МЕЖДУ ДОЛГОМ И ЛЮБОВЬЮ

Вот уже несколько часов женщина не могла разродиться.

В спальне с роженицей присутствовали три женщины. Одна, уже старая, сидела в ногах и принимала роды; вторая, молодая, намочив полотенце, смачивала несчастной лоб, а третья стояла у окна и, смотря в сад, молилась одними губами.

– Тужьтесь, госпожа, тужьтесь, – уговаривала повитуха.

– Я больше не могу! – простонала женщина, напрягаясь. – Зачем я оставила ребенка.

– Нельзя так говорить, госпожа, иначе Бог заберет его к себе.

– Но я сейчас умру от боли. А–а–а.

Тут она напряглась так сильно, что ребенок, наконец, вышел и закричал.

Повитуха взяла новорожденного и подняла.

– Смотри, госпожа, какая прекрасная девочка у тебя родилась.

Роженица приподняла голову и улыбнулась.

– Благодарение Яваге, я смогла ее родить и остаться жить. Танака, – обратилась она к стоящей у окна служанке, – скажи Блавагу, что все закончилось хорошо.

– Да, госпожа Гаэла, – женщина пошла выполнять приказание.

– Райба, у тебя в семье есть новорожденный?

– Да, госпожа. Моему внуку восемь недель.

– Я хочу принести его в жертву Яваге.

– Госпожа Гаэла, – воскликнула старая Райба, – это честь для нас. Никогда еще наш род не удостаивался такой чести.

Она склонилась и поцеловала Гаэле руку.

Между тем оставшаяся служанка, вымыв ребенка, положила его рядом с матерью.

– Надеюсь, твой внук так же красив, как и моя дочь, – сказала Гаэла, любуясь младенцем.

– Что ты, госпожа, разве дети бедняков могут быть красивыми, как дети богатых?

– Ты права, Райба. Однако Явага принимает их.

– Как же иначе, госпожа, мы для того и созданы, чтобы приноситься в жертву.

– Ступай.

В то время как Гаэла рожала, в другой комнате ее супруг не находил себе места. Он выбрал эту комнату, чтобы не слышать криков жены, но они доходили и сюда. Блаваг ходил по комнате, садился и снова вставал. Иногда, подойдя к окну и глядя в ночное небо, начинал молиться. Помолившись, Блаваг успокаивался, но очередной крик жены нарушал спокойствие. Несколько раз Блаваг брался за ручку двери, собираясь идти к жене, но, вспомнив, что его не пустят, снова начинал метаться.

Блаваг и Гаэла поженились давно, двадцать лет назад. Однако детей у них все эти годы не было. Сколько они ни молились, сколько ни приносили в жертву младенцев, ничего не помогало. Не хотел Явага, чтобы у них были дети. Отчаявшись, супруги усыновили сироту – мальчика своих соседей. Родители Вэла умерли от чумы, а мальчик даже не заболел. Через несколько месяцев Гаэла понесла. Девять месяцев прошли нормально, а вот сейчас.

– Господи! – взмолился вслух Блаваг. – Неужели радость, что ты дал моей семье, ты решил забрать обратно?!

Едва были произнесены эти слова, как крики прекратились.

Прошла минута, другая, третья, Гаэла больше не крикнула.

Блаваг подождал еще немного, в замке была тишина.

Мужчина, так долго желавший тишины, испугался ее.

«А вдруг Гаэла умерла», – подумал Блаваг.

Не в силах больше оставаться в неведении, Блаваг пошел к жене.

На полпути ему встретилась Танака.

– Как они?

– Госпожа и дочь чувствуют себя хорошо.

– Слава Яваге! – воздел руки Блаваг. – Я знал, что ты не оставишь нас.

Райба, вернувшись домой, сразу пошла к невестке.

Та качала в колыбели сына.

– Как госпожа Гаэла? – спросила женщина, подняв голову на вошедшею Райбу.

– Отмучилась бедная, родила.

