На улице было темно. Свет вспыхивал на падающих каплях дождя. Слон подумал, что, наверное, если остановить их падение, то можно будет рассмотреть на каждой капле уродливо выпуклое отражение яркого окна кофейника и спящего Шу за толстым стеклом.
Гроза кончилась, это уже был спокойный, уверенный дождь, без порывов и грохота. Несмотря на ночь, было тепло. Глаза смотрели в темноту, в этот противно дрожащий люминисцентный свет возвращаться не хотелось, и Слон побрел по улице. Брести по улице было хорошо, только немного странно. В такие моменты ему обычно хотелось заблудиться, не по-настоящему, конечно. Находясь в где-то там, в прошлом, в своем большом городе, он всегда знал, в какой его части находится, но все равно, он мог почувствовать себя заблудившимся. А здесь, среди этих нескольких улиц это поначалу казалось ему совсем невозможным. Но Слон упрямо брел, иногда закрывая глаза, чтобы полнее осознать себя заблудившимся. Точнее, иногда открывая глаза, чтобы не наткнуться на препятствие. И наконец, дождь сделал свое дело. Шум дождя мягко изолировал его от мира звуков этого города. Серые струи закрывали туманом дома. И вскоре Слон почувствовал себя совершенно одиноким среди серой, бесцветной пустоты.
Кто-то из музыкантов сказал, что реальность — это окно, в которое он иногда выглядывает. Слон вспомнил это сравнение и подумал, что это не так ужасно. Гораздо ужаснее, что это окно с годами становится все меньше и меньше, постепенно сознание заменяет восприятие внешних предметов абстрактными внутренними скелетами. Он с ужасом подумал, что не может вспомнить стол, за которым он сидел в кофейнике. Для него это был абстрактный стол, скелет стола. Окно восприятия просто сразу же закрылось, не желая воспринимать все его свойства и подробности. Едва сознание по первым же признакам узнало, что это был именно стол, его перестали интересовать детали. Печально.
Ему вдруг захотелось стать ребенком, у которого окно еще открыто нараспашку, чтобы видеть то, что есть на самом деле, видеть нарисованный зеленый вьюн на скатерти и желтый цветок и дохлую муху, сидящую на этом цветке. И порез, сделанный ножом рядом с этой мухой. И заблудиться среди цветов на занавесках. И видеть все это сразу, одновременно. Воспринимать весь мир вокруг сразу и целиком, а не выглядывать иногда в окно восприятия. Это возможно, наверное. Как сейчас, например, когда почти ничего вокруг не осталось, кроме серой поверхности по которой он шел. И его самого. Странно, он не воспринимал свою одежду как что-то внешнее. Это была часть его самого. Но как только он подумал об этом, одежда стала частью внешнего мира, и он стал ее разглядывать, словно видел ее в первый раз. Удобные ботинки, старые и подранные снаружи, но такие привычные изнутри. Часы с серыми цифрами, ремешок которых часто рвался. Дурацкая старая куртка. Карманы... Он засунул руки в верхние карманы, куда он почти никогда не заглядывал. Это было неудобно, но странно новое ощущение почему-то обрадовало его.
Пальцы наткнулись на что-то колючее. Он остановился, решив поиграть со своей памятью. Понять, вспомнить, что же это такое, не вытаскивая и не ощупывая это более.
Нет, не колючее, гладкое. Просто у него колючие ... лапы. И хобот! Конечно, хобот. А это первый или второй? Второй. Их, ведь было два одинаковых. Он поэтому очень расстроился, когда она подарила ему второго. Ведь она не знала о первом. Не могла знать, а с первым были связаны плохие воспоминания. Хотя... Не только плохие.
