ГЛАВА 4

 

К вечеру о моём приезде в деревню знало чуть ли не всё взрослое население, - в основном, старики, да бабки. Они то и дело подходили к возившейся в огороде Пантелеихе и интересовались, кто я таков. По причине того, видимо, что и сама про меня толком ничего не знала, бабка отвечала им всем односложно, и эти немудрёные разговоры доносились до меня через распахнутое небольшое окно, возле которого после небольшого обеда она силой уложила меня отдыхать с дороги, бросив на какой-то не то короб, не то сундук толстый ватный матрац, постелив на него простынь, и накинув одеяло.

Не смотря на то, что я хорохорился и не хотел ложиться, сон вскоре сморил меня, и проснулся я уже под вечер, часов в шесть, от того, что Пелагея толкала меня в бок:

-Ну-ка-т, вставай, дорогой-т мой, вставай!

Я поднялся с импровизированной кровати.

-Вон, тут народ тобой-т интересуется. Кто-т? Откуда-т? А я и сказать-то толком-т ничего не могу. Вечером в гости ко мне все напрашиваются. Что отвечать людям-т?

-Не знаю, - потянулся я. - А как у вас заведено?

-Значит - приглашаю тогда всех…. У тебя бутылка-то есть?

-Есть одна, - я почесал затылок, припоминая содержимое своего чемодана.

-Ну, одной, конечно-т, не обойдёшься. Ладно, я ещё самогону-т достану.

Я вышел на крыльцо дома. Солнце уже клонилось к закату, и от того, видимо, вся освещённая им неродная, незнакомая местность, горбатенькая деревенька, показалась мне пронзительно чужой, и захотелось вдруг отсюда сейчас же убежать. Но куда. … Куда бежать-то? Дома меня давно уже никто не ждал. Тот далёкий город, где я учился последние четыре года, тоже вдруг стал мне чужим. Осталась лишь тоненькая паутинка, связывавшая меня с ним: Вероника.

«Вероника!» - прошептал я про себя, и горькое что-то, щемящее сердце, закралось вдруг в мою грудь и разлилось по ней расплавленным воском. От этого мне захотелось вдруг зарыдать. Но в горле стоял сухой ком, и слёз не было.

Меня охватило мучительное и напрасное желание. Захотелось вдруг вернуться в прошлое, такое знакомое и от того уютное, из этого неуютного настоящего. Оно вдруг вырвалось из меня сухим, приглушённым стоном и стало засасывать в себя, овладевать мною.

Я не знал, как мне избавиться от этого наваждения. Я даже попытался наперекор одолевающей меня сладости вспомнить всё плохое, что было связано с ней в моей жизни. Но от этого почему-то имя её, как белое пятно на тёмном фоне, стало ещё ярче и притягательнее, сделалось вдруг ещё роднее, словно став частью меня самого. Жестокая и холодная тоска навалилась на меня. И было только одно средство, чтобы заглушить её. Оно гарантировало если и не полное выздоровление от моей любовной хандры, то хотя бы временное забвение. Надо было срочно в кого-нибудь влюбиться. Но в кого?..

Тут в голову мне пришла мысль об Алёне. Она была недурна собой, и при некотором старании с моей стороны я мог бы заставить себя загореться к ней страстью. Другое дело, что она была-то ещё совсем ребёнком. Так мне показалось при встрече….

К вечеру Пелагея Пантелеевна занялась стряпнёй. Проворно, прямо на глазах у меня она быстро приготовила ужин на целую ораву. Я немного помог ей: растопил печь, достал из ледника мясо.

К десяти вечера, когда стали подходить первые гости, нехитрая крестьянская снедь была уже на столе, который собрали из нескольких полотен, что стояли в сарае.

Бабка спустилась в погреб и минут через пять крикнула мне оттуда:

-На, держи! - подавая на лестницу большой бутыль с белесоватым, мутным, полным сивухи самогоном.

К ней я добавил ещё свою бутылку водки, прихваченную из дома, но бабка всё равно покачала досадливо головой:

-Ой, маловато штой-то ль!..

Гостей собралось довольно много, но, в основном, старики, да старухи. Было несколько пар лет по тридцать пять-сорок, и никого моложе. Я с грустью подумал, что вечер не обещает ничего интересного.

Все заходившие здоровались с Пелагеей так, будто бы не видели её очень давно. Не видь я их сегодня утром, у меня сложилось бы впечатление, что они прибыли издалека на какой-то большой и важный для них праздник.

Вскоре я устал стоять у порога и словно дурак здороваться с каждым входящим, будто бы знаю его лет триста. Почти всем мне приходилось к тому же ещё представляться, а особо любопытным, - отвечать на докучливые вопросы, к примеру, кем я прихожусь Пелагее Пантелеевне. Но я продолжал встречать в сенях гостей, втайне надеясь, что среди них будет и Алёна, и уж тогда вечер не будет потерян для меня окончательно. Но она не пришла.

Наконец гости расселись и без обиняков быстро приняли по первой: «за здоровье хозяйки дома», а потом безо всякой паузы и по второй: «за её гостя». Я поинтересовался у Пантелеихи:

-А что это у нас гости все такие старые?

-А кому ж моложе-т бысть? - ответила с удивлением Пелагея.

-Да я тут девчонку одну видал: Алёну….

-А-а-а, - лукаво сощурилась Пантелеиха, - так что ей тут делать со взрослыми? Мала она ещё.

-Ну, вот! А мне-то скучно. Одни старики кругом. И поговорить-то не с кем. Тут вообще-то есть молодёжь?

-Да девчонок с пяток есть. Пацанов два-три, да те - кто уехал, кого в армию забрали.

-Так, а где те, кто есть? - удивился я.

-Да почём же я знаю-т, милок! Вот…. Кто пришёл - тот и пришёл.

Гости меж тем всё больше пьянели, всё меньше задавали мне вопросы, и всё сильнее их тянуло выпить ещё. Я удивился, что люди в возрасте так сильно пьют. Для меня это было непривычно. Сам-то я едва выпил стакан, да и тот водки. Деревенские водку не признавали, и налегали на самогон Пелагеи. К тому же многие принесли ещё и с собой к столу по бутылке «мутного лунного света».

На улице уже стемнело. Я сказал Пелагеи, что хочу прогуляться, и вышел из переполненной народом избы. На душе было тоскливо. Теперь уже твёрдо я осознал, что попал в захолустье и вместо того, чтобы убежать от одолевавшей меня в городе тоски, нашёл ещё большую.

На улице было прохладно. Деревенская улица была непривычно темна после города. Здесь ведь не было уличных фонарей на столбах, и прямо над головой во всей своей красе раскинулось безбрежное звёздное небо. Оно было таким близким и осязаемым, что у меня захватило дух. Я вдруг ощутил какую-то нереальную его близость. Казалось, стоит протянуть руку вверх, и она погрузится в безбрежный океан межгалактической бездонной пустоты, такой близкой, что мне вдруг стало не хватать воздуха, который улетучился весь разом в космос.

Звёзд было бесчисленное множество, они были не там наверху, а здесь рядом со мной, на захолустной деревенской улице. Небо упало на землю, всё посыпанное мельчайшей серебристой звёздной пылью.

Едва справившись с внезапно охватившим меня странным переживанием, я сделал с опаской шаг, будто в пустоту, потом ещё шаг и так прошёл до ограды.

Здесь неожиданно для себя я увидел Алёну, едва различив её в кромешной тьме опустившегося на улицу космоса.

Она стояла, опершись на невысокий заборчик, и наблюдала за окнами дома Пантелеихи, откуда уже неслось недружное пение изрядно подвыпивших гостей. По всему было видно, что ей скучно.

-Ты тут чего делаешь? - спросил я её.

Она вздрогнула от испуга, потому что не заметила моего приближения, и ответила, пожав плечами:

-Стою.

-А чего?

-Да так, смотрю, как веселятся.

-Так тебе ж не видно ничего!

-Ну, значит, слушаю. Отстань! - она махнула на меня рукой.

Я подошёл ещё ближе и встал по другую сторону ограды напротив неё.

-Скучно тут у вас! - пожаловался я девушке, чтобы завязать разговор.

-А я тебе о чём сегодня утром говорила? - словно обрадовалась она моему наблюдению. - Тут со скуки под быка полезешь!

-Чего-чего? - изумился я такому выражению.

-Да так, ничего…. Скучно, в общем.

-Слушай, Алёнка, а ты здесь чего, одна что ли? Ну, я имею в виду, - из молодых. А то все гости, как на подбор, - старики да старухи!

-Да-к это ж деревня такая! Она уже брошенная. Тут с молодёжи вообще никого не осталось. Как только восемнадцать исполняется - как ветром сдувает! Самое ближнее - в Большую Василиху. Ну, это, в основном, девки туда замуж выходят. А парни, так те дальше подаются: кто в райцентр, в рай-город по-нашему, а кто и в область….

-Весёлую картину ты нарисовала! - я перепрыгнул через ограду и оказался рядом с девушкой. - Пойдём, погуляем.

-Пойдём, - согласилась она, и мы побрели рядом, осторожно ступая в почти непроглядной темноте.

Дома деревушки едва выделялись своими крышами на фоне призрачно-серебристой дымки небес, паутиной из мириадов пылинок заполнившей пустоту космоса. И он, космос, был рядом, здесь, с нами, на этой улице, в этой богом забытой деревеньке.

Нигде не видно было огней. Лишь в одном из домов, что был по соседству с избой Пантелеихи, в окнах горел слабый желтовато-зелёный, призрачный какой-то свет.

Я вспомнил, что днём Алёна вскользь упомянула о какой-то «ведьмячке», что жила здесь, и поинтересовался у Алёны с напускной сердитостью:

-А почему это в этом доме горит свет? Кто это не пошёл к нам в гости?

-Ведьма тут живёт, - как-то по-будничному, безо всякой острастки ответила она. - Она ни к кому в гости не ходит.

-Почему ведьма? - удивился я.

-Потому что ведьма, самая натуральная, - всё также спокойно и невозмутимо ответила Алёна.

Её ответ меня озадачил и в то же время вдруг заинтриговал.

-Разве такое бывает? - удивился я наиграно.

-Бывает, - подтвердила Алёна: было видно, что говорить ей на эту тему просто неинтересно.

-Хм-м, ни разу не встречал. … И как к этому относятся жители деревни?

-Да никак…. Живут себе. Её никто не трогает. И она никого не трогает…. Правда, случается иногда. ... А-а-а, - девушка махнула рукой.

Она замолчала, и я не стал больше её спрашивать, зато заметил, что незаметно, за разговорами, мы, оказывается, прошли всю деревеньку и оказались на горбатом мосту над речкой.

Где-то внизу, в темноте, иногда поплёскиваясь и так напоминая о себе, изредка прорезая тихим журчанием тишину космоса, струилась вода. Звёздное небо не отражалось в ней, потому что река была своенравна, мелководна и бурлива. От мысли, что кругом, по обе стороны дороги простираются заболоченные низины, а там, дальше по насыпи, высится густой, непролазный лес, вперившийся верхушками своих низкорослых, кряжистых, тяжело и неохотно поднимающихся от земли деревьев в звёздную пустоту низкого неба, мне вдруг сделалось как-то неспокойно, нехорошо на душе. Места вокруг были по-настоящему дикие, неуютные, необузданные. Какой-то первородный, враждебный человеческой природе, звериный дикий дух таился в спокойствии этой непроглядной ночи.

У меня по всему телу загуляли тучные стада крупных мурашек.

-Как вы тут живёте? - поёживаясь от холодка жути, поползшего по моей спине, спросил я у девушки.

-Да так вот и живём, - вздохнула она где-то рядом в темноте, словно бы угадав мои мысли. - Я-то тут родилась, и мне всё здесь привычно. Да и другим. … Вообще, у нас приезжих нет. Все только уезжают.

Я опёрся на жердяные перила моста, которые тут же заскрипели. Алёна последовала моему примеру. Перила заскрипели ещё сильнее, угрожая не выдержать нашего веса.

-Рухнем? - поинтересовался я у девушки.

-Не рухнем, - невозмутимо ответила она.

-Чего? - заинтересовался я её уверенностью.

-Мне так кажется….

Я придвинулся ближе к Алёне и ощутил тепло её тела.

Воздух кругом был уже прохладен, и один за другим вокруг нас стали собираться комары, всё чаще с наглым писком пролетая мимо уха.

Я осторожно положил руку на бедро девушки, обняв её. Я не видел её, и она молчала во тьме.

Пребывая в волнении, я продолжил своё наступление и попытался поцеловать её. Но Алёна опередила меня, на полпути остановив мои губы своей ладошкой.

-Не надо.

-Почему?

-Просто не надо, и всё, - она замялась. - Потому что я знаю….

-Что знаешь?

-Что бывает потом.

-А что бывает потом? - я попытался сломить её сопротивление.

-Ничего.

-Ну, а если ты мне нравишься?

-Ну, и что? С каждым, кто тебе нравиться, не будешь же целоваться?!

-Но ты ведь не каждая!

-Да отстань ты! Не хочу я! - повысила голос девушка, и сопротивление её стало настойчивее. - Не хо-чу!!!

Я отпрянул от неё, убеждённый последним возгласом, распоровшим девственную тишину ночи, в тщетности своих намерений. Некоторое время мы стояли молча, потом Алёна заговорила.

-А вот интересно, сколько сейчас времени?

-Да где-то уж за полночь, - прикинул я.

-Тогда пойдём, - предложила она.

-Куда?

-Пойдём, я тебе кое-что покажу.

Она взяла меня за руку и потянула с мостика прочь от деревни, к лесу.

-Куда это мы? - озадаченно и настороженно поинтересовался я.

-Не спрашивай! Сам всё сейчас увидишь.

Мне стало любопытно и страшно. Жуть непривычной, непроглядной темени, в которую вдруг увлекла меня девчонка, пугала меня всё сильней.

-Но куда это мы?! Там же лес! - поинтересовался я, как бы пытаясь образумить свою спутницу.

-Нам туда и надо….

Мы приближались к лесу, верхушки деревьев которого вонзились в серебристую россыпь небес чёрными, зловещими стрелами, и всё больше поглощали её. На болоте то и дело, как мне показалось теперь, стали появляться огоньки, мерцающие голубым и зелёным. Вскоре почти всё небо над нами заслонили собой тёмные силуэты деревьев на опушке дремучего леса, но Алёна, не переставая, всё тянула меня за руку куда-то вперёд, в самую чащобу, и я невольно позавидовал тем отваге и храбрости, с которыми она направлялась в непроглядную тьму, волоча меня следом.

