Жемчужина у моря

                                                                                               А знаете ли вы, что такое Одесса?

                                                                                               Нет, вы не знаете, что такое Одесса!

                                                                                                                                                  Л. Утёсов.

Глава 1. Житница юмора

Одесса – островок безудержного темперамента в океане пресной действительности! Одесса знает и ценит юмор. В Одессе острят все! Острят здесь по поводу и без повода, утром и вечером, в зной и стужу, хотя последняя стужа посещала Одессу в далёком 1929 году.

Острят в Одессе старики, дети и даже женщины. Шутки последних, заметим, как правило, заканчиваются беременностью под раскаты «похоронного» марша Мендельсона в одном из залов районного дворца бракосочетаний.

В Одессе острят везде: на митингах, манифестациях, партийных и комсомольских собраниях, как, впрочем, и на культовых мероприятиях – юбилеях и похоронах, где равнодушен лишь покойник, гранитно-серо-зелёным лицом подчёркивающий своё презрение к здравствующим.

На поминках Абрама Фельцмана – тостами, заклинаниями и водкой, не жалея пуха для его праха, – обустраивали последний приют. Кто-то из остряков пожелал Абраму всех «земных благ», а Наум Михайловский, таки – чтобы Всевышний изменил ему меру пресечения и в качестве исключения отправил грешника в рай.

Говорят, на заводе автоприцепов докладчик советовал послать в Кисловодск разобраться по поводу непоступивших санаторно-курортных путёвок председателя профкома или, на худой конец, инженера ПТБ Гаврилюка Ивана Тимофеевича, на что из зала последовала рекомендация: «А с худыми концами там делать нечего!»

Острят в житнице воспроизводства остряков – роддоме. Друзья соболезнуют папаше, у которого рождается четвёртый сын подряд: «Тебе бы девочку, Михалыч!» – на что не утративший чувства юмора моторист туристического теплохода «Ленинград», Михалыч, мечтательно вздыхает: «Лет семнадцати».

Острит врач городской клинической больницы № 1 на Мясоедовской, у которого больной выспрашивает дрожащим жалобным голосом: «Доктор, я буду жить?!» – «С таким диагнозом?! Какой смысл». 

Острит хирург этой же больницы, которую горожане, кстати, называют еврейской, над распластанным, как селёдка, на операционном столе пациентом, беря в руки скальпель: «Ну что, будем оперировать или пусть живёт?!» Острит медсестра, на его же вопрос: «Какая температура тела больного?» – отвечая: «Какая, какая?! Комнатная». – «А давление?» – «Атмосферное».

В Одессе острят трамвайные кондуктора, богобоязненные старухи, убелённые сединой герои труда. Острят хладнокровные и мужественные политики.

Так, например, агрессивно настроенная коммунистическая оппозиция, в демократических штормах утратившая своё абсолютное монаршество, на митинге, устроенном у подножия печально знаменитой Потёмкинской лестницы, выставила целую галерею транспарантов с душещипательными лозунгами. На одном из них угрожающая надпись жестоко предупреждала тех, у кого короткая политическая память: «Коммунисты были, коммунисты есть, коммунисты будут!»

Оставленное на ночь для запугивания мирного населения предостережение наутро явилось глазу в несколько отредактированном, по-видимому, каким-то диссидентом варианте, низвергнув глобальную идею. После чего лозунг обрёл совсем иное значение: «Коммунисты были, коммунисты есть, коммунисты будут есть!»

Острят в Одессе даже на партсобраниях, где остряки рискуют быть преданными политической анафеме. На сталепрокатном заводе имени Дзержинского на ошеломляющий вывод отпетого коммунистического пропагандиста, заявившего с трибуны: «Советский человек стал жить лучше, товарищи», – один из «товарищей» негромко подредактировал: «африканской обезьяны».

Одессита можно узнать везде – в Сыктывкаре, на Сахалине, в Усть-Лабинске, на Ямайке, в Пуэрто-Рико, Барселоне. В Одессе его узнать сложнее. В Одессе он обезображен себе подобными.

Глава 2. Странствующий бездельник, проездом из Самарканда

Молодой человек ростом выше среднего, с голубыми, как черноморская, в десяти милях от берега, вода, глазами покинул душное купе поезда.

Он был рождён на свет Божий в весеннюю распутицу 1960 года от Рождества Христова. Его зубы ещё не познали дантиста, хотя сам он познал острые зубы Фемиды, однако не утратил при этом оптимизма. Все интересы странника начинались поисками хлеба насущного и заканчивались женщинами, правда, в последнем случае – уже обнажёнными, и не в музее, а в постели.

На перроне, вдохнув полной грудью прохладного весеннего воздуха, пропитанного солью, влагой и юмором, потревожил пальцами мочку уха, остановив взгляд на парочке щебечущих у колонны с капителью хохлушек. Одна из них, с цыганскими смоляными, ниспадающими на плечи волосами, несомненно, готова была разделить с ним своё ложе.

