…Сила его ума, техническая интуиция были таковы, что, казалось, он чувствовал металл, конструкцию, как живой организм. В этом я убеждалась, когда он вызывал меня, чтобы, как он говорил, «поразмышлять» о расчётах прочности узлов тягового привода тепловозов, о напряжённом состоянии деталей. «Размышления» эти заканчивались, как правило, формулировкой конкретного задания специалисту.

Бывало, обсуждаем напряжённое состояние, деформацию какой-либо детали. Дмитрий Васильевич с карандашом в руке рассуждает вслух перед чистым листом бумаги:

— Представьте: если сила приложена здесь, — рисует, — то деталь ощущает это следующим образом: её деформация пропорциональна вот этому фактору, а от этого фактора, я думаю, она зависит в квадрате… А вы как думаете? — вопросительный взгляд поверх очков. — Теперь минус…, далее суммируем по площади, ограниченной вот этой замкнутой кривой…

В итоге рассуждений получалась красивая математическая формула, и расчёт по этой формуле действительно давал точные значения напряжений в детали.

Работать с ним было очень интересно, потому что своими предложениями типа: «Давайте попробуем это сделать так…» или «А давайте мы подумаем над…», «А что думаете вы?» — Дмитрий Васильевич позволял прикоснуться к процессу совместного творчества, увлекал, учил думать молодого, «без году неделя» специалиста…

 *********

…18 февраля 1972 года я ехала на защиту своей кандидатской диссертации на тему «Температурные поля и температурные напряжения, деформации в колесе локомотива при торможении колодками». Выехала я с утра пораньше, чтобы до заседания успеть переговорить с научным руководителем Серобом Вартановичем Дуваляном. Электричка Голутвин — Москва была полупустой.

Защита должна была состояться в цитадели железнодорожной науки — в ЦНИИ МПС. И чувствовала я себя в тот день совершенно одинокой. Одинокой во всём: муж успел прилететь только к самому началу заседания Учёного совета, мой непосредственный начальник, заведующий отделом прочности Е. С. Гречищев, и другие из учёной братии и начальства под разными предлогами не смогли поехать, а сотрудники лаборатории и желающие послушать защиту собирались подъехать на институтском автобусе к началу защиты.

С собой я везла рулон чертежей и большую сумку с бумагами по теме диссертации. И было мне ужасно тоскливо, грустно и хотелось вернуться домой. Но по инерции я продолжала ехать — какая-то застывшая и опустошенная.

Одолевали сомнения: «Зачем я стала инженером? В Учёном совете ЦНИИ МПС — люди с мировыми именами, а я кто? Да и есть ли у меня достаточно знаний, чтобы дискутировать с ними? А вдруг я в чём‑то ошибаюсь? Надо выйти из поезда на ближайшей остановке и возвратиться домой». Это было похоже на то, как если бы я положила голову на рельс и ждала, когда по ней проедет локомотив. Но, размышляя таким образом, я продолжала сидеть и смотреть в окно, ничего за ним не замечая.

Тему диссертации, я, можно сказать, сформулировала себе сама: в железнодорожных депо и на заводах я уже сталкивалась с проблемой повреждаемости колёсных пар, читала техническую литературу, в том числе зарубежную. Убедившись, что тема прочности колёс актуальна, но у нас в стране ею занимаются мало, в то время как за рубежом о расчётах и испытаниях колёс и осей пишут много, я ещё глубже заинтересовалась этой проблемой, хотя не сразу нашла в институте поддержку и практическую помощь.

В 60–70-е годы тепловозостроение в СССР бурно развивалось, на отраслевых заводах и в институтах выполнялись проекты мощных грузовых, пассажирских, маневровых, маневрово‑вывозных тепловозов, для которых разрабатывались новые конструкции тяговых приводов и колёсных пар. Я работала тогда в Отделе главного конструктора и видела, насколько важной была достоверная оценка прочности колёсных пар как одного из основных узлов подвижного состава, определяющих безопасность движения на железных дорогах. Тем более, что вопросы надёжности колёсных пар близко соприкасались с разработкой единой типовой методики расчёта прочности осей тягового подвижного состава, которую мы вели для стран‑членов СЭВ под руководством Д. В. Львова.