Да, сейчас это уже не казалось настолько острым. Ну, совсем ничего особенного. Просто первого ему подарила девушка в день прощания. Навсегда. Это был ее последний подарок. И то, только потому, что был Новый Год, и было неприлично прийти без подарка. Такого вот, глупого подарка. Ему всегда дарили слонов, когда было больше нечего подарить, а так было почти всегда. Действительно, ничего особенного. Это давно стерлось, и не осталось никаких эмоций. Зато другую историю, связанную с этим же предметом было очень приятно вспомнить.
Он находился тогда глубоко под землей. В том городе поезда ходили глубоко под землей. Множество людей спешило вокруг него. Кажется, тогда наверху была осень. Или зима.
Слоник беспокоил его. Он жег ему карман, и приходилось время от времени совать туда руку, чтобы хоть немного охладить его. Трогая его рукой, он немного успокаивался, и то, это происходило как-то механически. Наверняка он успокаивался бы также, если бы держал в руке газету или ручку чемодана. Но у него ничего не было. Только этот злосчастный слоник. Он пытался от него избавиться, выбросить в реку, но что-то его останавливало, а потом он забывал. Чтобы потом, вот так неожиданно остро слоник не начинал его мучить где-нибудь глубоко под землей, где некуда его выбросить.
И вдруг среди толпы, на пределе его почти отключенного восприятия мелькнуло что-то яркое. Оно находилось у него под носом, на ремешке чьего-то рюкзака. Яркий круглый значок с веселым слоненком. И надпись розовыми буквами "подари мне слоника". Он поднял глаза. Хозяйкой рюкзака была девушка, вероятно студентка. Она пребывала в таком же отключенном состоянии, в котором Слон был несколько секунд назад и в каком пребывало большинство людей, находящихся в этом поезде. Она не видела его, не видела никого вокруг. Она была глубоко в своих воспоминаниях, которые, похоже, были не очень приятными.
Лязгнули двери, поток людской массы увлек их наружу. Она проснулась и быстро пошла прочь.
Он догнал ее уже почти внизу лестницы и, пытаясь остановить, взял ее за плечо. Она обернулась. Огромные удивленные глаза уставились на него. Слоник, вытащенный из кармана, раскачивался на цепочке как раз на уровне этих глаз. Она ничего не понимала.
– Это тебе!
Она медленно подняла руку и взяла его. "Подари мне слоника," - беззвучно сказали ее губы. Они стояли посреди лестницы, словно выпавшие из этого шумного движения. Им казалось, что вокруг очень тихо.
Вдруг кто-то грубо протолкался между ними, и после этого Слон увидел ее, уже быстро идущую к дверям поезда. Ему показалось, что в какой-то момент она дрогнула, словно хотела обернуться, но не сделала этого.
Он повернулся и пошел вверх по лестнице. Теперь он чувствовал легкость, словно разрушил какое-то древнее проклятие. Подумав о проклятии, он сначала испугался, а потом вспомнил слова одной знакомой ведьмы.* Ведьма как-то сказала что акт дарения снимает все проклятия, и вещь, подаренная бескорыстно всегда является чистой.
А потом ему подарили еще одного точно такого же слоника. И именно его, второго, он сейчас обнаружил в кармане. Он тогда расстроился, что второй окажется таким же, как первый, но нет, он пролежал в его куртке несколько лет, пару раз он натыкался на него, сунув в карман руку, наждый раз вспоминая эту историю, но история была уже стёртая, слегка пыльная, как старая фотография.
Так брел он в туманном сером пространстве среди летящих капель. И теперь ему показалось, что все не так плохо, если он понял это. У него есть преимущество перед ребенком, в том, что он знает и ценит эти крохи чистого восприятия.
Жаль только, что их становится все меньше и меньше.