У самого края леса мы свернули направо. Видимо здесь была дорога, на которую я не обратил внимания утром. Вскоре впереди, в кромешной темноте, замаячили какие-то огоньки. И я понял, что свет этот идёт из какого-то здания, стоящего в непролазной чаще леса, где вокруг, наверное, множество всякого дикого зверья: непонятно кому и зачем понадобилось его здесь строить.

Из тьмы возникло приземистое длинное строение со множеством небольших квадратных окошечек. Мы подошли к одному из них. Алёна заглянула внутрь, а потом уступила место мне:

-Смотри!

Сквозь помутневшее стекло я увидел стойло, в котором было несколько лошадей. На посыпанном соломой полу стоял тяжёлый массивный табурет, почерневший от старости. На нём кто-то сидел. Не сразу понял я, что это женщина. Возраст её трудно было определить. Сперва мне показалось, что это какая-то седая старуха, но потом я увидел, что женщина довольно молода. Рядом с ней сидела крупная собака, но вглядевшись, я ужаснулся, признав в ней волка.

Лошади смирно стояли в загонах. А женщина сидела, низко склонившись вперёд, так, что её длинные чёрные волосы, отдающие, правда, сединой, упали вперёд и закрыли лицо.

-Что это?! - спросил я у Алёны, отпрянув от окошка и непроизвольно перейдя на шепот.

-Конюшня, - также, шепотом, ответила мне она.

-А кто там сидит?

-Соседка твоя….

-Какая соседка?

-Ведьмячка.

-Ведьмячка?.. Так у неё же дома свет горит!

Девушка только пожала плечами.

-А чего это она здесь делает? - изумился я.

-Я же говорю - ведьмячка. С ней лучше не связываться. Да с ней никто и не связывается….

Мы вместе припали к окну.

Женщина продолжала сидеть всё так же, низко склонив голову. Было видно, что она что-то делает внизу руками. Собака-волк сидела напротив, преданно уставившись на хозяйку.

-Что она тут делает? - мне стало любопытно.

-Не знаю, - неуверенно произнесла девушка.

-Но ведь ты знала, что она здесь?!.. Раз привела меня сюда, значит, знала, и не в первый раз, видать, за ней подглядываешь!

-Знала-знала! - возразила девушка. - Да в деревне все знают, что она сюда хаживает. Её даже сторожем определили. Наверное, чтобы не так страшно было!

-Кому страшно?

-Всем. Ведь так не ясно, чего она сюда шастает. От того и страшно. А сторожем назначили - оно вроде бы и понятно, за каким чёртом, и что ей здесь по ночам нужно. Взрослые вроде бы, пожилые люди, а хуже детей: глаза ладошками закрыли и думают, что всё: страхи разбежались, а их самих не видно, - спрятались. Но ведь всё не так! Как было всё, так и есть!.. Ой, смотри!..

Алёна схватилась одной рукой за меня, другою за рот, и в отсвете из окна я увидел её глаза, полные ужаса. Я тут же глянул в окно и увидел завораживающую своим ужасом картину.

«Ведьмячка» уже не сидела на табурете, а приплясывала и кружилась вокруг него, разбросав в стороны руки. Широкие рукава её одежды развевались, как чёрные крылья птицы, взлетали вверх и опускались вниз, трепетали при резких взмахах и движениях. Казалось, что она действительно сейчас превратится в огромную чёрную птицу и полетит. Взовьётся в воздух и вылетит прочь из конюшни.

Собака-волк теперь уже не сидела, а встала и, бегая по большему кругу вокруг ведьмы против часовой стрелки, изредка подпрыгивала и смотрела на неё таким взглядом, как на жертву, будто бы собиралась броситься на неё и только выжидала удобного для этого момента.

По стенам конюшни, по стоявшим в ней лошадям вдруг заплясали красные, неизвестно откуда вдруг взявшиеся всполохи, похожие на отблески огня. Сначала они были едва различимыми и слабыми, и можно было подумать, что это галлюцинация. Но потом, чем дольше танцевала ведьма, тем они становились явственнее, наливались пунцовыми красками всё гуще и гуще, и вскоре уже можно было подумать, что конюшня внутри вся горит, и женщина в, сразу почерневшем до смоляного, одеянии танцует в пламени этого пожара.

Между тем собака-волк, бегавшая вокруг неё, стала видеться мне временами и то очень плохо, будто бы исчезать время от времени за этими всполохами, и, в конце концов, исчезла куда-то вовсе.

Наблюдая за всем этим, Алёна вдруг слабо вскрикнула. Меня самого охватило такое оцепенение, какого я не испытывал в своей жизни никогда прежде. Кровь будто бы отхлынула от всех моих органов и частей тела и перестала циркулировать по мне. Как немеют долго и сильно согнутые в суставе рука или нога, так и всего меня, с ног до головы, охватило подобное онемение. И я не в силах был не то чтобы пошевелиться - сказать что-нибудь, произнести хотя бы слово.

Мне вдруг показалось, что ещё мгновение, и пламя, уже не всполохами, а сплошной багровой стеной гудевшее в конюшне, вырвется из окна нам прямо в лицо, охватит стены конюшни, запляшет, загудит по ним, затрещит пожираемым деревом. Я даже отшатнулся, насколько мне позволило оцепеневшее от ужаса тело.

Но ничего не произошло, хотя красная непроницаемая как пламя стена продолжала танцевать внутри, у самого окошка.

Вдруг разом всё прекратилось. И вместо красного пламени в конюшне возникло какое-то зеленовато-синее свечение, ровное и призрачное. В нём почти ничего не было видно. Всё внутри погрузилось в какое-то фиолетово-чёрное переливающееся марево.

В одном стойле была заметна какая-то возня и движение. Не сразу стало понятно, что там происходит. Но вскоре зрелище, которое я рассмотрел, повергло меня в шок: ведьма была под конём и, задрав на спину юбку, наслаждалась его плотью….

Спутница моя вся обомлела, и в неверном свете, идущем из окна, лицо её стало молочно-бледным, как бумажное мелованное полотно, с мертвящей синевой.

-Идём отсюда, - едва слышно произнесла она.

-Идём, - ещё тише ответил я и, преодолевая оцепенение, взял её за руку, словно почувствовав, что больше здесь оставаться нельзя….

Когда мы достаточно, чтобы перевести дух, отошли от конюшни в лес, я оглянулся. Окна её продолжали светиться призрачным зеленовато-фиолетово-синим светом.

-Ты не обратил внимания, куда исчез волк? - вдруг поинтересовалась Алёна, и от этого вопроса мне закралась какая-то непонятная тревога.

-Он куда-то исчез, - только и ответил я, наконец, осознавая, что всё не привиделось мне, а было на самом деле, раз Алёна видела это тоже. - А что?

-Да нет, ничего, - девушка, видимо, приходила в себя. - Просто у меня такое ощущение, что за нами кто-то крадётся….

Я тотчас обернулся, но в непроглядной тьме, вдалеке уже, были видны лишь призрачно мерцающие окна конюшни.

-Да нет, Алёна, это тебе показалось, - поспешил я успокоить не столько девушку, сколько самого себя.

-Хорошо, если так….

Мы вышли из леса. И только сейчас, когда мы почти уже добрались до моста, пройдя по насыпи всё болото, ко мне мало-помалу стали возвращаться присутствие духа и способность адекватно воспринимать окружающее.

-Ну, и дела у вас тут творятся! - удивился я.

-Это разве дела?! - отозвалась, наконец, Алёна. - Так - делишки.

-Ну, ничего себе делишки! Да это же чертовщина какая-то!..

-Может быть, и чертовщина…. Только знаешь, вши заводятся от грязи, а это, - она кивнула головой назад, - заводится от скуки, да тоски.

-В общем-то, феерично! - вдруг неожиданно для самого себя сделал я оценку. - Похлеще всякого шоу будет. Но ты же такой ерундой не занимаешься, хотя тебе тоже скучно и тоскливо!

-А что? - возмутилась Алёна. - Вполне могла бы. Просто, наверное, я ещё до такого не доросла….

Она вдруг замялась и потом сделала наблюдение:

-А этого волка я прежде не видела….

-А всё остальное?

-Всё остальное видела…, может быть, только не так. И зарева такого никогда не было. Да и одной мне страшно было ходить смотреть. Я так, изредка, одним глазком, когда уже совсем невмоготу. … Тихо!

Алёна вдруг стала прислушиваться, даже перестав дышать.

Я тоже затаил дыхание, напряженно вслушиваясь в непроглядную темень.

Где-то позади послышались едва уловимые звуки. Будто бы кто-то подушкой хлопал по пыльной дороге.

«Волк!» - почему-то подумал я и в ужасе закричал:

-Бежим!

Я схватил девушку за руку и понёсся вперёд, к деревне, что было мочи, не помня себя от страха и волоча её за собой. Мне казалось, что я несусь словно ветер, а Алёна тяжёлым грузом, телепаясь где-то сзади, мешает моему бегу и даже упирается, пытаясь меня остановить.

Мы выскочили на мосток, и только здесь я позволил себе остановиться, чтобы перевести дух, и обернулся.

Сердце моё, бешено колотившееся в груди, заглушало все звуки, и потому я не услышал, а словно почувствовал это едва уловимое содрогание земли от четырёх касающихся её мощных лап и понял, что нам не убежать.

Надо было защищаться, но чем?..

Я нащупал и попробовал оторвать сначала жердь поручней, потом доску с настила моста. Она поддалась, и я едва успел выпрямиться с ней в руках, как что-то навалилось на меня, ударив лапами в грудь, сбив с ног и обдав теплым зловонным дыханием.

Падая на спину под тяжестью навалившейся на меня туши, - а сомнений у меня теперь не было, что это огромный волк, - я услышал, будто бы издалека, испуганный вскрик Алёны и прохрипел ей из последних сил:

-Беги!..

Доска, оторванная с мостка, ещё была у меня в руке, и я в падении впихнул её каким-то чудом в пасть хищнику, напирая на неё что было силы. Но зверь наседал, и я чувствовал, что силы мои быстро таят, и продержусь так недолго.

-Беги, Алёна, беги! - кричал я, или мне так казалось, чувствуя, вскоре моё сопротивление будет сломлено: лёгкие мои сдавило навалившейся массой так, что нельзя было сделать и вздоха.

Но Алёна не убегала. Она металась где-то рядом в темноте, и сквозь рычание и сипение зверюги, сквозь звуки борьбы, в темноте я слышал шорох её шагов где-то рядом с моей годовой.

Я боролся, как мог. Из пасти волка на меня дышало тёплое и смрадное дыхание, и я всё сильнее и сильнее ощущал, как последние силы покидают меня. В сознании отчётливо нарастала единственная мысль, что это конец….

Вдруг волк как-то осел на задние лапы, словно бы немного освободив меня. Раздался глухой удар, которому, видимо, предшествовал ещё один. Потом удары, такие же глухие и гулкие посыпались один за другим откуда-то сверху до тех пор, пока туша зверя не повалилась с меня куда-то набок.

То ли от большого нервного напряжения, то ли ещё от чего, я вдруг почувствовал, что теряю сознание, и только успел со сладкой радостью подумать: «Спасён!..»

ГЛАВА 5

 

Гладышев возился подо мной. Я тоже пытался подняться, задыхаясь в дыму. Но мы всё мешали друг другу до тех пор, пока, наконец, не раскатились в стороны.

Поднявшись, я нащупал стену, и стал пробираться по ней, чувствуя сквозь едкую пелену дыма жаркое пламя. Вскоре мои пальцы наткнулись на косяк. Я выбрался за порог и захлопнул её за собой двери.

В комнате, куда я попал, тоже стоял ещё не густой дым. Я окинул её взглядом, представив, что вот-вот и она будет объята пламенем. «Но что же Гладышев?!» - пронзила вдруг меня тревожная мысль. Я вдруг с ужасом представил себе, что он уже объят пламенем, и распахнул дверь снова, чтобы позвать его.

В лицо мне пахнуло обжигающим пламенем, которое вырвалось оттуда. Дверь с той стороны уже начала гореть. Краска на ней почернела и запузырилась.

-Гладышев! - закричал я что было мочи. - Гладышев!!!..

-Что здесь происходит?! - раздался вдруг за моей спиной возмущённый голос.

Я обернулся, захлопнув дверь. Какая-то незнакомая женщина стояла на пороге комнаты и смотрела на меня широко открытыми глазами, округлившимися от возмущения.

-Там. … Там. … Там пожар! - только и смог произнести я, показывая на дверь.

-С какой это стати?!! - вдруг истошно завопила тётка, даже подпрыгнув на своих толстых и коротких ногах от возмущения. - С какой это стати?!

-Ни с какой! - глупо ответил я и, снова показывая на дверь, добавил. - Там Гладышев! …

Скорее всего, это была его мать.

-Что-о-о?!! - завопила она. - Караул!!!.. Спасите!!! Спасите!!! - и бросилась мимо меня к двери.

Ноги понесли меня в другую сторону. И когда женщина распахнула пылающую уже дверь, её истошные вопли: «Ой-вой-вой-вой-вой!!!» - я услышал уже на лестнице, чуть ли не кубарем слетая вниз, вывалившись из квартиры вместе с валящим на лестничную клетку дымом.

Выскочил на улицу, я задрал голову вверх, туда, где из окон на улицу шёл густой чёрный дым.

Гладышев висел на водосточной трубе, закопчённый и чумазый, испуганно таращась то на окно, из которого уже вместе с дымом выбивалось пламя, то вниз, на землю, до которой было довольно далеко.

-Гладышев!!!.. Ты придурок, понимаешь?!!.. Придурок!!! - что было силы, закричал я.

Он выпучил на меня свои глаза, будто бы видел впервые, отчего его испуганное лицо сделалось до упаду потешным, но вызвало у меня, потрясённого произошедшим, лишь новый приступ клокочущей ярости.

-Чего, козёл, зенки вытаращил?! - закричал я, перейдя на столь чуждый мне жаргон.

Между тем, на улице стали собираться зеваки. Одних уже давно привлёк дым, валивший из окна, другие подошли на мои выкрики.

Тут из соседнего с дымящим окна, распахнув его, высунулась та самая тётка, что оказалась в квартире в столь неподходящий момент.

-Сыночек! Сыночек, что с тобой?! - завопила она дурным голосом, и вся толпа, окружавшая меня, задрала головы кверху.

