Такая короткая долгая жизнь глава 1-2

     Благодарю моих друзей Зуфара Яфаева и Людмилу Бабаеву за разрешение воспользоваться фактами из биографии их родителей. Сейчас, когда всё позади, я понимаю, что без их помощи ничего бы не получилось. Спасибо от всего сердца.

     Это наши отцы по тернистым дорогам
     Принесли своё горе с собой.
     Край таёжный, я знаю, ты встретил их строго,
     Пересыльной нелёгкой судьбой.

     Глава 1

     Женщина металась по кровати, мокрые волосы, облепив лицо, на концах завивались в мелкие кольца. Повернув его с катившимися по нему крупными каплями пота, она одобрительно улыбнулась, подняв взгляд от вздувшегося живота к глазам мужчины. Хрипло проговорила:
   – Не надо, не зови никого. Я в магазине была, женщины говорят, тебя скоро убьют, что сейчас плачут их сироты, но заплачут и наши дети, узнают, что такое сиротство и горе.

     Красивые черты мужчины исказились, рот мрачно сжался, стали видны желваки на скулах. Тут женщина снова истошно закричала, и сразу на неё навалился сон, но был он меньше минуты, схватки участились. Уже крича и корчась от боли, Анна не слышала, как пришла её подружка детства Фрося, увидела только, что она скручивает простыню, и вместе с Данилой они пытаются помочь ей родить. Фрося всё время уговаривала:
   – Тужься, Анечка, тужься, уже головку видно. – И, наконец, отбросив простыню, руками достала крошечную девочку. Положила на стол, обмыла и, повернувшись к Данилу, приказала, – неси дров, надо ещё тёплой воды, Анну обмыть. – Увидев, что он ушёл, принесла из сеней тёплое одеяльце в пододеяльнике из разноцветных лоскутов. – Аня, это одеяльце суконное, своему не показывай. Когда нас раскулачивали, я увидела, что они по двору идут. Ваське, моему меньшему, сунула, и кричу: «Беги, Васька, беги!» Он через сени на крышу, а там к соседям. Штуку сукна сохранила, дети растут быстро, покупала всем пятерым на зимнее пальто. Вату, слава богу, не взяли, да и куплена она была на подстёжку, тёмная, им без надобности. – Пришедшего Данилу Фрося отправила закопать в огороде послед и засобиралась домой. – Ладно, Анечка, пойду я, мой тоже на вас злой. Он же не крестьянствовал, валенки валял, и отец, и дед. Всё спрашивает, никак не успокоится. Неужели, говорит, зимой будут всем колхозом босиком ходить? У нас всё отобрали, и шерсть и колодки. Хорошо, что старые валенки не забрали, кое- как отстояла. Мой сосед, ну, ты знаешь, о ком я, он каждый день пьяный. Шарился по всем углам, матерился, что хожу, как барыня, валенки мягкие и тёплые, а у его жены опорки. Слава богу, валенки у всей семьи подшитые и не один год ношеные, не взяли. Нам Саша их всегда подшивал. Новые на рынок везли. Были одетые, не голодали и жили не хуже людей. Вся округа в Сашиных валенках ходит. И продавали их нашим деревенским дешевле. Какие мы кулаки? Зачем нам эти колхозы? Дети растут, сошлют куда, а там и овец не держат, шерсти будет негде взять, только колодки мой сам и сможет вырезать. Тоже босиком будем. Не хочет он в колхоз, пыталась уговорить, да бросила. Страшно: как с пятью детьми выживем? Всё, пошла, поправляйся, подружка моя дорогая.

     Пришёл Данил, растапливая печь, бурчал:
   – Уезжать отсюда надо. Никто не здоровается, будто и не росли вместе. – Приехал он с фронта пламенным коммунистом, первую дочку назвал Клара, в честь Цеткин. Анна с грустью, подумала, что и эта дочь будет не Машенька, а скорее всего Роза Люксембург. Так и вышло. – Дочь крестить не дам, будем звать Роза.
     Анна не спорила, окрестить она её, конечно, окрестит, и Клара крещёная, а вот насчет имени, придётся привыкать к Розе.
   – Данил, ты бы Клару домой привёл, что ей у бабушки ночевать? Сестрёнку присмотрит. Да и мне с ней легче: хоть маленькая, но помогает, я пока вставать могу с трудом, а ты утром уйдёшь. Приведи.

