бабушка-соседка, чтобы семья не вымерла,  отдали меня в чужие руки за продукты. Воспитали меня чужие люди, а когда я вышла замуж, то от свекрови узнала, что мой отец и отец Петра сидели в одной тюрьме и приняли там смерть. Моего отца посадили за то же, чем занимается наш директор Иван Александрович.

—Чем занимается? — не поняла Катя.

—Занимается тем, что не даёт людям умереть. Мой отец в лютый голод тоже подкармливал своих колхозников семенным зерном. Людей спас от голодной смерти, а сам за это сгинул в тюрьме.  Сказали, что расстреляли….

—Расскажи! — пылко попросила Катя.

—Не стану я тебе рассказывать….

—Почему?

—Завтра, моя свекровь - баба Феня, встанет, вот ты у неё и расспроси, она лучше все знает и лучше расскажет.

Шло время,  ждали весточки от мужей, Катя ходила на почту, но всякий раз ей отвечали:

—Вам писем нет.

 

***

Суды над Изотовым и Носовым состоялись в той же тюрьме, где они отбывали предварительное заключение.

Изотова втолкнули в просторную, хорошо освещенную камеру, посредине которой стоял стол.  Изотов зажмурился от яркого света, но тут же услышал голос:

—Проходи, садись.

Он сел на стул у стола, за которым сидело три человека.

—Изотов Петр Никанорович?

—Да, это я.

—По какой статье арестован?

—По  статье 58.

—Признаете себя виновным?

—Нет на мне никакой вины, у нас отобрали трактора, мы не могли защищаться, у нас не было оружия.

Судья терпеливо дослушал Изотова и сделал замечание.

—Отвечать короче, а лучше односложно. Да или нет. Это понятно?

—Да понятно.

—Кто-то пытался воспротивиться немцам?

—Нет, как противиться, если на нас сразу направили пушку.

—Почему они вас отпустили?

—Откуда мне знать?

—Вас заставляли перейти на их сторону или может кто-то сам предлагал свои услуги?

—Нет.

Судья о чем-то пошептался с членами суда и объявил:

—Изотова Петра Никаноровича, признать виновным по статье 58. За утрату социалистической собственности, передачу трактора врагу, Изотов Петр Никанорович приговаривается к пяти годам лишения свободы с отбыванием  в колонии строго режима. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Увести.

После суда Изотова перевели в другую камеру, спустя полчаса туда же привели и Носова.

Друзья обнялись, и будущее уже не казалось столь ужасным.

 

***

Зима сдавала свои позиции, все сильнее пригревает солнце, все звонче капель, но нет радости на лицах людей. Съестные припасы на исходе, надо чем-то их пополнять. Ира и Катя вернулись к мысли, что надо ловить рыбу. Но как ловить они не имели никакого представления, да и река Маныч была от них в пяти километрах. Феодосия Федоровна Изотова, выросшая и жившая в станице Романовской, что стоит на славном Дону, вспомнила, как она была на рыбалке  и как муж ее Никанор устанавливал вентери. (Вентерь или  кубарь.  Это сплетенная из молодых ветвей вербы или ивы снасть, напоминающую чернильницу. Приманку намазывают на входе в «чернильницу» и бросают в воду. Рыба подходит кормиться, за ней  следующая и, как бы заталкивает в снасть приплывшую ранее).

Под бабушкиным руководством сплели вентерь, но встала новая задача, где взять приманку, мука на исходе.  Вспомнили про отсев* (Перед применением муку сеют. Остаются отруби-отсев). Набралось пара пригоршней. Ранним утром, по морозцу пошли к реке. Вентерь будто бы не тяжелый, но к концу пути он казался свинцовым.

Маныч в этом месте очень широкий.  Снег на льду уже стаял, покрыв его небольшим слоем воды. Едва ли не у самой реки  поселок, живут люди. На противоположном берегу были видны дома, которые казались стоящими на воде.  То тут, то там на льду реки сидели рыбаки. Рубить лед не пришлось, нашли готовую прорубь. Подготовили вентерь и бросили в воду.

—Ловись рыбка, маленькая и большая,  — шутливо повторила слова сказки Катя.

—Пойдем к берегу, найдем, на что присесть, — предложила Ира.

Вскоре нашли испревшее бревно. Катя вдруг  сжалась, будто для прыжка, лицо ее исказила злоба.

—Ира, держи меня, иначе я эту сучку отправлю в воду вслед за вентерем.

—Кого? — не поняла Ира, но тут же увидела Лидию Груздеву.

—Не тронь говно, вонять не будет. Успокойся, — приказала Ира и на всякий случай прихватила Катю за полу фуфайки.

Груздева презрительно посмотрела на подруг и постаралась отойти от них подальше.  Неожиданно лед треснул и стал прогибаться под ее ногами. Она попыталась отбежать в сторону, но только ускорила свое погружение. Истошный её крик звал на помощь. Ирина рванулась, но Катя удержала ее.

Пусть тонет эта тварь! Путь тонет!

—Катя, так нельзя, мы с тобой люди, а не звери,  её дела пусть судит Бог. Если мы не поможем, то Он осудит и нас.

Еще не намокшая одежда Груздевой держала ее на плаву.

Ирина бежала первой, Катя догнала ее и повалила на лед.

—Стой сумасшедшая, стой!

—Она утонет, это будет наш смертельный грех!

—Я не об этом, если будешь бежать, сама провалишься, надо ползти. Последние десять метров они ползли, и когда приблизились, Ира сняла с себя шаль и бросила конец Груздевой.  Груздева перестала кричать и ухватилась, Ира попыталась тянуть, но скользкий лед не давал ей упереться, она скользила к промоине.  Катя отползла, вскочила на ноги и через минуту принесла топор, сделала  углубления во льду, затем уселась и уперлась в углубления ногами. Схватив Ирину за ноги, потянула к себе. Мало-помалу Груздева выползала из промоины. К счастью подбежали другие рыбаки и помогли в спасении Груздевой, но на всех троих была мокрая одежда. Их трясло от холода, но к счастью дома поселка были рядом….

 

Баба Феня, оставленная присматривать за детьми, стала волноваться. Уже стал спускаться вечер, а Ирины и Кати не было. В голову лезли страшные мысли, она отгоняла их, но они возникали в еще большем количестве. Наконец, к дому подъехала подвода, на которой сидели Ирина и Катерина. Они оживленно разговаривали, улыбались.  Баба Феня поспешила навстречу. Когда она подошла из подводы выгрузили вентерь и сумку, в которой угадывался немалый груз.

—Слава Богу, приехали. Почему так долго?— нервно спросила баба Феня и тут же на неё пахнул запах перегара.

—Мама, мы все тебе расскажем, сейчас только справимся.

—Я вижу в сумке рыба, так много поймали?

—Нет, мы поймали только несколько штук, а остальную рыбу нам дали.

Баба Феня поджала губы подозрительно сказала:

—Водочки дали выпить, рыбкой наделили…. За что это интересно?

—Ой, мама, не выдумывай, мы тебе все расскажем.

—Хорошие помощники были, без вашего рассказа видно.

Баба Феня круто развернулась и ушла в дом. Катя посмотрела ей в след, покачала головой.

—Как теперь ее разубедить?

Нажарили рыбы и устроили пир, но баба Феня к ужину не прикоснулась. До поздней ночи невестка Ирина убеждала ее:

—Мама, мы ни в чем не виноваты. Одна женщина провалилась в полынью, а мы ее спасали, вымокли. Пришлось выпить самогон, чтобы не заболеть.

—Она в полынье, а вы то на льду, как могли вымокнуть?

—Снег, который лежал на льду растаял, — вмешалась в разговор Катя, — мы, чтобы не провалиться подползали к полынье, вот и вымокли.

Баба Феня будто  поверила, но её вид говорил о том, что их правда шита белыми  нитками. Натянутость отношений продолжалась до обеда следующего дня, до тех пор пока к ним не приехала Лидия Груздева. Она с порога  стала быстрой скороговоркой говорить:

—Девочки, дорогие, простите меня за те слова, дура я набитая, простите меня, если бы не вы, — она  стала опускаться на колени, но её подхватили под руки.

—Перестань, с кем не бывает.

 Прошло несколько минут, Груздева немного успокоилась и почти крикнула:

—У меня же гостинцы, идемте, поможете.

Гостинцев оказалось много:  мука, несколько кусков  сахара, крупа.

—Сама не будешь голодать?

—Нет, не буду. Сколько мне надо? Живу одна, детей нет. Может потому и злая на весь белый свет.  Увидев напряженнее лицо пожилой женщины, сказала, — Феодосия Федоровна, и вы меня простите. Нагрешила я вот и покарал Господь мою душу, заслужила.…

Прошло несколько дней, произошло событие, которое давно ждали. Отелилась кормилица-корова….

 

***

Томительно тянется время в тюрьме. Раз в сутки заключенные покидали обшарпанные стены камеры. Прогулка, желанная и скоротечная, но всегда наполняющая душу арестанта тоской по воле, воспоминаниями о былых временах. Многие плакали и кричали:  «За что…?», иные просто смотрели в небо.

Прошел слух, будто скоро этап, но время шло, но все оставалось по-прежнему. Снега растопило солнце, талые воды напитали землю, чтобы буйный рост трав известил о приближающемся лете. Иногда с небес стал прорываться гул. Думали  гроза, но сведущие люди подсказывали, что это разрывы снарядов.

По тюрьме суета. Хлопают двери камер,  крик конвоиров:

Выходи во двор строиться! Быстро! Немец на подходе. Неровный строй заключенных слушает перекличку, а внутри его гуляет слух:

—Если не успеют нас эвакуировать, то расстреляют.

От тюрьмы до вокзала почти бежали, а когда погрузились в душные теплушки,  вздохнули  облегченно: «Успели, не расстреляют».

Поезд тянулся медленно, часами простаивая на запасных путях. К фронту шли и шли воинские эшелоны.  К концу третьих суток, прибыли в Сталинград.  Открыли вагоны, на перроне  радами стояли солдаты с винтовками, лаяли собаки.  Отчетливо прозвучала команда.

—Граждане заключенные, выходить быстро, по одному, с поднятыми руками. Шаг влево, шаг право расстрел. Первый пошел!

Вскоре они сидели у вагонов  на корточках с  поднятыми руками. Некоторых пришлось выносить из теплушек. Трое суток без еды отняли у них последние силы. Летнее солнце палило нещадно, наконец, прозвучала команда: «Встать!»

После душных и смрадных теплушек, прохладная камера тюрьмы  Сталинграда  показалась раем. Скудная баланда, едва поддержала силы, которые вскоре понадобились….

Изотов и Носов попали на рытьё противотанкового рва.  По мере углубления котлована, в нём стало невозможно работать. Палящее солнце и отсутствие ветра создавало впечатление, что они находятся не на дне рва, на раскаленной сковородке. Многие падали без чувств. Выработка резко упала. Чтобы поднять выработку, стали кормить значительно лучше.

Однажды  среди жаркого летнего дня обрушился  дождь, который очищал, придавал силы и напоминал, что есть другая жизнь….  Потоки воды хлынули в котлован, образуя большие лужи. Заключенные, не обращая внимания на конвоиров,  оставили кирки и лопаты, с радостью из детства бросились в них….

Грохот боев становился все явственнее. Среди зеков  гуляла молва, что  будут формировать  штрафные роты и все пойдут в бой, чтобы кровью искупить свою вину. По-разному встретили весть, кто-то радовался, что закончится скотская жизнь, другие говорили, что это верная гибель. Им перечили, что там могут убить, но и выжить можно, а здесь смерть неизбежная. Если не издохнешь в котловане, то когда потеряешь силы и не сможешь работать — расстреляют.  Молва ушла, а котлованы остались, но ненадолго. Однажды утром их не повели на работу, а грохот боя слышался совсем рядом. Стало ясно, что бои уже на окрестностях города Сталинграда.

Опять поползли  слухи, что будто те зеки, которые работали трактористами, шоферами или как-то связаны с техникой, будут отправлены на Сталинградский тракторный завод, собирать танки….

 

***

 Посевную в конезаводе проводили с надеждой на то, что войне скоро придет конец.  Вернули даже  из эвакуации лошадей и тридцать голов отправили в войска.

Быстро идет время, вот и созрели на нивах хлеба.  За штурвалы тракторов  посадили  женщин. Ирина  Изотова и Катерина Носова, оставив на попечении бабы Фени детей, тоже вышли на работу.  Катерине достался старенький колесный трактор «Универсал», а Ирина стала у неё прицепщицей.  Дни бегут чередой, работа забирает каждый час от рассвета до заката. Уже заколосилась пшеница, заволновалась она  под напором летних ветров. Радоваться бы, но стали приходить страшные вести: «Немец наступает, рвется к Ростову».

Яростное солнце ускорило созревание пшеницы и ячменя, что принудило хлеборобов начать жатву раньше срока. Зерна  в бункерах комбайнов набиралось меньше обычного, но позволяло бы выполнить план и пережить будущую зиму безбедно. Уборка подходила к концу, когда узнали, что немцы взяли Ростов.

Пришел приказ, который предписывал, разобрать все трактора и комбайны,  снятые  части их тайно закопать.  Предпринять все меры по недопущению захвата собранного  урожая врагом.

Комбайны и трактора  разобрали, технически важные детали передали работникам НКВД, которые увезли их в неизвестном направлении. С зерном сложнее, его не ссыплешь в яму, не зароешь, а если зароешь,   то оно попреет от проникшей к нему влаги.

Дронов обратился к рабочим и жителям села: 

—Товарищи, разбирайте зерно по домам, берите столько, сколько сможете спрятать.  Вы  можете использовать его для домашних нужд.  Зерно надо надежно спрятать и сохранить, нельзя допустить, чтобы оно  попрело от влаги или его смогли найти  враги. Помните, что придет весна без немцев, нужны будут смена. В них наше спасение.

Через три дня большое количество зерна было увезено и спрятано, но  на токах* оставалось еще много зерна.    (Ток — это специальное место для временного складирования зерна.)

 Ирина и Катерина привезли около двух тонн.   В скирде сена выбрали нишу, в которую занесли мешки, а вход засыпали соломой.

 Крестьяне, наученные горьким опытом продразверстки, зерно прятали в двух, трех местах, причем один схрон  всегда было легко найти. Логика была проста, если найдут зерно в одном месте, то больше искать не станут.

По тому же принципу  оставшееся на токах зерно спрятали в нескольких скирдах соломы. Директор конезавода Дронов отбыл в эвакуацию с вверенным ему имуществом и скотом.

 

***

Днем стала слышна канонада, а ночью на горизонте видны были сполохи от взрывов и пожаров. Война неумолимо приближалась, заставляя сжиматься сердца  людей. Дети тревожно смотрели на взрослых и, несмотря на попытки их успокоить, начинали плакать. Детские души обмануть нельзя, они чувствовали глубокую тревогу взрослых и не верили словам.