Я добилась разрешения проводить эксперименты на тормозном стенде в личное время, после рабочего дня, часов до девяти вечера. Работала почти в одиночку. И вот моё «хобби» вылилось в диссертацию. В институте многие смотрели на это с любопытством и, видимо, с сомнением. На предзащите зал не вместил любопытных, некоторые стояли в коридоре. А теперь почти никто из опытных специалистов и учёных института не поехал на защиту поддержать меня, видимо, убоявшись последствий для своей репутации (как бы чего не вышло) — тема‑то новая, неизвестно, как будут восприняты выводы. Второй мой официальный оппонент А. И. Беляев написал какой-то совершенно нейтральный отзыв.

Прокручивая всё это в голове, сижу я в вагоне электрички в глубоких сомнениях. Вдруг в вагон вваливается толпа цыган и предлагают малочисленным пассажирам погадать. Подходит и ко мне цыганка. Я, пребывая в отвратительном состоянии духа, не желая ни с кем разговаривать, молча достаю из кармана какую-то денежку, протягиваю ей. Денежка молниеносно исчезает в её кармане, и цыганка весело, с силой хлопает меня по плечу:

— Не переживай! Всё будет отлично, за тебя проголосуют все, никто не будет против!

Я с тоской думаю:

— Знала бы ты, куда я еду, не говорила бы так просто.

Меня, конечно, удивило слово «проголосуют» в лексиконе цыганки, но моё унылое настроение от этого не улучшилось.

В Москве, пребывая в таком же подавленном настроении, перехожу с Казанского вокзала на Ярославский, сажусь в другую, тоже полупустую электричку, чтобы доехать до платформы Москва‑3. Замечаю, что в противоположном конце вагона сидит какой-то офицер, — блестят погоны и пуговицы. Ощущаю, что он смотрит на меня. Сойдя с электрички на нужной мне остановке, поднимаюсь на пешеходный мост через железную дорогу. Там меня догоняет этот офицер:

— Простите меня и не подумайте, что я к вам пристаю. Скажите мне, что случилось? Я хочу вам помочь и напомнить, что в жизни бывают и тёмные, и светлые полосы. Нельзя унывать и опускать руки. Мне от вас ничего не нужно, просто скажите, чем можно вам помочь?

Мне стало стыдно, отвечают ему:

— Ничего не случилось пока, просто меня ожидает большой позор. Еду на защиту своей диссертации и уверена в провале. Так что вы мне не сможете помочь.

— Хорошо,  — всё ещё не сдаётся он, — тогда я вас провожу туда и подожду.

— Но вас не пустят через проходную…

— Так я вас в проходной подожду…

— Спасибо, но не нужно! Поддержать меня приедет целый автобус моих коллег.

Конечно, офицер со мной не поехал, но я привожу этот диалог для того, чтобы показать, насколько отвратительно я себя чувствовала и, соответственно, выглядела, а также что есть на свете добрые отзывчивые люди, готовые помочь незнакомому человеку.

Когда я пришла к научному руководителю, он, взглянув на меня, скомкал и выбросил бумагу, которую держал в руках. Уже после защиты он рассказал, что в тот момент он понял, что я нахожусь в совершенно невменяемом состоянии, и выбросил свои замечания к моему выступлению. По моему кислому виду он решил, что и его вместе со мной неминуемо ожидает провал.

Стала я развешивать плакаты. Учёный секретарь совета Ландин Иван Васильевич спрашивает:

— А кто приехал с вами из ваших руководителей?

— Никто.

— А кто же будет вас защищать?

— Как кто? Я сама.

— Но вы хотя бы вопросы раздали своим товарищам?

— Какие вопросы?

— Как какие? Те, которые они вам будут задавать, и ответы на которые вы заранее подготовили!

— Нет.

— Знаете ли вы, что, если не будет ни одного вопроса по существу, защита будет провалена! Господи, откуда на меня свалился этот наивный человек!

Институтский автобус из Коломны прибыл вовремя, моя лаборатория явилась в полном составе, приехали несколько человек из соседней лаборатории, д‑р техн. наук Н. Н. Овечников и мой оппонент А. И. Беляев. Успел прилететь к началу заседания Учёного совета и мой муж.