     Пока мужа не было, Анну и дочку сморил сон. Они обе устали. Проснулась она от звона разбитого стекла. Хорошо, что  рожала не в спальне. Плохо стало, так на лавке у печки и родила. Пошатываясь, поднялась. Полог у кровати сорвало, а на смятой куче ткани лежал большой увесистый булыжник. Весь этот день, который  начался с похода в магазин за сахаром, состоял из обиды и боли. Утром, несмотря на опустившийся перед родами живот, обрадовавшись солнечному и прохладному дню, решила прогуляться. Она давно не выходила со своего двора. И не ожидала, что когда, наклонив из уважения голову, поздоровается с сидевшей на лавке перед домом старушкой, та закрестится и плюнет в её сторону. В магазине на её приветствие тоже все промолчали, просто вышли на улицу, оставив её наедине с продавщицей. Весёлая и приветливая, бывшая подружка по детским играм, молча выслушала и, взяв деньги, не глядя, подала кулёк с сахаром. Зашёл пьяненький мужик, направился сразу к Анне, склонился и дохнул перегаром:
   – Что, сучка, сладенького захотела? Скоро тебе полный живот набьём, будете жрать на пару с младенцем.
     Анна выскочила из магазина. Ей стало страшно. В глубине души она была пугливая, мнительная, не уверенная в себе деревенская женщина.
   Женщины у магазина громко и горячо о чём-то спорили. Когда Анна подошла ближе, начали кричать, проклиная Данила и её с дочкой:
   – С сатаной связалась, обернись, чёрт-то за тобой тащится, вон, ухмыляется, хвостом крутит. Рад, что нам детей кормить нечем. И ты не радуйся, наплачутся  твои сироты, бог обиды наши копит. Стыда у тебя нет. Скоро спалят вас, тоже будете с голода подыхать, вместе с нами хлеб с лебедой да крапивой жрать.

     Уже не слушая их, Анна бежала домой, поддерживая живот и слыша, как по ногам бегут, отходя, воды. Бежала, ужасаясь, что начнёт рожать прямо на дороге, и никто не поможет. Улеглась на лавку, радуясь, что дома. Лежать не получилось. Начались схватки. Она бегала по комнате и кричала, заглушая боль криком. Снова ложилась и через минуту вскакивала. Пришёл Данил. Хмурый, молчаливый. Анне хотелось, чтобы он улыбнулся. Улыбка, зажигала нежным светом глаза, разглаживала морщинки у рта. Ей казалось, что боль, с приходом мужа, утихнет.
     Данил, сел рядом на табуретку и, взяв её за руку, ласково провёл по щеке. Когда она снова соскочила с лавки и заметалась по комнате, он остался неподвижен, только закрыл глаза. Будто её боль его ослепляла. Пока не пришла Фрося. Очнувшись, он начал ей помогать.
 
     Вспоминая весь этот длинный день, она понимала, что зло затаилось где-то рядом, и всё может случиться в один момент.
     Когда пришли Данил с Кларой, она всё ещё сидела на кровати, прижимая к груди разорванный полог. Данил виновато насупился и, издав тихий стон, сказал:
   – Давайте ложиться спать, скоро полночь.
 