К дому Изотовых и Носовых подбежали два советских солдата, их глаза наполнены страхом и виной, они просили гражданскую одежду, пили молоко. За этими солдатами бежали еще и еще.  Люди кормили их, переодевали, прятали, но всем помочь не могли.

Солдаты бежали дальше, но им преградила дорогу река Маныч. Самые смелые и сильные отважились переплыть реку шириной более двух километров. Вскоре танки и пехота окружили оставшихся на берегу солдат.

 Скорбная колона пленных вошла в поселок. Немцы отлавливали переодевшихся солдат…. Иногда слышались трескучие очереди автоматов….

Пленных согнали к клубу, окружили автоматчиками.  Утром пленных погнали в Сальск, люди бросали им хлеб, вареную картошку….

Бурные события схлынули, оккупанты ушли, оставив население поселка в смятении и безвластии. Через неделю в поселок нагрянули немцы, обшаривали дома, забирали продукты, птицу, свиней. Коров не трогали.

Во двор вошли два пожилых немецких солдата. Ирина и Катерина, обхватив детей, смотрели на них глазами полными страха.

Один из немцев сказал по-немецки:

—Вассер, вассер, — но тут же поправился, — матка, вода, вода.

Катерина принесла им воду в ведре, они пили жадно, через край, несколько раз передавая ведро друг другу.

—О, матка, гут, корошо. Мильх (молоко), яйка нада.

Женщины не шелохнулись, страх за детей сковал их, а немец показал пальцем на Катрину

—Где твоя...? —  он не смог найти слово «муж» и изобразил из себя кавалера

—А, муж, — догадалась Катерина, — наших мужей  посадили в тюрьму.

Было видно, что немец не понял ответа и не изменил на своем лице мимику вопроса.  Катя сообразила, что солдат её не понял, и соорудила решетку из четырех пальцев. Немец закивал в знак понимания, но дальнейший диалог не состоялся.

Солдат  хотел идти к курнику*, но его товарищ остановил его и пальцем показал на детей. (курник – помещение для содержания кур)

—Твой киндер? (дети)

Женщины в ужасе попятились, но  неожиданно немец указал на себя пальцем и   выставив перед собой пятерню.

—У меня пять, киндер, фюнф!

Затем что-то сказал про Гитлера и потянул за рукав товарища со двора.

Только после оккупации женщины узнали, что  означают: «Гитлер капут!»

 

***

Слухи о том, что зеков привлекут на  работы в Сталинградский тракторный завод, сменились другими, они вещали о том, что немец ворвался в город, и что зеков могут уничтожить.

Заключенные замерли в страшном ожидании, но грохот взрывов поменял всё. Бомбы кучно падали и рушили здания тюрьмы, рвали в клочья людей. Бомбовый удар длился несколько минут, после чего живые выползали из-под обломков и спасительных закоулков, отряхивали пыль, раненые стонали, просили помощи.

Первыми опомнились уголовники, они отнимали оружие у охраны, некоторых убивали. Наиболее сообразительные поспешили поджечь картотеку, где хранились уголовные дела. Свежий ветер сентября сносил в сторону поднятую взрывами пыль и заодно листки не сгоревших уголовных дел.

 Изотов и Носов бежали от взрывов в общей массе зеков, которая постепенно уменьшалась.  Опомнившись, они хотели вернуться в тюрьму, но отчетливо поняли, что там их ничего хорошего не ждет. Оставаться в городе, тоже было нельзя,  могли принять за дезертиров и расстрелять без суда и следствия, к тому же  начались уличные бои, где  их легко может найти смерть.

Оставался один вариант, самим явиться к военным. Изотова и Носова остановил часовой и после недолгих переговоров они стояли перед пехотным капитаном с пышными усами. Он внимательно осмотрел нежданных гостей, хмыкнул и строго спросил:

—Кто такие?

—Заключенные мы.

—Вижу, что одеты в арестантскую одежду, но это еще не значит, что заключенные. Рассказывайте все, чтобы я понял, что мухи отдельно, а котлеты отдельно.

Изотов вкратце рассказал обо всем, начиная с потери тракторов. Капитан долго молчал, видимо размышляя над создавшимся положением, потом неожиданно приказал:

—Покажите руки.

После внимательного осмотра задумчиво произнес:

—Учитывая то, что тюрьму действительно разбомбили, вы сами к нам явились, к тому же руки у вас тружеников, можно сказать, что вы говорите правду.

Капитан опять задумался, что-то мешало ему принять решение и это что-то  не дало ему зачислить Изотова и Носова в свое подразделение.

—Мухи отдельно, котлеты отдельно, — наконец, он принял решение, — я не могу вас поставить на довольствие, так как  нет документов, и даже если я введу вас в штат роты, то  вы будете немедленно арестованы нашим особым отделом. А там такие служаки, что непременно сделают из вас немецких диверсантов. У вас нет шансов.

—Что же нам делать? — в голосе Изотова слышались нотки безнадежности.

—Как можно скорее уйти, и раствориться в городе, а то кто-то доложит, что вы здесь и тогда и нам и вам несдобровать. Мы дадим вам немного продуктов, первое время перекантуетесь, а там будет видно.

 Не знал  капитан, что вскоре начнутся страшные бои, за каждый дом, за каждый этаж, за каждый метр земли. Не знал он и того, что с десятком оставшихся в живых солдат, ворвется в «Особый отдел», чтобы освободить  своих подчиненных,  будет крыть особистов последними словами, призывая их занять позиции рядом с его умирающей ротой. Не  мог он знать, что солдаты заподозрят особый отдел в его гибели и забросают подвал, в котором  находились особисты, гранатами. Никто не удивился тому, что будто туда угодил снаряд.

Изотов и Носов покинули расположение роты,  нашли пустующий подвал….  План переплыть Волгу, провалился, так как Носов не умел плавать.

С каждым днем накал боев нарастал. Защитники города пятились к Волге.

Уже у подвала, где поселились Носов и Изотов стали рваться снаряды, пришлось уходить к Волге.  Каждым днем становилось все холоднее, закончилась еда. Пришлось ночами ползать к убитым солдатам, отыскивать в вещмешках пропитание. Мысленно они подгоняли зиму, чтобы по льду уйти из города.

 

***

На центральной усадьбе конезавода появилась власть.  Старостой села немцы назначили Ивана Кузьмича Осипова. Того Осипова, который в последний год жил в Сальске, который некогда привозил обеды бригаде Носова.  Он по-хозяйски  занял кабинет генерала Дронова. Вскоре  у него появился штат полицейских,  набранных из отребья  города Сальска.

Узнав о том, что его брат-блезнец продался немцам, Митрофан  Кузьмич ворвался в кабинет.

—Ах ты, гнида продажная, ты не только меня опозорил, ты опозорил весь наш род.

 Митрофан кричал, размахивал руками, а когда приблизился к нему, увидел дуло направленного на него пистолета. Он изумленно остановился, но не замолчал:

—Стреляй в брата, гнида, стреляй. А мы то думали, кто известил НКВД про опоздание  Носова.

—И выстрелю. Я всегда ненавидел твою Советскую власть и тебя тоже.

—Так что же не стреляешь, кишка тонка…?

Митрофан не успел договорить, грянул выстрел, пуля вонзилась в пол у его ног. На звук выстрела вбежали полицейские.

—Выбросьте его, — лицо Ивана исказила ненависть, — и никогда сюда не впускайте, если попытается прорваться, расстреляйте.

 Вскоре по поселку пронеслась весть о том, что вернулся Никита Басов  и поступил в управу полицейским. Первым делом управы  стало то, что не доделали немцы. Когда русские солдаты бежали через поселок, одинокие женщины принимали их в свои дома  и выдавали за мужей.

Староста знал всех в поселке, знал и потому быстро разобрался, кто есть кто. Он легко  определил семьи, которые приютили солдат. Начались аресты. Со многими посчитался Никита Басов.

Пришла очередь посчитаться и с  Носовой. Узнав, что Ирана и Катерина живут в одной квартире отделения, он  темным осенним вечером, он ввалился в дом Изотовых и с порога зашипел:

—Ага! Все в сборе.

Катя шепнула Ирине:

—Уведи детей за занавеску, и никто не выглядывайте оттуда.

Испуганные дети послушно ушли, Катя осталась одна. Агрессивное поведение Басова сменилось на похотливое.

—Ну, что, Катенька, поговорим?

—Отчего же не поговорить? — голос Катерины лился ручейком, она приветливо улыбалась, глаза звали….

Басов от неожиданности удивленно смотрел на неё, пытаясь понять, что скрывается за её приветливостью и улыбкой.

—Что Никита, не веришь? Напрасно. Помнишь, в молодости у нас могло всё свершиться, только тогда ты по-пьяни попал на ночь к Вале-женушке твоей, да так и остался у неё. Помнишь?

—Помню, все помню.

—А если кто узнает и донесет до ушей твоей жены, что ты был у мня? Что будет?

—Ни одна душа не знает, что я у тебя.

Никита терял контроль над собой, она влекла его, он сделал шаг, а она страстно зашептала:

—Не здесь же при детях!

Они покинули дом, а Ирина вышла из-за занавески и увидела, что на столе нет ножа. Тревожное предчувствие охватило ее. Через некоторое время вернулась Катя, её трясло.

—Ты убила его?

—Убила….

—Что нельзя было, как-то обойтись без убийства? Если узнают, расстреляют, а у нас дети.

—Не узнают и не расстреляют, о том, что он был здесь, никто не знает, а он уже узнал про спрятанный хлеб….

—Надо его зарыть, чтобы никто никогда его не нашел. 

К утру в дальнем овраге Басов нашел свой последний приют, а утром женщины обнаружили на земле след волочения трупа.  Они постарались притрусить его соломой, но небо пришло к ним на помощь. Пошел снег….

 

Исчезновение Басова не взволновало немцев, и поэтому его розыском занялся начальник местной полиции Иван Осипов. Через неделю он и несколько полицейских приехали к Изотовым.  Глава полиции самолично допросил Катерину Носову.  Катерна вела себя спокойно и даже вызывающе.

—Зачем вы приехали ко мне? Зачем спрашиваете об этом пьянице?

—Да затем, что его жена Валентина говорит, что он мог пойти только к тебе.

—Прошло много лет, а она продолжает ревновать.  Что кроме меня мало в поселке юбок?

—А что было много лет назад?

—Никитка имел на меня виды. Вот и все.

—Басов, будем надеяться, найдется, но мне еще надо знать, куда подевалось зерно нового урожая?

—А я что директор, чтобы знать, куда зерно подевалось?

—Есть сведения, что его разобрал народ и спрятал.

—Спросите у народа, я здесь причём?

—Мы сейчас обыщем ваш дом, постройки и если найдем зерно, я тебя расстреляю. Сына разве не жалко.

—Привезли, скрывать не стану. Стоят мешки в кладовке.

—Вот и хорошо, что сознаешься, но этого мало.

—Тебе может и мало, а нам, чтобы прокормить детей хватит.

В это время Осипов заметил сына Изотовых Володю и позвал его к себе.

—Скажи, малец, как тебя зовут?

Володя попытался убежать, но ему преградил путь другой полицейский, стоящий у входа в дом. Он схватил его, но на него налетела Ирина. Её атака была настолько яростной, что полицейский отпустил малыша.

Когда полицейский позвал к себе Володю, Катерина обмерла, ведь по простоте детской, он мог подтвердить, что у них был дядя. Она поняла, что любой ценой не допустить допроса ребенка. Вскочив с кровати, она медленным шагом пошла к Осипову.

—С детьми собрался воевать? Только смотри, потеряешь свою головушку.

 Осипов потянулся за пистолетом, но Катерину это не смутило.

—Застрелить  хочешь? Стреляй! Знали бы наши мужики, какая ты гадюка, еще бы при Советской власти удавили бы.

Осипов побагровел и быть бы беде, если бы в комнату не ворвался его брат Митрофан.

—С безоружными бабами воюешь, гад ползучий!?

Осипов отступил на шаг и рявкнул:

—Взять его!

Митрофан ударил стоящего у входа полицейского, вырвал у него винтовку, но выстрелить не успел. На него навалились  прибежавшие помощники Осипова и скрутили.

Осипов подошёл к Катерине и потряс пистолетом у ее лица.

—Я еще займусь с тобой, стерва.

—Смотри, чтобы тебя не стали искать потом, как Басова. В Маныче рыбки кушать хотят.

—Ты еще грозить мне будешь?

—Напоминаю про Басова, на него было меньше зла, чем на тебе.

—Я еще тобой займусь, — выдавил из себя Осипов, но ярости в его глазах поубавилось.

Отряд полицейских уже скрылся из виду, а Катю долго лежала на кровати, молча смотрела в потолок….

 

***

Они сидели в какой-то сторожке, гул канонады нарастал, все ближе  разрывы снарядов  вгрызались в  мерзлую землю: недавно выпавший снег, слепящий своей белизной, постепенно покрывался оспинами воронок.  Носов и Изотов  ожидали наступления темноты. Идти на другой берег по льду Волги было подобно самоубийству, река, скорее всего, простреливалась.  Звуки боя приближались, а до ночи было еще далеко. Вдруг к ним вбежали три солдата и лейтенант. Увидев беглецов, они направили на них автоматы.

—Кто такие?

Носов и Изотов подняли руки.

—Заключенные мы. Тюрьму разбомбило, мы оказались на воле.

—А шинели на вас откуда?

—В тюрьме теплую одежду забыли дать, — угрюмо и чуть насмешливо ответил Носов — пришлось заимствовать у убитых солдат.

—Врут, дезертиры они, — уверенно сказал плотный солдат с закопченным лицом.

—Шлепнуть их, и дело с концом! Мы умираем, а они драпают к женам под бочок, — поддержал второй и приподнял дуло автомата.

Казалось, еще мгновение и очередь брызнет из ствола смертью.

—Гуров, отставить! — резко крикнул лейтенант, и спокойнее добавил, — подожди, шлепнуть успеем, да и не из заградотряда мы, у нас до темноты время имеется.

—Товарищ лейтенант, охота вам с ними вожжаться, ясно же, что драпают, — не унимался Гуров.

—Гуров, что ты такой кровожадный, мало смертей видел, — отозвался солдат с закопченным лицом. Товарищ  лейтенант, не надо их убивать.

—Обыщите их!

Изотов и Носов отдали солдату два нагана.

—Есть еще? — строго спросил лейтенант.

—Нет.

—Тогда рассказывайте все начистоту, пойму, что врете - расстреляем.

Носов взглянул на Изотова.

—Говори ты, а то я такой говорун, что нас пришьют на моем третьем слове.

Лейтенант и солдаты обратили свои взгляды на Петра Изотова. Изотов молчал, пока его  один из солдат, угрожающе, похлопав ладонь по  ложе автомата спросил:

—Язык проглотил?

—Дайте собраться с мыслями.