Слон наткнулся на что-то в мокром тумане. Похоже, оно было живое и пришлось открыть глаза.
– Простите. – Пробормотал он и двинулся дальше.
Она откинула мокрые волосы со лба и без гнева посмотрела ему вслед. Он прошел еще два шага и остановился. Не может быть. Так не бывает. Откуда она здесь. Сейчас он обернется и увидит удаляющуюся в туман дождя спину, и это будет совсем непохоже на тот удаляющийся в образ в толпе глубоко под землей.
Он медленно обернулся. Нет, это действительно была она.
Она тоже была в том же нерешительном состоянии. Она то собиралась отвернуться и пойти дальше, то, вдруг, прерывала уже начатое движение и снова пристально смотрела на него.
Дождь уже сделал свое дело, окутал ее холодом, сном и безразличием. И поэтому ее нерешительность была замедленной.
Слон торопливо полез в карман и потянул за цепочку. Синий слоник закачался на уровне ее глаз.
"Подари мне слоника," – беззвучно сказали ее губы.

* * *

– Достало ждать, может, так и вообще не улетим сегодня... – отчаялся Мишель. – Что тогда тут торчать, лучше уж по городу пойти...
– Да ладно, тут тоже неплохо. Ну, или хочешь, давай эндоса назначим, только нереального, чтоб уж наверняка.
– Эндоса?
– Ну да. Будем ждать или пилота, или, если уж он не придёт, эндоса, какого-нибудь специфического человека, договоримся какого. Ну, например, пусть он будет в ярко-жёлтой рубашке, тут же мало кто в таких ходит. Вот и решим: если мимо пройдет человек а ярко-желтой рубашке — это и будет наш эндос. Тогда мы сразу и пойдём отсюда.
– Хороший способ. А главное, если хочешь дождаться, всегда можно совсем нереального эндоса назначить. Например, кого-нибудь в шубе посреди лета. Придётся тогда до зимы ждать.
– А вот, не скажи, только ты его назначишь, тут он и придёт, даже посреди лета, если богам угодно будет, чтобы ты не дождался.
– Ну да, только, вот, кажется, мы с тобой не особо угодны богам: уже время к вечеру, а пилота всё нет. Ведь бывает такая в жизни полоса, что ничего не получается, никто не приходит, все двери перед тобой закрыты...
– А бывает наоборот. Вот мне Слон как-то говорил... Интересная концепция, мне понравилось. Когда судьба просто ложится тебе под ноги. Всё складывается и катится. Ты видишь, что ты должен сделать и знаешь, что будет в результате. И когда вот так случается, просто хочется показать богу кукиш и не пойти. Потому что неинтересно.

Или, вот, например, ты каждый день выходишь с работы или учёбы и ждешь автобус. Обычно долго ждешь, иногда по часу. А тут вдруг подходишь к остановке — а он тут и подошел. А ты берешь, и не садишься в него! А идешь в магазин и покупаешь там какую-нибудь фигню вроде цветов, потому что думал о ней, когда подходил к остановке.
Ну и кто ты? С точки зрения мира больших людей и машин ты дурак, потому что упустил свой шанс. Они говорят, у них страна равных возможностей... Думаешь, это значит, что у всех одинаковые стартовые условия? ХРЕН! У них одинаковый стартовый шанс. А шанс может выпасть, а может и не выпасть. Большинству не выпадает. Зато если выпал — ты просто обязан его использовать. Иначе ты дурак.
А здесь, у нас, всё по-другому: если ты нашел смелость не воспользоваться этим дурацким шансом — ты герой. Потому что посмел насрать богу в душу. Он тебе шанс, а ты ему — во! – Шу сунул Мишелю под нос кукиш. – Если бы все так делали, то никто не зависел бы от шанса, все имели бы равные условия.

– Постой, Слон так и сказал "насрать богу в душу"? Он же не верит в бога.
– Во, и я ему то же сказал. А он говорит, что это только фигурально, типа так проще объяснить.

 "Можешь вместо 'Бог' сказать 'судьба', ничего не изменится", – сказал тогда Слон.
 "Но ты же и в судьбу не веришь", – снова съехидничал Шу.
 "Ну да, какая, нафиг, судьба. Это тоже фигурально. Помнишь, Винский идею толкал. Сделав действие, я просто перемещаешься в другую вселенную, где это действие уже сделано. А поскольку, таких вселенных бесконечное множество, судеб тоже дофига. В одних вселенных я это сделал, в других — нет."
Мишель помолчал и подумал.

– У некоторых народов, которых принято называть "примитивными", есть такой обычай — приносить в жертву самое ценное. У североамериканских индейцев это называется "патлач". Кто-нибудь вдруг начинает петь специальную ритуальную песню и кидает в огонь что-нибудь ценное. Другие, увидев это, стараются не отстать, и отдают духам не менее дорогое. Они словно соревнуются, кто отдаст больше, откажется в жизни от большего. Они могли разорить своё собственное племя и начать жить сначала. Причем, так делали самые разные, не связанные друг с другом народы. Например, на другом конце океана, ирландцы кидали жертву в болото, и у них это называлось "боглах". Но неизменно — самое ценное, например, последнюю корову во время голода и неурожая. Я к тому, что эта твоя теория чем-то похожа — отказываться от того, что идёт тебе в руки.

