35 kilos d’espoir

Anna Gavalda    

35 кило надежды

Анна Гавальда 

Je hais l’école.

Je la hais plus que tout au monde.

Et même plus que ça encore...

Elle me pourrit la vie.

Я ненавижу школу.

Ненавижу ее пуще всего на свете.

Нет, даже еще сильней…

Она испортила мне всю жизнь.

Jusqu’à l’âge de trois ans, je peux dire que j’ai été heureux. Je ne m’en souviens plus vraiment, mais, à mon avis, ça allait. Je jouais, je regardais ma cassette de Petit Ours Brun dix fois de suite, je dessinais et j’inventais des milliards d’aventures à Grodoudou, mon chien en peluche que j’adorais. Ma mère m’a raconté que je restais des heures entières dans ma chambre à jacasser et à parler tout seul. J’en conclus donc que j’étais heureux.

À cette époque de ma vie, j’aimais tout le monde, et je croyais que tout le monde s’aimait. Et puis, quand j’ai eu trois ans et cinq mois, patatras ! l’école.

До трех лет, точно могу сказать, я жил счастливо. Я плохо это помню, но так мне кажется. Я играл, по десять раз подряд смотрел мультик про медвежонка, рисовал картинки и придумывал миллион приключений для Гродуду — это был мой любимый плюшевый щенок. Мама рассказывала, что я часами сидел один в своей комнате и не скучал, болтал без умолку, вроде как сам с собой. Вот я и думаю: наверно, счастливо мне жилось.

Тогда, в детстве, я всех любил и думал, что меня тоже все любят. А потом, когда мне исполнилось три года и пять месяцев, вдруг — бац! — в школу.

Il paraît que, le matin, j’y suis allé très content. Mes parents avaient dû me bassiner avec ça pendant toutes les vacances : « Tu as de la chance mon chéri, tu vas aller à la grande école... » « Regarde ce beau cartable tout neuf ! C’est pour aller dans ta belle école ! » Et gnagnagna... Il paraît que je n’ai pas pleuré.

(Je suis curieux, je pense que j’avais envie de voir ce qu’ils avaient comme jouets et comme Légo...) Il paraît que je suis revenu enchanté à l’heure du déjeuner, que j’ai bien mangé et que je suis retourné dans ma chambre raconter ma merveilleuse matinée à Grodoudou.

Eh bien, si j’avais su, je les aurais savou­rées, ces dernières minutes de bonheur, parce que c’est tout de suite après que ma vie a déraillé.

В первое утро я вроде даже был рад. Родители наверняка все лето мне талдычили: «Вот здорово, милый, ты пойдешь в настоящую школу…» «Смотри, какой красивый ранец тебе купили! Ты пойдешь с ним в школу!» Ну и все такое… Они говорят, я даже не плакал.

(Я вообще любопытный, наверно, хотел посмотреть, какие там у них игрушки и есть ли «Лего»…) В общем, к обеду я вернулся довольный, все съел и побежал в свою комнату, рассказать Гродуду, как интересно было в школе.

Если бы я тогда знал, то как следует посмаковал бы те последние счастливые минуты, потому что сразу после этого моя жизнь пошла наперекосяк.

– On y retourne, a dit ma mère.

– Où ça ?

– Eh bien... À l’école !

– Non.

– Non quoi ?

– Je n’irai plus.

– Ah bon... Et pourquoi ?

– Parce que ça y est, j ’ai vu comment c’était, et ça ne m’intéresse pas. J’ai plein de trucs à faire dans ma chambre. J’ai dit à Grodoudou que j’allais lui construire une machine spéciale pour l’aider à retrouver tous les os qu’il a enterrés sous mon lit, alors je n’ai plus le temps d’y aller.

— Пошли. — сказала мама.

— Куда?

— Как куда… В школу!

— Нет.

— Что — нет?

— Я больше туда не пойду.

— Вот как? Почему же?

— Хватит уже, видел я эту школу, ничего там интересного. У меня тут полно дел, дома. Я обещал Гродуду сделать ему такую машинку, чтобы искать косточки, а то он их много зарыл у меня под кроватью, а найти не может, так что некогда мне в школу ходить.

Ma mère s’est agenouillée, et j’ai secoué la tête.

Elle a insisté, et je me suis mis à pleurer.