Через минуту Изотов начал недолгий рассказ:

—Бомбами разнесло тюрьму, многих заключенных перебило, одних  тюремщиков убило,  другие   разбежались. Вслед за ними побежали уголовники и те, кто надеялся скрыться. Мы -  крестьяне, нам некуда бежать, тем более зарабатывать себе по три года «добавки» нет желания.

Офицер и солдаты заулыбались:

—Вот как, смерть гуляет, а они думают  о добавлении срока.

—Оптимисты, — усмехнулся лейтенант, — что дальше-то было?

—Начали искать военных, нас тут же схватили, тоже хотели расстрелять, как диверсантов. Кое-как уговорили отвести к командиру. Хороший человек попался, поверил, что мы хлеборобы из Сальских степей, выслушал, накормил и посоветовал спрятаться, пока не станет лед на Волге. А там, как Бог даст. Мы просили, принять  к себе в отряд, а он в ответ  смеялся.

—Вы из Сальских степей, откуда? — живо поинтересовался Гуров.

—Мы из конного завода, который на Маныче.

—Вот так дела, я хотел расстрелять земляков. Я из самого города Сальска.

Он стал с интересом расспрашивать о нынешней обстановке,  о новостях, но общих интересов не нашлось, но землячество сблизило их.  Гуров  уже не молчал, советовал:

—Как освободим наши Сальские степи, бегите в военкомат, может и отправят к нам на фронт.

Лейтенант  взглянул на Гурова и попросил:

—Помолчи, за тобой слова не вставишь, — укротив солдата, он повернулся к беглецам, — что было дальше?

—Ждали пока Волга станет, чтобы уйти к своим.

—Чем же питались? — полюбопытствовал лейтенант.

—Сначала было страшно, а затем ночами ползли к убитым солдатам и, там, в вещмешках  находили себе еду.

—Хлеборобы говорите?

—Трактористами работали.

—А сюда как попали?

—Имели бронь. Когда немцы подошли со стороны Ростова, получили приказ гнать трактора к Ростову, пушки тягать. По дороге нас захватили немцы. Мы были без оружия. Они трактора отняли, нас отпустили. Когда вернулись назад,  нас осудили, дали по пять лет за передачу немцам социалистической собственности. Так мы стали врагами народа. Нас отправили по этапу в Сталинград. Дальше вы все знаете.

Лейтенант пытливо переводил взгляд то на Изотова, то на Носова:

—Говорите, были трактористами?

—Да, много лет работали на тракторах.

—Покажите ладони.

Беглецы, как-то испуганно и поспешно показали мозолистые, навечно впитавшие мазут ладони.

—Правду говорят мужики, но проверка еще не закончена. Как фамилия была капитана, который пожалел вас и не расстрелял.

—Он тоже поверил нам, когда посмотрел на наши руки. А фамилии мы его не знаем. Такой высокий, с пышными усами, картавил.

—Похоже, что это капитан Свешников.

—Он часто говорил: «Твою дивизию»? — задал провокационный вопрос лейтенант.

—Он крыл всех матом и говорил:

—Мухи отдельно котлеты отдельно.

—Точно Свешников…, — после горестной паузы, — хороший был командир, не побоялся особистов, отнял у них своих солдат. Позвал этих вояк на передовую, а когда те отказались, крыл их матом.  Не тронули они капитана, знали, что солдаты за него их не простят,— с сожалением посетовал солдат с закопчённым лицом.

—Шальная пуля, а может особисты, чтобы не создавал проблем. Они думали по подвалам отсидеться. Не вышло, говорят,  снаряд будто попал прямо в подвал, а может солдаты «угостили» их гранатой.  В тех страшных боях остались в живых только мы.  Думали конец, но нам дали условный сигнал отступать. Отступать почти некому, от роты осталось четыре человека.

—Вас мало, почему не ушли к своим?

—Есть приказ: «Ни шагу назад». За невыполнение расстрел.

—Все, хватит трепаться, нашли слушателей, — лейтенант выглянул за дверь сторожки, и тут же скомандовал.

—Через  Волгу  к своим бегом марш!

—Товарищ лейтенант, еще видно, перестреляют, как куропаток.

—Выгляните, немцы выходят  к Волге. Скоро будут здесь. Если не побежим сейчас, то верная смерть, им сейчас некогда заниматься пленными. Даже если попадем в плен, придется подыхать от голодной смерти в каком-нибудь подвале. Бежим, там  хоть надежда есть….

Лейтенант взглянул на Носова и Изотова.

—Вы с нами?

—Куда нам без вас, если только в могилу?

—По моей команде разом рванем. Приготовились, бегом марш!

По всей видимости, немцы не сразу заметили бегущих солдат по льду реки. Сначала ударил пулемет, но расстояние до цели уже стало большим, что  давало пулеметчику мало шансов на успех. Пули просвистели, не причинив вреда.

—Нельзя ложиться, бежим, — сквозь частое дыхание кричал лейтенант.

Первые мины разорвались далеко впереди, вскоре разрывы стали приближаться. Но разрывы гремели не часто. Лейтенант крикнул:

— Бегите до первых воронок, ложитесь в те места, где разрывались мины. Снаряд в одну точку не попадает.

—Изотов подбежал к небольшой воронке, на поверхности которой после взрыва еще качалась вода, густо покрытая  мелкими льдинками. Он упал у этой проруби, закрыв голову руками. Близкий взрыв  инстинктивно заставил вжаться в лед. А вал смерти нарастал.  Ноющий вой  мин, превращался в страшный, закладывающий уши грохот,  а визжание осколков сливалось с ним в многоголосии. Мир перестал существовать, вернее он заполнился адом, и казалось, что эта жуткая пляска смерти никогда не закончится.

Взрывы внезапно прекратились, Изотов приподнял голову и осмотрелся.  Недалеко от него лежал солдат, разорванный миной, чуть поодаль еще один….

По белоснежному снегу прошла смерть, взявшая собой солдатские  души, оставив после себя  на снегу кровавую мозаику…

Звенящая тишина и страх подгоняли бежать дальше, но  лейтенант, что есть мочи крикнул:

—Не шевелиться, пусть думают, что мы убиты.

Потом лейтенант подумал и уже тише с надеждой спросил:

—Есть кто живой? Если есть,  то не шевелитесь…, — он не договорил, стал слушать.

Первым ответил Гуров:

—Я невредим, а двое наших уже на том свете. А вы товарищ лейтенант, не ранены?

—Знаю, что убило, а меня мины не берут. Цыганка нагадала, что в постели помру. Приблудние, отзовитесь, если целы.

Носов и Изотов по очереди подтвердили, что невредимы.

—Хорошо, что целы, лежите, и не шевелитесь, иначе все повторится, второй раз не повезет.

Близился вечер, мороз крепчал, лежать без движений на снегу стало невмоготу.

—Товарищ лейтенант, надо двигаться, иначе окоченеем, — стуча зубами от холода,  отозвался Гуров.

—Прошло много времени, немцы, скорее всего,  перестали за нами следить. Приготовьтесь. По моей команде, бежим в разные стороны, броском вперед, до самого берега. Берег уже близко, там кусты,  есть возможность затеряться.

—Эх, товарищ лейтенант, если не добежим, так хоть погреемся перед смертью, — пошутил солдат.

—Готовы? — спросил лейтенант и когда получил от всех утвердительный ответ, скомандовал: «На счет три, вперед!»

Несмотря на команду лейтенанта держаться врозь, Изотов и Носов бежали рядом. Боязнь потерять друг друга оказалась сильнее совета командира.

Последние силы покидали их, когда они достигли берега, лениво ударил немецкий пулемет, было слышно, как пули впивались в берег, иногда после рикошета жалобно визжали и улетали прочь. Вскоре все стихло. Носов спросил Изотова:

—Куда бежим зачем? Знать не знаем, куда идти, замерзнем в степи, лучше бы убило.

Изотов покрутил пальцем у виска.

—Давай не будем умирать раньше времени, на тот свет не опаздывают.

—Иногда жизнь хуже смерти.

Изотов молчал, что он мог ответить, его друг был прав.  Скрип снега выдал подходящего  к ним лейтенанта.

—Живы?

—Живы,  да что толку?  Куда идти не знаем, остаётся только замерзнуть в степи,

— обреченно сказал Носов.

Лейтенант не оценил брюзжание Носова, а приказал:

—Идемте, поможете тащить Гурова.  Достал его пулемет, сам не может идти.

Гурова несли по очереди, а когда в госпитале его передавали  санитарам, он сказал:

—Спасибо, земляки! Как судьба распоряжается, я хотел вас расстрелять, а вы меня спасаете.

Изотов, Носов и лейтенант остались втроём.  Возникла большая неопределенность, как быть дальше?  Лейтенанту надо было идти к командованию на доклад, а  Изотову и Носову идти было некуда.  В пылающем  Сталинграде им грозила смерть, здесь у своих над ними нависла такая же опасность. Лейтенант тоже понимал, что он из всей роты остался один и это вызовет вопросы у «Особого  отдела». Гуров жив и может подтвердить, что  они воевали честно, но как посмотрят там на его показания.

—Что делать  будем, мужики? Мы перед непростым выбором, — задумчиво спросил лейтенант.

—Ошибаетесь, товарищ лейтенант, — это у нас выбора нет, а у вас дорога  определена. По вашим словам, если нам остаться с вами, то попадем в «Особый отдел», уйти - значит не дожить даже до рассвета. Замерзнем.

—Тогда и ваша дорога тоже определена, мы идем в «Особый отдел». Война нас соединила - значит, и выбираться будем вместе.

Лейтенант внимательно смотрел на нежданных друзей, но не увидел в их облике ничего, кроме обреченности.

—Может у вас появились другие соображения?

—Какие могут быть соображения? Идем, будь что будет.

 У выхода из госпиталя им встретился майор медицинской службы.

—Товарищ майор, разрешите обратиться, — козырнул лейтенант.

Майор осмотрел троицу, спросил:

—Это вы принесли раненого солдата? С фронта?

—Да, это мой солдат. Мы только с того берега пришли, из города Сталинграда.

—Вижу, что не штабной. Чего хотел?

—Нам нужно знать, где находится «Особый отдел»?

—Ясно, из огня, да в полымя. Не часто мне приходится общаться с  невредимыми пришлецами из ада.  Итак, «Особый отдел» — майор сделал паузу, затем решительно сказал, — к особистам, как на кладбище, никто никогда не опаздывает. Идемте ко мне, обогреетесь, отоспитесь, идем.

—Товарищ майор, а не боитесь, что после нашей встречи и вами станут интересоваться.

—Не боюсь. Они меня, как огня боятся. На войне никто не застрахован от ранения, потому боятся, что при попадании на мой операционный стол, я их зарежу. Идемте, там все расскажите.

Небольшая и уютная комнатка, куда они вошли, служила майору кабинетом.

—Садитесь и ждите, а я пойду и распоряжусь, чтобы вам организовали душ.

—Душ? — вырвалось у лейтенанта.

—Госпиталь находится на территории довоенной турбазы. Поэтому не удивляйтесь, что  у нас душ есть.

Теплая вода, струящаяся из уже изрядно поржавевшего распылителя, создавала ощущение блаженства. Ужас ада, который они пережили, отошёл на второй, далекий  план.

Чистые белые кальсоны и рубашка  приятно холодили тело, но это же бельё привело к мысли:

—Перед смертью люди всегда надевали чистое бельё….

Солдатское галифе и гимнастерка непривычно топорщились на Изотове и Носове, что сразу подметил майор:

—Недавно в армии? — спросил он у Изотова.

—Мы никогда не были в армии….

—Майор откинулся на спинку стула.

—Не понял, — он посмотрел на лейтенанта, — а кто же они?

—Они все вам расскажут.

Майор потянулся к бутылке со спиртом, но передумал её брать, вместо этого спросил:

 —Ты их вёл в особый отдел, но когда я вас увидел, то никогда бы не заподозрил, что ты конвоир, а они арестованные.

—Товарищ майор, я никого не конвоировал. Нас свела война в Сталинграде, мы вместе бежали по льду Волги. Двое моих солдат полегло под минами, третьего ранило.  Эти мужики помогли принести в госпиталь моего солдата.  Им некуда идти, вот мы и решили податься в «Особый отдел». Его-то никак не минуть. Я и мой солдат рядовой Гуров, остались от роты двое.  Ко мне тоже будет много вопросов у особистов.

—Что означает, свела война в Сталинграде?

—Думаю, что они обо всём расскажут лучше.

Изотов, уже в который раз,  изложил во всех подробностях свои злоключения. Когда начал говорить о тюрьме, майор открыл бутылку, разлил спирт по стаканам.

—Прервись, — приказал  он Изотову, — выпьем, выпьем за то, что живы, за то, чтобы и впредь жили и не попадали ко мне на стол.

Изотов закончил говорить и поднял глаза,  чтобы  понять, поверил ли ему майор, но лицо его оставалось непроницаемым, он поднялся со своего места и приказал:

—Отдыхайте, вам определят место. Утро вечера мудренее.

Рассвет уже забрезжил в окне, скоро утро нового дня, дня, который не сулил им ничего хорошего.  Хотелось, чтобы рассвет длился долго, нескончаемо долго.  В дверь постучали, вошла санитарка госпиталя и передала приказ майора:

—Сидите в комнате и не высовывайтесь.

Что ожидать от такого приказа? Возможно, как надежду, а может уже пора ждать ареста. Как поступить? Пойти в «Особый отдел» и надеяться на благополучный исход или оставаться в госпитале, пока бдительный майор не пришлет солдат? Тогда уже надежды не будет никакой.

Эти мысли тревожно роились у Изотова. Изложив свои соображения Алексею Носову, спросил:

—Что делать будем?

—Я думаю, что у нас уже нет выбора. Если мы сейчас уйдем, то куда? Мало того нас начнут искать и найдут. Тогда за наши жизни никто не даст и полкопейки.

—Но есть еще два варианта. Если мы  пойдем сдаваться, то нам, возможно, поверят, если нас схватят здесь, то спросят: «Почему не пришли? Почему прятались?» И опять не поверят.

—Давай немного подождем, мало времени прошло.

—А чего ждать? На кой мы майору нужны, чтобы он из-за нас рисковал? А так, за поимку дезертиров благодарность полагается.

—Ты не прав, — возразил Носов, — зачем ему нас обмывать, кормить  и даже водкой поить?  Сразу бы сдал нас.

—Перед лейтенантом благородным хотел казаться, зачем ему слыть стукачом?

Носов задумался, затем отрицательно покачал головой.

—Не  знаю почему, но я ему доверяю, не из простых он.

—Ты думаешь, если не из простых, то не может нас сдать?— удивился Изотов.

Носов не ответил на вопрос и предложил:

—Давай подождем, — и тут же поменял тему разговора, —  все думаю о семье, как они там?

—Семьям мы помочь не можем, надо выбрать правильный путь, чтобы вернуться к семьям. Ты тянешь время,  боишься идти к особистам. Думаешь, что расстреляют?

—Сам говорил мне, что давай преждевременно не умирать, туда никто не опаздывает.

