В деревню Водоцкое Городище оккупанты нагрянули в ноябре 1941 года, когда уже начались морозы. Десяток автомашин, бронеавтомобиль и сотн немцев появились утром. Поставили пулемёты на въезде и выезде из деревни и согнали жителей к сельсовету.

Немец – офицер с борта автомашины на ломаном русском прокричал: «Ви дольжни выбирайт староста!». Требование звучало многократно, но ответа не было, пока кто-то из толпы не выкрикнул прозвище деревенского чудака: «Гутарёнка в старосты!». Тут же: «Кто есть гутарёнок?». Кандидата вытолкнули из толпы к машине. Он снял шапку, был назначен старостой и тут же получил приказ: «Десять коров для германской армии!». Староста направился в конец деревни, противоположный тому, где была его хата. За ним строем двинулись двадцать солдат.

Я был во дворе дома, когда в калитку вошли два немецких солдата и направились к сараю. Накинули корове на рога верёвку, вывели её из сарая. Хозяйка выбежала из хаты, закричала: «У меня четверо детей! Чем их кормить буду! Что вы делаете! Не отдам!» и повисла на шее у коровы. Корова остановилась.

Тогда шедший сзади немец молча, спокойно скинул с плеча винтовку и ударил женщину прикладом в спину. Я видел лицо этого немца во время удара. На нём не было никаких следов гнева, переживания, волнения. Тётя Маша вскрикнула и упала в снег. Немцы увели корову. Десять коров завели в кузова машин и отряд «Гитлера-освободителя», как писалось в их листовках, уехал из деревни.

Спина у тёти Маши долго болела…

Деревня кинулась спасать живность: Кто обмазывал корову дёгтем до неузнаваемости, кто уводил её в более отдалённые от дорог деревни, сторожки. К концу зимы коров не осталось ни у кого. Кто-то ухитрялся спрятать козу, нескольких кур. Немцы снимали с людей тёплую одежду и напяливали на себя. Обыскивали сундуки и кладовки. Народ оделся в старое тряпьё, запрятав сносную одежду куда только можно – в сено, под навозную кучу, в сугробы. Кое–что удавалось спрятать.

«Избранный» старостой Гутарёнков днём выполнял указания немцев, а ночью выполнял, что требовали партизаны. (После освобождения он был осуждён на 10 лет лагерей «за сотрудничество с оккупантами» и вернулся в деревню в середине 50-х годов).

В декабре обобранные люди были добиты наглостью гитлеровцев. Заходя в дома, те срывали со стен фотографии отцов, мужей, сыновей и бросали их под ноги. Кричали: «Москва капут!», «Сталин капут!», «Рус капут!» и т.д.

 Кто-то слышал, как из занятого под казарму сельсовета доносились пьяные голоса: «Вольга – Вольга, муттер Вольга, Вольга дойтше флюз!». (В переводе: Волга – Волга, мать Волга, Волга немецкая река!).

В 1942 году немцы продолжали набеги для изъятия всего съестного. Они сформировали полицейские отряды из пошедших к ним на службу врагов советской власти (в основном, из «раскулаченных» в 30-х годах) и тех, кого набрали под страхом смерти. «Полицаи» лучше знали привычки и психологию крестьянина, от них что-либо спрятать было труднее, чем от немцев. Вооружённые немецкими винтовками, они действовали всегда в сопровождении немцев–автоматчиков.

Я был свидетелем ночёвки группы полицаев в доме нашей хозяйки. От неё потребовали сварить щи с курятиной (несколько кур отобрали в нашей же деревне), чугун картошки. На столе стояли бутылки самогона. Старший этой группы – среднего роста, подвижной полицай разгорячился и кричал, что он воевал за советскую власть, он «в 1917-м штурмовал Зимний дворец», а большевики его обманули и «загнали людей в колхозы». Тётя Маша негромко возразила: «А мы перед войной в колхозе хорошо жили…». В ответ послышалось шипенье полицая: «Заткнись!».

Позже одна из женщин рассказала о своём разговоре с молоденьким парнем – полицаем, которого спросила, а что ж ты, такой молодой, пошел к ним в услужение? Тот ответил, что если бы не пошел, то уже гнил бы где-то в Шаблыкине: «Нас неделю морили голодом, потом построили и предложили записаться в полицию. Двое отказались. Их тут же застрелили. Я был третьим…».

Когда немцев в деревне не было, вечерами в нашей хате собирались соседки. Плакали, говорили, что наших всех, наверное, уже поубивали, Москву взяли и т.д. Однажды, когда стемнело, в дом вошла женщина, знакомая нашей хозяйки. Её тоже звали Мария. Она попросила созвать соседок. Когда собрались, достала из-за пазухи измятый листок бумаги и стала читать.

Это была советская листовка – обращение к «Гражданам временно оккупированных городов и сёл нашей Советской Родины». В хате зазвучали решительные слова: «Не верьте лживой гитлеровской пропаганде! Красная Армия сражается с врагом и скоро погонит его на запад! Ваши отцы, мужья, сыновья освободят Вас из фашистского плена! Помогайте Красной Армии, не давайте врагу ни грамма продовольствия, помогайте партизанам находить и уничтожать фашистов…» и т.д. Чтение прерывалось, женщина откашливалась в платок, и я заметил на платке у неё красное…

Когда чтение кончилось, половина женщин плакала, но все повеселели: «Значит, наши воюют, значит, живы! Может, скоро освободят нас…». Измятая листовка рассеяла страх безнадёжности, овладевший людьми. Хозяйка предложила Маше переночевать в дому на тёплой печке, но та отказалась. «За помощь партизанам немцы сжигают дом и расстреливают всю семью», – сказала она и спросила, нет ли бани, где можно подтопить печку и переночевать. Таких банек на огородах было много. В одной из них разожгли костерок и оставили её. Рано утром гостьи уже не было.