– Хав а ю? – приостановившись, вопрошал он, своим чистым голубым взором обняв обеих. Откровенно сказать, его познания в английском были в зачаточном состоянии. Девицы, явно из провинции, смысла не поняли, однако, обнаружив в этой лаконичной фразе что-то загадочное, а в её создателе – нечто странное, хихикнули и, не скрывая интереса, вперились в него, оценивая в качестве самца.

Бывший узник министерства путей сообщения моргнул той, что посимпатичней, с чёрными смоляными волосами, хотя подруга отнесла это только на свой счёт, и вразвалочку подался к выходу.

Высокая, худенькая, с короткими карамельного цвета волосами девица на мгновение задумалась, будто в попытке о чём-то вспомнить. Хитро улыбнувшись, небрежно, по-крестьянски двинула подругу локтем в бочину, повернув взор в сторону удаляющегося иностранца: «Це москаль, дура!»

– Щого? – черноволосая вопросительно повернула голову, слегка склонив её набок.

– Того, що москали, колы йидять кажуть: «Хаваю».

– Хаваю?!

– Так само, ще кажуть – жру.

– Як свини!

– А шо вин хавав?

– Може, мармулятку…

– А може, жуйку, – предположила высокая. Хохлушки рассмеялись, насыщая глупую атмосферу положительными зарядами.

– Одесса – цитадель остроумия, – выдвинул гипотезу отставной пассажир, сомнений которой та не вызывала.

Одесса приняла незваного гостя без колебаний. Втолкнула странника в поток повседневной жизни миллионного улья. Голова была пуста от грандиозных идей, ещё недавно терзавших мозг молодого повесы. Хотелось есть. И этот банальный вопрос сводил на нет прочие позывы организма.

Глава 3. Знакомство с городом

Итак, молодой человек на закате туманной юности осчастливил своим появлением Одессу-маму, состоящую в морганатическом браке с Ростовом-папой и пока ещё не подозревающую о грандиозности предстоящих событий.

Удачно сложенный, не обременённый жизненными проблемами мужчина, мощной грудью бесстрашно разверзая пространство, вторгся в обитель юмора, где легендарная Сонька – Золотая Ручка совершила свою последнюю гастроль. 

Это был вид человека проницательного, жизнелюбивого, способного одним только взглядом определить количество серого вещества в коре головного мозга оппонента. Всё в нём: незатейливая внешность, удачно сочетающаяся с благородными манерами, походка, голос с преобладающим низким тембром, бесшабашность, тонкий аналитический склад ума, безудержный темперамент, благополучно унаследованные от давно уже почившего деда – весельчака, бабника и балагура, – располагало к общению.

Одет он был просто. В гардероб входила голубая футболка с изображением оскалившейся в прыжке пумы, чёрные вельветовые брюки и белые кроссовки, скрывающие белые, несколькими днями ранее, носки. Постоянным атрибутом гостя был зелёного цвета чемоданчик-дипломат из крокодиловой кожи.

Молодой человек обладал необъяснимой способностью располагать к себе. Он, например, без труда мог убедить владельца крупного частного капитала в финансировании строительства горнолыжного комплекса в центре Каракумов, открытии молочно-товарной фермы в Ханты-Мансийске и даже еврейского кладбища в Иерусалиме.

И вот, наш неутомимый искатель приключений в городе своей мечты, житнице юмора – Одессе. В городе, пожалуй, единственном в мире, после Иерусалима, конечно же, жители которого недоумевают и по сей день: почему в других городах люди так искренне не любят евреев?! Судьба втолкнула его в этот неповторимый, неподражаемый, уникальный живой организм.

Бродячий скоморох, к своему стыду, здесь впервые. Однако он платонически влюблён в этот райский уголок…

Не успело человечество изобрести деньги, как оно стало перед проблемой – где взять?! Проблемы человечества не были чужды нашему герою. Его организм уже который час напрасно выделял желудочный сок. Дискомфорт в желудке вызывал дисгармонию в душе…

На привокзальной площади, которую одесские банщики (вокзальные воры) называют Причалом, а промежду таксистов она – Лагуна, молодой человек остановился. Безмолвная скульптура женщины с голубем в руках показалась ему достойной одного из московских вокзалов.

«В Одессе женщина должна была бы держать сковороду над головой поверженного мужчины», – подумал он и улыбнулся, на мгновение представив это. Он отдавал себе отчёт в том, что Одесса напрасно кормить не будет. Одесса кормит тех, кто ценит и уважает юмор.

Странник осмотрелся, выбирая маршрут. Прощальным взором окинул монументальное здание вокзала. С лёгкой иронией утвердил взгляд на голубе в холодных руках женского изваяния, символизирующем миролюбие советского народа, если исключить ядерный арсенал, способный трижды уничтожить всё живое на планете.

Фонтан бесцельно транжирил воду, обдавая свежестью утомлённых изнурительной поездкой пассажиров. Подгоняемый голодом путник заторопился было неизвестно куда, но тотчас сбавил шаг, утонув в прохладном полумраке подземного перехода. Вынырнув, оказался на Пушкинской улице. Могучие платаны и клёны плотной зелёной накидкой обнимали бульвары и скверы.