-Мама! - только и смог ответить ей Гладышев.

«Ублюдок!» - подумал я и стал продираться сквозь толпу, видимо почувствовав, что находиться здесь мне более не нужно и даже опасно.

-Держите, держите его! - раздался наверху визг тетки.

Я обернулся и увидел её указательный палец, направленный прямо на меня.

«С какой стати?! - промелькнула в моей голове недоумённая мысль, но ноги мои уже пошли быстрее. - А вдруг какому-нибудь ослу и вправду взбредёт в голову схватить меня?!!»

-Держите его?! - продолжала вопить тётка, громко кашляя в дыму, который шёл уже из этого окна тоже.

Я ещё сильнее прибавил шагу, а потом и побежал. Но за мной вроде бы никто не гнался, и через квартал я, поняв, что опасность миновала, пошёл шагом.

Я так устал от только что случившегося, что теперь был окончательно разбит и подавлен, однако, вопреки всему, в том числе и элементарной логике, уезжать из города вот так просто, не встретив Веронику, теперь наотрез отказался.

Дело шло к вечеру, и я не знал, где мне приткнуться: каких-то полчаса назад в глубинах моего сознания теплилась надежда, что удастся остановиться у Гладышева. Но теперь путь туда был заказан, да и ясно было, что Гладышеву самому будет теперь не до сна и, тем более, не до гостей.

Вечерело, а я всё также бесцельно брёл по городу, от нечего делать заходя в попадавшиеся на пути магазины, хотя продовольственные уже издалека отпугивали длинными очередями, пару раз задержавшись в то и дело встречающихся по дороге кафе.

Сам не знаю, как очутился вдруг у давно знакомого пивного бара, хотя и думать про него не думал, и, стоя перед его дверями, ощутил, как, словно газированная вода, меня с ног до головы наполнило какое-то неясное предчувствие, будто бы грёзы, родившиеся из воспоминаний, стали, словно радужные пузыри, всплывать во мне куда-то вверх, рождаясь из пены ностальгии. Вместе с тем что-то остерегало, удерживало меня от того, чтобы войти туда.

Люди входили в бар и выходили из него. Я же всё стоял в нерешительности, испытывая внутри себя борьбу желания и страха перед неизвестностью, от которой посасывало под ложечкой. Однако любопытство и подсознательная страсть к приключениям, в конце концов, победили, и я сделал шаг с тротуара.

Внутри всё было так, как несколько месяцев назад: те же лица, то же пиво, та же небольшая очередь к стойке.

Когда же я, наконец-то, взяв пива и сосисок, сел за любимый столик, где прежде не раз сиживали с Охромовым в весёлой кампании, неизъяснимая тоска вдруг нахлынула на моё сердце, будто внезапная волна, окатившая давно уже высохший галечник во время полного штиля.

Вся жизнь моя, какой она стала, вдруг показалась бессмысленной, пустой и никчёмной. В горле застрял ком взрыда, подкатившийся вдруг откуда-то снизу, и моя вилка ещё долго и бесцельно ковыряла нетронутые сосиски.

Постепенно тоска сменилась иллюзией ожидания, и я подумал, что было бы очень хорошо, прямо здорово, если бы кто-нибудь из знакомых, пусть даже Охромов или тот странный старик, которого встретил здесь однажды, в тот роковой вечер, сейчас появились передо мной: было бы не так одиноко.

Сидеть так сначала было томительно и сладко, однако позже на душе снова сделалось пусто, холодно и скучно.

Я понимал всё сильнее, что обманываю себя: никто не придёт, ждать мне здесь некого, что я сейчас совсем один на всём белом свете и никому не нужен. И если случиться мне сегодня сдохнуть где-нибудь в подворотне, то некому будет даже всплакнуть обо мне: вся моя жизнь - одни потери. Люди, что встречаются на моём пути, уходят как тени, и задержать кого-нибудь из них выше моих сил. А потому весь мир теряет очертания, и без того иллюзорные и зыбкие, как мираж. И кажется, что почва реальности вот-вот уплывёт из-под моих ног, будто я и не стою на ней вовсе, а парю в пустоте, не имея никакого веса, и вдруг откроется картина совсем другого, более страшного, но столь же реального бытия. Сосуд, что, словно сакральную воду, содержит внутри себя мою жизнь, вдруг разобьётся, и она выльется в какие-то другие, неведомые мне миры и пространства, и это будет страшно….

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел тётку, что с незапамятных времён собирала в заведении посуду и вытирала столы, отираясь между подвыпивших и наглых мужиков и став такой же грубой и неотёсанной:

-Эй, ну ты, - она смачно выматерилась, будто схаркнула, - ночевать здесь собрался, что ли?

Я не понял сперва, о чём это она говорит, но обернувшись вокруг, увидел, что в баре уже никого нет. Столики были пусты и чисто вытерты, и лишь на моём стояла тарелка с нетронутыми сосисками, расковырянными вилкой, и кружка пива.

Не успел я и глазом моргнуть, как тётка, словно смахнула, убрала со стола всё это и, не дав мне и слова сказать, заключила:

-Вшивайся давай, а то ща тряпкой огрею.

Я вышел и тут же, едва щелкнула за моей спиной задвижка на двери бара, почувствовал острый приступ голода и пожалел, что так и не успел перекусить.

На улице уже стемнело, домах среди черноты вечера жёлтыми отсветами горели окна, кое-где на уличных фонарях зажигались, тускло мерцая, лампочки. Воздух быстро терял тепло, напоминая, что лето прошло, и вскоре уже стал прохладным и даже бодрящим.

Редкие прохожие спешили, подняв воротники и запахнувшись, чтобы согреться, по домам. И лишь изредка проходили мимо, неспешно прогуливаясь, молодые, модно, по погоде, одетые пары, видимо, намерено вышедшие на улицы города, чтобы подышать приятной прохладой начинающейся осени, да поглазеть на витрины магазинов, так отличающиеся от их содержания, и, может быть, ощутить себя хотя бы в эти вечерние часы в каком-то другом, счастливом и беззаботном, благополучном мире.

Я долго блуждал по неуютным улицам окунувшегося в темноту города.

В одном из тёмных мест, на пустыре, примыкающем к гаражному кооперативу, шальная драка, в которой участвовало, по меньшей мере, с полсотни парней и мужиков, вооружённых цепями и палками, ножами и электродами, едва не захватила меня в свою липкую кашу, и тогда в голове моей впервые промелькнуло сожаление, что я свернул в эти тёмные, глухие кварталы.

Всё произошло так быстро и было сначала так непонятно, что вмиг я оказался в самой её гуще. Вокруг меня гонялись друг за другом при свете прожекторов от неблизких гаражей, махали и били друг друга цепями и палками, пинали упавших ногами, спотыкались, матерились, кричали, сами со стонами валились на землю дерущиеся.

Едва я понял, что происходит, как меня тут же охватил животный ужас: удара из темноты чем-то тяжёлым можно было ожидать с любой стороны и в любую секунду.

Эти жестокие побоища между бандами малолеток и парней постарше, дравшихся между собой за территорию влияния, были известны мне не понаслышке с детских лет. Я никогда не участвовал в них, потому что не состоял в бандах. Зато многие из моих друзей детства принимали в них непосредственное участие, и потому мне было известно, что дерущиеся никогда не останавливались перед тем, чтобы превратить в отбивную котлету случайных прохожих или нечаянных свидетелей: кто не с нами - того надо бить - вот что было девизом таких свалок.

Кто-то подскочил ко мне в мелькании теней и слепящем свете прожекторов и, схватив за руку, развернул в противоположную сторону. Я уже не увидел, а почти догадался, что мною хотят прикрыться, как живым щитом, и потому тут же увернулся в сторону, пригнувшись. За моей спиной раздался стон, а по плечу скользнула дубина. Схватившие меня пальцы разжались, и я со всех ног бросился наутёк, потому как не собирался ждать следующего удара, который был бы наверняка предназначен мне.

Обернувшись, я увидел, что за мной кто-то гонится. Несколько раз я налетел на кого-то в мелькании теней, но от этого побежал, казалось, ещё быстрее. Преследовавший меня, видимо, взялся догнать и огреть меня своей дубиной, и его шаги тяжело, неотступно и страшно всё топали за моей спиной.

Я выскочил на какую-то едва освещённую улицу, продолжая удирать от преследователя. Навстречу попадались «канарейки», брызгающие в темноту проблесками синих лучей от «мигалок», видимо, направлявшиеся к месту драки, но ни одна из машин не остановилась, чтобы поймать того, кто бежал, сзади, не отставая от меня.

Я пробежал, наверное, уже с полкилометра, виляя по тёмным улицам и дворам этих глухих кварталов, но мой преследователь был упрям, и его шаги за моей спиной стучали всё так же глухо и тяжело, как неизбежность рока. Силы мои были на исходе. Я просто задыхался и тогда, забежав в один из подъездов первого попавшегося дома, щёлкнул выключателем, погасив свет, пулей взлетел по лестнице и остановился на третьем этаже, задохнувшись от стремительного подъёма. В доме был лифт, и я нажал кнопку вызова. Она загорелась в темноте красным глазом.

Внизу раздались шаги. Кто-то вошёл в подъезд, тяжело дыша, остановился, но затем быстрее, чем я ожидал, стал подниматься вверх по лестнице. Вскоре топот раздался где-то неподалёку, и в полумраке я увидел едва различимую тень человека, поднявшегося на площадку. Он пошёл в мою сторону, направляясь к шахте лифта. Здесь было темно, и вряд ли моя фигура была видна. Видимо, он просто проверял, не спряталась ли его жертва в этом тёмном тупичке.

Я отступил в темноту, но в это время открылась дверь лифта, и слабый, тусклый свет оттуда осветил всего меня.

Преследователь мой остановился, наверное, опешив от неожиданности. Хотя он и искал меня, но что-то теперь озадачило его, и потому придало мне смелости и решительности. Двери лифта были между нами, но немного ближе ко мне. Сделав несколько быстрых движений, я заскочил в кабину и нажал на первую попавшуюся кнопку.

Дверцы лифта стали закрываться, но преследователь мой опомнился, и вставил между ними свой кол. Теперь я увидел лицо человека, который так неотступно гнался за мной. От страха трудно было определить, сколько ему на самом деле лет. Однако это был здоровый детина. На лице его не было ни явной ярости, ни перекошенной гримасы злобы. Но тупое выражение, вполне заменявшее и то, и другое, говорило о многом.

«Этот, если уж догнал, то обязательно прикончит!» - молнией промелькнуло в моей голове. Внутри похолодело и возникло ощущение, что я оказался один на один не с человеком, а с диким зверем, хищником, которому по природе чужда пощада: его бесполезно уговаривать. Оставалось только до последнего защищаться….

Дверцы лифта наткнулись на палку, зажужжали двигателем и снова стали открываться. Мне стало очевидно, что сейчас последуют удар и нападение, и преследователь вломится в лифт. И если он сделает это, тогда мне точно конец. Поэтому я не стал дожидаться такой развязки и первым ударом, ногой, отбил палку из проёма дверей, а вторым, кулаком, что было силы, ткнул в морду преследователю.

Тот то ли от неожиданности, то ли действительно от силы удара отвалился к противоположной стене.

Дверцы лифта закрылись, и я поехал куда-то вверх. «Ну, теперь всё, - не отстанет!» - сквозанула у меня малодушная мысль, будто с самого начала не было очевидно, что этот не отстанет итак.

Добравшись до самого верха, я прислушался к темноте, однако ничего похожего на движенье или шаги не услышал.

Дверцы лифта стали автоматически закрываться. Я подставил ногу. Они открылись снова. Звук их двигателя гулко разнёсся по шахте подъезда.

В голове моей зрел нехитрый план спасения. Надо было дождаться преследователя здесь, а затем, как только тот появится, спуститься на лифте вниз и дать дёру или забежать в соседний подъезд. Но время шло, а никто не поднимался. Кроме скрежетания и жужжания дверей лифта, то и дело натыкающихся на мою ногу, ничего не было слышно.

Всё-таки так не могло продолжаться бесконечно, и, понимая, что сильно рискую, и лучше было бы проявить терпение, я оставил лифт и пошёл к лестничной клетке.

Слабый свет, пробивающийся с улицы от тусклых уличных фонарей через окна подъезда, едва освещал его. Но сразу же в глаза бросилась тень человека, стоявшая на площадке между этажами. Он, видимо, поднимался очень тихо, крадучись, а теперь вот ждал, когда моё любопытство пересилит терпение. И дождался! Он был хитёр, мой преследователь, и когда тень метнулась ко мне по лестнице, только тогда я понял, как недооценил его способностей охотника.

Я бросился к лифту, пытаясь осознать глупость всего происходящего.

Так не бывает! Зачем гоняться за совершенно незнакомым человеком, который тебе ничего не сделал посреди ночи?! А дрался-то он что, со знакомыми? Этот незнакомый человек - его жертва, его дичь! Его добыча, которую он себе наметил и теперь должен был во что бы то ни стало настичь!..

В самые опасные моменты жизни всё почему-то происходит, как в замедленной съёмке. Эти три шага до лифта растянулись в вечности как резина. Я увидел, как медленно перед самым моим носом закрываются двери лифта, и понял, что не успею их остановить, а потом. … Потом уже будет поздно. У меня уже просто не будет времени дождаться, когда эти двери откроются снова.

Дверцы лифта предательски сомкнулись прямо передо мной. С разбегу я врезался в них всем телом, но, отлетая, изловчился нажать на кнопку вызова, затем обернулся, угадав в полумраке выскочившую следом за мной на площадку тень детины.

Преследователь был совсем близко. Лифт снова открылся. И когда он подбежал, замахнувшись своим дрыном через плечо, чтобы садануть меня наотмашь, я сделал выпад, присев на колено, и жёстко поставил вперёд кулак, а другой рукой, согнутой в локте, закрыл сверху голову.

Нападавший с разбега наткнулся животом на мою защиту.

Я тут же отступил назад и в сторону, рукой продолжая волочь его за собой и давая ему пробежаться дальше мимо меня, с силой в спину втолкнул его в кабину лифта, а затем быстро нажал на какую-то из кнопок на панели, отправляя кабину вниз.

Парень скорчился на полу в кабине, видимо, здорово напоровшись на мой кулак, но всё же, сообразив, что я делаю, попытался этому помешать, стараясь ударить меня по руке палкой. Я выхватил кол из его рук и хотел уже как следует огреть его, но дверцы закрылись, и лифт поехал вниз.