Защита состоялась. Инна Медведева записала на магнитофон моё выступление, заданные вопросы и мои ответы на них. Двадцать листов с чертежами исследованных колёс, графиками полученных зависимостей и таблицами результатов испытаний, развешенные перед Учёным советом, помогли мне сосредоточиться и чётко доложить об исследовании.

Наташа Белостоцкая, увлекавшаяся фотографией, очень жалела, что не захватила с собой фотоаппарат: оказывается, до начала Учёного совета, развешивая плакаты и примериваясь к трибуне, я то хваталась за голову, то в отчаянии опускала руки.

— Были бы замечательные кадры! — сокрушалась она.

Я уложилась именно в 19 минут, как и рекомендовал С. А. Андриевский. Для иллюстрации доклада я использовала результаты испытаний колёс тепловоза ЧМЭ3 и впервые огласила на Учёном совете свою методику оценки прочности колёс с учётом температурных и других средних напряжений цикла.

Диссертация вызвала большой интерес, мне задавали неожиданные вопросы, которые, показывали, что исследование теплового воздействия колодочного торможения на колесо имеет важное значение. Всего было задано 33 вопроса, и у меня получилось чётко ответить на все. Каверзных вопросов не было. После официальных оппонентов С. М. Андриевского и А. И. Беляева, выступали д‑р техн. наук Н. Н. Овечников и члены Учёного совета. Д‑р техн. наук Н. Н. Кудрявцев интересовался влиянием толщины обода на температурное поле и напряжённое состояние и попросил сравнить мою работу с исследованием Е. П. Литовченко.

Всё это время я чувствовала доброжелательную атмосферу зала. Профессор В. М. Казаринов, подчеркнув основные моменты диссертации, назвал мою работу шагом вперёд, наградил её эпитетом «прекрасная» и призвал Учёный совет проголосовать «за», так, чтобы это стало для меня ещё одним цветком в праздничный букет к Международному женскому дню 8 марта (дело было 18 февраля, незадолго до праздника).

Кто-то из выступавших предложил присвоить мне не кандидатскую, а «вполне заслуженную докторскую учёную степень». Как потом выяснилось, некоторые из голосующих так и голосовали за докторскую степень, с которой позже, когда я приезжала в их организацию, они меня и поздравляли.

Канд. техн. наук А. С. Нестрахов отметил, что большое количество вопросов подтверждает актуальность темы. Среди вопросов были, например, такие:

— каково взаимодействие температурных и механических напряжений?

— какие разрушения вызывают термические нагрузки: усталостные или хрупкие? Каково влияние температурных напряжений на прочность диска колеса?

— какие рекомендации вы дали для устранения трещин дисков колёс тепловоза ЧМЭ3?

— какую форму диска локомотивного колеса вы рекомендуете для высокоскоростного движения?

Вопросы и пожелания выступавших подсказывали направления моих дальнейших исследований на последующие годы.

Конечно, мне пришлось рассказать о влиянии на прочность амплитуды и средних напряжений цикла, хотя исследования в этом направлении только были начаты и пример, хотя очень яркий и убедительный, был пока один — исследование колёс тепловоза ЧМЭ 3. Предложенная мною для оценки прочности колеса методика учёта постоянных напряжений, в том числе температурных, заинтересовала всех, было высказано пожелание обязательно продолжить работы.

Решение Учёного совета о присвоении мне учёной степени кандидата наук было единодушным. Голосов против не было.

На банкете, состоявшемся после защиты в ресторане гостиницы «Украина», мой научный руководитель Сероб Вартанович так воинственно отплясывал с кухонным ножом (имитирующим кавказский кинжал) в зубах, что гости шарахались от него в испуге. А он всё повторял:

— Разве мог я подумать о такой блестящей защите, когда она бледная и почти без сознания предстала передо мной утром?!