Elle m’a soulevé, et je me suis mis à hurler.

Et elle m’a donné une claque.

C’était la première de ma vie.

Voilà.

C’était ça, l’école.

C’était le début du cauchemar.

Cette histoire, j’ai entendu mes parents la raconter un milliard de fois. À leurs amis, aux maîtresses, aux profs, aux psychologues, aux orthophonistes et à la conseillère d’orientation. Et à chaque fois que je l’entends, ça me rap­pelle que je ne le lui ai jamais construit, son détecteur d’os, à Grodoudou.

Maintenant j’ai treize ans et je suis en sixième. Oui, je sais, il y a quelque chose qui ne va pas. Je vous explique tout de suite, ce n’est pas la peine de compter sur vos doigts. J’ai redoublé deux fois : le CE2 et la sixième.

Мама присела передо мной на корточки. Я замотал головой.

Она стала меня уговаривать. Я заплакал. Она подняла меня на руки, я завизжал. И тогда она влепила мне затрещину.

Первую в моей жизни.

Вот так.

Вот тебе и школа.

Так начался кошмар.

Я миллион раз слышал, как родители рассказывали эту историю. Своим друзьям, воспитательницам, учителям, психологам, логопедам и консультанту по профориентации. И до сих пор каждый раз, когда ее слышу, я вспоминаю, что этот самый детектор косточек для Гродуду я так и не сконструировал.

А сейчас мне тринадцать лет, и я учусь в шестом классе. Да, сам знаю, что-то тут не так. Не надо загибать пальцы, сам объясню. Два раза я оставался на второй год: в начальной школе во втором и вот теперь — в шестом.

L’école, c’est toujours le drame à la maison, vous pouvez imaginer... Ma mère pleure et mon père m’engueule, ou alors c’est le contraire, c’est ma mère qui m’engueule et mon père qui ne dit rien. Moi, ça me rend malheureux de les voir comme ça, mais qu’est-ce que je peux faire? Qu’est-ce que je peux leur dire dans ces cas-là? Rien. Je ne peux rien dire parce que si j’ouvre la bouche, c’est pire que tout. Eux, ils ne trouvent qu’une chose à répéter comme des perroquets : « Travaille ! » « Travaille ! » « Travaille ! » « Travaille ! » « Travaille ! »

Из-за этой школы в доме вечно скандалы, сами понимаете… Мама плачет, а отец орет на меня, или, наоборот, мама орет, а отец молчит. А мне плохо, когда они такие, но что я могу поделать? Что им сказать? Ничего. Я ничего не могу им сказать, потому что, если открою рот, будет еще хуже. А они долдонят мне одно и то же, как попугаи: «Работай!» «Работай!» «Работай!» «Работай!» «Работай!»

D’accord, j’ai compris. Je ne suis pas complè­tement crétin, quand même. Je voudrais bien travailler ; mais l’ennui, c’est que je n’y arrive pas. Tout ce qui se passe à l’école, c’est comme si c’était du chinois pour moi. Ça rentre par une oreille et ressort par l’autre. On m’a emmené voir des milliards de docteurs, pour les yeux, pour les oreilles, et même pour le cerveau. Et la conclusion de tout ce temps perdu, c’est que j’ai un problème de concentra­tion. Tu parles ! Moi je sais très bien ce que j’ai, il suffit de me le demander. Je n’ai pas de problème. Je n’en ai aucun. C’est juste que ça ne m’intéresse pas.

Ça ne m’intéresse pas. Point à la ligne.

J’ai été heureux une seule année à l’école, c’était en grande section de maternelle avec une maîtresse qui s’appelait Marie. Elle, je ne l’oublierai jamais.

Да понимаю я, понимаю. Не совсем я все-таки тупой. Я бы и рад работать, да вот беда — не получается. Все, чему учат в школе, для меня китайская грамота. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Водили меня к миллиону докторов, проверяли глаза, уши, даже мозги. Времени потратили уйму, а заключили, что у меня, видите ли, проблема с концентрацией внимания. Обалдеть! Я-то сам знаю, что со мной, меня бы спросили. Все со мной в порядке. Никаких проблем. Просто мне неинтересно. Не-ин-те-рес-но. И все.

Хорошо в школе было только один год — в старшей детсадовской группе. Там у меня была воспитательница Мари. Вот ее я никогда не забуду.