Чтобы опередить своего врага, я бросился вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки на четвёртую, но всё же не успел: на одном из этажей дорогу снова перегородил мой преследователь.

В руках у меня была его дубина. Но у него в руке что-то блеснуло в полумраке подъезда холодной сталью.

Со страху я тут же развернулся и, не смотря на то, что задыхался от непрестанной беготни, резво бросился обратно вверх по лестнице.

Парень дышал мне теперь в самую спину. Мне казалось, что он на бегу размахивает ножом и вот-вот достанет им меня. На одной из площадок я с разворота, что было силы, ткнул его торцом палки и оторвался так, что на самом верхнем этаже успел вызвать лифт и встречал его у лестницы, готовясь к опасной драке.

-Ах ты, козёл! Ё-о-о!!! - в первый раз услышал я его прокуренный сиплый голос и даже удивился, что до этого момента у нас всё происходило молчком. - Я тебе сейчас покажу!!!

Его тень прыжками стремительно взлетела по лестнице, и я снова встретил его тычком палки.

Он отскочил, но в следующую секунду перед моим лицом просвистела его рука.

Я пропустил этот взмах, но и он не достал меня. При следующем его взмахе я ударил по руке с ножом ногой снизу, но не попал, зато теперь он схватил мою ногу и хотел воткнуть в неё нож, но тут же получил от меня сильнейший удар по голове дубиной, схватился за неё руками и огласил сумраки подъезда вскриком и матерщинной бранью.

Нога моя была свободна. Я отпрянул назад и тут же с разбегу ударил ею по лицу противника, потом, не давая ему опомниться, нанёс несколько сокрушительных ударов сверху его же колом опять же по голове, прикрытой руками, удивившись, как это могу с такой жестокостью избивать человека, но тут же поняв, что это от дикого животного страха, который всё это время управлял моим телом, делая за моё сознание многие вещи совершенно инстинктивно. Ведь это он только что сам хотел расправиться со мной!

Я бил врага нещадно, куда и как попало, нанося бесчисленное количество ударов, не останавливаясь. Уже казалось, тот должен упасть или хотя бы броситься в бегство. Но он всё стоял, уворачиваясь и закрываясь от ударов, как опытный боец, привыкший к подобным атакам. И во мне вдруг родился и быстро стал расти страх, что вот сейчас я выдохнусь и перестану его лупить, а он всё так и останется стоять, и тогда наступит его очередь. Этот страх здорово подкосил мои силы. Мои удары были для него, что пинки мухи для слона. И вдруг я остановился, скованный этим внезапным открытием, пытаясь сообразить, что же делать дальше.

В тот же миг неприятель, воспользовавшись этим, полоснул по мне ножом и выхватил из раненной руки дубину. Дикая боль пронзила моё тело. Я услышал какой-то треск. Не то это рвалась ткань моей одежды, не то это рвалась моя кожа. Неожиданно из меня вырвались какие-то вопли, оглушили меня самого и разнеслись по всему подъезду вместе с ликованием и рыком супостата.

Я вдруг подумал, что теперь мне крышка. Вот так вот! Ни за что, ни про что!..

В отличие от этого громилы с меня было достаточно и одного удара.

Кое-как оттолкнув от себя противника или, скорее всего, оттолкнувшись от него, я бросился вверх, но запнулся о ступеньку и сел на лестницу. Как будто бы специально для того, чтобы ему было удобнее со мною расправиться. Последние силы оставили меня совершенно внезапно, и я даже не шелохнулся, видя, как надо мною заносится новый удар, словно меч палача над жертвой. Всё, что я смог сделать, так это просто повалиться набок раньше, чем заставил бы меня это сделать удар. И кол ударил меня не по голове, а по плечу. Тело моё пронзила острая боль, отнявшая руку. Затем нападавший ударил меня трижды в левую сторону груди ножом. Но нож его все три раза наткнулся на мой бумажник, полный документов, бумаг и денег, и лишь в третий раз пронзил его, выйдя с обратной стороны и углубившись на сантиметр в моё тело.

Я вскрикнул и упал навзничь, думая, что теперь уже точно пришёл мой такой бесславный, глупый и безобразный конец.

Странные и противоречивые мысли роились в моей голове.

Мне не было страшно, потому что мысли о смерти вдруг перестали пугать.

Я понял, что сейчас мне действительно случиться умереть здесь, в чужом городе, в чужом доме, в незнакомом подъезде, и пожалел даже, что поплёлся по темноте в эти шальные кварталы неизвестно даже для чего, но тут же решил, что жалеть об этом теперь не имеет никакого смысла, потому что ничто в этом мире уже не имеет для меня смысла вообще. От этого на душе сделалось какое-то умиротворение. Стало как-то необыкновенно легко и покойно. Я всегда подозревал, что закончу свою жизнь как-то нехорошо. Об этом говорили те многочисленные и глупые события и случайности, которые делали мою жизнь никчёмной и лишённой смысла, нелепой и грешной.

Вот и теперь всё это было лишь случайностью, какой-то несчастливой случайностью, которой могло бы и не быть, и лучше бы её и не было. Но она произошла и обозначила конец моей непутёвой и обидной жизнёнки.

«Надо было с ним пойти на мировую, когда у тебя было оружие», - вяло подумалось мне с каким-то почти равнодушным сожалением стороннего наблюдателя.

Только боль от ран и ударов ещё заставляла меня что-то чувствовать, но и она куда-то уплывала, угасая….

Парень старался вытащить свой нож, застрявший у меня в бумажнике, что лежал в кармане у сердца, наступив мне ногой на грудь тяжёлым ботинком. Мне должно было быть хотя бы если не больно, то обидно от этого, но я лишь молча наблюдал за ним. Было такое ощущение, что я смотрю какое-то кино, и вижу всё это со стороны, как бы не из своего тела, а откуда-то из пространства, словно зритель в кинозале. И всё происходящее теперь было для меня уже какой-то сторонней кинокартиной, которую можно смотреть без чувств, без ощущений….

В подъезде загорелся свет. Раздались где-то далеко шаги и голоса. Парень как-то испуганно и пристально посмотрел на меня, на лице его был неподдельный страх. Он спустился по лестнице этажом ниже, зачем-то там остановился, но потом я услышал громыхание его ботинок всё ниже и ниже по подъезду. Вскоре оно смолкло.

Несколькими этажами ниже открылись двери лифта. Послышались голоса людей. Хлопнула дверь, и всё смолкло.

В освещённом теперь подъезде не осталось никого кроме меня, лежащего посреди лестничного пролёта с потешно торчащим из груди ножом. Он всё-таки вошёл в грудь, и оттуда сочилась кровь, образовав подо мной уже целую лужу. Раненная рука тоже кровоточила из длинной резаной раны. Другая, «отсушенная» в плече, слегка саднила. Тело моё лежало как бы само по себе, а сознание, рядом, было как бы само по себе, почти никак не сообщаясь между собой.

«Славно закончился вечерок!» - подумал иронично я, попытался хоть как-то хоть чем-нибудь пошевелить, но всё было словно не моё.

Снова раздался шум.

На этот раз двери открылись выше, на последнем этаже. Я тотчас же услышал детский тоненький испуганный голосок:

-Ой, дедушка, дедушка!.. Посмотри! Что это там?!..

-Ну-ка, ступай домой! - ответил голос старика.

Щёлкнула и скрипнула дверь, и всё снова стихло.

Спустя какое-то время дверь опять скрипнула. Раздался звонок, лязг замка, приглушённый шёпот:

-Ну-ка, сосед, давай посмотрим. Там кто-то лежит. ... Никак убили….

Ко мне спустились, нагнулись и, видимо, заметили, что я ещё живой.

-Смотри, как нож торчит! Ух, ты, прямо в сердце!..

-Да, вижу я! Ты давай, лучше, помоги мне! Жив, кажется, парнишка!

-У-у-у, тяжёлый!

-Давай, зови кого-нибудь ещё с соседей….

-А куда его?

-Ко мне пока….

Вскоре меня подняли на руки и понесли.

ГЛАВА 14

 

Пройдя по тёмной лестнице, где курили и тихо переговаривались несколько человек, и во мраке были видны лишь красные светлячки сигарет, мы оказались на балконе, откуда зрелище внизу, в зале, выглядело ещё более комично, затем прошли на внешний балкон, представлявший из себя обширную веранду, выложенную мраморными плитками, во многих местах уже разбитыми или вовсе отсутствующими, и подошли к широким каменным перилам.

Внизу в слабом отсвете из окон замер в безвременье мёртвый фонтан. Над нами раскинулось в пугающем магическом молчании звёздное небо, взирающее на нас из бесконечности миллионами своих беспристрастных глаз. Сзади доносился приглушённый грохот рока, ритм которого заставлял непроизвольно притопывать в такт ему, и невпопад всему где-то за деревьями раздавались неясные, пьяные голоса:

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идёт,

На нём расшита гимнастёрка,

Она с ума меня сведёт….

Этот диссонанс точно разбудил меня от спячки, от странного забытья, в котором я последовал в клуб за Алёной.

Ощутив, что начинаю зябнуть от прохладного воздуха, я поинтересовался у неё:

-Тебе не холодно?

-Да нет, - пожала она плечами и посмотрела через плечо. - Я привыкла к прохладе….

Мы некоторое время простояли так, и я уже начал подумывать хотя бы пойти потанцевать, чтобы согреться, как двери распахнулись и на балкон зашли ещё трое: две женщины, обе лет за тридцать пять с виду, и с ними мужчина постарше. Они шумели, весело и громко переговариваясь между собой, махали руками, помогая жестами в помощь к мимике. Приблизившись к каменным перилами, троица остановилась в углу балкона, продолжая шумную беседу и не обращая на нас никакого внимания. По голосам я понял, что это они только что орали где-то внизу песню. Правда теперь они не пели уже, а о чём что спорили.

-Ну, пойдём!.. Пойдём! - настаивала одна из женщин.

-Да ну, вы что?!.. Что я с вами один делать буду? - отпирался мужчина, энергично размахивая руками и отряхивая с себя настойчиво повторяющиеся объятия говорившей.

На балкон стали выходить люди, ещё и ещё, и уже вскоре было столько, что можно было подумать: внизу никого не осталось.

К Алёне подошли какие-то девушки, заговорили с ней, и она, извинившись, куда отошла в сторону, бросив мне, что скоро вернётся.

Не успел и след её простыть, как меня хлопнул по плечу тот самый мужик, что появился на балконе в компании двух женщин:

-Парень, я гляжу, ты один остался?.. Не составишь нам кампанию?!

-Для чего? - поинтересовался я, удивлённый такой беспардонностью.

-Да так, ничего особенного…. Вон с теми, - мужик кивнул через плечо, - посидеть минут пятнадцать, рюмочку-другую пропустить.

Я хотел было отказаться, но, видимо, предугадав мои мысли, мужик сделал предупредительное движение:

- Ничего больше не будет…. Я тебе обещаю. Они мне сами вот здесь, - он сделал движение к горлу, энергично полоснув по нему ребром ладони, а потом добавил умоляюще. - Выручай, а?..

Я не знал, что делать. Пить не хотелось. Да и женщины были развязанные, пошлые, настоящие шмары. Они сразу внушили мне отвращение.

-Ну, пожалуйста, - взмолился совсем беспомощно мужчина, чувствуя, что я сейчас откажу ему.

«Ведь не отвяжется же, чёрт!» - подумал я с досадой, оглядываясь в надежде отыскать и позвать Алёну, чтобы этот тип отстал, но её как назло нигде не было видно.

-Ну, что? Пойдём? - мужик был назойлив как муха.

-Ладно, - не выдержал я его навязчивого натиска.

Вчетвером мы вошли прямо с балкона в какое-то большое тёмное и пустое помещение в боковом крыле здания, - наверное, лекционный зал, заполненный столами и стульями, - и, рассевшись у окна, в которое с неба, сквозь не зашторенные стёкла лился серебристый лунный свет, тут же приступили к попойке.

На подоконнике появилась бутылка, заткнутая в горлышко свёрнутым кусочком газеты. Внутри плескался мутный, белёсый самогон. Одна из женщин откуда-то из темноты с причмокиванием достала газетный свёрток, в котором лежали ломтики хлеба и нарезанное кусочками сало, другая - два стакана, протерев их подолом платья, дунув внутрь, и, поставив рядом с пузырём, сказала, обратившись почему-то ко мне:

-Ну, открывай!..

Все молчали в ожидании, когда стаканы заполнятся пойлом, и я вдруг с чувством омерзением осознал себя странным образом вдруг скатившимся до столь омерзительного занятия, которое было мне совсем не по душе. Почему-то я представил себя алкоголиком, с трясущимися руками и пересохшим горлом, алчно глотающим слюну при виде налитого зелья. Алкоголиком среди таких же алкоголиков.

Мужчина взял стакан, - женщины любезно подали мне другой, - и залпом опрокинул его, закряхтел, зажмурившись так, что из глаз брызнули слёзы, поднёс к носу кусок хлеба, с сильным сопением занюхал хлебного духа, а потом и закусил ломтём, добавив сверху толстый шмат сала.

Я ожидал, что будет хотя бы какой-то тост, и очень удивился, что пили так, молча, за здорово живёшь.

Самогон источал чудовищный запах, и никакого желания глотать его у меня не было. Но три пары пристально смотрящих в упор глаз припёрли меня к стенке.

Отхлебнув глоток, я почувствовал, как он застрял у меня в горле. Это было действительно пойло, какого пивать ещё не доводилось. Странный вкус вызвал тошноту.

-Ну, ты чего? - спросил захмелевший мужик.

-Не знаю, - ответил я, едва сдерживая позыв рвоты.

-Давно не пил, что ль? - поинтересовалась одна из женщин, что была понаглее да понапористей.

Я молча поставил стакан.

-Не лезет, что ли? - спросила другая.

-Ну, ладно, тогда хоть посиди, - снизошёл до меня мужик.

Он опрокинул ещё стакан, а наглая бабёнка, примостившаяся у него под бочком, снова заговорила:

-А ты откуда взялся? Я тебя шо-то не видела?

-Я из Васелихи.

-Да и там таких нет.

-Да я к бабке приехал, погостить.

-Надолго? - поинтересовался, наверное, для поддержания разговора мужик.

-Да уж уезжать скоро….

-В отпуске? - догадался тот.

-Ага….