– Кого?

– Девочку.

– И ей Бог дал счастье материнства.

– А нам Явага дал счастье жертвоприношения.

– Ты о чем? – насторожилась женщина.

– Радуйся, Райна, – Райба села рядом с невесткой, обняла за плечи. – Гаэла хочет принести в жертву нашего мальчика.

– Что ты сказала? – Райна побледнела. – Я должна расстаться с сыном!

– Что с тобой? – нахмурилась свекровь. – Неужели тебя не радует такая честь.

– Конечно, нет. Расстаться со своим ребенком.

– Дура! Ты должна гордиться, что твой Эшдан умрет за ребенка твоей госпожи.

Райна замотала головой.

– Нет, нет, нет. Мне не нужна честь, мне нужен мой Эшдан.

– Послушай, – ласково сказала Райба, – мы с тобой говорили об этом. Мы рождаем детей не для жизни, мы рождаем их для жертвоприношения.

– Да, я знаю это. Меня с детства приучали к этому. Моя мама родила семерых, осталась и выросла только я.

– Как же она себя вела, расставшись с ребенком?

– О, она была очень счастлива.

– Ну вот.

– Мать всегда говорила, что на небе ее ребенку будет лучше, чем здесь, на земле.

– Правильно рассуждала твоя мама.

– Нет, – замотала головой Райна. – Не могу я принять этого. Другая я. Когда узнала, что в вашем роду мало было жертвоприношений, обрадовалась, думала, их не будет при мне. Ошиблась, – Райна зарыдала.

– Ну, милая, успокойся. Тебе суждено расстаться с Эшданом. Чем больше ты будешь этому радоваться, тем лучше будет мальчику на небе.

– Я понимаю.

– Вот и хорошо. Идем спать.

Женщины вышли из детской.

Эшдан чему-то улыбнулся во сне.

В эту ночь родилось еще одно дитя.

Далеко от замка, в обычном бедном доме жили Шакир и Зайнака. Они поженились всего год назад, и сразу же женщина понесла.

В роду Шакира воспитывали юношей, которым предстояло жертвоприношение во имя жизни всего мира. Все братья Шакира умерли на горе Жазнай, чтобы Явага позволил людям прожить еще один год. Шакира оставили для продолжения рода.

Повитухи не ходят к бедным, поэтому роды принимал муж.

Подняв новорожденного над головой, Шакир произнес слова, сказанные когда–то над каждым из его братьев:

– Смотри, сын, вот дом, где ты родился, и будешь расти, окруженный заботой моей и матери. За этими стенами мир, огромный мир, населенный людьми, такими же людьми, как твои родители. Когда ты выйдешь отсюда, ты их увидишь. Надеюсь, ты полюбишь и этот мир и людей, живущих в нем. Но ты не должен привязываться ни к миру, ни к людям. Тебе нельзя этого делать. Если ты привяжешься к нам, тебе будет нелегко расстаться с нами. Ты же должен будешь расстаться с нами. Ты, мой сын, мой Шанито, рожден для смерти. Ты рожден, чтобы нам был подарен еще один год жизни, – говоря последние слова, голос Шакира дрогнул.

Мать Шанито и жена Шакира – Зайнака смотрела на мужчин и улыбалась сквозь слезы. В ее роду тоже выросло немало юношей, принесенных затем в жертву на горе Жазнай. Зайнаку, так же, как и Райну и других девочек, учили не привязываться к детям. Но мать есть мать, она все равно страдает, глядя на ребенка, с которым суждено расстаться, пусть даже через двадцать лет.

Шакир увидел слезы на глазах жены и нахмурился.

– Не плачь. Мы должны радоваться.

– Я и рада.

– Тогда откуда слезы?

– От чести быть матерью юноши, которому суждено жертвоприношение.

– Вот и хорошо. Мы воспитаем из Шанито настоящего человека, готового умереть за наш мир. Не то, что Асил, – Шакир скривился, как человек, вспомнивший про позор.