«Где-то здесь непременно должен быть Черноморский бульвар», – подумал он и у первого же попавшегося одессита спросил: «Скажите, пожалуйста, далеко ли Черноморский бульвар?» – «Нет, недалеко, – охотно откликнулся пожилой абориген. –

Два дня на оленях – там и рукой подать».

– Один – ноль, – отметил гость, себя же подбодрив: – Ничего, посмотрим, чей козырь старше!

Настроенный на мажорный лад, а грустить, заметим, не было предпосылок: солнышко своими нежными трепетными лучами обнимало одесситов, не брезгуя, впрочем, и суетливыми гостями из провинции и предместий, молодой человек, раздвигая широкой грудью глупую атмосферу, шёл на свидание с неизвестностью.

Приезжие, как правило, покушались добыть что-нибудь из «мэйд ин япан», джинсы «Монтана» или «Леви Штраусс» на барахолках портового города.

Он шествовал по широкой улице, напичканной магазинами, кафе, ломбардами, адвокатскими и нотариальными конторами, салонами красоты, газетными киосками, бутиками, агентствами по продаже недвижимости, экскурсионными бюро, словом, всем тем, что придумало мудрое человечество вскорости после того, как оно явило миру деньги с целью их же изъятия.

Невдалеке образовалась пёстрая змейка сограждан, голова которой заползла в арку между старинными пятиэтажками. Змейка походила на огромного питона, коему сподобилось полакомиться человечиной. Название над аркой сохранило в себе только последние три буквы «…гия». Остальные, судя по свежим розовым пятнам на запылённой выцветшей серой стене, были украдены конкурентами либо вандалами.

«Очередь, – констатировал молодой человек, оперируя, вероятнее всего, чужой мыслью, – способ распределения материальных благ, оставшихся после распределения другими способами».

Он подошёл к высокой, с истекающим сроком годности даме в рыжем парике, завершающей змеиный хвост, состоящий почему-то из одних женщин. «По какому случаю очередь?» – весело вопрошал он, нисколько не сомневаясь в том, что понравился молоденькой стройной гречанке впереди неё.

Гречанка, улыбнувшись, лисьим взором похотливой самки окинула приезжего, в чём не было ни малейшего сомнения, поскольку коренной одессит всё равно спросил бы как-нибудь иначе, например: «Зачем стоим?» – двусмысленно намекая не на материальную, а на принципиальную сторону вопроса. Либо: «Давно стоим?» – непременно получив ответ: – «А вам это нужно?»

«Солженицына выкинули», – ответила дама с родинкой над правой бровью, оставив на

лице печать супруги, нашедшей наконец заначку благоверного. «Так его же выкинули

ещё в семьдесят четвёртом… или семьдесят пятом», – усомнился в собственном ответе

потенциальный обладатель творений заслуженного диссидента Советского Союза.

«Трёхтомник «Архипелаг ГУЛАГ», – гречанка подозрительно улыбнулась и отвела взор, дабы приуменьшить величину подозрения, поскольку нашествие женщин было связано с очередным медосмотром на текстильном комбинате.

«Стало быть, очередь из женщин, приближённых к Солженицыну?» – коряво сострил молодой человек, утробно себя за это укоряя. «К гинекологу», – нашлась быстрее стоящая перед гречанкой шатенка с круглым ртом и пухлыми, выраженными ярко-красной помадой губами и, хихикнув, прикрыла их ладошкой, дабы скрыть щербатость верхних резцов.

Незнакомец улыбнулся: «Шо там было, как ты спасся?!» (В. Высоцкий). Потом обратился почему-то к гречанке: «Девочки, я за вами!»

Растворившись в толпе, отсутствовал около получаса. Вернулся с каким-то «ботаником» без вредных привычек, без сомнения, «проглотившим» как минимум треть городской центральной библиотеки.

Тот был похож на рождественского херувима: какой-то нарядненький, в круглых очёчках, синей тройке, с начищенными до блеска чёрными туфлями, семинаристской мордашкой и невинными возрастными прыщичками на лице. Не было ни малейшего сомнения в том, что он не знал разговорного диалекта и не употреблял крылатых слов даже утробно…

К этому времени очередь существенно продвинулась, к тому же, незадолго, резвый пазик из фармакологического комбината «выплюнул» две дюжины своих сотрудниц, в связи с чем дама в рыжем парике оказалась третьей от заветных дверей благоустроенной коммунальной пещеры.

Молодой человек слегка приврал, к трём томам присовокупив ещё семь, отчего «буквоед» с лёгкостью расстался с червонцем, потом, посчитав величину вознаграждения мизерной относительно целого десятитомника отчаянно входившего в моду Солженицына, добавил пятёрку. Посчитав, что размениваться перед столь монументальным приобретением крайне неинтеллигентно, всё это вернул обратно, выдав четвертную.

Через некоторое время обманутый «ботаник», осознав свою оплошность, также скрылся и вернулся с высоким интеллигентом в белой сорочке, которому с успехом, правда, без навара, продал место, а с ним и несбыточную мечту каждого антисоветчика и диссидента – десятитомник Солженицына, который, оставаясь в полном здравии, к этому

времени корпел только над шестым.