-И я вот тоже в отпуске. На побывке, - хлопнул он меня панибратски по плечу, доверительно наклонившись, - я, брат, на пару деньков, потому как военный. Майор я…. Мне надолго приезжать нельзя, потому как родни много, а отпуска - раз и нету!

-А это жена ваша, что ли? - кивнул я на женщину, сидевшую рядом с ним, спросив шёпотом.

-Не-е-е. Я, брат, холостой, разведённый.

Он налил себе ещё стакан и обратился ко мне:

-Ну, по последней?..

-Да не, я не могу. Что-то не лезет она мне! Мутит меня от вашего самогона….

Тут я обратил внимание, что женщины почему-то не пьют, и поинтересовался:

-А вы чего?

Но они только хмыкнули в ответ, отвернувшись.

Вскоре бутылка была уже пуста.

Я выполнил просьбу майора и, оставив эту странную компанию, вышел на внутренний круговой балкон над танцевальным залом, через двери высматривая Алёну на внешнем балконе. Но её по-прежнему нигде не было видно.

Подо мной, в полумраке, озаряемые разноцветными вспышками дискотечных прожекторов и «сваркой» стробоскопов уже вовсю танцевали, собравшись кучками, дёргались там, внизу парни и девчата.

Постояв над разошедшейся в пляс и скачки толпой, я спустился с балкона вниз и, пошатавшись между скачущих в диких выплясонах, решил идти обратно, в Васелиху: Алёна как сквозь землю провалилась, а у меня в карманах были медикаменты, которые были нужны Петру.

Теперь, после глотка странного самогона, меня то и дело мутило, и тогда хотелось где-нибудь прилечь, скрючившись, чтобы стало не так больно от подступивших к солнечному сплетению спазм в желудке. «Как хорошо, что не выпил больше!» - со странной радостью думал тогда я, содрогаясь от воспоминания об отвратном пойле.

Делать, в Большой Василихе, мне было нечего. Однако от мысли, что придётся возвращаться через глухие, жуткие чащобы по ночной, ставшей уже заметной, прохладе, я всё медлил, готовый остаться здесь, чтобы дождаться рассвета.

Выйдя из здания, я обошёл клуб вокруг в поисках открытого окна в какое-нибудь безлюдное помещение, чтобы устроиться там на ночь, но ничего не нашёл.

Сзади, к самым его стенам подступал густой, запущенный сад, ставший почти диким лесом. Окна в задней клуба были заколочены грубыми досками, между которыми зияли чёрные провалы щелей разбитых стёкол, и с первого взгляда было ясно, что там ночевать не стоит.

Обходя здание в густой, по пояс, лебеде и крапиве, я обо что-то больно запнулся, и через мгновенье почувствовал, что лечу носом вниз через что-то крупное, будто большой камень или валун, в обжигающие заросли травы.

Поднявшись, я принялся искать виновника падения и тут же наткнулся на что-то тёмное, массивное, длинное, мало похожее на банальный камень, рассмотрев в призрачном серебристом свете Луны каменное лицо вождя мирового пролетариата.

Скульптура Ленина, сжимающего в одной руке бронзовую газету, лежала на спине, выброшенная с пьедестала на задворки сельского очага культуры, наполовину погрузившаяся в землю, и с непонятным выражением, полным тоски и отчаяния, взирала на безразличные к ней, безмолвные небеса, звёздным куполом раскинувшиеся над засыпающей землёй.

Нагнувшись ближе к лицу вождя, я с удивлением обнаружил, что бронзовые глаза статуи имеют тот слабый, маслянисто-зеркальный отблеск, присущий глазам живого человека. Это показалось мне жутким наваждением, напомнившим о недавних событиях на грани реальности пространства и времени. И, отпрянув прочь, я быстрым шагом, не смея обернуться назад, лихорадочно продираясь сквозь царапающие меня своими спутанными ветвями запущенные заросли сада и густую траву, поспешил уйти с мрачных и диких задворок здания, напрочь оставив думать о пристанище на ночь в этом странном здании.

Теперь уже ничто не заставило бы меня задержаться здесь хотя бы на минуту. Ощущение безопасности давно уже покинуло меня. Но теперь интуиция подсказывала о затаившейся, где-то стерегущей меня опасности. И я едва справлялся с жутью, которая так и хотела напасть и безраздельно завладеть моим сознанием, повисшем на тонком волоске мужества над обрывом кручины, с которого ничего не стоило сорваться в ошеломляющую панику.

Не помня себя оказался я на окраине села.

Меня так и подмывало броситься наутёк, но я сдерживал себя, понимая, что опасность, вошедшая в меня страхом предчувствия, может не только идти по пятам, но и ждать впереди, где-то там, в тёмных чащобах леса, обогнав меня на чёрных крыльях мрака, безраздельно вступившего в свои права.

Я ещё пытался заставить себя вернуться и найти Алёну, но, утратив вдруг присутствие духа, всеми способами заглушал этот слабый, припугнутый инстинктом самосохранения, голос совести, самыми нелепыми оправданиями убаюкивая себя и всё глубже удаляясь в пучину тьмы….

Последние огни, ещё некоторое время мелькавшие позади, исчезли, и вокруг остался лишь девственный, первозданный, пугающий мрак ночи, едва рассеиваемый висящей в небе луной.

От жуткого страха чувства мои обострились до предела, улавливая и многократно, до испуга, усиливая каждый шорох и звук, изредка раздававшиеся где-то вокруг во тьме.

На память мне пришли блестящие глаза статуи, и воображение вдруг сыграло со мной злую шутку, красочно представив, как они разгораются всё сильнее зелёными огнями, а статуя уже встала и гонится за мной. И ни одна живая душа не видит этой жуткой погони.

Едва я представил это, как позади меня во мраке послышались странные звуки, похожие на гулкую поступь чего-то тяжёлого, и не человека вовсе….

«Вот оно! - с ужасом подумал я, и сердце ушло в пятки. - Вот оно!..»

Собрав остатки мужества, я обернулся.

Позади меня была тьма, в которой всё ближе и явственнее раздавался странный звук. Что-то догоняло меня, и казалось, что земля содрогается при каждом его шаге.

«Бред какой-то!» - я попытался отрезвить сознание, однако сердце моё непослушно металось в лихорадочной пляске ужаса.

Я бросился наутёк, не разбирая дороги. Но звук становился всё сильнее и ближе. Глухие удары раздавались уже совсем рядом, как вдруг сквозь пелену страха до меня дошло: это был мотоцикл. Это его плохо работающий двигатель производил такие странные звуки.

Обрадовавшись догадке, я остановился и обернулся вновь, теперь заметив его едва светящуюся фару, и для того ли, чтобы разогнать свой безумный ужас, или чтобы мотоциклист услышал меня, заорал дурным, не своим голосом.

Будто испугавшись моего вопля, мотоцикл тут же заглох, - фара потухла, - и, шурша шинами сквозь внезапно свалившуюся, глухую тишину, подкатил ко мне точно призрак во мраке.

В темноте невозможно было рассмотреть седока, но я тут же выпалил от испуга:

-До Васелихи подбросишь?

-Садись….

Двигатель взревел после двух неудачных попыток, и мне показалось, что мы разбудили всю Вселенную.

Тарахтелка тронулась, и мне теперь было не страшно.

Мы помчались сквозь мрак. В ушах зашумел ветер. Прыгая по неровностям дороги, ныряя в овраги и взлетая на холмики, мотоцикл нёсся вперёд, рассекая маслянистую тьму, и я понять не мог, как можно так стремительно мчаться по просёлку, едва различая что-то впереди.

Но мы неслись сквозь мрак, ныряя в ухабы, спускаясь и взлетая по буеракам, и не оставалось ничего, как только довериться водителю и сдаться на милость судьбе в надежде, что пронесёт.

И всё же от жути я пальцами вцепился в кожанку мотоциклиста и чувствовал лишь, как встречный холодный ветер обдувает моё лицо, да студит озябшие руки.

Внезапно двигатель зачихал, потом заглох, и мы остановились.

-Что случилось? - мы слезли с мотоцикла.

-Что-то с двигателем.

Боль в животе, казалось бы ушедшая, вдруг вернулась резкой спазмой, и сам того не ожидая, я повалился на землю.

-Что такое? - спросил водитель.

-Не знаю, живот скрутило.

-Встать можешь? - он, наконец, завёл двигатель.

Меня скрючило, и, попытавшись распрямиться, я застонал от пронзительной боли.

-Хорошо, я съезжу за подмогой.

Я ничего не успел ответить, как мотоцикл рванул с места, и через пару минут его бумкающий звук стих где-то в темноте.

Я снова остался один и, не в состоянии пошевельнуться, лежал теперь на холодной земле на обочине дороги….

То ли задремал я, но показалось мне, что боль прошла. Можно было даже встать и распрямиться.

Бредя куда-то не разбирая дороги, я зашёл в чащобу и долго пробирался, путаясь в ветвях и зарослях, хрустя сучками, но уже не боясь темноты.

Впереди замелькали огоньки костра, и я обрадовался, что нечаянно наткнулся на туристов, сделавших привал в этом жутком лесу, но, выйдя на поляну, с удивлением обнаружил: никакого костра нет, просто какой-то непонятный свет всполохами озаряет округ стоящие деревья, а по всей поляне танцуют не то тени, не то люди в лохмотьях с костлявыми длинными руками и крючковатыми пальцами.

Ни один звук не сопровождал это действо, но в движениях танцующих чувствовался дикий, рваный ритм.

В центре поляны что-то темнело, и, подойдя туда, я обнаружил, что это низкий круглый колодец, и, заглянув туда, почувствовал, как теряю равновесие и падаю в его бездну.

Летел я долго, однако даже не ушибся, упав на его каменистое дно, а сразу встал и пошёл по тёмным сводчатым коридорам и лестницам, освещённым коптящими факелами, озираясь по сторонам, когда слева и справа показывались ведущие куда-то вверх лестницы.

Что-то подсказывало мне, что идти надо вперёд, никуда не сворачивая. За мной двигались какие-то тени, но было совершенно неинтересно, кто это.

Коридор становился всё темнее, и на одном из поворотов, куда с обеих сторон спускались лестницы, раздался чей-то голос: «Опасайся духа воина с мечом, он стережёт этот грот!»

Едва смолкли эти слова, как сзади началось какое-то движение. Я обернулся и увидел, что сзади крутится странный волчок, и, когда он останавливается, видно человека в плаще и в маске, с мечом в руке, сверкающем в отсветах факелов. Тени, следившие за мной, отступили назад. Некоторые из них стали падать на булыжный пол подземелья, а волчок всё крутился и крутился, стремительно врезаясь в их массу.

Я устремился дальше, туда, где становилось совсем темно, и откуда, навстречу мне, из мрака надвигались тысячи вдруг возникших огоньков. Их было не счесть, но передний край становился всё ближе, и стало ясно, что это какие-то существа.

«Крысы», - почему-то подумал я, но, приглядевшись, увидел, что это огромные чёрные жуки, сплошной лавиной надвигающиеся мне навстречу. Их были миллионы, и от этого скрежетание лапок по булыжному полу превращалось в монотонный гул. Я шёл против потока и удивлялся их огромному размеру. Спинки жуков достигали высоты моих колен. Жуки натыкались на мои ноги, щекотали их своими усами и лапами. Их полчищам не было видно конца и края. Я пробирался по реке из жуков….

Впереди подземелье разделилось на два коридора, из которых появлялись насекомые, объединяясь затем в один поток, а между ними виднелась дверь, в которую я и вошёл.

Огромный и мрачный зал, потолки которого терялись во мраке, предстал перед моим взором. У дальней его стены, освещённый факелами, возвышался трон, на котором сидел некто-то, и я понял, что меня здесь ждут.

Приблизившись, я увидел на троне нечто, а за длинным столом у его подножья то ли зверей, то ли людей, с чавканьем что-то пожирающих.

Нечто страшное, неподвластное описанию, встало, поднялось с трона, и теперь сделалось чем-то знакомым, стало похоже, но, в то же время как бы и не совсем, на господина в шляпе, с рыжими усами и пронзительным, колючим зелёным светящимся взглядом из-под полы.

Звери за столом обратили ко мне свои морды и рыла, сделавшись подобными людьми.

-Я ждал тебя, - раздался со всех сторон голос. - Ты пришёл….

Ничего не мог ответить я, да и дар речи оставил меня.

-Я доволен, что ты пришёл. Моя воля возобладала над тобой, - продолжал говорить голос со всех сторон. - Ты в моих владениях, и теперь ты мой.

«Нет!» - хотелось ответить мне, но я был лишён голоса.

-Я вижу, что ты противишься? - говоривший будто читал мои мысли. - Но ничего, ты уже не уйдёшь. Садись за стол и ешь.

Люди за столом заулыбались, и их звериные оскалы испугали меня. Мне показалось, что стоит только приблизиться к ним, как они набросятся на меня и тотчас сожрут.

«Я не сяду! Я хочу уйти!» - захотелось крикнуть мне.

-Садись! Это говорю я, и нет никого здесь, кто бы был сильнее и могущественнее меня, и кто бы смог перечить мне…

«Нет, нет! Я хочу уйти!» - не успокаивался я.

-Смотри! - тот, кто возвышался над троном, сделал движение, и одна из стен зала разверзлась, озарив его красным заревом.

Сплошной огонь увидел я там. Он не горел и не гудел, но было видно движение внутри него. Что-то мелькало и двигалось внутри, и звуки, жуткие, страшные, неописуемые звуки, от которых в жилах стыла кровь, неслись оттуда. Почти физически я ощутил чьё-то страдание внутри этого огненного океана.

-Садись за стол или прямо сейчас же отправишься в геенну! - раздался всё тот же голос, и, обернувшись, я снова увидел за столом зверей, сбросивших людские лики.

«Кто ты?» - хотел спросить я, но в ответ услышал лишь хохот, что однажды уже достигал меня из запредельности.

-Садись или иди в Ад! - повторил голос. - Я нашёл тебя, но требую покориться. Садись. Я предлагаю в последний раз.

«И я стану таким же, как они?» - с ужасом хотел вопросить я, но вместо ответа возвышавшийся над троном сделал жест, и звери из-за стола бросились ко мне и поволокли к огненной стене.

Я увидел, что слева и справа, снизу и сверху от меня волокут таких же несчастных, а огненная стена уже совсем близко и давит своим испепеляющим жаром, и навстречу, вместе с ним несутся чудовищные, душераздирающие вопли сгорающих.