– Да уж, – подтвердила Зайнака, – такого не было в истории.

Супруги вспомнили одно из жертвоприношений.

Двадцатилетнего юношу по имени Асил силой притащили на гору, хотя он должен был прийти туда сам с радостью. Во все время пути юноша кричал, чтобы его отпустили, что он не хочет умирать за этот мир, а хочет жить в нем; Асил проклинал Бога, говоря, что он жестокий, раз ему нужны людские жертвы.

– И как я не увидел твоего мировоззрения раньше? – сокрушался жрец, идя сзади.

– О, уважаемый жрец, – отвечал Асил, – скажите за это спасибо моим родителям.

– Разбойники! Чему они научили тебя!

– Любить мир, только и всего. Любить, как любят его богатые.

– Мы не они, пойми это, – жрец вздохнул.

– О, нет. Для меня все люди одинаковые, уважаемый жрец, – Асил засмеялся. – Почему  им не отдавать своих детей в жертву.

Жрец застыл от этих слов. Асил, увидев это, засмеялся еще громче.

Придя на место, юношу повалили на доски, сбитые вместе, и привязали.

– Теперь ты никуда не денешься, – сказал жрец.

В толпе роптали на людей, вырастивших такого юношу.

Шакир и Зайнака нашли глазами в толпе родителей Асила. Те не скрывали своего торжества. Чему они радовались, было не понятно. Ведь если Явага не примет жертвоприношение, то мир не проживет этот год. Как же нужно ненавидеть жизнь, чтобы так поступить! Родителей, вырастивших такого юношу, завтра же казнят.

– Мир не проживет и года, – сказал Асил, дергая руками и ногами и пытаясь освободиться.

– Это мы еще посмотрим. Знаешь легенду с заменой одного юноши другим?

– Нет, уважаемый жрец.

– Слушай. Это случилось века два назад. Юноша, рожденный для этого дня, очень ждал его. Это был добрый человек, воспитанный в желании умереть за людей. Но случилась неприятность. За неделю до жертвоприношения юноша купался с друзьями. День  был теплым, но ветреным. Юноша простудился и заболел. На следующий день к нему пришел жрец, чтобы забрать его в храм для очищения. А ведь нельзя больному в храм. Если он не пройдет очищения, принести его в жертву тоже нельзя. Перенести жертвоприношение тем более нельзя. Как же юноша корил себя за свою неосторожность. Ни родители, ни жрец не могли его успокоить.

– Что же будет теперь с нами?! – восклицал юноша.

– Ничего, успокойся, – говорили ему. – Все случается по воле Яваги.

– Как же я ждал этого дня.

– Возможно, Явага не хочет, чтобы ты умер.

– Почему?

Ответа не находилось.

– Нет, не успокаивайте меня, я сам во всем виноват. Что же теперь будет с миром?

Тут пришел брат–близнец юноши.

– Давай я вместо тебя совершу жертвоприношение.

– Но ведь ты не жил так, как нужно, – возразил юноша.

– Но я смотрел на тебя и учился быть таким же.

– Зачем? – улыбнулся юноша.

– Я хотел заменить тебя. Я даже молился, чтобы что-то случилось с тобой, – брат покраснел и опустил глаза.

– Кажется, твое желание сбылось. Что скажешь, уважаемый жрец?

– Что тут можно сказать. У нас нет выбора.

– Думаешь, другой человек лучше, чем больной?

Жрец пожал плечами.

– Давайте попробуем. Следующую неделю ты проведешь в очищении.

– Я готов, уважаемый жрец.

Так случилась замена одного юноши другим.

– Ну, это не мой случай. У меня нет брата–близнеца, уважаемый жрец.

– Но есть другие юноши, рожденные в тот же год.

– Они не воспитывались для жертвоприношения.

– Они воспитаны лучше, чем ты.

– Что же тогда я тут лежу, уважаемый жрец?