—Хорошо, ждем два часа, если ничего не изменится, идем к особистам.

По мнению Изотова, прошло уже более двух часов, но Носов упирался,  не хотел идти.

—Послушай,  Петя,  я думаю, что нет никакой разницы в том, что мы сдадимся или нас повяжут здесь.

—Почему?

—Да потому, что если майор нас сдал, то обставил дело так, что мы дезертиры.

—Чепуху говоришь! Какие мы дезертиры, если придем сами в их руки?

Изотов подошел к окну и тут же жестко сказал:

—Кажется нашим сомнениям конец.

—Что ты там увидел?

Носов сорвался с койки и подбежал к окну и тут же увидел, что к госпиталю идет  с человек в форме майора госбезопасности.

—Петя, это же следователь Емельянов. Он  раскручивал моё дело по прогулу. Он повариху нашу Таньку увез, говорили бабы, что замуж взял.

—Я узнал его.

Прошло несколько томительных минут, потом еще, но никто к ним не пришёл.  За окном спустился вечер,  санитарка им принесла ужин. Тревога немного отступила. В неведении они просидели несколько часов, потом решили лечь спать. Беспокойная ночь будила их шорохами и звуками, доносящимися из-за окна. Утром им установили койки в конце коридора, сестра заставила принять лекарства и сделала уколы.

День прошёл более спокойно, чем предыдущий, стало ясно, что их майор не сдал.

 

***

Лейтенант Стрельников сидел перед майором  госбезопасности и рассказывал, как воевал в Сталинграде, как они бежали через Волгу, как убило двух солдат из его роты  и  ранило рядового Гурова. Опасаясь дополнительных вопросов, Стрельников специально умалчивал об Изотове и Носове.

Майор смотрел выше головы лейтенанта, ему почему-то было стыдно встретить  его глаза, но положение обязывало задавать  вопросы.

—Итак, вы утверждаете, что из вашей роты остались в живых двое?

—Да из нашей роты остались в живых только я и рядовой Гуров. Он был ранен, сейчас в госпитале.

—Я правильно понял, что вы командовали ротой?

—Все офицеры были убиты, я принял командование на себя.

—Получалось?

Стрельников знал из рассказов знакомых офицеров, что следователи специально стараются провокационными вопросами  заставляют нервничать подозреваемых, но удержаться не смог, он зло взглянул на особиста и вызывающим  тоном ответил:

—Стояли насмерть, пока не получили сигнал к отступлению.

Особист не придал значения тону лейтенанта.

—Вы командовали ротой и потому должны знать, какие войска были справа и слева, назовите.

—Слева первая рота капитана Ермолова, справа капитана Заводчикова.

—Вы с ними взаимодействовали?

—Когда я принял командование ротой, связь с ними уже была потеряна.

—Вы знакомы с командирами, указанных вами рот?

—Да я знаю их.

—На сегодня достаточно. Дежурный, увести!

 

***

Настроение у Емельянова быстро портилось, он понимал, что на Стрельникове нет никакой вины, но подчиняясь инструкциям, решил допросить рядового Гурова.

В палате лежали, сидели раненые, о чём-то оживленно говорили, но увидев  Емельянова, смолкли и настороженно смотрели на него. Не с подарками же он пришёл.

—Здравствуйте, товарищи раненые.

На приветствие ответили в разнобой, в каждом голосе слышалась тревога.

—Рядовой Гуров, кто будет?

—Это я, — ответил лежащий на койке солдат с перевязанным плечом.

—Я майор госбезопасности Емельянов.

Гуров молчал.

—Я буду задавать тебе вопросы, ты честно отвечаешь. Ясно?

—Да….

—Сколько человек бежало по льду Волги?

Гуров еще не успел привыкнуть к ситуации и ответил не думая:

—Шесть человек.

—Ты уверен?

Только теперь, Гуров понял, что совершил ошибку, по сути, сдал людей, которые несли его в госпиталь.

—Мы бежали вчетвером.

—Так сколько вас бежало через Волгу?

—Четверо.

—Не торопись, вспомни, потом отвечай, — назидательным голосом нажимал майор.

—Четверо, — поспешно ответил Гуров, было видно, что он сильно нервничал.

—Что же, четверо, значит четверо, но как мне сказали санитары, что тебя принесли трое.  Считаем. Лейтенант, ты, двое убитых и еще двое, которые принесли тебя. Получается, что бежали шесть человек.

Гуров молчал.

—Рассказывай всё, боец, или я тебя переведу в другое место.

Гуров начал  рассказывать, о том, что ему было известно из слов Стрельникова, но майор неожиданно спросил:

—Кто эти были двое?

—Они рассказывали, что трактористы из военного конного завода….

Емельянов резко оборвал солдата:

—Фамилии знаешь?

—Один из них Изотов, второй Носов. Так, кажется, они говорили лейтенанту.

Как ты их назвал?

—Изотов и Носов.

Майор некоторое время молчал, неожиданный поворот несколько сбил его с толку.

—Почему ты пытался скрыть, что они были с вами.

—Они сидели в тюрьме Сталинграда, тюрьму разбомбило, они прибились к нам. Я сначала предлагал их расстрелять как дезертиров, но потом они рассказали свою историю, мы им поверили и думаю, что правильно сделали.  Они спасли меня.

—Расскажи боец их историю, а я послушаю.

Емельянов терпеливо дослушал рассказ Гурова, пожелав всем раненым палаты выздоровления,  ушёл.

После возвращения в свой кабинет, он приказал привести к нему лейтенанта Стрельникова.  Едва тот уселся на стул, Емельянов задал вопрос:

—Скажи лейтенант, почему ты умолчал о том, что с вами бежали еще два человека?

Стрельников опустил голову и некоторое время молчал.

—Почему молчите, Стрельников?

—Я боевой офицер и считаю, что не пристало мне заниматься стукачеством. Я допросил их и поверил им. Они лежали рядом со мной под градом мин. За время боевых действий я научился разбираться в людях. Они не тряслись и не плакали, к тому же бежали от немцев, а не к ним.

—Много говоришь, лейтенант. Помолчал бы про стукачество. Это, как ты говоришь стукачество, служит для выявления врагов народа, а значит, служит безопасности страны.

—В данном случае, я не вижу опасности для страны.

—Ты раньше был с ними знаком?

—Нет.

—Фамилии, имена знаешь?

—Да. Изотов и Носов.

—Расскажи мне ту историю, которую ты услышал от них.

—Хлеборобы, попавшие в переделку люди, я уверен, что вины на них нет.

—Они сидели в тюрьме, а ты говоришь, что на них нет вины или ты не веришь в наше правосудие.

—Правосудие тоже иногда ошибается, — уклончиво ответил лейтенант.

—Я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму. Ты сказал, что их допрашивал. Расскажи мне все о допросе.

Лейтенант, почти слово в слово повторил рассказ Гурова, а Емельянов впервые встретил глаза Стрельникова.

—Ты свободен, лейтенант, желаю тебе дожить до Победы. 

 

***

Начальник  госпиталя майор Дроздов ожидал Емельянова.  Он не удивился его звонку, потому  как понимал, что ему не избежать встречи с особистами. Внутреннее волнение пыталось спросить его: «Зачем ты в это дело ввязался?» Ответить себе он не успел, вошел Емельянов и против ожиданий протянул руку для приветствия.

—Майор  Емельянов Дмитрий Андреевич.

—Дроздов Василий Петрович. Чем могу служить?

Служите вы хорошо, даже очень хорошо. По моим сведениям, тысячи раненых обязаны

 вам жизнью.

—Обо мне Госбезопасность собирает сведения?

—Мы обо всех имеем сведения.

—Что еще хотите узнать обо мне?

—К вам в госпиталь принесли раненого рядового Гурова. Меня интересует, кто принес?

—Его принесли трое: лейтенант Стрельников и два беглых заключенных.

Где они?

—На излечении в госпитале.

—Их фамилии?

—Изотов и Носов.

—Они предъявили документы или только назвали фамилии?

—Назвали фамилии.

—Почему не сообщили нам?

—Я хотел их подлечить, многодневное скитание в условиях зимы, под пулями и снарядами сильно подорвали их здоровье.

—С каких пор вы так трепетно заботитесь о преступниках?

—Для меня они только пациенты.

Если они дезертиры или немецкие шпионы, то вы будете отвечать за пособничество.

—Какие из них шпионы, если пришли люди без документов. Что, немцы-дураки?  Возьмут  и пришлют своих агентов без клочка бумажки? Были бы дезертиры, перешли бы к немцам. Нет, они нормальные люди.

—Почему так решили?

Плохой человек не станет рисковать собой из-за незнакомого раненого. Носов и Изотов могли убить Гурова и Стрельникова, воспользоваться их документами, но этого не сделали.

—Доводы убедительные, но зачем вам рисковать? Надеетесь на свои заслуги и незаменимость?

—Заслуги мои здесь не причём, и незаменимых людей нет.

—Тогда не вижу мотива защищать беглых заключенных.

—Есть мотив. Мой отец, полковник Дроздов был арестован по доносу. Ему грозил расстрел, но нашлись смелые люди, доказали его невиновность. Сейчас он воюет на Ленинградском фронте. Скажите, кому бы была польза в его расстреле? Кому будет польза, если расстреляют двух, ни в чем неповинных хлеборобов? Дайте им документы и винтовки, пусть защищают Родину.

—Счастье ваше, Василий Петрович в том, что я лично знал этих людей, в противном случае вы бы могли оказаться в штрафном батальоне.

Дроздов, пораженный сообщением о знакомстве, изумленно молчал, а Емельянов продолжил:

—Носов дважды судим, а это накладывает темный отпечаток на его прошлое.

Пришедший в себя доктор недоверчиво покачал головой и возразил:

—Я не мог ошибиться, они нормальные граждане нашей страны, нужные люди.

—Но факт остается фактом, Носов судим дважды.

—Я могу точно сказать, что он судим по пятьдесят восьмой статье.

—Да,  первый раз он был осужден за прогул, второй за утрату социалистического имущества.

—Что он потерял что-то?

—Нет, он передал немцам свой трактор.

—Что так взял и передал?

—Нет, немцы отняли у них трактора, а самих отпустили.

—Оказалось, что судимости то липовые. Прогулять и мы с вами можем, а отнять что-то у нас всегда можно. Не застрахованы.

Разговор уже исчерпал себя, но он не привел их к результату, вопрос Изотова и Носова не был решен. Кто-то должен был взять инициативу на себя. Дроздову показалось, что его доводы дошли до сознания оппонента и обезоружили его. Он решился.

—Что будем делать по Изотову и Носову?

—Сам рискуешь и меня призываешь к этому?

—Зачем призывать? Вы Дмитрий Андреевич, уже все решили. Не зря же сказали про мое счастье.

—Хитер и умен ты доктор. Я надеюсь, что не покоробил тем, что стал говорить на ты.

—Это надо было сделать еще в начале разговора.

Опять возникла пауза разговора, за которой надо принимать решение.  Емельянов стоял на пороге должностного преступления, которое грозило  большими неприятностями, быть может, смертью. Для этого будет достаточно доноса. Емельянов молча встал и направился к двери, но его остановил Дроздов:

—Дмитрий Андреевич, у меня был тяжелый день, а выпить не с кем. Составьте компанию.

После недолгого раздумья Емельянов согласился:

—Ты прав, много во мне накопилось нерешенного, надо расслабиться.

После первой рюмки Дроздов спросил:

—Боишься, что донесу?

—А кто знает, что у тебя на уме? Принять такое решение в здравом уме невозможно, отложим до того, пока не надерёмся.

—Согласен.

Когда в пузырьке осталось мало спирта, Емельянов тихо сказал:

—Не давай им никаких документов. Документ — это действие, подсудное действие. Оставь их при госпитале вольнонаемными инвалидами. В хозяйстве пригодятся, но помни, что если у меня станет пахнуть жареным, не взыщи.

—Понял….

—Ничего ты не понял, слушай меня и делай так, как я скажу. Про лейтенанта и Гурова, забудь сам, и пусть забудут твои подопечные. Они должны даже под пытками  говорить, что при эвакуации из Сальска попали под бомбежку, потеряли документы, пришли к тебе. Ты пожалел больных людей, а главное то, что у тебя остро не хватало  людей в хозяйстве.  Если они начнут чудить, то пристрелю их при попытке к бегству. Напишешь донос, пристрелю тебя вместе с ними.  А теперь выпьем на посошок и будем надеяться на лучшее.

Не знал Дроздов, что  Емельянов не мог поступить иначе.  В ходе разбирательства могли всплыть неприятности из прошлого. Носов и Изотов, конечно, помнили,  что он, перед  войной,  спас от суда свою будущую жену Татьяну Бустину. Высокие  инстанции могли расценить это, как  должностное преступление, а их решение могло быть непредсказуемым.

 

***

Изотова и Носова выписали из госпиталя. С ними встретился Дроздов и предложил работать по хозяйственной части. Работа не хитрая, принеси, отнеси, заготовь дрова, растопи печь…. Сложнее было изображать из себя хилых, неразговорчивых, даже замкнутых в себе людей.  Они выполняли все инструкции Дроздова, так как понимали, что от этого зависит благополучие многих людей и их самих.

Все больше стало поступать в госпиталь раненых, а это говорило о том, что бои  стали ожесточеннее  и надо ждать перемен. Напряжение ожидания стало спадать, причиной этому стали хорошие вести. Советские войска перешли в контрнаступление, окружили многие дивизии немцев.  2 февраля 1943 года фельдмаршал Паулюс и его армия в 330 тысяч человек сдались. Фронт с тяжелыми боями верно и неуклонно откатывался на Запад.  Госпиталь следовал за войсками и в середине февраля обосновался в городе Сальске.

Дроздову доложили, что Изотов и Носов хотят покинуть госпиталь. По его приказу они пришли в его кабинет.

—Решили уйти?

—Да, зачем подвергать опасности Вас?

—Что решили делать после ухода?

—Это самое трудное, но уходить все же надо, да и семьи близко.  Как не встретиться?

—Согласен с вами. Я выдам вам справки в том, что вы проходили лечение от истощения в госпитале.  При предъявлении справки будете говорить, что всё то, что говорили раньше.  Измените только то, что вы не пришли, а вас привели в госпиталь беспомощными. Кто привел, не знаете. Запомните это, как «Отче наш!» Поняли?

—Понять-то поняли, но не придут ли к вам ребята с синими околышами? Это не проблема, в той суете, которая случатся при приемке многих и многих раненых, легко теряются документы. Доброго пути Вам, хорошие люди, очень рад, что спас вас от многих бед. Надеюсь, что все у вас сложится нормально.

—Спасибо Вам, добрый человек,  за сердечное отношение к нам!

 

***

В госпитале все казалось проще, но как только вышли  за его ворота, тяжесть решений навалилась на них.

—Петя, что делать будем? — спросил Носов

—Не знаю, надо крепко подумать.

—А что думать, рванем к семьям.