«Нет, нет, постойте! - взмолился я, но ни слова не смог произнести, и когда огненные языки почти коснулись меня, а тащившие отпустили, бросив меня в самое полымя, в последний миг вспомнил Бога и обратился к нему. - Господи, спаси! Пощади, Господи!»

Враз всё исчезло, и, открыв глаза, я увидел Пелагею Пантелеевну и ощутил, что лежу в кровати….

ГЛАВА 15

 

Уснув на диване, я проснулся от толчка в бок:

-Ты чего спишь?! - на меня уставился незнакомец.

-А что такое? - недоумённо посмотрел я на него.

-Ничего, пойдём «видик» смотреть!..

-Пойдём, - согласился я и, пьяно покачиваясь, встал с дивана.

Мы прошли в другую комнату, где уже набилось множество народа. Мужчины и женщины курили, сигаретный дым стоял коромыслом, раздавались плеск наливаемого и звон бокалов, кто-то тихо переговаривался в полумраке, время от времени пригубляя фужеры и рюмки, а впереди, куда все смотрели, находилось чудо техники, видеть какое раньше мне никогда не доводилось.

Высокий кубический экран был словно окном в другой мир, в котором шла другая жизнь.

Моё первое впечатление было таким, будто бы куб прорезает стену квартиры и выходит в какой-то потусторонний мир. Всё, что творилось там, было объёмным, и казалось, что туда можно даже войти, а оттуда к комнату могут проникнуть персонажи фильма. Всякое ощущение реальности, той реальности, что я всего лишь зритель и вижу только искусственно созданную объёмную кинокартину, терялось. Зато возникало ощущение, что я нахожусь где-то внутри фильма и даже участвую в его действии.

-Что они смотрят? - поинтересовался я у того, кто разбудил меня, с трудом отделавшись от этого чувства.

-А что хотят. Каждый смотрит то, что ему хочется видеть.

-Как это?..

-А так. Чудо техники. Мэйд ин не наше, понимаешь? Стоит бешеных денег. Десять тысяч ячеек. В каждую занесено по фильму. А выбираешь то, что тебе хочется видеть, и смотреть можешь с любого момента.

-И что, каждый смотрит то, что ему хочется?

-Да.

-Но ведь это же ужасно! - мне стало не по себе.

-Почему? - не понял меня собеседник.

-Как почему?! Зачем же тогда сидеть вместе, если кто в лес, кто по дрова? Ведь если люди что-то смотрят вместе, они должны вместе и сопереживать!..

-Ты ерунду какую-то городишь! - возмутился незнакомец. - Если кто-то с кем-то хочет смотреть одно и то же, они и настраиваются вместе….

-А как управляется этот аппарат?

-С помощью мысли смотрящего.

-Но ведь их тут десятка с два!..

-Он сможет воспринимать и большее число зрителей.

-Послушайте, я что-то никогда не слышал даже о таком устройстве!

-Ну, и что?! Ты много о чём не слышал, но вот оно, перед тобой. Не морочь голову, а лучше настраивайся на фильм, который тебе хотелось бы увидеть.

-Но ведь от такого аппарата крыша может поехать!

-Не мешай! - прикрикнул незнакомец, и на моих глазах его лицо стало меняться, и вскоре он уже улыбался чему-то, что было видно лишь ему одному.

Я глянул на пёстрый куб, где что-то мельтешило, и даже ничего нельзя было разобрать, и едва подумал, что неплохо было бы посмотреть мультфильм, как тут же оказался среди нарисованных, но объёмных персонажей, окруживших меня со всех сторон.

Мультфильм пропал, и я снова очутился в комнате среди других людей. «А что если я…?» - возникла в голове озорная мысль, и я вдруг оказался участником дикой оргии.

С непривычки это было дико и ужасно, и я поспешил отделаться от своей мысли.

Куб снова запестрел, отпустив моё сознание.

Я оглянулся.

Люди по-прежнему что-то смотрели, и мне никто не мешал подойти к этому чуду и дотронуться до его загадочной поверхности, определить свойства которой на ощупь было невозможно. Тело куба было похоже на обыкновенный дым.

Я обернулся. Никто из присутствующих меня, казалось, не замечал, хотя я должен был, по идее, загораживать некоторым всё зрелище. Но они всё так же внимательно смотрели куда-то мимо и сквозь меня, будто бы тело моё было прозрачным.

Комната стала меркнуть у меня на глазах, и я с ужасом не догадался даже, а с пронзительностью почувствовал, что погружаюсь внутрь этого загадочного объекта, и он обволакивает меня чем-то призрачно-сумрачным, поглощающим окружающее и пожирающим моё существо, как гигантская амёба. Я не успел даже испугаться, как оказался во мраке.

Вокруг не было ничего, как вдруг я оказался в комнате, едва освещённой неверным светом, будто луна заглядывала в окно.

В комнате кроме меня был кто-то ещё, и, решив сначала, что это случайно включился какой-то фильм, я вдруг с удивлением и ощущением обнаружил, что вижу перед собой Веронику и Бегемота, и ещё кого-то.

Что происходит и где - понять было невозможно. Сперва на ум пришла нелепая мысль, что для любителей пикантных сцен и каких-нибудь извращенцев, любопытных до тайн чужого брачного ложа, к этой штуковине каким-то образом подключен прямой канал, и я на него настроился.

Однако то, что я видел, не было похоже на брачную ночь.

Вероника сидела рядом с человеком в шляпе, по другую сторону от него за длинным столом был Бегемот, и ещё множество людей, мужчине и женщин.

Все смотрели в мою сторону, будто в ожидании, что сделаю или скажу я, и пребывали в молчании. И до меня вдруг дошло, что это никакой не фильм, и даже не прямая трансляция: всё происходит на самом деле.

Человек в шляпе был мне знаком.

«Это он приходил тогда за Вероникой в церковь?!» - промелькнула в голове внезапная догадка, и я припомнил канувший в лету вечер.

-Добро пожаловать, - заулыбался он.

-Это вы мне? - испугался я, неожиданно услышав в этой немой тишине звук.

-Тебе, тебе….

Я присмотрелся, но так и не понял, кто говорит, и откуда вообще идёт этот голос. Все вроде бы и рта не открывали и сидели безучастно, как мумии.

-Вероника! - позвал я девушку.

Но она на меня и не посмотрела.

-Не старайся напрасно: она тебя не слышит.

-Это сон? - спросил я у голоса.

-Нет…. Но что есть сон? Сон и реальность идут рядом, переходят друг в друга. Ты не там, и не там.

-А где же?

-Ты между ними, и я ждал момента, когда ты придёшь сюда.

Человек в шляпе встал из-за стола и, обходя его, приблизился ко мне.

Я увидел его рыжие усы и горящие в темноте зелёные глаза. Он тронул меня рукой, - и даже через одежду я почувствовал обжигающий холод его пальцев, - и повёл к окну, увлекая за собой.

Внизу где-то, на безумной глубине виднелись какие-то мерцающие огоньки. Они походили на мелкие искорки и угольки, оставшиеся от разбросанного костра.

-Видишь это? - спросил меня господин в шляпе, и я увидел его ярко-зелёные глаза, мелькнувшие во тьме.

-Что это? - невольно с удивлением вырвалось у меня.

-Это город. Смотри, - он сделал движение, и половина огоньков перестала мерцать. - Добро пожаловать на праздник.

-На свадьбу? - не понял я.

-Да, на свадьбу! - я услышал его неприятный, леденящий душу смех. - Сегодня свадьба! Девственный, порочный мир наконец-то играет свадьбу! Свадьбу с мраком! А мы - главные свидетели. Я могу сделать тебя тамадой на этой свадьбе!.. Ты будешь беситься, махать руками направо и налево, и там, куда ты уронишь свой горящий взгляд, всё будет падать, рушиться, гореть, умирать и ломаться!.. Час настал! Смотри….

Он сделал пас, и последние огни внизу померкли, окунувшись во мрак.

-Сейчас я сделаю движение, и этого городишки не станет!.. Потом ещё и ещё. И они будут рушиться как спичечные коробки, а люди будут умирать под обломками, как мерзкие черви, как тараканы, извиваясь и хрустя костями!

-Нет!.. Там же Вероника! - воскликнул я.

-О-о! Я тронут! Но нет, мальчик. Она уже здесь! Она вместе с нами. Вот она! - он увлёк меня к столу и подвёл к Веронике, сидевшей точно кукла или манекен.

-Поздоровайся с ним! - обратился этот в шляпе к ней.

Девушка словно бы ожила, поднялась, обернувшись ко мне и, неестественно улыбнувшись, как не улыбалась никогда раньше, произнесла: «Здравствуй, ты тоже здесь!»

Я хотел что-то ответить ей, но тот, в шляпе, увлёк меня прочь.

-Видишь. Она с нами, и можно начинать.

-Но что надо делать?

-Ничего особенного, - он пододвинул откуда-то из темноты корзину с чем-то сверкающим в лунном свете синими иголочками искорок. - Ничего особенного. Пока…. Пока надо просто брать эти камешки, эти бриллианты, и сеять их из окна, сеять вниз. Знаешь, как невесту осыпают перед свадьбой деньгами? Вот так же и ты. Сей! Пока корзина не опустеет.

-Но почему я?

-А ты хочешь быть там?! - он указал пальцем в темноту внизу. - Ну, смотри….

Всё исчезло, и вдруг я оказался на улице. С неба светило солнце, мимо меня шли люди, и вдруг земля под ногами заходила ходуном, прохожие бросились в разные стороны, крича и тараща ошарашенные глаза, и здания вокруг одно за другим и целыми улицами стали оседать и валиться, как карточные домики.

Тучи пыли клубами взделись к небу, застлали его, и кругом стало темно. Земля продолжала дрожать. Кирпичная и цементная пыль забила ноздри, глаза и рот. Невозможно было дышать. И я почувствовал, что задыхаюсь и не могу даже кашлянуть. Коричневый мрак окутал меня, и я упал, повалился бездыханный на зыбкую землю.

-Ну, что? - спросил господин в шляпе.

Я снова стоял рядом с ним, в полумраке при лунном свете.

-Что это было?! - в горле у меня ещё першило от пыли.

-Ничего особенного. Начало конца…. Конца всего этого мира!.. Выбирай!.. Или там, - он снова указал пальцем вниз, - или ты будешь здесь, рядом со мной, когда всё там будет исчезать, умирать и рушиться!.. Это большая честь - быть рядом со мной! Ты должен гордиться таким выбором, и непременно сказать: «Да!», - согласиться. Ведь только один из смертных может быть рядом со мной, а перед нашими ногами будет лежать гибнущий мир, и ты будешь давить его и добивать. Ты будешь делать то, что я буду повелевать тебе, и управлять теми силами, имеющими адское могущество, которые я ввергну в пучину борьбы. И ты будешь над всеми… кроме меня.

-А как же Вероника?..

-А что Вероника?

-Она же тоже здесь.

-Она у твоих ног, как только ты будешь согласен.

-Согласен на что?..

-На то, что я тебе предложил.

-Но ведь это сон. … Почему?.. Почему мне снится вся это дьявольщина?!.. Я ведь крестился! Я должен быть избавлен от этой чертовщины!..

-Как тебя крестили? Я же знаю всё. Тебя не окунули в святую воду. Поп был не слишком уж отягощён долгом совершения обряда правильно. Так что твоё крещение - фикция. Вот так-то!..

-Нет, нет!..

Я силился развеять видение, но ничего не получалось, и некто в шляпе, прожигая меня зелёными глазами, беззвучно улыбался. Я не видел, но чувствовал эту леденящую улыбку.

-Ладно, мальчик! Я отпускаю тебя…. Пока…. Но помни, что я твой господин, я буду следить за тобой. И запомни, что придёт миг, когда ты сам преклонишь передо мной свои дрожащие колени. Я вмиг могу сделать тебя великим и поставить во главе людишек, что копошатся там, внизу. Я не случайно обратил на тебя внимание. Ты мне нужен, и мне льстит, что в тебе есть что-то от гордыни, хотя ещё недостаточно. Я отпускаю тебя … пока! И впредь больше не буду беспокоить. Я просто знаю, что ты позовёшь меня сам. И!.. Запомни, меня зовут господин Девил….

-Это что-то связанное со злом, если по-английски?

-Вот-вот, правильно. Так тебе будет легче запомнить моё имя. Ты позовёшь меня ещё. А пока, прощай! Но чтоб тебе крепко помнилось, на всякий случай, прощальный сюрприз.

Он вдруг пропал, и тьма вокруг стала быстро сереть, светлеть и рассеялась вовсе.

Оглянувшись, я увидел, что стою у пёстрого куба, против которого сидят люди, всё также продолжающие видеть в нём каждый своё.

«Дьявольский ящик!» - подумал я и тут же почувствовал, как пол под ногами заходил ходуном.

Уже знакомый с ощущением землетрясения, я понял, что это именно оно.

Люди всё так же сидели и смотрели в какую-то запредельность магического куба, - чуда техники, - хотя толчки стали уже ощутимыми, а пол и потолок квартиры ходил как палуба корабля, попавшего в сильный шторм: реальность, грозившая гибелью, для них просто не существовала.

-Караул! - закричал я, сорвав голос на высокой ноте. - Караул!.. Землетрясение!

Но никто из сидящих не услышал моего вопля, и я понял, что надо спасаться самому, пока ещё не поздно.

Бросившись вон из квартиры, вшибаясь в хрустящие и с треском распахивающиеся двери, я вылетел на площадку и, не видя ступенек, устремился вниз, даже не думая о том, что могу оступиться и загреметь в тартарары.

Свет неожиданно потух, но я и без того не видел, куда ступаю, и темнота не помешала мне пулей пронестись по лестничной клетке, и через несколько секунд выскочить на улицу.

Огни в окружающих домах погасли, как задутые свечки.

Отовсюду неслись крики и дикие вопли ужаса, звон стекла, стук, треск, хруст и всё нарастающий гул, происхождение которого дошло до меня с трудом и лишь тогда, когда я увидел заволакивающие звёздное небо тучи пыли и ощутил на зубах скрежет цемента и песка.

Не медля ни минуты, я сорвал с себя рубашку и закрыл нос и рот.

Новый толчок сбил меня с ног, будто я стоял на карусели, сделавшей вдруг бешеный оборот, потом последовали два более слабых, но меня всё равно дважды подбросило, оторвав от земли. И когда я снова упал на неё, то почувствовал, как земля дрожит подо мной мелкой дрожью от близкого падения многотонных бетонных обломков зданий.