     Несколько дней ничего не происходило. Анна тяжело поправлялась после родов, Данил приходил домой только поесть и переночевать. Наносив Анне кадку воды, уходил спать на сеновал. Анна с девочками устраивались на супружеской постели. Полог Анна давно починила, а Данил смастерил на окна немудрящие ставни. 
     Деревня притихла. Никого никуда не вывозили, а имущество раскулаченных свалили под открытым небом в самом большом подворье, занятом под сельский совет. Вещи потихоньку растаскивались, преимущественно бывшими хозяевами. Никто их не охранял, и люди, боясь дождей, старались вернуть себе хоть что-нибудь.
     Проснувшись ночью от скрипа двери, Анна решила, что пришёл Данил, подумала ещё, что, скорее всего, пошёл дождь, а крышу на сеновале надо перекрывать. Не успела встать, как в горнице зажгли свечу, и она увидела, что прямо над пологом кровати стоит мужская тень с лопатой. Боясь вздохнуть, молилась про себя богу, чтобы дети не проснулись.
     В горнице, не стесняясь, гремели, что-то переставляли, открывали подполье. А девочки спали. Клара, набегавшись по двору и дому, помогая матери. Розе не было месяца, в таком возрасте дети сутками  спят и почти ничего не слышат.
     Когда в доме стихло, Анна, боясь поверить, что все ушли, долго лежала, пока не услышала тихое потрескивание. И какой-то колеблющийся свет. Выбежав из спальни, увидела, что на припечке зажгли приготовленные на растопку лучины. Догорая, они начали падать на пол. По многолетней привычке кинулась к кадке. Она всегда стояла за печкой. Трясущимися руками, схватив с гвоздя ковшик, залила огонь водой. Осмотрелась вокруг и горько заплакала. Комната была пустой. Только в переднем углу темнели лики распятого Христа и Богородицы с младенцем. Их не тронули, но вышитый рушник, которым Анна оконтуривала для красоты иконы и доставшийся Анне ещё от прабабушки, забрали. Она не сомневалась, что кадку с ковшиком просто в спешке не заметили, иначе сейчас бы горели и она, и дети. Лучины были смолистые, высушенные и вспыхивали, как порох. Прошла на кухню. У открытого подполья было натоптано грязью, кадушек с соленьями не было, а вместо картошки чернела земля.
     Анна бросилась на улицу. Пока бежала, страх, поселившийся в сердце, разрастался, душил. Лестница на сеновал валялась на земле. Не почувствовав её веса, кое-как пристроив, чтобы не качалась, она взлетела наверх. Данил был жив, но его оглушили и замотали, как младенца, висевшей в сарае верёвкой. Узнав её, Анна подумала, что и лопата, которую она бросила у крыльца, поторопившись к плачущей Розе, и верёвка, даже лучины были их собственными. Она думала, что её с детьми пощадили. Нет, к утру, они бы все сгорели, она с девочками на кровати, муж на сеновале. Данил пришёл с фронта курящим, никто бы не удивился. Часто, вспоминая эту ночь, она удивлялась, почему не подожгли сеновал? Наверное, потому, что он был связан, а она могла проснуться. Вот и подожгли дом. Кто-то очень постарался, чтобы всё было естественно и без вопросов. Сгорели и сгорели.
   С трудом, приведя Данила в чувство, она, как будто кто-то их мог услышать, с горечью зашептала:
   – Уедем отсюда, уедем, нам всё равно зиму здесь не выжить. В доме одни стены, подполье пустое, без картошки через месяц побираться пойдём. Нас все ненавидят. Ты все семьи обобрал, вот они тебе всё сполна и вернули. А если тебя убьют, куда мне с детьми?
   – Уедем, Аннушка. Я пока связанный лежал, так за вас испугался, что решил: поедем жить в город, там устроюсь на железную дорогу, хоть какая копейка на хлеб будет.
   – Вот и правильно, Данечка, нам и везти ничего не надо, одна постель, на которой сейчас дети спят. С одним узлом и поедем, пока зима совсем не наступила. Хозяйство ты в колхоз сдал, ничего нас здесь не держит. Корову нашу недавно на выпасе видела. Худющая, увидела меня, так жалобно замычала, сердце оборвалось. Может, неправильно все эти колхозы? Михаила Михайловича сослали, сельсовет в его доме, а он с сыновьями муку всем молол. Шесть мужиков в семье, сами мельницу обслуживали. Вот и достаток.
 
Глава 2

     Как только рассвело, Данил пошёл к своим. Вернулся, когда их немногочисленные пожитки уже были собраны и завязаны в тугой узел. Анна не спрашивала, о чём он говорил со стариками. И так было понятно, что сын, бросая без поддержки родителей, совершает богопротивное дело. В сельсовет Данил не пошёл. Лошадь просить было неловко. Получается, он, испугавшись, просто бежал. 
     Посидев прямо на полу, молча вышли из дома. Розу несла Анна, а муж пожитки, что остались от прошлой жизни. Идти пришлось через всю деревню, и не один встречный перекрестился, крича игравшим на улице детям:
   – Креститесь, все креститесь, нечистый идёт.