—К семьям конечно надо, но сможем ли мы туда доехать. Сцапает патруль, справка вряд ли спасёт, и тогда пиши, пропало. Еще и Дроздова подведем.  Может, пойдем в НКВД?

—Ты, как хочешь, а я домой! — запальчиво  выпалил Носов.

—Хорошо, идем домой, — согласился Изотов, но надо решить, как нам там появиться.

—Что ты имеешь ввиду?

—Если придем открыто, то кто-то донесет, и быстренько мы окажемся в НКВД.

—Что придем домой и спрячемся под юбки жен?

—Под юбки мы не полезем, а несколько дней побудем с семьями, а потом пойдем в НКВД.

—Тебя прямо тянет в НКВД.

—А как ты решишь проблему документов. А так если  накроют нас, то еще и срок добавят.

—Ты помнишь, что было после бомбежки тюрьмы? Уголовнички за нас позаботились, помнишь, как они жгли тюремный архив. Наши дела тоже сгорели. Даже если не сгорели, то во время боев до этих документов никому не было дела. Как бы то ни было, а мы теперь чисты перед законом.

—Хорошо, если так, — вяло возразил Изотов, — а как же нам приобрести  документы?

—Замучил ты меня документами, галдишь одно и то же! Давай решать проблемы по мере их поступления. Сейчас идем домой, а там будет видно.

 

***

Мартовское солнце с утра до полудня  катилось по ясному небу. Немногочисленное население поселка почти полным составом, усевшись на завалинки, грелись на солнышке, оживленно обсуждали радостную весть об освобождении Ростова - на - Дону. Первым признаком  побед Красной армии стало поспешное бегство старосты Ивана Осипова и его полицаев. Даже прошёл слух, что его в какой-то заварушке застрелили,  но никто ничего толком не знал.

Семьи Изотовых и Носовых тоже радовались весеннему теплу.  Старшие сыновья Изотовых, Володя и Толик, носились по зеленеющей травушке-муравушке, с удовольствием валились на неё, боролись. Старший Володя все время побеждал, а Толик ревел и грозился:

—Подожди, вот я вырасту….  

Младшие  мирно посапывали на материнских руках.

—Где наши мужики? Живы ли?  — печально сказала Ира.

—У нас есть надежда, а другие уже давно вдовы, а войне не видно конца — неуверенно сказала Катя, потом вдруг, будто вспомнив про что-то, — почти крикнула, — Наши  живы, я точно знаю.

—Конечно, вернутся.  Погнали немца, может Бог даст, насовсем.

Повинуясь народной поговорке: «Марток оставит без порток!», погода стала портиться, подул ветер, набежали тучи, пошел снег.

Женщины  направились в дом, а мальчишки противились, им хотелось бегать.

К вечеру объединенная семья собралась в доме, дети потянулись к теплой печи, Ирина стала готовить ужин, а Катерина, надела фуфайку,  набросила на голову платок, собралась уходить.

—Куда это ты, на  ночь глядя собралась?

—Пойду, протоплю свой дом.

—Так ты же его уже сегодня протапливала…, — недоверчиво сказала Ирина.

Катя остановилась у двери,  стала стягивать с головы платок, потом решительно сказала:

—Протоплю еще раз, сегодня Леша придет.

Ирина внимательно взглянула в лицо подруги.

—А ну подожди, ты, похоже, не в себе.

—Я не сошла с ума, ко мне во сне он приходил и сказал, что сегодня придет домой.

Ирина стала насильно ее раздевать, но Катя вырвалась и ушла.

Через полчаса  Катя вернулась, ее поведение было прежним,  она вздрагивала при каждом звуке, смотрела на дверь.  Еще через некоторое время стала собирать сына.

—Ты что делаешь?

—Мы пойдем домой, сегодня папа придет, правда, сынок?

—Никуда ты не пойдешь, — Ирина с опаской посмотрела на подругу, — в вашем доме еще холодно, простудишь ребенка.

С большим трудом ей удалось утихомирить Катерину.

Долгая мартовская ночь заставила погасить лампу, вскоре дети уснули, только было слышно, как всхлипывает Катя. Ира не стала ей мешать в грезах ее.

Осторожный стук в окно, подбросил Катерину с постели, она вскочила и сказала сама себе:

—Я же говорила, что придет, говорила….

Она, не спрашивая, открыла дверь, на пороге стоял Петр. Катя отступила на шаг и надрывно спросила:

—Леша где, где Леша?

—Домой пошел….

Из-за спины подруги выскочила Ира, повисла на Петре, а Катя в нижней рубашке метнулась к двери своего дома, где неприкаянно стоял в невеселых раздумьях Алексей Носов.

—Леша, я здесь, Леша я здесь! — с радостным криком она бросилась на шею мужа, — я знала, что ты придешь….

Володя и Толик, привыкшие жить без отца, встретили его сдержанно, держались в стороне.

Баба Феня молча плакала, сидя на кровати.

—Я даже гостинцы детям не смог принести, — посетовал Петр.

—Слава Богу, живой и здоровый, а остальное чепуха.

—Нет, Ира, не чепуха. Я беглый заключенный….

Рассказ об опасном и порой безнадежном пути Петра  все больше  толкал жену в уныние.

—Вы пойдете в НКВД?

—Все равно всю жизнь прятаться не будешь, кто-то прознает и донесет. Шила в мешке не утаишь. Не сидеть же мне у тебя на шее.

—Да, из зависти донесут, многие получили похоронки.

К обеду семьи собрались за столом, женщины поставили бутылку довоенной водки, что вызвало всеобщее оживление.

—Сразу видно, ждали мужей, — радостно усмехнулся Петр.

—Конечно ждали, два мешка зерна отдали за неё и договорились, выпьем только после вашего возвращения.

—А, если бы…, —Алексей не успел закончить фразу.

 Катя зажала ладошкой его рот и угрожающе сказала:

—Ни каких если! Понял?

Алексей согласно закивал головой и издал мычание.

Постепенно разговор скатился к будущему семей, оно довлело, тревожило, не давало покоя. Первой не выдержала Катя.

—Муженёчки наши родненькие, останьтесь с нами, не ходите в это проклятое НКВД, как мы без вас.

—Давайте вместе подумаем, как быть дальше, — поддержал жену Носов.

—Что можно придумать? — пожал плечами Петр, — нужны документы, без них у нас одна дорога.

—У нас есть справки из госпиталя, может в сельсовете помогут? — неуверенно произнес Алексей.

—Кому захочется из-за нас садиться в тюрьму. Все знают, что мы в тюрьме и вдруг оказались дома. Это безнадежный путь, — возразил Петр.

—То, что наши тюремные документы скорее всего пропали, мы должны использовать.

—Как использовать?

—Давайте уедем, — почти в один голос  закричали женщины.

—Куда? Правильно говорит Митрофан Кузьмич Осипов: «Бог создал бабу, а ума положил щепотку», —  печально пошутил Петр.

—Это они от отчаяния, — серьёзно защитил женщин Алексей.

—Отговорился Митрофан Кузьмич, не перенёс предательства брата, помер, — сообщила Ирина.

Помолчали, кто-то пожелал усопшему Царства небесного. Но не забыла Катя слов Петра, про баб и их ум.

—Хоть Бог не дал нам много ума, но у нас его больше, чем у вас мужиков.

—Ты что-то придумала? — спросил у жены Алексей.

—Придумала.

—Говори.

—Надо обратиться к директору завода Дронову, он поможет.

—Он здесь?

—Его здесь нет, но пришел приказ из района, чтобы готовили помещения для скота. Значит, они возвращаются из эвакуации.

—Хорошо, если так, но у него и так будет забот полный рот, к тому же и в районе после немцев нет порядка, кто там, у власти? — усомнился Петр, — но это единственный шанс.

Женщины радостно переглянулись,  их глаза светились радостью.

—Мужья пусть ненадолго, но останутся дома.

 

***

Мысли людей мало-помалу возвращались к жизни, к её продолжению. Весна все чаще напоминала о себе, подходило время сева.

 Кто-то должен взять ситуацию в свои руки, изменить ее таким образом, чтобы  начать полевые работы, иначе голод в следующую зиму будет неизбежен.

Все началось со спора двух стариков, потом к ним присоединились женщины, потом  еще и еще. Собралось все село. Всех волновал вопрос. Как жить дальше? Полевые работы на носу, а ничего нет и не предвидится.

Некоторые напоминали, что в скирдах есть зерно и его хватит на зиму, другие им резко возражали:

—В скирдах зерно государственное и  не надо его брать в расчет, так как в любой момент его заберут на нужды страны. Война не закончена, сколько она будет продолжаться, никто не знает.

—Надо  пока зерно не забрали, разнести его по дворам, тогда и голоду не будет.

—Узнают, выгребут все, даже то, что осталось от прошедшей зимы.

—Не посмеют.

—А если посмеют, тогда что, зубы на полку длительного хранения?

Особенно крикливые и ленивые люди стали кричать:

—Если такие умные, тогда впрягайтесь в плуга и вперед на пашню.

—Сами впряжемся и вас впряжем!

Обстановка накалялась, вот-вот начнется мордобой, и никто в пылу спора не заметил, как подъехал директор Дронов.

—Что за крик, а драки нет?

Толпа сразу смолкла, затем перебивая друг друга стали задавать вопросы:

—Иван Александрович, как жить дальше будем?

—Как сеять без тракторов?

—Война, когда закончится?

Дронов поднял руку, требуя тишины, толпа смолкла.

—Товарищи, Советская власть не для того нас сюда поставила, чтобы вы голодали. По моим сведениям, зерно сохранено, а это значит, что вспашем, посеем, вырастим хлеб, сами голодать не будем и фронту поможем.

—Что руками будем пахать и сеять?

—Завтра-послезавтра привезём те моторы и части тракторов, которые мы перед оккупацией спрятали, соберем трактора….

—Кто их собирать будет, мужиков-то нет?

—А вы что, дорогие женщины, не подсобите?

—Подсобить можем, но не сможем.

—Русская баба все может! Вы что не русские?

—Русские, русские….

—Раз так, дорогие бабоньки, то приходите завтра  поутру к конторе, и мы всё решим.

Вперед выступила молодая бабенка, с раскрасневшимся от споров лицом и лукавыми глазами.

—Не сможешь, Иван Александрович, все решить!

—Светочка, это почему?

—Так нам нужны мужики, а лучше...,— она не успела договорить, взрыв смеха прокатился по толпе.

 

 Но Света не сдалась, запела:

 

Я лошадь,

Я и бык,

Я и баба,

И мужик!

 

 

Людям надоела тяжкая  жизнь, грусть и беда, из них рвалась энергия, накопленная за долгие дни оккупации. Кто-то громко, озорно  крикнул:

—Гармошку давай, гармошку, истосковались….

Женские голоса требовали:

—Иван Александрович, привезите мужичка завалящего….

—Хорошего надо, а то не хватит на всех….

 

***

Утром к конторе пришли все село, даже ветхие бабуси, все ждали  директора.

Известный скандалист на селе дед Семен посмеивался:

—Зачем пришли? У директора нет ничего кроме своих рук и пары лошадей, на которых он приехал.

—А ты зачем пришёл?

—Как зачем? На вас дураков посмотреть.

Та самая задиристая бабенка,  что Светой звали, выдала коленце, запела:

 

Ах,  ты, старый, старый пень.

Просил у бабы цельный день,

Ничего  баба  не нашла,

К другому дедушке ушла!

 

Дед Семен набычился, обозвал её стервой и пошел прочь, а Света погладила ему дорожку:

 

Смотреть пришёл  на  дураков

Не жалел  поганых слов.

У(катись)й  умник поскорей,

Пока не дали  п*******

 

—Молодец, Светка, молодец, так ему так….

Директор вышел на крыльцо и невольно залюбовался Светой. 

—Хороший у меня будет помощник, секретарь.

Дед под крики толпы удалился, толпа смолкла, Дронов начал говорить:

—Товарищи,   среди вас наша повитуха.  Где она? — увидев ее, спросил:

—Бабушка Матрена, дорогая, я хочу спросить у Вас, сколько детишек народилось на свет за время оккупации?

Бабуля не ответила, пошла к Дронову, женщины расступились, стало тихо, все терпеливо ждали ее слов. 

Баба Матрена поднялась  на крыльцо и стала на одну ступеньку ниже, чем генерал.  Дронов спустился к ней и еще раз спросил:

—Сколько защитников нашей Родины  пришли нам на помощь?

—Двенадцать: восемь мальчиков и четыре девочки.

Бабушка говорила тихо, но все ее услышали. Директор хотел что-то сказать, но бабуся не позволила:

—Нет мне больше работы, нет. Некого больше ждать, без мужиков не бывает детей, войну проклятую надо кончать, — она повернулась  к Дронову и заплакала:

—Хороший ты человек, Иван Александрович, и ты должен услышать меня.

Дронов опять хотел что-то сказать, но она властным движением руки остановила его:

—Не перебивай. Не всегда так будет, прогонят немца, придут мужики, — она перевела дух и приказала, — строй больницу. Зовет меня мой дед,  и  к нему мне пора идти, истосковался один совсем….

Бабушка Матрена хотела спуститься, но Дронов ей не позволил и приказал принести  стул.

—Посидите здесь, рядом со мной, если я скажу не то, поправьте.

Усадив старуху, он обратился к женщинам:

—Товарищи,  прошу внимания, — Дронов, выдержав  паузу, продолжил, — товарищи, мои дорогие женщины, идет война, страшная война.  Мы, работники тыла, должны своим ударным трудом  помочь  нашей Красной армии одолеть врага. Хочу поблагодарить вас за то, что сохранили зерно. Не удержался я, проверил, все на месте. Рад за Вас, что нет среди нас Иуды, и потому я могу на вас положиться.

Вы можете спросить у меня:  «Чем ударять?» Отвечу. Я говорил вчера, что соберем трактора, начнем готовить помещения для скота, вернем его из эвакуации. Первоочередной задачей является сев. Товарищи, всем найдется работа, и этой работой мы поможем воинам нашим забить гвоздь в гроб фашизма.  Сегодня я назначу руководителей отделений, с ними сформируем бригады и наметим первоочередные дела, а завтра начнем трудиться.

 

***

Изотовы и Носовы сразу узнали о приезде Дронова, что позволило Катерине  прийти на первый рабочий день. Дронов вызвал ее в кабинет и сообщил:

—Носова Екатерина Евсеевна, вы назначаетесь управляющим третьим отделением.

—Иван Александрович, кем я там буду управлять? Нас там только двое, я и Ирина Изотова.

—Сначала скажу, что первой и пока единственной задачей для тебя — это достроить начатые до оккупации дома, придут люди к вам, и не будете там одиноки.

—Откуда людей возьмете? — удивилась Катя.

—Многие люди будут возвращаться из эвакуации, если мы им предложим дома, то, думаю, что они не откажутся.  Надо строить, Катя,  надо строить.

—Кем строить и чем строить.