Крики людей и другие звуки поглотил монотонный, прожорливый гул.

Происходящее было страшно, но я не мог испугаться до конца, испугаться так, как оно того заслуживало, потому что память о странном разговоре была ещё крепка.

Что-то ударило меня по ноге, и дикая боль пронзила тело.

Я подогнул ногу и, ощупав, почувствовал глубокую рану на мышце голени, из которой сочилась кровь, липкая и тёплая.

Совсем рядом что-то ухнуло, и меня снова подбросило в воздух, а упав, я почувствовал, что что-то проткнуло мне живот и спину со звуком чавканья гнилого арбуза с мягкой, но ещё прочной шкурой, когда в него вонзается тупым концом стальной штырь электрода.

Воспоминание об этом пришло из далёкого детства, когда с приятелями я развлекался подобным образом, но тут же померкло от тянущей крутящей боли в брюшной области. Протянув туда слабеющую руку, я ощутил ребристое тело прута арматуры, торчащей из живота. Едва успев удивиться тому, что со мной случилось, я не перенёс новой волны боли и потерял сознание, успев подумать, что умираю….

Открыв глаза, я увидел себя на белой постели. Голова болела, мешая сообразить, куда меня угораздило попасть. Оглянувшись, я понял, что лежу на верхней полке купе, за окном уже день или утро, поезд куда-то едет, перестукивая колёсами на стыках рельс. Внизу сидят люди, двое мужчин и женщина. Не сразу понял я, что это мои соседи по купе: Ипполит Аполлонович, Агафон Афанасьевич и просто Элла.

Ничего не понимая, я ошарашено вытаращил глаза, потом зажмурился и замотал головой.

-Что с тобой такое? - услышал я голос снизу и, открыв глаза, увидел, что Ипполит Аполлонович, ловко опрокидывая на ладонь пузырёк одеколона и смачивая пальцы, а затем, похлопывая себя по щекам и подбородку, с довольным покряхтыванием лукаво на меня щурится. - Головка «вава», а? Ночью спалось плохо, да?..

Смущённый, я машинально закивал головой и глянул на «просто Эллу».

Она мазала помадой губы с присущим всем женщинам искусством, то поджимая, то раскрывая их, и пристально рассматривала своё отражение в зеркальце.

Женщина даже не глянула на меня, и я ещё некоторое время сидел по-турецки на верхней полке, пытаясь всё же понять, что из того, что произошло со мной, правда, а что сон, и когда уже решил, было, что … мои поездки, свадьба Вероники и все прочие, не менее странные, события - бред слишком затянувшегося сна, внезапная боль, похожая на укол, иглой пронзила насквозь мой живот. Подняв рубашку и глянув на него, я увидел круглую, затягивающуюся, заживающую ранку размером с пятачок, покрытую запекшейся кровью. Длинная, затянувшаяся рана на голени не болела, но была ясно различима. Я дотронулся пальцем до косого шрама через мышцу на задней стороне голени и почувствовал его грубо сросшуюся, бугристую поверхность, блестевшую молодой, глянцево отливающей кожей.

Молча оделся я и спустился вниз, пытаясь осмыслить то, что кучей-малой наполнило мою память.

-Какое сегодня число? - спросил я, вцепившись в лицо пальцами и делая вид, что продираю глаза после пьянки.

-Да ты что, парень? - удивился Агафон Афанасьевич. - И вправду плох?.. Видать, тебе пить нельзя!..

-Да не, - я попытался оправдаться, но пробормотал что-то глупое и невразумительное.

Вздохнув, Ипполит Аполлонович назвал число. И, как оказалось, был день, который уже давно канул в прошлое.

Я не мог понять, каким образом очутился в поезде, в котором ехал десять дней назад.

Поезд причалил к высокому перрону вокзала, и я с удивлением обнаружил, что это всё-таки Москва.

Спрашивая у случайных прохожих, всякий раз удивлявшихся вопросу, какой сегодня день недели и число, я понял, что странным образом вернулся назад во времени, и мог бы уже, махнув рукой, твёрдо решить, что ночью мне приснилось что-то невообразимо безумное и странное, если бы не раны на животе и голени, напоминающие о том, что это был вовсе не плод моего воображения.

День шёл так же, как и тогда, десять дней назад, и я не сопротивлялся течению событий, заранее мне знакомых, а лишь удивлялся, как точно до мелочей повторяется всё, одно за другим, будто бы меня угораздило повторно прийти на сеанс фильма, который совсем недавно уже довелось видеть.

Мне снова дали отпуск на десять дней. И только на вокзале, уже отправив багажом к станции назначения вещи и оставшись с небольшим чемоданом, наполненным самыми необходимыми в поездке вещами, купив билет на поезд, как и десять дней назад, нёсший меня, как мне казалось навстречу Веронике, я вдруг понял, что события моей жизни пошли по замкнутому кругу.

Искушение вернуться было непомерно, но всё же, преодолев его немыслимыми усилиями, я вырвался из заколдованного круга, сдал билет в Сумы и отправился на Ярославский вокзал, откуда отходил мой поезд на восток.

Радость моей победы над самим собой, над своей слабостью всё же перемежалась с горечью от того, что я не использовал шанс снова увидеть её.

Что-то подсказывало мне, что, поддайся я своей слабости, всё повторилось бы точно так же, как уже произошло за эти странные десять дней, канувших неизвестно куда. Быть может, поддавшись соблазну и пойдя на новый виток замкнутого круга, я завяз бы в этой яме ещё глубже, и со мной произошло бы ещё нечто более ужасное, и тогда….

Однако, соблазн, того, что могло бы произойти что-то хорошее, не давал мне покоя, щекотал нервы и заставлял сомневаться. Чуть было я не вернулся назад в порыве жестокого всплеска борьбы желания и понимания того, что ничего хорошего из этого не получится.

Меж тем я был уже в метро, нёсшем меня по большому подземному кольцу прочь от Киевского вокзала, и сквозь пелену борьбы своих чувств и аргументов наблюдал, как посреди полупустого вагона крепко выпивший мужик, размахивая одной рукой, а другой, держась за поручень и крутясь, качаясь вокруг него, чем явно пугал рядом сидящих граждан, декларировал на весь вагон:

-Говорили мне коммунисты: «Ваня, вот он коммунизм, на горизонте!» - и я шёл к этому горизонту…. И вот!.. Жизнь прошла, а до горизонта я так и не дошёл!!!

Он начал раздеваться, снимая штаны, и на следующей станции несколько мужчин, наконец, осмелевших после бесполезной словесной перепалки, схватили за руки и выволокли его, бьющегося в истерике на выход, а я, очнувшись, увидел, что вот и моя остановка.

ГЛАВА 16

 

Пелагея рассказала мне, что меня без сознания подобрала в лесу у дороги «Скорая помощь», которая ехала по вызову врача из Большой Василихи к уже умершему к тому времени Петру. Подобрала утром, холодного и мокрого не то от росы, не то от липкого предсмертного пота.

Меня привезли в деревню, и Пелагея, увидев, в каком я состоянии, поняла, что дело тут нечисто. Доехала она на той же «Скорой помощи», повёзшей охладевшее уже тело Петра в морг в районном центре, до Большой Василихи. Там Пелагея походила по бабкам, по знакомым, да как-то разузнала, что одна местная бабёнка решила захомутать какого-то заезжего офицерика, да так быстро и круто всё провернула, что тот с ног свалился, но отошёл и теперь лишился потенции, - тряпочный телефон передавал все подробности дела. Сказали ей, что, когда офицера спаивали зельем, был там на свою беду ещё какой-то парнишка, не здешний, и никто не мог сказать, кто он таков и откуда, может быть, и вовсе с Луны свалился, да обратно улетел.

Пелагея догадалась, в какую историю я влип, насобирала травы, какой нужно было, чтобы отпоить меня от чумного зелья, да поспешила обратно. Шла, аж задыхалась, потому что, если бы не поспела она до вечера, со мной случилось бы то же самое, что и с бедолагой-майором, на которого позарилась деревенская плутовка. На силу успела бабка. Сделала отвару и слила мне в рот уже бездыханно-безвольному. Через два дня здоровье моё пошло на поправку, и вот, наконец, я очнулся….

Долго сидела у моей кровати Пелагея, тихим голосом рассказывая какие-то ужасные вещи.

Оказывается, после моего ухода из Васелихи женщины, возглавляемые обезумевшей от горя женой умирающего Петра, бросились меня искать.

Возбуждённая увещеваниями Варвары, задумавшей чёрное дело и пообещавшей ей за мою поимку излечить покалеченного, она привела ватагу горланящих баб в дом к Пелагее и, не слушая старуху, перевернула весь дом, не забыв про погреб и забравшись на чердак. Не найдя меня, она наговорила Пелагее всяких гадостей и пообещала в случае смерти Петра учинить расправу.

Пётр умер под утро, ближе к четырём часам.

Вся деревня ночью не спала, встревоженная случившимся горем. В темноте по горбатой улочке точно привидения с факелами носились взад-вперёд какие-то странные незнакомые люди, совершенно без толку пугая народ и нарушая ночной покой.

Пелагея тоже не спала в ту ночь.

Обиженная и напуганная угрозами, ночь напролёт таращила она в окно глаза, и когда с другой стороны деревни прозвучал, разорвав опустившуюся на деревню с первыми петухами предрассветную тишину, истошный вопль, означавший, что надежда на чудо потухла, как догоревшая свеча, в страхе за меня выбежала на улицу….

Я слушал историю, рассказываемую бабкой, с широко открытыми от ужаса глазами, хотя, казалось, что случившееся со мной в эти дни и тот сон, липкий и тягучий, словно полёт в небытие, должны были волновать меня гораздо сильнее. Но этого не случилось, потому что мне казалось, что этого не было вовсе. Мало что снится человеку, если к снам относится серьёзно - с ума можно сойти, впасть в безумие, из которого и не выберешься.

Конечно тот «сон», в отличие от других сновидений, отличался ясностью яви и всякий раз, едва мне стоило закрыть глаза, вставал перед моим внутренним взором, словно вчерашние воспоминания.

Я заставлял себя забыть о нём или хотя бы думать, как о чём-то несуществующем, как о галлюцинациях, видениях воспалённого воображения отравленного зельем мозга. Но ничего не получалось.

Это было кошмаром, увязавшимся за моей подсознательной памятью и вносившим теперь в моё реальное существование жуткие тени иррациональности небытия.

Всё окружающее выглядело теперь в ином свете, и будущее из неясных, смутных полутонов теперь превратилось вдруг в уродливую маску предопределённости, которую нельзя было запомнить, но достаточно было увидеть, чтобы испугаться безысходности пути. Нечто роковое точно скала в тумане маячило где-то впереди и, хотя нельзя было сказать, как далеко до него, меня пугала неминуемость нашёптанного подсознанием ужаса. И рассказ Пантелеихи подтверждал это….

Пелагея говорила и говорила, и будто бы сами по себе плыли перед моим воображением сменяющие друг друга жуткие картины, будто я сам был их участником.

-А где Алёна? - вдруг встрепенулся я, вспомнив, что бросил девушку в Большой Василихе. - Где Алёна?!..

Однако передо мной почему-то всплыл совершенно иной образ.

Я вспомнил Веронику.

Она улыбалась.

Да, это было тогда, в тот далёкий, загадочный вечер, так изменивший мою жизнь! Я был ещё курсантом, и, казалось, нас больше ничто не сможет разлучить. Тогда мне верилось, что она прониклась ко мне теми же удивительными чувствами, заставляющими взлетать над реальностью от счастья, что яркой вспышкой самого грандиозного открытия в мире, имя которому было Вероника, ослепили и меня. Мне так хотелось быть для неё такой же ослепительной вспышкой любви! Но….

-Алена?! - переспросила бабка. - А где ж ей быть-т! Здесь Алена! Я видела-т её. … Да вот вчера-т, на похоронах Петра….

-Петра похоронили?! - удивился я.

До меня никак не могло дойти, что случилось непоправимое.

-Похоронили-т, конечно…. А как же-т?! На третий день-т и похоронили. Больше-т покойника держать нельзя….

-А ты … ходила на похороны?

-Ходила, конечно…. Похороны-т у нас редкость. Скоро и мне-т в могилу. Так-т надо со стороны посмотреть, как это будет, а то и забыла, когда видела последний раз похороны-т.

-А я тут был один? - спросил я у бабки после некоторой паузы.

-Один, - ответила она, но тут же спохватилась. - Да ты не бойся! Я уходила, - дверь хорошо заперла.

Я встал, почувствовав, что двигаюсь довольно легко, без признаков послекризисной слабости, подошёл к окну, из которого видна была горбатая улица, и почему-то с опаской глянул в него, поймав себя на ожидании увидеть нечто….

-Есть те, кому не помеха глухо закрытые двери.

-Это ты-т на что намекаешь?! - Пантелеиха обиженно повысила голос. - На Варвару, что ли? Так я ей тоже не помеха!..

Но я уже не слушал Пелагею.

На улице, заложив руки за спину, стоял Иван Лапша.

Пастух ковырял землю носком своего поношенного, потерявшего всякий вид, бесформенного башмака. И могло создаться впечатление, что он остановился, заинтересовавшись чем-то на дороге, и сейчас пойдёт дальше.

Но полудурок не уходил, а всё стоял, маяча напротив окна, и вдруг неожиданно пристально глянул на меня исподлобья, словно почувствовав, что я смотрю на него в окно, а потом двинулся в сторону леса, и, уже будучи на опушке, сделал странное, непонятное движение. Я понял, что это сигнал мне, он зовёт меня за собой, а жесты его стеснены, видимо потому, что за ним наблюдает кто-то ещё.

Пелагея подошла ко мне и тоже выглянула на улицу.

-Чего-т ты там увидел?.. Прилип, как приклеенный.

Но я ничего не ответил ей, встревоженный увиденным, и прошёл по избе к окнам, откуда виден был дом Варвары. Краем глаза успел я заметить, как занавеска в её окошке тотчас задёрнулась и застыла. За ней кто-то прятался.

Бросив бабке: «Погоди-ка!» - я вышел на улицу и, оказавшись за калиткой, будто прогуливаясь, да ещё раздумывая, направился к лесу.

Пастуха я нашёл уже где-то в чаще.

-Слушай, - взял он в свои руки мою кисть и стал разминать её в волнении, даже не поздоровавшись. - Случилась страшная беда. Пётр умер, и его похоронили.