* * *

– Горрб, – сказала первая жаба.
– Грроб, – сказала вторая жаба.
Слон не знал, как зашел сюда, где начиналась та дорога, которая его привела. С тех пор, как он психанул и ломанул через густые кусты, прошло довольно большое время. Все это время он шел вперед через лес, ничего не замечая, погруженный в собственные напрасные, как он сам понимал, переживания. Вряд ли можно что-то изменить. К человеку относятся не по тому, что он делает, а по тому, какой он, что бы он ни делал, это надо принять как факт. А он такой, ну да, и что, и надо с этим жить. Расслабиться и получать удовольствие. Искать его не в общении, а в чем-то другом... в творчестве, например. Это называется сублимация. Или вот, лес, например...
Слон вдруг почувствовал, что лес – это не просто лес. Это организм, который чувствует... И если бы удалось войти с ним в контакт... то наверное, можно было бы почувствовать то, что чувствует он. Мысли приняли другое, более приятное, направление и постепенно Слон обрел некоторое душевное равновесие, и, хотя его загрузы остались, конечно же, при нем, просто отступили куда-то вглубь, идти стало легко, словно лес сам вел его, услужливо подставляя тропинку под ноги, и убирая ветки с его пути.
Вероятно, это была одна из дорожек, что расползались по лесу от холма, протоптанные жизнепробами и еще неизвестно кем. Это была обычная лесная тропинка, но сойти с нее было нельзя. С обеих сторон было непроходимое болото, то тут, то там, желтые пузыри с глухим гулом поднимались из глубины и колыхали окресные кочки.
Можно было повернуть назад, но это было не в его правилах. Этому он научился у Мишеля, и оно ему очень нравилось. "Никогда не возвращайся по той же дороге, по которой пришел." Это правило, хотя и было надуманным, делало жизнь безумно интересной. По крайней мере, он еще никогда не пожалел, что его соблюдал.
Тропинка была заросшей и узкой, попросту, тропинкой это называлось лишь потому, что по ней, в отличии* от окружающего болота, можно было пройти. И еще как пройти! Комфортно, не замочив ног.
– Горрб, – сказала первая жаба.
– Грроб, – сказала вторая жаба.
Жабы сидели на старинном серебряном блюде. В полумраке хижины блюдо казалось еще более старинным, и змеи, составляющие своими телами ручки блюда, казалось, незаметно поворачивали глаза, следя за движениями Слона. Солнечный луч падал сквозь дырявую крышу прямо на блюдо, и жабы вяло отталкивали друг друга, чтобы погреться в луче.
Кому могло понадобится строить хижину посреди болота, как не местной ведьме! Конечно! И жабы! И воображение тут же достроило все остальное, что было сокрыто во мраке темных углов. Сундуки, полные мышей и ядовитых змей, лесные травы, подвешенные к потолку и, вот она, сама Ведьма!
– Привет. – Сказал сильный, почти молодой, голос.
Слон поднял глаза.
Пыльная шляпка грязно-желтого цвета со шпильками, что висела на высокой спинке кресла, повернулась, и обнаружила под собой вертлявую женщину лет пятидесяти. Между шпилек шляпы виднелась паутина, и Слон подумал, что нужно обладать несомненной грацией, чтобы, находясь в этой хижине, оставить паутину на шляпке нетронутой.
– Привет, – повторила Ведьма.
Слон растерянно кивнул.
– Ну, и чего ты сюда приперся?..
"В самом деле, чего это я сюда приперся?" – Подумал он.
– Ну ладно, если пришел, значит так надо было. От кого дорогу узнал?
– Ниоткого... Я сам пришел.