—Как подсохнет, буду присылать тебе бригаду женщин, делайте саман*, пока будете его  сушить,  подвезем лес.  (Саман – хорошо перемешанная в воде глина с соломой. Эта масса формовалась  в  похожие на кирпичи блоки и высушивалась на солнце.  Саман применялся вместо кирпича, при строительстве домов и хозяйственных помещений). К осени дома должны быть готовы. Походи, прикинь, чего и сколько надо.

Я умею на тракторе работать, ухаживать за скотиной, а строить не умею.

—Не Боги горшки обжигают, ты женщина боевая, эту науку познаешь, и мы стоять не будем в стороне, поможем.

Катя ушла, но когда директор остался один, вернулась в его кабинет. Он удивленно взглянул на неё и раздраженно сказал:

—Отказываться пришла?

—Нет, Иван Александрович, нет….

—Тогда какой вопрос у тебя?

Носова  замялась, не решаясь открыться, а  Дронов  недоуменно спросил:

—Что-то случилось?

—Да, случилось, — она выдержала паузу и огорошила его, — Леша и Петя пришли….

Генерал снял очки, помолчал, переваривая информацию, и наконец, нашел, о чем спросить:

—Они сбежали…?

—И сбежали и не сбежали.

—Как это?

Катя передала рассказ мужей Дронову, который  по мере повествования всё больше погружался в раздумье.

—Когда пришли?

—Неделю назад, собираются идти в НКВД…, — она, будто испугавшись своих слов, поправилась, — они собирались идти туда три дня назад, но мы их удержали, мы ждали вас и надеемся на вас.

Дронов молчал.

—Вы молчите, а это значит, что они должны, — Катя заплакала, — должны вернуться в тюрьму.

Дронов продолжал молчать, а она, обливаясь слезами, пошла к двери.

—Носова, подожди, подожди чуток.

Она остановилась и медленно повернулась к нему.

—Скажи вашим мужьям, чтобы подождали недельку, пока я пойму что да как. Я обязательно с ними встречусь. Иди.

Катя подлетела к Дронову, поцеловала.

—Спасибо, Иван Александрович, спасибо!

—Иди, Катя, это еще не спасение и вполне возможно им придется вернуться в тюрьму. Я ничего не обещаю.

—Даже если так, то всё равно спасибо за то, что они еще немного побудут с нами, с нашими детьми.

—Пока сыро, заготавливать глину не спеши, к тому же вы, бабы, народ ушлый. Если я пришлю к тебе на отделение бригаду женщин, то они вмиг прознают, что ваши мужья дома. Будьте осторожны, пусть они носа из дома не высовывают.

—Спасибо, я поняла.

—Иди,  все делайте так, как я сказал.

Катя едва дошла до двери, как Дронов остановил ее.

—Носова, скажи, как сохранили зерно? Как могло случиться так, что никто не донес и даже не проговорился об этом? Так не могло быть.

— Пропал Никита Басов. Бабы народ языкастый, они сразу сумели донести Осипову, что если он сделает людям плохо, то кормить ему рыб в Маныче.  Он сразу сбавил гонор.

—Никита при немцах был здесь и пропал?

—Да, он был полицаем, и исчез бесследно.

Дронов  посмотрел на неё взглядом, который будто просвечивал ее насквозь, читал мысли.

—Спасибо, Катя, спасибо, иди.

 

Дома Катю ждали с нетерпением, но то, что она сообщила,  давало некоторую надежду, но ничего не решало. Каждый ожидал  много больше, но все оставалось в прежнем состоянии и отодвигалось на неопределенный срок.

Сообщение Кати о том, что она теперь начальник, большого воодушевления не вызвало, хотя Алексей попытался пошутить:

—Катя,  мы теперь будем тебя называть по имени и отчеству, Екатерина Евсеевна. Звучит!

Шутку никто не подержал, все видели, что её что-то мучает.

—Катя, что случилось? — уже серьёзно спросил Алексей.

—Ты и Петя не все знаете.

—Если не знаем, расскажи.

—Страшно, страшно рассказывать.

—Говори, наконец, не тяни, — прикрикнул на неё Алексей.

—Я убила Никиту Басова.

Воцарилась густая, тягучая тишина, никто не решался ее нарушить.

—Да убила, ножом убила, — она бросилась на кровать, упала ничком, ее душили рыдания.

Ирина тихонько подсела к ней:

—Катя, ты не виновата, перестань.

Носов, наконец, освободился от шока и попросил оставить их с Катериной одних. Изотовы ушли, а Петр по дороге распекал Ирину:

—Ты знала?

—Да, знала.

—Почему мне не рассказала или уже не доверяешь уголовнику?

—Причем здесь это?

—А что причем?

—Я подумала, что Катя побоится рассказать Алексею за  Никиту.

—Почему?

—Да потому что она в юности встречалась с ним, а Алексей много слышал сплетен.

—Алексей ладно, а мне почему не рассказала?

—Да, потому, что если ты случайно проговоришься, то Алексей многое может подумать.

—Что он может думать, если она убила его?

—Никита пришел пьяный, стал приставать к ней прямо при нас, при детях. Она сделала вид, что согласна и увела его из дома.

—И что?

—Они ушли, мирно беседуя, и можно подумать разное.

—Ты хочешь сказать, что она сначала…, — интонация Петра намекала на возможную близость.

—Я точно знаю, что ничего не было.

—Это она тебе рассказывала…? — теперь Петр намекал на возможный обман.

—И ты туда же, задаешь такие вопросы. Катя, уходя, взяла нож для самозащиты, я это сразу заметила.

 

—Рассказывай, всё рассказывай! — твердо произнес Алексей, — я долго терпел, смолоду терпел, теперь пришла пора открыть карты. Хватит играть в подкидного дурака.

Катя медленно поднялась с  кровати, села, вытерла платком лицо.

—Я ни с кем не была, в девках, ты это знаешь. Никого у меня не было после замужества, и в то, что бабы болтают, верить не надо.

—Тогда почему болтают?

—Я не виновата, что мужики липнут, как мухи на мед. Ответишь на шутку, а у них уже планы утащить меня в кусты.

—С Никитой, что было?

—Встречались мы, когда были пацанами, видно я ему сильно душу повредила. Может все бы сложилось по-серьёзному, но он стал пить и однажды на ночь остался у Вали, теперь она его жена.

Катя смотрела в одну точку, будто рассматривала свое прошлое. Она по-детски всхлипнула, с усилием глубоко  и протяжно вздохнула, будто набирала силы для дальнейшего рассказа.

Пришел из тюрьмы, записался в полицаи, ходил с винтовкой. Вечером пришел к нам в дом, сначала грозился, потом стал меня валять. Я сделала вид, что согласна и вывела его за дом, хотела разговорами его успокоить. Сначала он хвалился, что нашел, где спрятано зерно, и что его за это  наградят, а потом стал приставать, повалил на землю, начал  срывать одежду, тогда я ударила его ножом.

—Ты ударила его ножом, до или после?  

—Если бы после, то зачем мне его было бить? Хотя его следовало убить только за то, что хотел выдать немцам, где спрятано зерно.

—Как оказался у тебя нож?

—Не первый год на свете живу, знала, что мне предстояло. Когда уходила, взяла со стола.

—А ты не подумала, что узнают про убийство, что тебя расстреляют?

—Да, подумала, я его обо всем расспросила, он еще при Ирине сказал, что никто не знает, куда он пошел.

—Ты открылась после того, как побывала на центральной усадьбе. Что там случилось?

—Дронов спросил у меня:  «Как могло случиться, что никто не выдал, где спрятано зерно?»

—Я ответила, что после пропажи Басова, наши языкастые бабы  дали понять главному полицаю Осипову, что он будет кормить рыб в Маныче, если будет ретиво служить немцам.

—И что из этого? — не понял Алексей.

—Дронов так на меня посмотрел, будто обо всем догадался. Мне стало страшно.

—Это ты пригрозила Осипову?

—Да, он искал у нас Басова, махал пистолетом передо мной, всё добивался, где он. Что мне было делать? Сказала ему, что его подручный видимо кого-то допек, вот и пропал бесследно, что и он может стать кормом для рыб в Маныче.

—Как он повел себя после твоих слов?

—Быстро смотал манатки, даже найденное зерно не забрал.

—Ты понимаешь, что ты ходила по краю пропасти.

—Что бы ты сказал мне, если бы они пустили меня по рукам? Или мне надо было им подчиниться, а потом удавиться?

 

***

Шло время, а Дронов не давал о себе знать. Петр и Алексей слонялись по комнатам своих домов, вечерами семьи  собирались вместе. Бесконечные ожидания, попытки предугадать дальнейшее развитие событий еще больше усугубляло ситуацию. Петр  был готов явиться в НКВД, Носов, как мог, сдерживал его, женщины ему активно помогали.

В один из вечеров Изотов заявил, что ждет еще три дня, если Дронов не объявится, он идет в НКВД. Носов не успел возразить ему, как со двора послышались звуки подъезжающей линейки.

—Директор приехал! — догадалась Катя и бросилась к двери.

Через минуту вошел Дронов, поздоровался, а обитатели дома обступили его, решалась их судьба. Директор снял плащ, на котором виднелись капельки дождя, поискал глазами, куда его повесить. Ирина приняла плащ, и указала на табурет.

—Садитесь, Иван Александрович, может покушаете с дороги?

—Не откажусь.

Женщины накрыли стол на троих, а сами скромно уселись в стороне. Бутылку водки распечатал хозяин дома Петр. Выпили по стопке, молча закусили. После второй Дронов  обвел всех взглядом.

—Ждете, что скажу?

—Как не ждать, сидим будто на иголках.

—Документы выправить нельзя, никто не хочет сидеть в тюрьме.

—Тогда наша дорога известная, — невесело подытожил Петр.

—Есть один путь, который вам неизвестен.

—Иван Александрович, пожалуйста, говорите скорей, — не выдержала Катя.

—Сейчас всё узнаете. В Райкоме партии состоялось совещание, посвященное восстановлению народного хозяйства района. За прошедшую зиму  оккупации от многих помещений остались только стены, кое-где и стены порушены. Остро стоит вопрос с лесом. Нужен лес, как воздух. Откуда его взять? Решено формировать бригады и отправлять их в соседнюю область на лесозаготовки.  Но где взять мужиков? Все на фронте или уже дома по ранению. У вас на руках справки о том, что вы лечились в госпитале. Фронт уже отодвинулся, документов уже никто не проверяет. Вас снабдим командировочными удостоверениями, и в добрый путь. Согласны?

—А как же семьи? — озабочено спросил Петр, — у меня трое детей.

—Лучше не будет, если пойдешь в НКВД.

—Это так, но чем будет отличаться лагерь тюремный от лагеря трудового? Мы не сможем вернуться домой, там никто не даст документа об освобождении из тюрьмы. Мы как были зайцами, за которыми охотится НКВД, так ими и  останемся.

—Всё так, но если вы пойдете в НКВД, то вам добавят к вашему сроку еще по три года и  в итоге выйдет, что семьи будут жить без вас почти семь лет. С лесозаготовок вы сможете приезжать домой на побывку.

—Приедем, нас кто-то увидит; и  здравствуй лагерь на Колыме?

—Чтобы этого не случилось, я переведу ваших жен на четвертое отделение. Называют это место в народе «Жеребки»

—Что там нас ожидает? — не унимался Петр.

В царское время это было имение  Сергея Жеребкова, конезаводчика и владельца кирпичного завода. Там есть дома, а главное - оно далеко от центральной усадьбы и народ там новый.

—Сколько до него километров?

—Двадцать. Теперь вы знаете все, решайте.

—А  нас по дороге не повяжут? — спросил Носов.

—Полной гарантии дать не могу, думаю, что в заготовке леса заинтересован район. На него давит область. Поэтому будет сформирована объёдиненная бригада района. Вас будут сопровождать до места заготовок.

—Если будут формировать в районе, то станут известны фамилии и….

—Мы думали об этом, — прервал Изотова Дронов, — в этой бригаде будут едва ли не все такие, как вы, между нами говоря, все будет в порядке. Если не будет леса, за срыв плана придется отвечать районному начальству. Кому это захочется?  Вам сказал больше, чем мог. Решайте.

—Иван Александрович, дайте день подумать, — продолжал гнуть свою линию Изотов.

Было видно, что директор ожидал немедленного согласия. Он стал из-за стола.

—Спасибо  хозяйкам за угощение. А вам мужики один день на раздумья и ни часу больше. Если вы откажитесь, то мне надо будет искать других, а это непросто. Я надеюсь на взаимопомощь.

Директор уехал, все еще некоторое время молчали. Наконец Изотов подал голос:

—Как в сказке про витязя. Пойдешь направо - жизнь потеряешь, пойдешь налево - коня потеряешь….  Витязь мог вернуться, а нам вернуться  нельзя.

—Что делать будем? — не выдержал Алексей.

—Дронов сказал, что на район давит область. Так?

—Да, так.

—Если это так, то район давит на Дронова, тогда не только начальство района боится потерять работу, Дронов тоже. Ему надо кровь из носа найти людей.

—Это так….

—Подожди, — прервал друга Изотов, — я закончу.

—Хорошо, говори.

—Дронову надо найти людей, поэтому он говорит не все. Он молчит о том, как мы будем ездить к семьям. Нас никто сопровождать не будет. В поезде проверят документы и аля улю. И это еще не все. Он хочет отправить семьи на «Жеребки», мол, вас там никто не знает. Это долго продолжаться не может, узнают.

—Петь, что ты хочешь этим сказать? — спросила Ирина.

—А то хочу сказать, что он спасает себя, а что будет с нами, это для него второй вопрос.

—Иван Александрович всегда заботился о людях. Помогал нам, когда вас не было, —  вступила в разговор Катя.

—Этого у него никто не отнимает, но в данном случае он нас подставляет.

—Почему подставляет? — спросил Алексей, — он нам помогает. Пока будем на лесозаготовках, срок заключения закончится, а может и войне придет конец.  Тогда никто не спросит, откуда кто пришел….

—Алексей, ты умный человек, а несешь чепуху, — раздраженно прервал он друга, — до конца войны и до конца срока ой, как далеко. Наше с тобой заключение протянется на десять лет.

—Почему?

—Да потому, что до окончания нашего срока  заключения ещё три года, мы их проведем в трудовом лагере, который мало чем будет отличаться от тюремного. Паспортов нам никто не даст. Попадемся, и нам опять влепят еще семь лет, пять имеем два-три за побег.

—Петя, тебе в НКВД медом намазано, так и тянешь туда, — отмахнулся Алексей.

—Если сами придем, то не станут добавлять  за побег, отсидим свое и вернемся, а по-другому можем отсидеть почти в два раза больше. Есть разница?

—Ты забыл, что наших тюремных документов нет. Вот будут ржать нкаведешники.

—Если документов нет, то отпустят, — не сдавался Петр.

—Ты веришь, что отпустят? Держи карман шире. Мы никто, им проще нас тихонечко расстрелять, чем иметь проблемы, — запальчиво  почти кричал Алексей, —  сколько раз мы с тобой ходили под расстрелом? Еще раз захотелось? Или повесят на нас чужое дело, и здравствуй, Колыма.