     Данил удивлялся: неужели они видят у него рога и метущий улицу хвост?  Когда вышли на общий тракт, сел перекурить. Анна с Кларой, испуганные,  уставшие, примостились  у его ног. Глубоко затянувшись, проговорил:
   – До железки километров двадцать с гаком, если сразу не дойдём, в лесу переночуем, я на половине пути пещёру сухую знаю. Там остановимся. Наверное, так и сделаем, хоть успеем, хоть не успеем. От сегодняшнего недосыпа отдохнуть надо. Постель у нас с собой. Неизвестно, где через день ночевать придётся.
     Взвалив тюк на плечи, даже не оглянувшись, шагнул вперёд. Анна, кусая губы, чтобы не разреветься, глотая слёзы, двинулась следом. Одна Клара, хорошо выспавшаяся, с любопытством смотря по сторонам, бежала, то обгоняя всех, то замирая, увидев необычно красивую бабочку. По истечении часа, уставшая Анна взмолилась:
   – Данил, вон речка, давай отдохнём,  пить очень хочется.
     Не отвечая, мужчина положил на траву свою поклажу и достал их единственную посуду, далеко не новый, погнутый ковш. Принёс воды, развязал узелок с нехитрой снедью, собранной его родителями, и весело проговорил:
   – Ну, что вы носы повесили? Сейчас поедим. Скоро пещера, выспимся, а там до железки рукой подать. Работать буду, с голоду не помрём. 
     После небольшого отдыха, идти стало тяжелее. Солнце, высоко поднявшись, высушило росу, нагрело воздух. Все старались перейти на теневую сторону дороги, под разросшиеся  тополя. Анна шла, не поднимая глаз, боясь споткнуться, уронить ребёнка. Вдруг, мельком глянув вперёд, не увидела Данила, но тут же услышала его голос:
   – Клара, вернись, сворачиваем. Анна, не отставай, мы близко. Сейчас отдохнём.
     Там, где исчез Данил, в сторону уходила  еле заметная тропа. По ней они и пошли, мимо причудливых сосен, не пропускавших солнце. Когда они вышли к горе, то это оказалась никакая не пещера, просто углубление, в котором лет двадцать назад выжигали известь.
     Анна была рада и такой крыше над головой. В протекающем рядом ручье переполоскала пелёнки. На небольшой полянке, освещённой солнцем, положила на Фросино одеяльце голенькую Розу. Пока стирала, в ковше нагрелась вода. Помыла свою девочку и горько задумалась. Надо порвать простыню на пелёнки. Придётся пока обходиться тем, что есть. О чём думал Данил, когда отбирал у людей, нажитое годами? Вот теперь они сами голы и босы, идут пешком неизвестно куда. Она не знает, чем завтра будет кормить детей, где ночевать. Интересно, когда увозили раскулаченных, знал Данил, куда их везут? А сейчас тех, кто не хочет в колхоз, не хочет расставаться с нажитым годами, тоже объявили кулаками. Анна боялась, что может встретиться с кем-нибудь, обиженным Данилой. Сейчас она знала, как это страшно. Не иметь куска хлеба, нечем запеленать маленькую. Она поняла, за что люди ненавидели мужа. А она, дети, они в чём виноваты?
 
     Пока не пропало молоко, накормила маленькую. Завернула в пахнущие свежестью пелёнки, положив её между собой и мужем. Устав, спала Анна крепко, но услышав чей-то разговор, приподняла голову:
   – Давай таскать в эту яму, она наполовину кустарником заросла, если не знаешь, нипочём не найдёшь.
   – Ладно, лошадь здесь не пройдёт. Давай быстро разгружать. 
     Зашевелился Данил. Анна, зажав ему рот, глазами умоляла молчать. В них плескался ужас. Окончательно проснувшись, муж затих. Всё повторялось. Пока таскали мешки, Анна вспоминала прошлую страшную ночь, не понимая, чем они прогневили бога.
    Уже давно смолкли мужские маты, процокали по камням лошадиные копыта. Одеревенев, она сидела, боясь пошевелиться. Первым опомнился Данил:
   – Пойдём, посмотрим, что они там привезли. Мужики не из нашей деревни, я их голоса никогда не слышал.
   – Это не наши, наши так далеко прятать зерно не возят. Данил, ты что? Не смей, подумай о детях. Убьют, и до железной дороги дойти не успеем.
   – Я просто посмотрю. Я же не отряд продразвёрстки. – Он ушёл, а она сидела, не в силах подняться, пока он её не окликнул, – иди, зря сидишь, это не зерно. Муки ровно столько, сколько у тебя в кладовой лежало, и мешок наш. Иди.
     Данил стоял у старой известковой ямы с заросшим кустами входом. Он достал мешок и, как фокусник, вынимал из него украденные у них вещи. Анна, покачав головой, спросила:
   – Зачем достаёшь? Разве мы сможем их унести? Лучше бы кусок хлеба лежал.
   – Унести не сможем, а перепрятать и вернуться за ними сможем.
   – Я тебе сейчас костёр разведу, а ты в ковшике тюрю сделай. Там мать мне кусок сала положила, так вот: порежь и в муку, кипятком завари. Мы так на фронте делали, когда кашевар запаздывал. Вот нож возьми, отец дал. Сейчас найду схрон понадёжнее. Перепрячу мешки, и уходить надо.
     Анна нашла в мешках пару простыней на пелёнки, кое-какую одежду, чтобы можно было надеть поверх, и заторопила Данила. Смотреть, куда он дел вещи, не пошла, как он ни настаивал. Пока мыла в ручье взятую у грабителей свою, дешёвую алюминиевую посуду, думала, что нужно было потерять всё, прежде чем понять то единственное, что имело цену. Понимала, что никогда  не забудет о том, что произошло. И о цене, которую пришлось заплатить.  Детям своим  расскажет, не позволит забыть, как к ним вернулось зло, которое причинил людям Данил.