– Явага не сказал, что нельзя приносить в жертву тебя.

Говоря с Асилом, жрец занимался своими обязанностями. Вынув из кармана четыре свечи, он поставил две из них напротив плеч юноши и две – напротив ног. Затем жрец вынул спички и зажег свечи. Асилу осталось жить столько же, сколько этим свечам.

Толпа, всегда радостная в этот день стояла мрачной стеной. Сейчас юноша должен молиться, но вряд ли он будет делать это. Люди боялись своего будущего. Принесение в жертву человека, не желающего этого, может не понравиться Яваге. Хотя он не сказал, чтобы выбрали другую жертву, однако это ничего не меняет. Может быть, казнь родителей Асила умилостивит Бога.

– Выколи ему глаза, уважаемый жрец! – крикнул кто-то в толпе. – Пусть он перестанет видеть этот мир.

– Глупый человек!  – воскликнул Асил. – Даже если я перестану видеть этот мир, я его не разлюблю.

– И все же лучше, если ты не будешь видеть этот мир, – сказал жрец. – Только у меня нет ножа. У кого-нибудь он есть?

– У меня есть, уважаемый жрец, – откликнулся другой мужчина. Подойдя к жрецу, он подал ему нож. Взглянув на Асила, усмехнулся.

Жрец встал на колени справа от юноши.

– Стой, уважаемый жрец! Если ты выколешь мне глаза, я не буду молиться.

– Боль угоднее Яваге, – возразил жрец.

– Нет-нет, не надо! – закричал Асил. – Пожалуйста, уважаемый жрец! – юноша замотал головой.

– Терпи, Асил, сейчас будет очень больно.

Прижав левой рукой голову юноше, жрец накалил нож на пламени свечи, затем медленно вонзил его по очереди в оба глаза.

Асил страшно закричал.

Жрец отнес нож хозяину.

Свечи горели целый час. Едва они погасли измученный болью Асил  почувствовал это. Он вздохнул и запрокинул голову, насколько это позволяли доски.

– Родители, я люблю вас! – прокричал юноша.

– Мы тоже тебя любим! – прокричала мать сквозь  слезы. Они с мужем до последнего надеялись, что Асила не принесут в жертву.

Жрец взял топор, лежащий около головы юноши, и отрубил ему голову.

– Как хорошо, что Явага принял жертву, – сказала Зайнака.

– Да, – кивнул Шакир. – Не знаю, какую цель преследовали люди, воспитав такого юношу, но в результате они ничего не достигли, только причинили Асилу лишние страдания.

– А мне их жаль.

– Что значит жаль?! – возмутился муж.

– Они же родители и расстаться с сыном было для них горем.

– Зайнака! Ты с ума сошла! Когда ты носила Шанито под сердцем, ты говорила совсем другое, была рада, что твоего сына принесут в жертву, а как родила, так сразу стало жалко!

– Шакир, не сердись, – умоляюще сказала Зайнака. – Я и сейчас этому рада. Просто…

– Что просто?

– Посмотри на Шанито.

Младенец спал возле матери.

– Ну?

– Он такой маленький, беззащитный, ему предстоит прожить двадцать лет с сознанием предопределенности, любить мир без привязанности к нему. Разве это не ужасно.

– Да, но знать, что все это ради жизни людей.

– Маленькому мальчику не легче от этого.

– Зайнака, брось свои глупости, иначе мне придется отдать Шанито на воспитание в храм. Ты знаешь, что это такое.

– Нет-нет, я буду хорошей матерью! – воскликнула Зайнака. Она, конечно, знала, что такое воспитание в храме. Ее брат Ниго воспитывался у жреца.

Когда Зайнаке было шесть лет, а ее брату Ниго два года, их родители умерли во сне в одну ночь. Зайнаку взяли к себе дедушка с бабушкой –  родители отца, а Ниго жрец взять не разрешил, сославшись на характеры людей, взял мальчика на воспитание в храм.

