Chapitre I

Où l’on commence à ne pas comprendre 

Гла­ва I,

В КО­ТОРОЙ НА­ЧИНА­ЕШЬ НИ­ЧЕГО НЕ ПО­НИМАТЬ

Ce n’est pas sans une certaine émotion que je commence à raconter ici les aventures extraordinaires de Joseph Rouletabille. Celui-ci, jusqu’à ce jour, s’y était si formellement opposé que j’avais fini par désespérer de ne publier jamais l’histoire policière la plus curieuse de ces quinze dernières années.

J’imagine même que le public n’aurait jamais connu toute la vérité sur la prodigieuse affaire dite de la «Chambre Jaune», génératrice de tant de mystérieux et cruels et sensationnels drames, et à laquelle mon ami fut si intimement mêlé, si, à propos de la nomination récente de l’illustre Stangerson au grade de grand-croix de la Légion d’honneur, un journal du soir, dans un article misérable d’ignorance ou d’audacieuse perfidie, n’avait ressuscité une terrible aventure que Joseph Rouletabille eût voulu savoir, me disait-il, oubliée pour toujours.

Не без не­кото­рого вол­не­ния на­чинаю я по­вес­тво­вание о не­обы­чай­ных прик­лю­чени­ях Жо­зефа Руль­та­бия, ко­торый до се­го дня ре­шитель­но про­тивил­ся это­му, так что в кон­це кон­цов я уже от­ча­ял­ся рас­ска­зать ког­да-ни­будь об од­ной из лю­бопыт­ней­ших по­лицей­ских ис­то­рий пос­ледних пят­надца­ти лет.

Мне да­же ду­ма­ет­ся, что ши­рокая пуб­ли­ка так ни­ког­да бы и не уз­на­ла всей прав­ды об этом уди­витель­ном де­ле, из­вес­тном под наз­ва­ни­ем «Жел­тая ком­на­та» и по­родив­шем столь­ко та­инс­твен­ных, жес­то­ких и по­рази­тель­ных драм, к ко­торо­му мой друг имел са­мое не­пос­редс­твен­ное от­но­шение, ес­ли бы по слу­чаю не­дав­не­го наг­ражде­ния зна­мени­того Стан­жерсо­на ор­де­ном По­чет­но­го ле­ги­она од­на ве­чер­няя га­зета не по­мес­ти­ла жал­кую в сво­ем не­веде­нии или ис­полнен­ную дер­зко­го ве­роломс­тва статью, вос­кре­шав­шую ужас­ную ис­то­рию, ко­торую, по сло­вам са­мого Жо­зефа Руль­та­бия, луч­ше бы­ло бы нав­сегда пре­дать заб­ве­нию.

La «Chambre Jaune»! Qui donc se souvenait de cette affaire qui fit couler tant d’encre, il y a une quinzaine d’années? On oublie si vite à Paris.

N’a-t-on pas oublié le nom même du procès de Nayves et la tragique histoire de la mort du petit Menaldo? Et cependant l’attention publique était à cette époque si tendue vers les débats, qu’une crise ministérielle, qui éclata sur ces entrefaites, passa complètement inaperçue. Or, le procès de la «Chambre Jaune», qui précéda l’affaire de Nayves de quelques années, eut plus de retentissement encore. Le monde entier fut penché pendant des mois sur ce problème obscur, – le plus obscur à ma connaissance qui ait jamais été proposé à la perspicacité de notre police, qui ait jamais été posé à la conscience de nos juges. La solution de ce problème affolant, chacun la chercha. Ce fut comme un dramatique rébus sur lequel s’acharnèrent la vieille Europe et la jeune Amérique.

«Жел­тая ком­на­та»!.. Кто пом­нит те­перь об этом де­ле, зас­та­вив­шем лет пят­надцать то­му на­зад про­лить­ся столь­ко чер­нил? В Па­риже так быс­тро все за­быва­ет­ся!

Раз­ве не ка­нуло в веч­ность са­мо наз­ва­ние Най­ско­го про­цес­са и тра­гичес­кая ис­то­рия ги­бели ма­лыша Ме­наль­до? А меж­ду тем в ту по­ру об­щес­твен­ное мне­ние бы­ло бук­валь­но при­кова­но к су­деб­но­му раз­би­ратель­ству это­го де­ла, и по­тому да­же раз­ра­зив­ший­ся тем вре­менем пра­витель­ствен­ный кри­зис про­шел ни­кем не за­мечен­ным. Так вот про­цесс по де­лу «Жел­той ком­на­ты», пред­шес­тво­вав­ший Най­ско­му про­цес­су, на­делал еще боль­ше шу­му. Весь мир в те­чение дол­гих ме­сяцев бил­ся над раз­ре­шени­ем не­пос­ти­жимой за­гад­ки — са­мой не­пос­ти­жимой, нас­коль­ко я знаю, из всех, ког­да-ли­бо пред­ло­жен­ных на­шей по­лиции, и пос­ланной, ка­залось, для ис­пы­тания ее про­ница­тель­нос­ти и со­вес­ти на­ших су­дей. Ре­шения этой вы­зыва­ющей пол­ную рас­те­рян­ность за­гад­ки ис­ка­ли все. Это был сво­его ро­да дра­мати­чес­кий ре­бус, над ко­торым усердство­вали и ста­руш­ка Ев­ро­па, и юная Аме­рика.