– Ага, могла бы и сама догадаться. Значит, точно, так надо было. Ко мне обычно со всякими пустяками ходят, то корова у кого пропала или яблоки не родятся. А ты так пришел. Хочешь узнать, что тебя ждет?
Он пожал плечами.
– Горрб, – сказала первая жаба.
– Грроб, – сказала вторая жаба.
– Конечно, не знаешь. И я не знаю. Только скоро будет крутой облом, как моя племянница говорит. Плохо будет. Вам всем. Видишь, гроза надвигается, – она показала куда-то за пределы хижины. – Совсем темно стало.
Над лесом погода стояла отменная, и ничто дождя не предвещало, разве только душная жара, что стояла последние два дня.
– А ты совсем не тем занят. Про свои глупые проблемы думаешь... Не отнимет у тебя никто этого. И отнимать-то совсем нечего. У тебя хуже уже не будет. Будет лучше. Если живой останешься. А то...
– Грроб, – сказала вторая жаба.
– Согласование Времён уже совсем близко. Когда оно настанет, главное — не запутаться.  Помни: все, что происходит — происходит по-настоящему, но лишь половина этого просиходит с тобой. Вторая половина — не твоя. Ты его встретишь, хозяина второй половины событий. Он будет в тебе, но ты должен узнать себя в нём. У него будет...
– Горрб, – сказала первая жаба.
– ...у него будет другое лицо и одежда, это позволяет вам существовать в двух местах одновременно. Вы — разные люди! У него своя судьба, у тебя своя. Ты не рыцарь, он не жизнепроб. Если вы не сможете разделиться — вы можете стать центром слияния, и тогда миры рухнут друг в друга. Самое главное: помни — ты не рыцарь! Запомни эти спасительные слова. Ты должен будешь сделать что-нибудь не так, как сделал бы он. Держись за эту мысль, и тогда, может быть, мы спасёмся.
Слон, окончательно сбитый с толку, протянул руку к жабе и осторожно потрогал ее сухую и шершавую спину. Жаба приподнялась на лапках и раздула бока. Он совершенно не понял, что же хочет сказать ему ведьма. Она это видела, но терпеливо повторяла:
– Запомни, если не можешь понять сейчас – не страшно, когда надо, поймешь, только вспомни мои слова в нужную минуту. Ты не рыцарь. Запомнил?
– А когда она настанет, эта нужная минута, как я пойму? Что мне нужно для этого?
– Горрб, – сказала первая жаба.
– Грроб, – сказала вторая жаба.
– Ох, достали вы меня! – Вздохнула ведьма, взяла блюдо с жабами, поставила их в холодную печку и громыхнула заслонкой. – И ты тоже! Чего смотришь?
Слон снова пожал плечами.
– До свидания, – сказал он и повернулся к солнечному просвету двери.
– Не нарушай своего правила. – Оскалилась ведьма.
Слон обернулся. Жабы снова сидели на старинном серебряном блюде. В полумраке хижины блюдо казалось еще более старинным, и змеи, составляющие своими телами ручки блюда, казалось, незаметно поворачивали глаза, следя за его движениями. Солнечный луч падал сквозь дырявую крышу прямо на блюдо, и жабы вяло отталкивали друг друга, чтобы погреться в луче. Пыльная шляпка грязно-желтого цвета со шпильками висела на высокой спинке кресла. В хижине никого не было, паутина золотыми нитями пересекала помещение... Как будто померещилось.
Он снова повернулся к двери и вышел на солнечный свет. Вдруг стало понятно, что значили последние слова ведьмы. Она говорила про правило "не возвращайся той же дорогой". Он стоял не посреди болота, а на склоне холма. Перед ним расстилался город, все его несколько улиц, и центральная площадь с памятником последнему герою. Он обернулся, позади начиналось болото, и никакого следа избушки.