Человек может полюбить чужого ребенка, как своего, тем более, если нет родных детей, но не в данном случае.

Жрец считал своим долгом воспитать человека для жертвоприношения: человека, которому не жаль будет расстаться с этим миром, человека, который с радостью идет на смерть ради людей. А для этого необходимо пресекать растущую любовь к миру.

Уже в три года Ниго узнал боль от розги.

Залюбовавшись закатом, мальчик высказал желание прожить до старости, провожая каждый день солнце на покой. Очарованный светилом, он совсем забыл о своем предназначении.

Жрец, стоящий рядом, возмутился и схватил мальчика за ухо.

– Мальчишка! Как ты мог забыть о своем предназначении?! Ты будешь наказан за свою забывчивость.

– А-а-а, уважаемый жрец! – закричал Ниго не столько от боли, сколько от страха перед наказанием. – Прости меня, я больше никогда не забудусь! А-а-а!

– Порка тебе в этом поможет. Ты уже большой и пора тебе очищаться болью.

Жрец, не отпуская ухо Ниго, повел его в храм.

– Я еще маленький, уважаемый жрец, – возразил мальчик. Он хотел заплакать, но передумал, испугавшись рассердить жреца еще больше.

– Первый раз меня выпороли в полтора год, а тебе – три, так что пора.

– За что же тебя наказали, уважаемый жрец?

– Отцу показалось, что я слишком привязан к матери. Взял меня, спустил штанишки и, положив на скамейку, дал пять розог. Я кричал, но отец был непоколебим.

– И ты это запомнил, уважаемый жрец? –  удивился Ниго. Он даже забыл про боль в ухе.

– Конечно же, нет. Мне потом рассказали.

– И часто тебя пороли, уважаемый жрец?

– Раз в две недели доставалось.

Ниго хихикнул.

– Что?

– Озорным ты был ребенком, уважаемый жрец.

Жрец промолчал.

Так, разговаривая, они пришли к храму. Встречающиеся люди не пытались вступиться. Жрец не станет наказывать без серьезной вины.

Храм представлял собой круглое здание с плоской крышей, в центре которой стояла огромная трехсторонняя пирамида из зеркал. Ее стороны смотрели на восток, запад и юг. Север считался стороной зла, не пропускающей свет солнца, когда оно там проходит, чтобы появиться на востоке. Значит и энергию, приходящую с трех сторон света в храм и дальше в людей, посещающих его, с севера принимать нельзя.

Внутри храма, прямо под пирамидой, находилось помещение для молитв. Его по всей окружности охватывал коридор, на другой стороне которого были двери в жилые комнаты.

Храм был выстроен из белого кирпича без всяких украшений снаружи и изнутри.

Жрец привел Ниго в свою комнату и отпустил ухо.

Прямо напротив двери стоял большой камин, в котором сейчас ярко пылал огонь. Возле камина лежал зеленый одноцветный ковер – единственный предмет, закрывающий пол храма. Ковер был такой яркий и ворсистый, что издалека создавалось впечатление лежащей на полу травы. Налево от двери у окна стояли стол и кресло. Справа от камина была дверь с замком, но куда она вела, Ниго не знал.

– Подожди меня здесь, – сказал жрец и пошел к дальней двери.

Подойдя, он вынул из кармана ключ и, отперев ее, скрылся. Вскоре он вышел со скамейкой в правой руке и розгой – в левой.

– Сейчас будет твое первое очищение болью, – сказал он, ставя скамейку на ковер перед камином и беря розгу правой рукой. – Ты готов?

– Прости меня, уважаемый жрец, – Ниго не удержался и заплакал.

– Перестань! – прикрикнул на него жрец. – Ложись! Ты забыл, что родился для боли и смерти. Рано или поздно тебе придется испытать боль.

Мальчик тут же успокоился и, спустив штанишки, лег на скамейку.

– Так-то лучше, – одобрил жрец. – Я буду пороть, а ты постарайся молиться вслух. Сконцентрируйся на молитве.