Петр понял, что такой вариант он не предусмотрел, но не прекратил искать выход.

—Это ты верно сказал, но если нас арестуют и у них не окажется наших документов, что будет по-другому? Будет тоже самое! Поэтому надо использовать момент.

—Какой момент? — не понял Алексей.

—Надо согласиться ехать на лесозаготовки, но только после того, как нам дадут паспорта.  Район заинтересован в получении леса, Дронов тоже.

—А если не согласится?  — подали голоса жены.

—Тогда и решать будем.

 

Дронов приехал к вечеру, он видел, с какой настороженностью его встречают. В дом заходить не стал. Отвел Изотова и Носова  сторону.

—Что решили, добры молодцы?

—Иван Александрович, нам нужны паспорта, без них мы не поедем, — решительно сказал Изотов.

—Вы все просчитали? А не боитесь, что вас арестуют раньше, чем вы доедете до НКВД?

—Все просчитали….

—Тогда зачем этот сыр – бор с паспортами.

—А нам все едино, что арестуют дома или по дороге домой, а арестуют обязательно, — начал злиться Изотов, — вам надо отправить нас, дальше все будет, как Бог даст.

—А вы не предусмотрели, что ваши семьи после вашего ареста могут выселить.

—И для вас мы враги народа?

Дронов помолчал, он понял, что перегнул палку.

— Не думаю, что до этого дойдет, но исключить такого нельзя. Я приеду через несколько дней, ждите, — Дронов развернулся, и через минуту его линейка скрылась в уже опустившейся темноте.

К мужьям подбежали жены.

—До чего договорились?

—Ни до чего. Как он поступит, мы не знаем, может,  пришлет милицию….

 

***

Через день, Дронов попросился на прием к первому секретарю райкома партии. Входя к нему, перекрестился.

—Здравствуйте, Николай Иванович.

—Здравствуй, Иван Александрович, с чем хорошим пришел?

—Хорошего нынче мало случается, все больше такого, что надо заботу проявлять.

—На  то мы и поставлены, чтобы заботу проявлять, говори о ком заботиться надо? — поддержал секретарь директора конезавода.

Дронов подробно рассказал, о мытарствах Изотова и Носова.

—Хитер ты, Иван Александрович, хитер! Сначала про заботу, и мне теперь некуда отступать. После моих слов, я  тоже должен заботиться.

—Назвался груздем — полезай в кузов, — пошутил Дронов.

—А если серьезно, то сложную задачку ты мне задал. Говоришь, что хотят идти в НКВД?

—Да, я пришел, чтобы их там не замордовали.

—Думаешь, если я буду знать, то их как-то защитит?

—Думаю, да.

—Мы с тобой знаем друг друга давно, и потому будем говорить откровенно.

—Согласен, —  закивал Дронов.

—Ты не первый ко мне с такой бедой пришел. Надо посылать лес заготавливать, а мужиков нет.  Если послать женщин,  то толку мало. Замужних и с оравой детей не пошлешь, одинокие устроят там…, — секретарь не договорил и махнул рукой,  — в общем одни проблемы.

—Проблемы,  проблемами, но если не выполним приказ, то по законам военного времени, сам понимаешь, что будет. Я же человек военный и возглавляю военный конный завод.

—Ты думаешь, меня по головке поладят? — усмехнулся секретарь.

—Надо что-то решать.

Секретарь помолчал, прикидывая варианты, потом решительно махнул рукой.

—Я так думаю, что надо выдать им паспорта, но, чтобы меньше кто об этом знал, нигде их фиксировать не будем. Если и вскроется такое наше деяние, то скажем, что другого выхода нет, приказ-то надо выполнять. К тому же знаем мы этих людей. Ну, отделаемся выговорами, в крайнем случае, погонят с работы, но это лучше, чем отвечать на вопросы…. Ты ручаешься, что они рассказали тебе правду?

—У них есть справки  том, что они проходили лечение в военном госпитале от истощения. К тому же я их хорошо знаю. Трактористы-труженики, награждены медалями.  Если бы врали, то не упомянули про майора НКВД Емельянова. Он, случайно, не в районе?

—Это хорошо, что трактористы, по заявке мы обязаны послать два тракториста.  Емельянов на фронте.

—Это облегчает нам задачу, — обрадовался Дронов.

—Значит так и сделаем, ты получишь бланки паспортов, заполнишь, поставишь печати, тебе не впервой*. (В то время паспорта выдавали руководители хозяйств) Отдашь только после письменного согласия работать на лесоповале. И еще, никому ничего не рассказывай.

—Бог с Вами, Николай Иванович, нечто я враг себе.

—Не ко всем я так отношусь, только надежным товарищам. Поэтому к тебе будут приставать с вопросами, думай, что отвечать.

—Понял, Николай Иванович. Спасибо!

 

***

Дронов вызвал в кабинет Екатерину Носову. Она вошла к нему с замиранием сердца, сегодня, сейчас должно все решиться.

—Здравствуйте, Иван Александрович.  Вызывали? — она пыталась говорить спокойно, но голос ее немного дрожал.

—Вызывал. Присаживайся.

Носова села на краешек стула и насторожено ожидала, что скажет директор. А он посмотрел на дверь, убедился, что  она плотно прикрыта, затем спросил:

—Ваши мужья согласны ехать на лесозаготовки, если я выдам паспорта?

—Думаю, что да, они по этому поводу не меняли своего решения.

Дронов вытащил из ящика стола два незаполненных паспорта и пригласил Катю подойти.

—Хорошо, что согласны. Я сейчас дам тебе паспорта, ты пойдешь с ними домой. Если они по-прежнему готовы ехать на заготовку леса, то пусть распишутся, — Дронов раскрыл один паспорт и указал где надо расписаться.

—Поняла?

—Поняла.

—Независимо от того, распишутся они или нет, принесешь паспорта ко мне.  И еще, чуть не забыл, скажи, что вам придется переехать на «Жеребки».  Дронов подал листок Катерине.

—Это форма заявления. Пусть напишут такие же заявления, поставят только свои имена и фамилии.  Ясно?

Известие о переезде  больно ударило ее, но она твердо ответила:

—Ясно.

—Если всё ясно, рот на замок, ноги в руки и бегом к мужу. Паспорта, заявления и этот листок надо принести сегодня, иди, я жду.

Носова добежала до двери, но её остановил Дронов.

—У вас в доме есть чернильница и ручка?

—Нет, — опешила Катя.

Дронов взял чернильницу и ручку, завернул в газету.

—Возьми,  да не переверни, запачкаешь всё, иди.

 

Катя, запыхавшись вошла в дом, мужа в нем не оказалось, тогда она почти бегом пошла к Изотовым. Её встретила в коридоре Ирина нетерпеливым вопросом:

—Какие новости?

—Принесла паспорта.

—Новость так новость, не поймешь, печалиться или радоваться. Заходи.

—Мальчики, я принесла паспорта.

Носов и Изотов приглянулись и в один голос сказали:

—Не может быть.

—Может, мальчики, может! Возьмите.

Они открыли,  и разочарованию их не было предела.

—Так они же пустые!

—Да, они пустые, их заполнят только после того, как вы согласитесь ехать на лесозаготовки.

—Согласны и что?

—Вы должны расписаться,— Катя взяла паспорт и указала место, где надо поставить подпись.

—Расписаться согласны, но чем?

—Подождите расписываться, я не все сказала.

—Что еще?

—Я, Ира и дети, должны переехать на  «Жеребки». Ира ты согласна?

—Если наши мужья поедут, то поеду и я. На «Жеребках» тоже люди живут.

Носов взглянул на Катю.

—А ты согласна?

—А куда я денусь? Расписывайтесь.

—Расписываться, но чем?

—Я же не такая, как вы, хоть ума щепотка, а знаю, что делаю.

 Она с победным видом  вытащила из кармана сверток и осторожно, чтобы не разлить чернила, развернула.

—Катенька, умница наша, спасибо тебе.

—Знаю, что умница, да только опять нам куковать одним.

Росписи красовались на паспортах, оставался сделать один шаг,  чтобы оставить позади кошмарный отрезок жизни.  Что ждало из впереди?

 

***

Семьи Носовых и Изотовых переехали на отделение номер четыре, Маныческого военного конного завода.  В прошлом этот хутор принадлежал конезаводчику Жеребкову. Прошла революция и еще около тридцати лет, но за хутором прочно укрепилось название «Жеребки». О владельце хутора и кирпичного завода  Жеребкове  напоминали найденные во многом числе кирпичи с выдавленными двумя буквами С.Ж., что означало: «Сергей Жеребков».

Не забыта и слава его жеребца по кличке «Бордо». Его потомок, выбракованный из-за пупочной грыжи конь, по прозвищу «Пупко», долго радовал жителей отделения победами во многих скачках.

На хуторе было всего пять  строений. Один  дом на четыре квартиры, построенный перед войной.  Второе длинное помещение, служившее когда-то конюшней, перестроили под жильё, где было шестнадцать  небольших комнат. За большое количество поселенных семей этот дом называли «Вокзал». Еще одно помещение для лошадей переделали под конторку отделения и клуб, где проводились собрания.   В  маленьком домике жил управляющий отделения, а в другом, стоящем в центре хутора, находились  начальная школа и магазин.  По приказу Дронова семьи Изотова и Носова поселили в четырех - квартирный дом.  Квартира считалась двухкомнатной, так как имела  комнату средних размеров  и кухню.

Петр Изотов и Алексей Носов приезжали  домой примерно раз в три месяца. Подарки детям и женам  давали повод для радости и надежд на лучшее будущее.

Надеждам было суждено оправдаться, закончилась война.  Срок заключения, к которому суд приговорил Носова и Изотова, истек   Они  вернулись домой и по приказу  директора Дронова стали рабочими  конного завода.

Дети подросли, старшие Володя и Толя уже не требовали к себе большого  внимания, а меньшие находились на попечении  матери Петра Изотова, бабы Фени. Изотов, Носов и их жены вышли на работу. Строили конюшни, базы для волов  и вернувшегося  из эвакуации поголовья овец.  В балке у хутора  построили плотину. Через год, к радости детей, образовался большой пруд. Через год-другой рыба стала хорошим подспорьем в обеспечении семей едой. Наконец  дали трактора, сеялки  и плуги. Изотов и Носов стали трактористами.  Опять заколосились хлеба на полях.

В 1947 году в летнюю жару июля у Изотовых родился сын Саша, которого все называли Шуркой. Почти одновременно у Носовых родилась дочь Маша.

Но жизнь торопится, бежит по тропе времени, оставляя позади хорошее и плохое.

Люди давно заметили, что жизнь полосатая,  причем черная полоса почти всегда бывает шире белой.  Тысяча девятьсот сорок восьмой год стал последним в жизни  директора конезаовда  Дронова Ивана Александровича. Через месяц после его смерти, на отделении появились люди с малиновыми верхами фуражек. Изотова и Носова арестовали прямо в поле. Не дав попрощаться с родными,  их увезли в Сальск. Петр Изотов смог передать старшему сыну то, что он теперь старший в семье и на его плечи ложатся многие заботы. В  их семьях воцарилось уныние. На руках Ирины Изотовой четыре сына, старшему двенадцать лет, младшему год. У Кати Носовой мальчик и крохотная дочь….

Вскоре на четвертом отделении стало известно, что враги народа Изотов и Носов передали трактора немцам,  за что их осудил суд на пять лет тюрьмы, но  они бежали, несколько лет скрывались. Теперь они изобличены, суд добавил им за побег еще по два года и отправил в места заключения.

 Жители хутора, ранее не знавшие ничего о прошлом Изотова и Носова, стали плохо относиться не только к Ирине и Кате, но и к детям. Володю и Толика другие дети не хотели принимать в совместные игры.

По налогам надо было сдать четырнадцать килограммов сливочного масла.  Где их взять, когда на руках четверо детей? Мало того, сборщики налогов обвешивали, обсчитывали. Нависла реальная опасность голода. На помощь пришли пацаны, они научились ловить рыбу.

 

Утром заболел Саша, Ирина выйти на работу не могла. Чтобы не попасть под суд, она побежала к управляющему.

—Захар Иванович, у меня сын заболел, я не смогу выйти на работу. Я потом отработаю.

—У тебя есть старуха, она лучше тебя знает, что делать с детьми. Иди, работай!

—Маме шестьдесят девять лет, она не сможет справиться с больным ребенком.

—Иди,  работай, или я тебя за двадцать четыре часа вывезу за пределы отделения и выброшу в степи.

—Как вы можете такое говорить, у нас же дети?

—Дети у ней! Ты забыла, что они дети врага народа? Мы воевали, а твой муж трактор отдал немцам. Иди, работай!

—Это кто здесь Родину защищал?

В конторку вошел  человек в форме с погонами старшины.

—А вам какое дело? — угрожающе поднялся с места управляющий.

—У меня есть желание отпустить тебе, гнида, шалобан. (Шалобан – это щелчок средним пальцем руки по голове).

—Да  как ты смеешь здесь командовать?

Управляющий не успел встать навстречу противнику, как получил толчек в грудь и плюхнулся на стул. Старшина сел на стол и сказал:

—А ну расскажи, где воевал, какие получил награды?

Управляющий молчал.

—Молчишь, значит, отсиделся в тылу.  Если воевал, не стесняйся, говори, я слушаю.

Увидев в проеме открытой двери мужчин и женщин, управляющий попытался перейти в контрнаступление.

—Я буду жаловаться.

—Ага, заговорил.  Жалуйся на героя Советского союза Гурова Степана Алексеевича, на солдата, которого спасли Изотов и Носов. Не ты со мной, гнида тыловая, лежал на льду под градом мин, не ты меня тащил на себе к госпиталю, а они тащили, хотя знали, что рискуют жизнью.

—Их посадили за то, что они предали трактора немцам, — управляющий пытался придать своему голосу убедительность, но сорвался на фальцет.

—Они ничего не передавали немцам. Их окружили танки, что им оставалось делать, если не было оружия. Представляю, каким бы там был героем.

 Гуров подошёл к управляющему и, как обещал, дал ему шалобан.

—Теперь помни, что если будешь обижать жен моих спасителей, то я тебя грохну,  на войне я этому научился.

Гуров пошёл к выходу и увидел удивленные лица мужчин и женщин, стоящих  у двери конторы.

—О, мы здесь не одни. Будете защищать эту гниду?

—Н-нет, мы пришли по другому вопросу.

—Слышали все, что я сказал или повторить?

—Слышали….

—Раз слышали, усвойте сами и передайте другим, что я не позволю издеваться над женами моих друзей, которые спасли мне жизнь.

—Многое изменилось с того времени в жизни Носовых и Изотовых, их приняли в трудовую семью и никто уже не попрекал обидными словами «враг народа».