* * *

Было сумрачно, почти темно, дома нависали над улицей, но впереди, там где улица выходила на площадь, виднелся просвет, и туманный воздух, чуть подкрашенный желтыми огнями площади, излучал тепло. Слон и девушка медленно шли в этом коридоре света. Он подумал, что не зря заблудился среди дождя. Иначе он никогда не увидел бы эти старые дома. И не нашел бы ее. Старые дома. Странно, он всегда думал, что этот город совсем новый. И эти пять улиц выросли недавно на месте палаток первых жизнепробов. Значит, это неправда. Город был здесь не в первый раз. Его строили, потом забросили посреди леса, потом снова строили. Город был хоть и маленький, но все же достаточно старый, чтобы в нем были такие дома. Значит и жизнепробов тогда еще здесь не было. Был город. Он посмотрел на пустые черные окна, они не казались страшными теперь, когда дождь маскировал их черноту и пустоту. Они все равно были серыми, как и все вокруг, кроме того желтоватого света, по которому они шли. Окна были живые, с лепными подоконниками, у каждого наверняка раньше была своя легенда. Там, наверное, жил кто-нибудь, а на подоконнике стоял кактус или клетка с канарейкой. Может, и сейчас еще живет... Или вон то окно.
– Вот видишь там, под крышей, окно?
Она взглянула вверх. Там, бледно, сквозь дождь, вырисовывался фронтон старого дома. Она впервые заметила, что в этом странном городе, состоящем из несколько улиц, есть старые дома. Хотя сейчас, среди дождя и тумана, все было не таким как обычно, каким-то нереальным.
– Там живет сумасшедший художник. Он каждый день, кроме выходных, рисует одно и то же — то что видит из окна. Эту улицу, кусочек площади и лес вдали. И каждый раз получается разное. А потом сжигает свои картины.
– А по выходным? – Почему-то спросила она.
– По выходным он копает в огороде картошку. Тем и живет.
– Но ведь это неправда, – серьезно возразила она, – ты ведь и сам знаешь, нет там никакого художника...
– Ну и что? Если есть окно, значит должен быть и художник. Посмотри, разве может такое окно быть без легенды?
Она задумалась.
– Слушай, скажи, ты это сейчас придумал? Или ты видишь этот дом в первый раз? Я серьезно спрашиваю. Понимаешь, я здесь каждый день ездила, а теперь не могу вспомнить, чтобы этот дом тут стоял.
– Да нет, вроде стоял. А про художника... не знаю, у меня такое ощущение, что ничего я не придумывал. Просто в таких домах, как этот, на чердачном этаже, художники делают себе мастерские. А еще бывают художники, у которых нет дома, и они живут в мастерской...
– Ну да. Даже если этого не было, так могло быть. Ты прав. А вот я тебе щас тоже одну штуку покажу, здесь совсем рядом!
Они завернули в какую-то улицу. Здесь дома тоже были темные и старые. Странно, Слон никогда не слышал об этом, но сейчас было совершенно ясно: город не так прост, он старше, чем казалось. И не они, жизнепробы, основали его. Вероятно, это была не первая волна нашествия людей сюда. Похоже, город уже был здесь, и эти старые дома стояли заброшенные несколько десятилетий. А может, и не заброшенные, и в период запустения между нашествиями жизнепробов, здесь обитали местные жители, например, та же старушка из библиотеки. И те два мужика, которые спорили в автобусе. И водитель автобуса. В толпе молодых жизнепробов местные жители были незаметны, и никто не обращал на них внимания, и сейчас, Слон, вспоминая картины из любого дня, с удивлением отмечал на них этих местных жителей. Да, они существовали! Сколько их было? Сколько здесь старых домов? Может быть, десяток. Странно, что он никогда не обращал на них внимания. Он же видел их с холма, позади площади и памятника Последнему Герою.
Она остановилась у какого-то дома.
– Смотри!
На черной каменной стене мелом были написаны кривые полустертые буквы.
– "Башня Забвения" – прочитал Слон. Дождь все шел, и надпись, сделанная мелом, постепенно смывалась. – Но ведь она уже давно должна была стереться, откуда ты знала, что она сейчас есть?
– Она всегда есть. Вероятно, ее кто-то все время обновляет...  А если он вдруг забудет, то у меня тоже есть мел.
Слон подумал, что она что-то знает об этом доме. По крайней мере, должна знать, почему "забвения". Он оглянулся. Издали, сквозь дождь над домом, и правда, была видна массивная черная башня. А может быть, эта легенда как-то связана с тем, что мы не помним многих вещей, связанных с городом. И даже не задумывались над этими дырами в памяти, как будто этих вещей никогда и не было. Но Слон теперь знал об их существовании, и теперь замечал их везде.
Они вышли на площадь. Свет шел от памятника Последнему Герою. Вокруг него были единственные в городе уличные фонари. Они все равно не могли развеять дождевой мрак, и памятника не было видно.
Слон вышел на площадь и оглянулся. Его спутница куда-то подевалась.
– Эй. – Окликнула она его из-под навеса. Около нее у стены громоздилось что-то темное. Он подошел ближе.
– Вот. Поможешь мне его докатить? Я же на площади его бросила, пошла кофейник искать и заблудилась.
Только сейчас он понял, что это был мотоцикл. Тяжелый и черный. Слон посмотрел на нее. Так вот кто она такая... Ведьма на мотоцикле.