Розга взметнулась вверх, а затем полоснула по нежной детской кожу. Ниго вскрикнул.

– Молись, – повторил жрец и ударил посильнее.

– Бог наш…, Явага, – начал молитву Ниго, всхлипнув, – ты… создал этот… мир, создал… людей, деревья…, траву, создал животных…. Я благодарен… тебе за… это. Я очень… люблю все… это. Ты создал… меня для… жертвоприношения, и я благодарен… за оказанную честь…. Обещаю умереть… за созданный тобой мир… без сожаления, – Ниго останавливался при каждом ударе жреца.

– Для первого раза отлично, – похвалил жрец Ниго, закончив порку, едва мальчик произнес молитву. – Порол я недавно розгой девятнадцатилетнего парня, так не мог дождаться, пока он один раз молитву произнесет, а ему положено сделать это пять раз.

– Что же ты делал, уважаемый жрец? – пока не было позволения встать, мальчик лежал, стараясь не подавать виду, что ему очень больно. Он был немного горд своей терпеливостью.

– Порол, пока он не выполнил положенного Богом. Вставай, – разрешил жрец и бросил розгу в камин.

Об этом Ниго рассказал сестре при встрече. Он просил Зайнаку забрать его из храма, но это было невозможно. Забранные туда не возвращались.

– Я буду самой лучшей матерью на свете, – заверила мужа Зайнака.

– Надеюсь, – ответил Шакир.

Едва Гаэла смогла встать после родов, она решила совершить жертвоприношение.

Одевшись в красное платье и, покрыв голову малиновым платком, она пошла пешком к дому Райбы.

Райба с невесткой были на кухне.

Райна взглянула в окно и отшатнулась.

– Что с тобой? – удивилась свекровь. – Что ты там увидела? – она выглянула, но там уже никого не было.

– Госпожа Гаэла пришла за Эшданом, – прошептала Райна. Она была бледная как полотно.

– Наконец-то, – обрадовалась Райба. – Скорей бери сына и иди к госпоже.

– Нет, я не хочу, – замотала головой невестка.

– Что значит, не хочешь? – нахмурилась Райба.

– Я не хочу отдавать Эшдана.

Райба подошла к невестке и залепила ей звонкую пощечину.

Райна схватилась за щеку и выбежала из кухни.

Женщина прибежала в комнатку Эшдана и остановилась у кроватки сына. Тот спал. Райна взяла его на руки и прижала к себе.

– Милый мой сыночек, – зашептала она, – я очень, очень тебя люблю и не хочу с тобой расставаться, но ты обещан Яваге, обещан другой женщиной, которая тебя не любит, и я должна ей тебя отдать.

– Райна, неси Эшдана, – услышала она голос свекрови.

Женщина понесла сына Гаэле.

– Красивый у тебя сын, – сказала Гаэла. – Явага будет счастлив жертве.

– Да, у меня красивый внук, – гордо сказала Райба. – Я пойду. До свидания, госпожа Гаэла.

– Госпожа, прошу тебя, выбери другого мальчика, – сказала Райна, когда они остались одни.

– Что ты такое говоришь? – Гаэла была очень удивлена.

– Я не хочу расставаться с сыном.

– Ты совершаешь грех.

– Я знаю.

– Если я откажусь принести в жертву обещанного Яваге мальчика, то он может забрать мою девочку.

– Твоя девочка только родилась. Ты, госпожа, еще не полюбила ее, я же два месяца живу со своим Эшданом.

– Ты живешь с сыном каждый день, как последний, – возразила Гаэла.

– Нет-нет, я надеялась прожить с сыном всю жизнь.

Гаэле надоело уговаривать женщину, причем находящуюся ниже.

– Отдай мне сына, – приказала она и протянула руки.

Райна отдала мальчика.

– Прощай, Эшдан, прощай, мой мальчик, – прошептала Райна вслед уходящей Гаэле. Она стояла на крыльце дома, пока та не скрылась из виду.