     Собрались в сумерках, но отдохнув и без дневной жары, шли ходко. Через час где-то совсем рядом услышали гудок паровоза. Анне всё было в диковинку. Она никогда нигде, кроме деревни, не была. С любопытством спросила:
   – А что, здесь тоже коров держат? Что же они – совсем оголодали, кричат так надсадно?
   – Ох, Аннушка, тёмная ты у меня. Это машина железная так кричит. Скоро придём. Видишь дома? Это полустанок. Там сейчас насчёт работы узнаем. Если повезёт, на железку устроимся, а нет, будем до города добираться.
 
     Утра ждать не пришлось. Дежурный только что проводил пассажирский поезд и неторопливо пил в дежурке чай. Удивлённо подняв глаза, присвистнул:
   – Опоздали господа хорошие, теперь пассажирский будет только через два дня.
   – Мы не на поезд, нам бы насчёт работы узнать. Может, телеграфируете на станцию? – Анна сама не знала, откуда у неё взялись слёзы и этот умоляющий голос. Перебив мужа, она взмолилась, – погорельцы мы. Пешком второй день идём. Всё сгорело: и изба, и подворье. Христом богом прошу, помогите, пожалейте детей малых.
   – Ладно. У нас с проверкой главный диспетчер Управления  Ж.Д. Сейчас попрошу начальника станции узнать. Вы пока посидите, в ногах правды нет. – После того, как из какого-то ящичка выползла, постукивая, узкая ленточка, перебрав её руками, дежурный сказал, – в пятидесяти верстах отсюда обходчика убили. Если не боитесь работать вместо мертвеца, завтра на дрезине увезу. Он бобылем жил. Надо успеть, пока всё его хозяйство не растащили. Ну, что решили?
   – Нам и решать не надо, была бы крыша над головой. Только надо показать, что делать.
 - Обходчик дело не хитрое. Главное, никаких нагромождений на рельсах. Все крепления на местах. Твой участок я покажу. Пути два, товарные поезда, часто встречные.  Но это тебя не касается. Твоё дело каждый день рельсы проверять.  Коровы часто под поезд попадают. Увидишь, скинь с насыпи. Старый обходчик погиб, потому что заднюю ляжку себе взял. Корову ночью зарезало, совсем рядом с избой. Вот и отрубил. Обход закончил, подался на станцию, на рынок. Там близко. Посёлок небольшой, все знакомые. Сразу и передали, что обходчик мясом торгует. Раньше случится такое, он не поленится, дойдёт до озера. На нём ребятишки сутками толкутся, вот и попросит кого-нибудь к дежурному на станции зайти. А тут лето, жара, всё с внутренностями перемешано. Пока про корову узнали, по ней уже полчища навозных мух ползало. Вечером какой-то грибник на него натолкнулся. Лежит на спине, а рот деньгами за мясо набит. Хозяина коровы сразу забрали. Осталась жена с тремя ребятишками. Лишились и кормилицы, и кормильца. Теперь двое старших по близким деревням в куски ходят. Я это тебе к чему всё рассказываю? Попасть под поезд летом и по несколько штук коровушек  может. На насыпи овода нет, обдувает, вот и лежат. Машинисту  ночью не видно, а затормозить он уже не может. Так вот: сам ничего не трогай, сообщай дежурному. Мясом всё равно угостят. Ладно, отдыхайте. Можно на полу расположиться, а утром сменюсь, узнаем расписание товарняков и поедем.