Отгорели последние отблески заката, и солнечный диск, огромный, огненный быстро опускался за линию горизонта. Еще минута и он вовсе исчез, забрав с собой последние остатки этого такого страшного, тяжелого, мучительно дня. По коридору бесконечно длинному и мрачному вели двоих арестантов, Митьку и отца Иоанна. Оба старались не показывать тех треволнений, которые терзали их души, они знали, что перед врагами нельзя предаваться горю, каким бы сильным оно ни было. Все думы отца Иоанна были об ушедшей из мира сего Клавдии Петровне. Митька мысленно метался от событий прошедших часов до картин будущего, которые пугали его еще больше. Как там жена, мать, отец?.. То и дело вопрошал он сам себя. А их всё вели, вели, вели. Казалось, конца коридору не будет никогда. В одном из многочисленных кабинетов открылась дверь, и из нее вышел кто-то. По одному внешнему виду этого человека можно было сделать соответствующие выводы: прожигающий, дикий взгляд почти что черных глаз пронзал, как копьем. В этом взгляде было все: ненависть, жажда власти, денег, крови, но только не человеческая сущность. Цепко посмотрев на арестантов, он хрипло спросил:  - Эти что?
  - Буянили. Одни драку устроили, на представителей советской власти руку подняли, потом сбежали, а эти знают и скрывают их местонахождение. Кстати, поп тоже в драке участвовал, – ответил один из конвоиров.  - Замечательно! Разделяй. Мужика вперед, попа в спец. сектор. Будем показания добывать. Посмотрим, сколько они продержатся…    От этих слов у обоих заключенных упало сердце. Что там впереди, и что это за спец. сектор? Но не успели они собрать мысли, как их уже толкали в спину.  - Ну, пошли, сволочи. Вперед, быстрей, быстрей, кому говорят.    Первым до места назначения дошел Митяй. Его завели в какой-то кабинет, расположенный в самом конце коридора, и швырнули прямо к ногам следователя. Тот долго, с презрением смотрел на взъерошенного парня, взял махорку, скрутил, расправил, глубоко затянулся и задал первый вопрос:  - Отвечай. Кто, откуда, за что приведен?   - Митька Веселкин… Дмитрий Веселкин, Васильевич. 1895 года рождения, деревня Покровская. Плотник. За что привели – не знаю. Я честный человек, за всю жизнь ни разу не украл ничего, никому зла не причинил. А вот ваши беспредельщики пришли к нам в деревню, такое натворили. Унижают, громят, как враги народа какие-то…  - Заткни пасть! – подскочил следователь, настолько резко, неожиданно, что Митька аж отшатнулся в сторону. – Враг народа передо мной стоит, которого теперь судить будем по революционному трибуналу. Правильно Владимир Ильич говорит, что надо землю русскую очищать от таких вредных насекомых, и давить их, давить, пока они не заполонили всю страну. Вот таких насекомых, как ты и твой дружок поп давили, давим и будем давить, пока не уничтожим окончательно!    - Ну, тогда вам весь народ давить придется. И только такие беспредельщики, как вы и останутся…  Не успел Митька договорить этой фразы, как уже лежал на полу, сбитый дубиной следователя. Не знал Митька, что у следока под столом всегда лежит резиновая дубина для выбивания информации и запугивания. Такие дубины лежали в каждом кабинете. Но некоторые предпочитали пользоваться более изощренными методами дознания, причем с верхов это поощрялось.     - Ты мне сейчас все напишешь, все выложишь, на блюдечке с золотой каемочкой! – выкрикивал следователь, беспощадно обрушивая удар за ударом на несчастного Митьку, который теперь в почти бессознательном состоянии истекал кровью, и, если первое время еще пытался защищаться или укрываться от ударов, то теперь просто лежал и подлетал, как от пулеметной очереди от нового удара. 
  Отца Иоанна темными лабиринтами уводили в подвал. Сырой, пропахший плесенью и смертью, он навевал ужас. Но батюшка не подавал виду, как ему страшно, и только беззвучно молился, прося Бога дать ему и Митьке сил выдержать этот кошмар.   - Заходи, поп, - грубо толкнул в плечо батюшку конвоир. Иоанн оказался в просторном, освещенном несколькими большими лампами, кабинете. Огромный портрет вождя пролетариата красовался за спиной сидящего здесь человека.    - Майор Абакумов, – представился он.   Иоанн облегченно вздохнул. Ему показалось, что это хороший знак, если следователь начинает разговор в пусть сухом, но более ли менее, вежливом тоне.    - Отец Иоанн, - в свою очередь, представился священник.  - Кому отец, а кому и контра, - отрезал Абакумов, - куда бежали остальные члены бандитской группировки?   «Видимо, я ошибся», - с грустью отметил батюшка и ответил вопросом на вопрос.  - О какой группировке вы говорите? Быть может о тех молодцах, которые, придя в тихое селение, разрушили все и вся, поправ святое? Или о тех мирных людях, которые прожив всю жизнь в деревне, трудились на износ, о тех, кто и мухи за всю жизнь не обидел? Быть может, вы не знаете, что у нас произошло? Вас обманули?! Послушайте, пожалуйста, наша деревня жила тихо, спокойно, люди работали, никому не мешали, никого не трогали, но пришли городские, от вашей новой власти, начали издеваться, всё рушить, крушить, женщину до смерти довели. По-вашему кто контра, кто враг? Ну, услышьте же меня, наконец!   - Повторяю в последний раз. Куда бежали члены бандитской группировки, у меня и фамилии есть, Фомин и Снеговы.    - Эти люди не относятся к такой категории. Это – честные люди. А куда они ушли, я понятия не имею, – твердо отчеканил отец Иоанн.  - Понятно. Подельников своих выдавать не будешь. Что ж. Тебе же хуже. Эй Петров, уведи гостя в кабинет номер 4. Пусть подумает, может, что и вспомнит.    В кабинет пулей влетели два громилы и под руки утащили ослабевшего за этот день старенького батюшку. Абакумов отвернулся к стене, как бы изучая портрет Ленина. Адский огонек светился в его прищуренном взгляде.   Иоанн не сразу понял, чего от него хотят, и уж тем более, куда его ведут. Его запихнули в какую-то непонятную камеру и захлопнули дверь.    «Наверное, что-то типа карцера», - подумал священник, облокотившись о стену. Как странно, стена была не бетонная, а из чего, даже не скажешь…  Внезапно батюшка почувствовал, что со страшной силой сдавливает голову, руки, ноги, все тело, выворачивая, скручивая, так, что выдержать этой муки было нельзя.   «Господи, что это такое?!», - пытался понять батюшка. Он подумал, что ему стало плохо от нервного перенапряжения. Но ему никогда не было так плохо! Не знал он, что в это время, следователь Абакумов все выше поднимал рычаг, отвечающий за подъем давления в карцере, с наслаждением следя за реакцией заключенного. В своем кругу кабинет № 4 называли горячим карцером, это была комната пыток, такие годы спустя будут применять фашисты. Первыми их стали использовать чекисты молодого СССР.   Отец Иоанн с ужасом отметил, что из пор кожи стала выступать кровь. Внутри выдавливало все, особенно глаза. Он не мог сказать точно, как долго продолжалось это истязание, пожилой человек, не приспособленный к таким нагрузкам, потерял сознание.    Абакумов все это время следящий в глазок за священником, ехидно бросил своему помощнику.  - Вот слабак. А мы еще не успели «вонючку» включить.    Вонючкой назывался выброс в камеру через специальные трубы угарных газов, от которых человек загибался долго и мучительно. Температура воздуха при этом достигала запредельных показателей.