И тут я вспомнила слова цыганки: «За тебя проголосуют все, никто не будет против!» Ну откуда ей было это знать? Но мне уже было не до размышлений об этом, я была ужасно счастлива! …

  *********

…Зима, 31 декабря 1972 года. Настроение предновогоднее, праздничное. Вдруг выясняется, что тепловоз с опытными колёсами сегодня свободен и может быть предоставлен в наше распоряжение для запланированных испытаний. Конечно, мы могли отказаться и начать испытания после новогодних праздников, но соблазн закрыть одну из важных позиций исследований и не ждать своей очереди на тепловоз после Нового года был велик. И вот прямо в канун праздника, в короткий рабочий день, мы выезжаем на участок Голутвин — Озёры: бригада машинистов, я, Изольда Макаровна Петракова, слесарь и приборист.

А метель заметает так, что снегом занесены и пути, и тепловоз. Снег проникает во все щели тамбура динамометрического вагона. В десяти метрах ничего не видно, но мы работаем по утверждённой программе. Выполнив намеченный объём замеров возвращаемся в институт, заезжаем в тёплый цех. Сотрудники института уже разошлись по домам готовиться к встрече Нового года. Бригаду машинистов и слесарей я тоже отпускаю домой, я и так благодарна им, что они добросовестно работали в предпраздничный день.

Остались мы вдвоём с моей верной подругой Изольдой ещё на несколько часов. Взяли в руки метёлки, щётки: пытаемся вымести снег, налипший на ходовую часть тепловоза, и отскрести лёд, чтобы освободить токосъёмники. Чтобы добраться до сечений колёс, на которых наклеены тензодатчики, нужно немножко продвинуть тепловоз. Что делать? Берём ломы. Размещаем плоские концы ломов между рельсами и поверхностью качения колёс и вручную, в две женские силы, чуть‑чуть сдвигаем тепловоз…

  *********

…И вот, взяв кипу бумаг, она явилась ко мне в палату детской больницы. Только мы разложили всё это бумажное богатство на больничной кровати, как появилась врач‑педиатр и разогнала нас: как вам не стыдно вносить в палату инфекцию и рисковать здоровьем своего ребёнка и других детей! Пришлось извиниться и быстро ретироваться на лестничную клетку. Прямо на подоконнике стали разбирать осциллограммы и таблицы измерений. Действительно, результаты не состыковывались. Нужно было искать причину…

Как только нас с Танечкой выписали из больницы, я поспешила появиться на работе, чтобы разобраться с результатами испытаний. Все бумаги были у Гречищева, к нему в кабинет я и отправилась. В кабинете заведующего Отделом прочности всегда стоял (и сейчас стоит!) громадный, длиннющий — метра два, не меньше — старинный письменный стол. Когда я вошла в кабинет, Евгений Сергеевич толкнул кипу бумаг с результатами наших испытаний с противоположного конца стола так, что она, проскользив по его поверхности, подъехала прямо ко мне, и эмоционально сказал:

— Забирай всю эту макулатуру! И разреши тебя поздравить с кончиной испытаний, они провалены. С кончиной, а не с окончанием! — негодующе воскликнул он.

— Провалены? Не может быть! Всё делалось по утверждённой программе и методике. Я всё проверю, — промямлила я.

— Попробуй, может, ты найдёшь в них логику. Но для этого тебе надо выйти на работу… Вообще, имей ввиду, что декретный отпуск не для руководящих работников!

Его слова и вся эта ситуация сильно меня расстроили…

Поэтому едва закончились мои декретный и очередной отпуска, я начала работать. Разбирать записи, сверять их с ожидавшимися результатами, искать закономерности, проверять правильность обработки осциллограмм. Не могли быть непригодными записи, сделанные исправной аппаратурой, по обдуманной методике, размышляла я. Да, была небольшая путаница в анализе полученных записей, но главное, что ленты осциллографа с записанными на них параметрами — первоисточник — были целы!

Сотрудники лаборатории не жалели сил и времени, чтобы заново тщательно их пересмотреть. Это был сложный и большой ручной труд, когда синусоиды обмеривались линейкой и цифры вручную заносились в таблицы, разбивались на классы. В конце концов результаты испытаний были выявлены, спасены. Доверие друг к другу и исполнительность не дали загубить большую работу. Это была ещё одна победа нашего дружного коллектива…