* * *

Основной контур излучателя вышел на нужный режим работы. Где-то за холмом, в овраге, натужно тарахтел движок, едва справляясь с выкачиваемой из него мощностью. Ток уходил в бездонную яму мастерской Винского. Большая катушка излучателя висела над столом на трёх деревянных столбах, вкопанных в пол. Она была такая тяжелая, что Винский наматывал её прямо на месте, сначала соорудив столбы и метровое кольцо сердечника. К сожалению, меньшими размерами при таком токе было не обойтись, разве что использовать сверхпроводники, а с ними был напряг, да и жидкий азот для охлаждения из города возить тоже не улыбалось.
А еще пришлось пожертвовать своим лучшим столом, который стоял теперь в фокусе излучателя прямо под обмотками. А его несчастный компьютер был разжалован и стоял на земляном полу, рискуя быть залитым дождевой водой в случае протечки брезентовой крыши.
Идеальный образ короны красовался на экране, то расплываясь, то снова обретая очертания в зависимости от степерни совпадения образа и оригинала. Идея была в том, чтобы получить два изображения короны: одно идеальное, сформированное компьютером на основе измерений, а другое реальное, полученное в результате фиксации излучений различного диапазона, снятых приборами.
Идеальное изображение в компьютере всё время дополнялось деталями, взятыми из реальной короны, становилось всё более совершенным и всё более похожим на оригинал. В какой-то момент они должны стать почти одинаковыми. За одним мелким исключением: оригинал ещё может содержать информацию, которую не зафиксировали ни приборы, ни органы чувств Винского. Информацию о призраках.
Именно она, разница между двумя изображениями, выводилась сейчас на экран, и именно на неё так пристально смотрел Винский. Он медленно крутил ручку настройки частоты излучателя, наблюдая, как корона на экране расплывается, превращаясь в радужное облако.
Ему показалось, что внутри облака присутствует какая-то жесткая трёхмерная структура. Фигура превышала размерами корону, заполняя пространство внутри неё и продолжаясь ниже. Скорее, Винский бы сформулировал, что корона была надета на эту фигуру. "Интересно бы посмотреть её в пространстве, потрогать, осмотреть со всех сторон, – подумал он. – Пора подцепить эту модель в 3-д реальность и осмотреть хорошенько со всех сторон."
Винский еще немного повысил частоту генератора. Движок далеко в овраге застучал еще чуть быстрее. Фигура внутри короны напоминала кубок или вазу на ажурной ножке. Облако стало прозрачнее, и он различил позади вазы каменную лестницу.
По оврагу прокатился замогильный стон, сверкнула желтая искра, и холм погрузился во тьму. Винский еще какое-то время тупо смотрел в погасший экран. Потом отвёл от него взгляд, впрочем, разницы не было никакой: во всех направлениях темнота была одинаково непроницаема. Впрочем... вскоре глаза его различили слабый свет звёзд в проёме входной двери. Он вспомнил, что когда включил установку, было около полудня. По меркам жизнепробов – раннее утро. А сейчас стояла глубокая ночь. Он встал, сделал несколько шагов до входной двери, споткнулся о какой-то провод, и, наконец, вышел на освещенный лишь звёздным светом склон холма. Глюк и Стелла давно спали в вагончике. Далеко отсюда, в городе на верхнем этаже корпуса медиков, спали Шу и Мишель. Сопел Пильдис. Беззвучно спал летаргическим сном сосед за шкафом. Далеко отсюда сталкивались галактики и вспыхивали сверхновые.
Индре стоял на склоне холма, подняв голову и смотрел на всё это.

    Белые лилии спят на темной воде
    Спят лунные кратеры, космоса черные дыры
    Ты плывешь сквозь них в темноте
    К берегам совершенного мира
    Прячет в ладони лицо
    Юный месяц — печальный и кроткий
    Он ведь знает о том, что твой сон —
    Самый сладкий и самый короткий*      (*Flёur)