 

***

Железнодорожный состав  из нескольких вагонов не задерживают на станциях, ему спешат дать зеленый свет, стараются скорее отправить. По прибытию на любую станцию по  его бокам выстраиваются автоматчики. Люди сторонятся, и поспешно покидают перрон.  Этап.  В каждом вагоне находится около полусотни заключенных, окна зарешечены.   Изотов и Носов находятся в одном из вагонов,  разномастная публика, от убийц до политических, коротает время.  Верхние полки  заняты уголовниками, они играют в карты, иногда возникают потасовки,  но чей-то властный окрик всегда их останавливает. Под лавками нашли приют заключенные, которые  осуждены за мелкие преступления или политические. Изотов лежал под лавкой, когда на верхнем ярусе между двумя молодыми парнями  завязалась шутливая схватка. В какой-то момент у одного из них выпала заточка, похожая на шило.

Изотов взял ее и постучал ею по лавке, но парни, не обращая внимания на стук, продолжали дурачиться. Тогда Изотов выбрался из-под лавки, а тронул рукой одного из них.

—Чего тебе надо, баклан?* (Баклан — заключенный, попавший на зону впервые)

Изотов молча показал заточку, парень огляделся и быстро схватил ее.

—Какое у тебя погоняло? — уже дружелюбнее спросил уголовник.

—У меня нет погоняла, есть только имя.

—Как зовут? — улыбнулся парень.

—Петр Изотов.

—Будет плохо — найди  Дрему.

—Как его найду?

—Сразу видно, первая ходка, спросишь у любого из братвы. Понял?

 —Да, понял.

 

Наконец долгий путь до Магадана пришел к концу. Колонна заключенных остановилась у ворот  зоны. Площадь в несколько гектар окружена колючей проволокой, по периметру её вышки с  солдатами, вооруженными  прожекторами и пулеметами. Из ворот зоны вышли офицеры, приняли документы от сопровождающих,  но вскоре они отошли в сторону и сначала стали оживленно разговаривать, затем спорить,  но не найдя общего решения, ушли.

Несмотря на лето, солнце скрыто низкими облаками, к вечеру становилось холоднее. Разрешили сесть. Когда почти стемнело, открылись ворота и заключенные вошли внутрь зоны. Офицер выкрикивал фамилии, услышав фамилию,  зек выходил из строя, назвал статью, по которой был осужден. Изотову и Носову бросилось в глаза то, что вызывались только уголовники.  Вскоре их увели.   Оставшуюся часть заключенных  разделили на две группы, одну из которых тоже увели.  Изотов и Носов оказались в последней группе, ждали  своей участи. Время тянулось медленно, неопределенность положения давило на людей. Некоторые заключенные предположили, что это не к добру.  Всё же, через продолжительное время, группу, в которой находились Изотов и Носов, ввели в барак, приказали устраиваться.

Через некоторое время в бараке появился Дрема, он нашел Изотова и шепнул:

—Уходим, здесь будет шухер.

—Я не один, со мной друг, мы многое с ним прошли.

—Нет, ты уходишь один.

—Мы многое прошли, мы не можем потерять друг друга, разве у вашей братвы так делают?

—Ладно, уходим втроем!

Дрема отвел Изотова и Носова в дальний барак и угрожающе сказал:

—Вы ничего не знаете, ничего не видели.

—Так мы ничего не видели и не знаем, — осмелел Изотов.

—Ели вы что-то узнаете или увидите, тем более станете говорить, то отсюда вам дороги не будет.

Он подозвал к себе чахлого мужичка в робе.

—Выдели им нары.

Ночь едва началась, как послышались пулеметные очереди, через минут двадцать все стихло. Разные мысли посещали головы друзей, но им предписывалось вести себя тихо.

Прошел час, но заключенные не спали, тихо переговаривались. Из обрывов фраз можно было понять отдельные слова: «верняк»,  « вертухаи»,  «расстреляли»,  «волки поганые». Дверь  приоткрылась, кто-то вполз в барак.  Его подняли, уложили на крайние нары, он что-то говорил, а потом  затих.  «Откинулся» — передавалось из уст в уста. Тело умершего зека  спешно вынесли, от зека к зеку передавалась  команда:

—Никто в барак не входил, и никто ничего не слышал, все спали. По нарам.

Дверь опять открылась, вошли солдаты, с автоматами и приказали строиться у барака.

Офицер ходил перед строем и кричал.

—В ваш барак кто-то входил? Спали мы, начальник, — в разнобой ответили заключенные.

—Будете стоять до тех пор,  пока не выдадите сбежавшего заключенного. Видели, что он вполз в ваш барак, поэтому…, — офицер договорить не смог, к нему подбежал солдат и что-то сказал.

—Ваше счастье, что нашелся беглец.  Бегом  в  барак!

Барак шептался.  Изотов спросил у зека, которому Дрема их поручил:

—Что это с ними? Что-то случилось?

—Если бы случилось, то лежать бы нам с простреленным головами в яру.

—Почему?

—Пересчитали бы, нашли вас. Остальное вам лучше не знать.

Весь следующий день из барака не выпускали и не кормили. Зеки собирались группами, что-то обсуждали.  Ночью Изотова и Носов зеки отвели в другой барак. Вскоре они узнали, что попали к заключенным, с которыми они ехали в поезде.  Следующий день прошел в суете.  Всех пропустили через санпропускник, выдали робу, присваивали номера.  К вечеру построили у барака, офицер  смотрел в бумагу и вызывал:

—Каменщики, выйти из строя.

—Столяры, специалисты по дереву, выйти из строя.

Стоящий рядом зек спросил у Изотова:

—Ты кем был на свободе?

—Тракторист.

—Как позовут токарей, выйдешь из строя.

—Я не умею работать на станке.

— Научу.

—Зачем тебе это?

Помощника лучше выбрать самому, а то  дадут недотёпу, мучайся потом с ним. Понял?

—Да понял, но нас двое.

—А он кто?

—Тоже тракторист, толковый парень.

—Хорошо, пусть тоже выходит из  строя.

—Токаря, станочники, слесаря по железу, выйти из строя.

Изотов, Носов и еще несколько человек вышли из строя.

 

***

Зек, обещавший научить Изотова и Носова работать на станках, не обманул,   уже через месяц они самостоятельно точили детали.

Ко всему человек приспосабливается, ко многим ситуациям привыкает, даже к чувству постоянной опасности, которая грозила обитателям зоны в любое время.

 Тревожная молва заполняла бараки, сеяла страх в души арестантов. По баракам ходили люди, которые подбивали к бунту. Они утверждали, что в день прибытия заключенных  в колонию, братву  расстреляли только за то, что кто-то напутал в документах, и в результате на зону прибыло больше людей, чем можно было принять.  Вертухаи* решили вопрос просто, убить лишних….  (Вертухаи – охрана лагеря). Но люди, которые звали к бунту, умолчали о том, что начальство колонии подговорило уголовников вырезать бакланов.   После начала резни дали ей развиться, затем ударили пулеметы. Все произошло в полном соответствии с инструкцией, которая гласила: «Открывать огонь, если ситуация вышла из-под контроля…».

Кто-то верил, кто-то нет, а Изотов и Носов знали, что это было именно так, но решили об этом молчать, так как такая информация таила гибель. Они не раз мысленно благодарили Дрему за спасение и желали ему Царство небесное.

,

 

 

Пять лет спустя.

 

Пережиты голодные и холодные послевоенные годы, но трудностей не стало  меньше.  Дети подросли. Денег по-прежнему не хватало. Володя Изотов не смог больше учиться в школе, чтобы помочь семье, не дожидаясь совершеннолетия, он стал трактористом,  Анатолий продолжал учиться, но было опасения, что он не закончит семилетку, ему тоже придется идти работать.

Воспитательница интерната, где он жил, жаловалась Ирине:

—Мальчик способный, схватывает все на лету, но учиться не хочет, говорит: «Работать пойду». Прогуливает уроки, а  утром поднять его вовремя это  проблема.  Я ему говорю:  «Толя, вставай, уже семь часов», а он мне отвечает: «Брешут твои часы». Я принесла другие и показываю их:  «Толя, смотри тут семь и тут семь», а он отвечает, что я их специально подвела.

Юрий пристрастился к рыбной ловле. Он оказался удачливым рыбаком. Вил из ниток лески, смазывал смолой, а потом изготавливал закидушки,  (донки) переметы. Почему-то ему всегда ловились огромные сазаны.

Шурка учился в начальной школе.   В свободное от уроков время  помогал брату в изготовлении удочек и закидушек, но попадал на рыбалку редко. Он был на много  младше своих братьев и потому они постоянно избавлялись от его присутствия.

Для Шурки  и его старших друзей  лето — золотое время.  Отцы и матери с утра до позднего вечера на работе.  Они росли, как бурьян у дороги, или скорее бурьян у пруда. Ловили рыбу, раков, здесь же на берегу готовили их у костра. Учились плавать и преуспели в этом. Каждый из них мог бы соревноваться с лягушками.  У пруда собирались все, купались, загорали, чаще всего играли в «Латку».  Мальчишки подныривали к девичьим прелестям, чтобы прикоснуться к особо охраняемым ими местам. Возмущению не было предела, но девочки  не уходили, хотя наверняка знали, что все повторится еще не один раз.

Кто осудит, если мечта голодного мальчишки — обнести  сад? Поход на конезаводскй яблочный сад оказался неудачным.  Попались! Сторож, нестарый мужик, направил  на пацанов ружье  и вел, как военнопленных довольно долго, но потом, видимо, насытившись властью, отпустил. О пролитых слезах узнали  старшие братья и отцы.  Федя, так звали конвоира, пролил слез больше…. Как не смотри  на  него, в фас или в профиль,  он все равно,  синей.

Особой целью для пацанов был виноград, который сторожил старенький дед, но уж очень бдительный. Не успеют мальчишки пробраться в виноградник, а его длинная палка уже рядом. Бежали, теряли парусиновые чувяки (так называлась обувь, изготовленная местным умельцем), а потом долго выковыривали занозы от  «каунчиков» (растущая в большом количестве  колючка, которую, как не бросай, она ляжет  жалом вверх).  Пришлось искать другие пути. Нашли! Есть  растение — «перекати поле», которое с помощью ветра кочует по степи. Это большой колючий шар размером около метра в диаметре.  Отыскали такие шары и, прячась за ними, покатили к винограднику.  Хитрость опять не удалась. Катить-то катили, а  ветер дул другую сторону, дед очень удивился…. 

 Но мальчишки   не были бы мальчишками, если  бы деда не победили, стали делиться на две группы и демонстративно делать набеги, дедушка  быстро устал гоняться за ними, и более того, ушел с такой беспокойной работы.

 Еще один хитро сделанный сторож был славен  тем, что  выбирал самые лучшие яблоки, затем прятал их в копну сена, с последующей  доставкой домой. Одноглазый бинокль (половина бинокля) помог разработать план, по которому одна ватага  шумит в саду, другая чистит копну от яблочек.

 Не все сторожа ходили  во врагах, с ними не «воевали».  Принесут дедушке воды из колодца и долго слушают рассказы о прошлой жизни,  о войне. Странно было узнать, что Первоконную армию создал не Буденный, а Думенко.  Не верили, что красный маршал был заместителем Думенко, предал его и славу присвоил.

 Когда уходили, сторож давал яблок и говорил:

 —Приходьте, хлопци,  та воруйте яблочки,  а то пропадут под деревьями, то хоть вам польза будет….  Тильке  ветки не ломайте, и як я буду пидходыть, убегайте. Та не забудьте  водицу мне приносить.

Бахча! В общем, не очень приятное место, если учесть, что хотелось быть на пруду, но надо  в жару полоть рядки растущих растений. Но есть в этом и вторая приятная  сторона — это сбор урожая. Представьте, что каждый волен выбрать  любой арбуз или дыню и тут же, на бахче, съесть его или выбросить, если он окажется несладким.  Жизнь - полосатая штука.  Арбузы есть хорошо, но  собирать и носить  с переполненным животом, сами понимаете, не сахар.  А еще огромную кучу арбузов надо разделить и перетащить домой…. А пруд-то ждет…. И сазаны там ловятся огромные….

Пруд и прибрежные камыши и вербы заменяли подрастающей молодежи клуб. Именно там, у воды, в тишине под вербами или при ласковом шуме камыша, рождалось первое и волнительное чувство любви и влечения.

Все поколения мальчишек четвертого отделения под названием «Жеребки» прошли через такие или подобные истории. Гармонь была душой юного бытия….

Тогда их не называли безотцовщиной, не имели права….

 

В мартовский  день зима решила вернуться.  В почти безветренную погоду шел снег, хлопья которого тихо и мягко ложились на чуть подмороженную землю. Хотелось, не отрываясь, смотреть в окно и чувствовать тишину и умиротворение природы. В такие минуты, казалось,  что  покой окутал всю землю, что за снегом придет время надежд и свершения мечтаний. Ирина Изотова и Катя Носова сидели у окна и читали друг другу письма от мужей. Петр сообщал, что их расконвоировали,  что  теперь они сами ходят на работу, работают и живут как на воле, но их по-прежнему окружает колючая проволока. Но главное то, что теперь им за работу будут платить и, что у него появиться возможность помогать семье.

Носов писал о том же и делился планами о том, что  хочет  после освобождения,  остаться в Сибири и работать на стройке завода и просит  Катю с детьми перебраться к нему.

Обсудить перспективы Катиного переезда они не успели, вошла соседка, глаза в слезах, она заголосила:

—Ой, горе нам, горе! Умер товарищ Сталин!

—Как же мы теперь без него?— слезно подхватили рыдания соседки Ирина и Катя….

Все люди скорбели о вожде, но как только Маленков отменил для народа налоги, славить стали нового вождя, но его быстро сместили.

Жизнь стала легче, крестьяне вздохнули свободнее. Петр  Изотов прислал семье три тысячи рублей и посылку.  Старшим братьям достались наручные часы, а Шурка  не на шутку обиделся. Ему отец прислал тоже часы, но игрушечные. Он внимательно смотрел на стрелки, но они оставались на месте. Тогда возмущенный малец снял их и отдал матери, со словами:

—Мама забери их, они не живые.

Мать приложила его руку к листу бумаги и обвела его ладонь карандашом и сказала:

—Мы отошлем папе рисунок твоей ладони, а папа пришлёт тебе живые часы.

Вредным был малыш Шурка. Когда отец прислал ему большие живые, но карманные часы, он отказался их носить.

Прислать третьи часы отец не успел, после амнистии приехал сам.

Шурка узнав, что приехал отец, убежал на пруд….

Круг ада замкнулся.

 

Жизнь налаживалась, Екатерина Носова с детьми уехала к мужу в Сибирь, Пётр Изотов стал работать токарем, а в свободные минуты он читал жене и Шурке книги  из привезенной им небольшой  библиотеки.

«Белая береза», «Тихий дон», «Поднятая целина» поднимали тяжелую завесу, за которой открывался мир во всём его многообразии….

 

Х. Камышев ноябрь 2015 год.