C’est qu’en vérité – il m’est permis de le dire «puisqu’il ne saurait y avoir en tout ceci aucun amour-propre d’auteur» et que je ne fais que transcrire des faits sur lesquels une documentation exceptionnelle me permet d’apporter une lumière nouvelle – c’est qu’en vérité, je ne sache pas que, dans le domaine de la réalité ou de l’imagination, même chez l’auteur du double assassinat, rue morgue, même dans les inventions des sous-Edgar Poe et des truculents Conan-Doyle, on puisse retenir quelque chose de comparable, QUANT AU MYSTÈRE, «au naturel mystère de la Chambre Jaune».

Ибо в дей­стви­тель­нос­ти — я мо­гу се­бе поз­во­лить та­кое за­меча­ние, не опа­са­ясь на­нес­ти ос­кор­бле­ния ав­тор­ско­му са­молю­бию, так как все­го лишь из­ла­гаю фак­ты, на ко­торые мне по­может про­лить свет ис­клю­читель­ная до­кумен­та­ция, ко­торой я рас­по­лагаю, — так вот, в дей­стви­тель­нос­ти ни ре­аль­ная жизнь, ни во­об­ра­жение, да­же ес­ли об­ра­тить­ся к ав­то­ру «Убий­ства на ули­це Морг» или к изоб­ре­татель­ным пос­ле­дова­телям Эд­га­ра По, а то и к яр­ким под­ра­жате­лям Ко­нан Дой­ла, не мо­гут под­ска­зать что-ли­бо по­доб­ное этой тай­не, ес­тес­твен­ной тай­не Жел­той ком­на­ты.

Ce que personne ne put découvrir, le jeune Joseph Rouletabille, âgé de dix-huit ans, alors petit reporter dans un grand journal, le trouva! Mais, lorsqu’en cour d’assises il apporta la clef de toute l’affaire, il ne dit pas toute la vérité. Il n’en laissa apparaître que ce qu’il fallait pour expliquer l’inexplicable et pour faire acquitter un innocent. Les raisons qu’il avait de se taire ont disparu aujourd’hui. Bien mieux, mon ami doit parler. Vous allez donc tout savoir; et, sans plus ample préambule, je vais poser devant vos yeux le problème de la «Chambre Jaune», tel qu’il le fut aux yeux du monde entier, au lendemain du drame du château du Glandier.

И пред­ставь­те се­бе, раз­гадку, ко­торую ник­то не мог отыс­кать, пред­ло­жил нам юный Жо­зеф Руль­та­бий, а бы­ло ему в то вре­мя все­го во­сем­надцать лет, и ра­ботал он скром­ным ре­пор­те­ром в од­ной со­лид­ной га­зете. Од­на­ко, ког­да он явил­ся в суд с клю­чом от этой тай­ны, он рас­ска­зал не всю прав­ду, а толь­ко то, что тре­бова­лось для то­го, что­бы «объ­яс­нить не­объ­яс­ни­мое» и оп­равдать не­винов­но­го. При­чины, зас­тавляв­шие его тог­да мол­чать, се­год­ня ис­чезли. Ма­ло то­го, те­перь мой друг прос­то обя­зан го­ворить, и по­тому вы уз­на­ете все. Так что без даль­них пре­дис­ло­вий я из­ло­жу вам за­гад­ку Жел­той ком­на­ты в том ви­де, в ка­ком она пред­ста­ла пе­ред всем ми­ром на дру­гой день пос­ле нес­частья, слу­чив­ше­гося в зам­ке Гландье.

Le 25 octobre 1892, la note suivante paraissait en dernière heure du Temps:

«Un crime affreux vient d’être commis au Glandier, sur la lisière de la forêt de Sainte-Geneviève, au-dessus d’Épinay-sur-Orge, chez le professeur Stangerson. Cette nuit, pendant que le maître travaillait dans son laboratoire, on a tenté d’assassiner Mlle Stangerson, qui reposait dans une chambre attenante à ce laboratoire. Les médecins ne répondent pas de la vie de Mlle Stangerson.»

Vous imaginez l’émotion qui s’empara de Paris. Déjà, à cette époque, le monde savant était extrêmement intéressé par les travaux du professeur Stangerson et de sa fille. Ces travaux, les premiers qui furent tentés sur la radiographie, devaient conduire plus tard M. et Mme Curie à la découverte du radium.