– Здравствуй, госпожа Гаэла? – сказал жрец, встретив женщину на пороге храма.

– Здравствуй, уважаемый жрец.

– Как себя чувствует твоя дочь?

– Хорошо, уважаемый жрец.

– Мы все молились за тебя, госпожа Гаэла, и твое дитя.

– Явага услышал ваши молитвы, уважаемый жрец, хоть и трудные были роды, а все же я благодарна Богу и принесла ему жертву.

– Какой красивый мальчик, – улыбнулся жрец, глядя на ребенка. – Как его зовут?

– Эшданом, уважаемый жрец.

– Чей это сын?

– Это внук повитухи Райбы, уважаемый жрец. Она принимала роды, и я решила отблагодарить ее.

– Ты правильно сделала, госпожа Гаэла. Знаю я их род. Мало кто приносил в жертву их детей.

– Почему, уважаемый жрец? – Гаэла подумала, что над родом висит проклятье, о котором ей не сказали.

– Не знаю, госпожа Гаэла, – пожал плечами жрец. – Наверное, Райба очень обрадовалась?

– Она – да.

– Кто же не обрадовался?

– Мать Эшдана, уважаемый жрец, попросила меня отказаться от ее сына.

– Вот как, госпожа Гаэла, – жрец нахмурился. – Я должен поговорить с этой женщиной. Ты же, госпожа Гаэла, должна воспользоваться при жертвоприношении иголкой.

Гаэла побледнела.

– Это необходимо, уважаемый жрец.

– Да, если хочешь, чтобы Явага принял твою жертву, госпожа Гаэла.

– Хорошо, уважаемый жрец.

Гаэла вошла в круглое помещение для молитв.

В центре стоял приготовленный жрецом маленький столик.

Гаэла подошла и положила Эшдана на него. Затем распеленала. От прохлады помещения мальчик проснулся, но не заплакал, а стал улыбаться незнакомой женщине и тянуть к ней ручки.

Гаэла улыбнулась в ответ. Ей вспомнилось лицо Райны и стало жаль женщину, жаль, как мать, имеющую дитя, мать, потерявшую его. Но, вспомнив, что жалость может помешать ей выполнить свой долг перед Богом, тотчас стала серьезной.

По углам стола стояли четыре свечи. Их нужно было зажечь спичками, лежащими на полке через стол.

Подойдя к полке и взяв спички, Гаэла вернулась к столу и зажгла свечи.

Пока свечи горят, Гаэла должна была молиться.

– Явага – мой Бог, – подняв глаза к потолку, заговорила Гаэла, – я очень долго хотела иметь ребенка, но ты не давал мне его. Я молилась, но ты оставался глух к моим молитвам, и я оставалась бесплодна. Тогда я стала приносить тебе жертвы, и, наконец, сжалился надо мной, подарив мне дитя. Последним твоим испытанием стали трудные роды, но, по милости твоей, я перенесла  и их. Теперь в благодарность за подаренную тобой дочь прими этого мальчика.

Гаэла успела три раза произнести молитву, и свечи догорели.

Тогда Гаэла снова обошла стол и взяла с полки длинную иглу. Вернувшись на место, она быстро воткнула иглу в пупок мальчика. Страшный крик вырвался из горла бедного ребенка. Гаэла на секунду захотела выдернуть иголку, но вовремя опомнилась. Крик разрывал ей барабанные перепонки, вид корчащегося от жуткой боли ребенка разрывал сердце. Хотелось отвернуться. Гаэла первый раз использовала иглу при жертвоприношении.

«Что ты наделала, Райна, – подумала Гаэла. – Ты ведь знаешь, чем оборачивается жалость для приносимого в жертву.»

Три минуты, которые Гаэла на муки младенца, стали вечностью.

В третий раз, сходив к полке, Гаэла вернулась с ножом. Ударом в сердце Гаэла прекратила мучения Эшдана.