25 ок­тября 1892 го­да в пос­леднем вы­пус­ке га­зеты «Тан» по­яви­лась за­мет­ка сле­ду­юще­го со­дер­жа­ния:

«Ужас­ное прес­тупле­ние со­вер­ше­но в зам­ке Гландье, рас­по­ложен­ном над Эпи­не-сюр-Орж, на опуш­ке ле­са свя­той Же­невь­евы. Ми­нув­шей ночью, в то вре­мя, ког­да хо­зя­ин зам­ка, про­фес­сор Стан­жерсон, ра­ботал в сво­ей ла­бора­тории, кто-то пы­тал­ся убить ма­дему­азель Стан­жерсон, от­ды­хав­шую в ком­на­те, при­лега­ющей к этой ла­бора­тории. Вра­чи не ру­ча­ют­ся за жизнь ма­дему­азель Стан­жерсон».

Во­об­ра­зите се­бе вол­не­ние, ох­ва­тив­шее Па­риж. Уже в ту по­ру уче­ный мир с ог­ромным ин­те­ресом сле­дил за ра­бота­ми про­фес­со­ра Стан­жерсо­на и его до­чери. Это бы­ли пер­вые ис­сле­дова­ния в об­ласти рен­тге­ног­ра­фии, они-то и при­вели впос­ледс­твии г-на и г-жу Кю­ри к от­кры­тию ра­дия.

On était, du reste, dans l’attente d’un mémoire sensationnel que le professeur Stangerson allait lire, à l’académie des sciences, sur sa nouvelle théorie: La Dissociation de la Matière. Théorie destinée à ébranler sur sa base toute la science officielle qui repose depuis si longtemps sur le principe: rien ne se perd, rien ne se crée.

Le lendemain, les journaux du matin étaient pleins de ce drame. Le matin, entre autres, publiait l’article suivant, intitulé: «Un crime surnaturel»:

К то­му же в тот мо­мент с не­тер­пе­ни­ем ожи­дали выс­тупле­ния про­фес­со­ра Стан­жерсо­на в Ака­демии на­ук, где он дол­жен был чи­тать сен­са­ци­он­ный док­лад, пос­вя­щен­ный его но­вой те­ории: рас­пад ма­терии — те­ории, приз­ванной до ос­но­вания по­шат­нуть всю офи­ци­аль­ную на­уку, ко­торая с дав­них пор ба­зиру­ет­ся на прин­ци­пах, вы­тека­ющих из за­кона сох­ра­нения ве­са ве­ществ и за­кона сох­ра­нения и прев­ра­щения энер­гии.

На сле­ду­ющий день об этой дра­ме пи­сали все ут­ренние га­зеты. «Ма­тен», нап­ри­мер, опуб­ли­кова­ла сле­ду­ющую статью, ко­торая на­зыва­лась «Сверхъ­ес­тес­твен­ное прес­тупле­ние»:

«Voici les seuls détails – écrit le rédacteur anonyme du matin – que nous ayons pu obtenir sur le crime du château du Glandier. L’état de désespoir dans lequel se trouve le professeur Stangerson, l’impossibilité où l’on est de recueillir un renseignement quelconque de la bouche de la victime ont rendu nos investigations et celles de la justice tellement difficiles qu’on ne saurait, à cette heure, se faire la moindre idée de ce qui s’est passé dans la «Chambre Jaune», où l’on a trouvé Mlle Stangerson, en toilette de nuit, râlant sur le plancher. Nous avons pu, du moins, interviewer le père Jacques – comme on l’appelle dans le pays – un vieux serviteur de la famille Stangerson. Le père Jacques est entré dans la «Chambre Jaune» en même temps que le professeur. Cette chambre est attenante au laboratoire. Laboratoire et «Chambre Jaune» se trouvent dans un pavillon, au fond du parc, à trois cents mètres environ du château.

«Вот скуд­ные све­дения, — пи­сал кор­респон­дент га­зеты „Ма­тен“, по­желав­ший ос­тать­ся не­из­вес­тным, — ко­торы­ми мы рас­по­лага­ем от­но­ситель­но прес­тупле­ния в зам­ке Гландье. Сос­то­яние от­ча­яния, в ко­тором пре­быва­ет про­фес­сор Стан­жерсон, не­воз­можность ус­лы­шать по­каза­ния са­мой жер­твы — все это край­не зат­рудня­ет де­ло, ме­шая и нам, и пра­восу­дию про­водить рас­сле­дова­ние, по­это­му в нас­то­ящий мо­мент прос­то не­воз­можно хоть в ка­кой-то ме­ре пред­ста­вить се­бе то, что про­изош­ло в Жел­той ком­на­те, где на по­лу, в ноч­ной со­роч­ке, наш­ли жа­лоб­но сто­нав­шую ма­дему­азель Стан­жерсон. Од­на­ко нам уда­лось расс­про­сить па­пашу Жа­ка — так на­зыва­ют в ок­ру­ге ста­рого слу­гу се­мей­ства Стан­жерсон. Па­паша Жак во­шел в Жел­тую ком­на­ту вмес­те с про­фес­со­ром. Эта ком­на­та со­седс­тву­ет с ла­бора­тори­ей. Ла­бора­тория и Жел­тая ком­на­та на­ходят­ся во фли­геле в глу­бине пар­ка, при­мер­но в трех­стах мет­рах от зам­ка.