Я заметил лихорадочный огонёк в его зрачках.

-Ну, знаю! И что?..

Было странно, но едва он заговаривал со мной в такой интонации беспомощности, как в моём голосе появлялись издевательские нотки сарказма. Даже случай с камнями меня ничему не научил.

-А то, что похоронили его без отпевания, без попа, без кадила, без каких бы то ни было обрядов церкви.

-Ну, и что? - я продолжал издеваться над ним, не чувствуя опасности.

-Надо точить осиновые колы!

-Чего?.. Ты, дядя, спятил?!!.. Какие осиновые колы?!..

-Обыкновенные, - тон его голоса выводил меня из себя, и ему, по-видимому, это нравилось. - Серебряных пуль у тебя нет…. Можно ещё виселицу поставить, но её уберут - слишком заметно…. Так…, остаётся ещё чеснок….

Он глядел теперь куда-то мимо меня, и я понял, что Лапша говорит сам с собой, составляя план действий. Из его болтовни ничего нельзя было понять.

Наконец, мне этот спектакль порядком надоел, и я сказал, как отрезал:

-Так!.. Или ты сейчас мне всё объяснишь, или сам этим занимайся: хоть кол на голове теши, хоть пули какие-то серебряные с чесноком ищи… Я пошёл….

-Постой, постой! - пастух задержал меня порывистым движением, вцепившись в отнятую у него руку, и я почувствовал, как его ногти впились в мою кожу. - Постой!.. Ты хоть знаешь, зачем эти пули и кол осиновый….

-Мне надоели твои загадки, - я снова попытался отдёрнуть свою руку, но он держал её железной хваткой.

-А что ты знаешь про вампиров? - тихий голос придурка произвёл неожиданный эффект, и я почувствовал, как по спине загуляло целое стадо крупных мурашек.

Жуть каких-то полуистлевших, обветшавших, полузабытых историй, едва сохранившихся в памяти с детских лет, когда летними вечерами мы, мальчишками, прятались где-нибудь в укромном месте запущенных, заброшенных садов разорённых дворов нашей глухой городской окраины, и пугали друг друга всякими небылицами. Про покойников, про ведьм, про гробы на колёсиках, про чёрных котов, про кладбища с шатающимися крестами и про всякую другую чепуху, казавшуюся нам тогда настоящей жутью. Каждый старался рассказывать свою историю как можно страшнее и как можно сильнее напугать слушателей. И наслушавшись на сон грядущий подобных придумок, а потом возвращаясь домой по тёмным дворам, девчонки визжали от страха, а мальчишки, хотя и хорохорились, но внутри тоже, знаю по себе, трепетали от жути, не в силах прогнать подло притаившиеся в самой глубине душ страхи….

-Про каких вампиров? - переспросил я, чтобы убедиться, что мне это не показалось: когда такие вещи, существующие лишь в далёком нигде, слышишь из уст взрослого, хотя и с видами на дурака, человека, хочется переспросить ещё раз, чтобы понять, что это розыгрыш, ну, или, на худой конец, неуклюжая попытка испугать.

-Про настоящих вампиров…. Вурдалаков…. Кровососов….

-Ну, и что?..

Вдруг моё присутствие духа стало куда-то исчезать, и показалось, что он скажет сейчас: «А вот что!» - и, жутко выпучив глаза, вцепиться мне в горло с кровожадным чавканьем….

-А то, что Пётр - вурдалак! - произнёс едва слышно пастух.

От этих, сказанных шёпотом, слов крупные мурашки, мирно пасшиеся на моей спине, неожиданно устремились куда-то вниз, набегая и набегая с плеч, будто бы подгоняемые невидимым ветром.

Глаза пастуха торжествующе горели. Видимо, его впечатлил произведённый на меня эффект.

В спину повеяло холодом, будто бы кто-то пронзил её ледяным взглядом из-за близ стоящих деревьев.

С трудом преодолев внезапно охватившую меня скованность, я обернулся.

И тут мне показалось, что в подлеске, среди погружающихся в предвечерние сумерки кустов и зарослей подлеска мелькает то здесь, то там лицо Петра-покойника, крадущегося, чтобы вцепиться мне в шею….

-Нам нельзя сейчас показываться вместе в деревне!.. Варвара может заметить! Но ты ступай, - Иван Лапша заговорил снова всё тем же пугающим шёпотом, - залезь на чердак бабки Пелагее. Там лежат старинные книги. Найдёшь обтянутую красным бархатом с оттиснутым золотом странным знаком, с золочёнными по обрезу страницами, - обложка закрывается на большую медную пряжку. Вот эту-то книгу и почитай. Там всё написано…. Ты поймёшь. … Иди, иди…

Пастух вдруг отпустил меня и даже стал подталкивать в спину.

Я пошёл прочь, пытаясь выйти из оцепенения, но это не получалось, и было ощущение, что часть меня, самая лёгкая и подвижная, уже куда-то уплыла сама по себе.

Вдогонку всё ещё раздавался голос Ивана Лапши:

-И смотри, двери сегодня никому не открывай…. Пелагею предупреди. Она у тебя вроде бы, бабка богомольная. Пусть свечку перед иконкой зажжёт, лампадку засветит! … И молится, пусть молится. … Скажи ей. … И двери не открывай….

День угасал быстро, а я всё сидел у окна, чувствуя, как всё внутри меня застыло, и кровь стала вязкой и еле текла по жилам.

Пелагея, как ни в чём не бывало, занималась стряпнёй, что-то бурчала себе под нос, и, когда выходила во двор, мне становилось жутко и хотелось, чтобы кто-то добрый, большой и сильный оказался сейчас рядом и сказал что-нибудь, от чего у меня прибавилось бы присутствия духа, и стало бы не так страшно. Но только бабка возвращалась в дом, притворив за сбой дверь в сени, желание это исчезало. А вместо него появлялась в душе пустота. И тут я понимал, что этого доброго, большого сильного рядом не будет, потому что его, вообще, нет! А есть такие же, беспомощные и суетные, пугливые и жаждущие вопреки всему покоя и счастья каждый в своём понимании, людишки. И среди них, таких же, как я сам, маленьких и тщедушных, нет никого, кто бы развеял моё одиночество и страх.

Ощущение жуткого наваждения, преследующее меня после встречи с Лапшой, сковывало мою волю и мысли, не давая опомниться.

Время, всегда такое медлительное и ленивое в вечерние часы, теперь неумолимо уносилось прочь, будто найдя в сдерживающей его мере пространства какую-то безразмерную прореху. И едва я собрался затеять с Пелагеей разговор о мифической, но ставшей вдруг реальной, как за окном совсем смерклось, и стало действительно страшно.

Только подумал я, что надо набраться духа и начать разговор, как в дверь дома кто-то постучался.

От разорвавших сонную тишину резких ударов, я вскрикнул невольно так, что Пантелеиха, испуганно оглянувшись на меня, перекрестилась: «Свят, свят, свят!»

Видимо, ей всё-таки передалось моё тревожное, испуганное состояние.

-Не открывай!.. Не открывай! - бросился я ей наперерез, сбросив оковы оцепенения, но чувствуя, что жуть только нарастает.

-Да что такое?! - возмутилась раздражённо бабка, отодвинув меня в сторону и сняв с крюков балку-засов, какой на ночь запирала дверь.

В сени вошла Алёна.

-Добрый вечер! - поздоровалась девушка и сразу подошла ко мне с вопросом. - Ты тятьку не видел?

-Какого тятьку? - не понял я.

-Не придуривайся!.. Ведь знаешь всё! Тятьку, говорю, не видел? - Алёна и бровью не повела, блестяще проведя разоблачение.

Пелагея прошла мимо, будто бы и не слушая, о чём это мы говорим, хотя её не мог не заинтересовать столь поздний визит и тема нашего разговора. Хотя бы слово «тятька» ….

-Не видел, - не зная зачем, соврал я ей.

-Врёшь же! - девушка была слишком взволнована.

На её вскрик Пелагея обернулась, и я понял, что старая внимательно слушает нас, хотя и делает вид, что ей всё равно.

-Может быть, коров ещё пасёт? - сдался я.

-Какие коровы!.. Ночь на дворе!

-Тогда не знаю!..

В самом деле, откуда мне было это знать?!

-Но ты его видел сегодня? - Алёна не отставала.

-Ну, видел! - ответил я девчонке, подумав: «В самом деле, а чего скрывать?!»

Мне показалось, что настало самое время рассказать бабке и ей, о чём говорил Иван Лапша, и я, сославшись на то, что сам мало чего понял из слов пастуха, рассказал им о нашей встречи сегодня.

-В общем, так! Двери открывать этой ночью ни в коем случае нельзя! И, к тому же, не мешало бы помолиться для большей надёжности! - завершил я свой рассказ.

Пелагея громко хмыкнула, но всё же пошла, открыла занавесочку в углу, засветила лампадку и принялась тихо молиться, стоя во весь рост, крестясь и будто стесняясь при нас опуститься на колени.

Я подошёл к ней и встал рядом, устремив взгляд на образки и иконы, пирамидкой заполнившие угол.

Пелагея прервала молитву, опустив руку к груди, и от её взгляда у меня пропало всякое желание молиться вместе с ней, хотя именно в ту минуту ясная потребность обратиться к Богу посетила меня.

-А ты что, верующий что ли?..

Вопрос её вконец охладил мой религиозный порыв.

-Крещённый….

-Да мало ли что крещённый-т. Не мешай….

Я отошёл, решив, что Бог всё-таки услышит моё искреннее желание обратиться к нему, и присоединился к Алёне, сидевшей в растерянности на лавке.

-Ты домой пойдёшь? - я тронул её за плечо, чтобы девушка очнулась от задумчивости.

-А!.. Что?.. А-а, домой…. Не знаю. Мне что-то не хочется.

-Тогда полезли со мной на чердак.

Всё-таки её присутствие вернуло меня к жизни, и даже показалось, что всё, что там наговорил этот дурак Лапша, - детские враки. Ведь он же дурак! Пусть и деревенский! А язык, как известно, без костей. К тому же я заметил, что у него появилась мания - пугать меня….

Но Алёна глянула на меня с удивлением и отрицательно покачала головой.

-А что будешь делать?..

Девушка опустила глаза и стала рассматривать свои пальцы.

Я снова тронул её за плечо, испытав тёплое, тоскливо-сладкое чувство сострадания и нежности к ней, но она повела им вперёд, и рука соскользнула.

-Не надо, не трогай меня, - услышал я её тихий голос.

-Ты хочешь остаться у нас? - спросила Алёну подошедшая Пелагея.

-Не знаю, - ответила девушка, не поднимая глаз и продолжая теребить руки.

-Ну, оставайся! Пойдём, я уложу тебя спать….

Пантелеиха провела девушку к сундуку у окна, на котором вот уже почти месяц спал я, и постелила ей там.

-Спокойной ночи, - пожелал я Алёне.

-Спокойной ночи, - ответила она. - А где же будешь спать ты?

-Да, ничего, найду, куда лечь! - махнул в ответ я рукой.

Пелагея задёрнула шторку, отгородив импровизированный топчан от комнаты. А я, убедившись, что она пошла к себе в комнату, прихватив с собой керосиновую лампу, направился в сени, откуда на чердак вела узкая, пристроенная к стене наклонная лестница из жердей.

На чердаке по колено было навалено сухого сена, и потому надо было особо осторожно обращаться с керосинкой, чтобы не учинить пожара.

Здесь было не счесть всякого запылившегося хлама, старья и негодных вещей, вроде стула с отломленной ножкой и треснувшего большого глиняного кувшина. Их скопилось такое множество, что среди этого барахла было трудно пробраться: бабка, видать, не поднималась сюда уже много лет, и толстый слой пыли покрывал всё вокруг точно серый снег, скрадывая очертания предметов и производя впечатление нереального мира бутафорских декораций.

Судя по предметам, таким, как старый патефон с медной бляшкой «Механический заводъ г-на Зубкова» на боку, над захламлением чердака трудилось не одно поколение хозяев этого дома.

Я углублялся всё дальше на чердак, аккуратно перелазя встречающиеся на пути завалы хлама, поднимая клубы тяжёлой серой пыли, в поисках книги, о которой говорил пастух, понимая всё сильнее, что среди этой массы хлама отыскать что-либо было делом безнадежным. Быть может, этот дурак, Иван Лапша, навешал мне на уши лапши?..

Ползая по захламлённой крыше, я чувствовал себя ослом, которого для забавы водит за нос деревенский придурок, наверное, удивляясь, как это ему удаётся дурачить неглупого с виду человека, и придумывая, какой бы ещё сделать пакости над легковерной и пугливой жертвой.

Я, наконец, осознав, что меня разыграли, как последнего идиота, плюнул на эту затею, вспомнив пастуха недобрым тихим словом, и стал спускаться с чердака.

Опершись обо что-то, покрытое толстым слоем пыли, я почувствовал вдруг, что оно разъезжается из-под меня в разные стороны, валится в люк, а нога моя, не найдя опоры, летит в прогал между жердянками, и в следующую секунду, кувырнувшись, повис на лестнице вниз головой, под шум и грохот падающего вниз хлама.

ГЛАВА 19

 

-И давно вы тут обитаете? - спросил я Максима, остановившись на пороге в удивлении от увиденного зрелища.

-С неделю…. До того в колонке жили, но потом поссорились там с одним, и они нас прогнали.

-В какой колонке?

-В какой, в какой!.. В обыкновенной, которая из земли торчит.

-В канализации что ли?

-Да нет, не в канализации. На теплотрассе. Там трубы тёплые, и зимой жить можно.

-А кто же вас прогнал?

-Да там, придурки одни. Это их колонка. Они нас к себе сами позвали, но потом мы костёр разожгли: лягушек хотели пожарить…. Ну, и устроили небольшой пожарчик.

-Что, лягушек жаренных любите? - меня невольно передёрнуло.

-Да я больше собак люблю…, а кошек терпеть не могу….

Меня чуть не стошнило от такой гастрономии.

От нашего разговора проснулись.

-Ты кого привёл, придурок? - послышалось от одной из поднявшихся над сонной массой лежащих друг возле друга тел головы.

-Приятеля, - оробело ответил Максим.

-Приятеля?..

Проснувшиеся зашевелились, поднимаясь. Несколько человек приблизилось к нам, перешагивая или наступая прямо на матерящихся во сне товарищей. Лет им было по пятнадцать - шестнадцать. Они таращились на нас, пытаясь продрать сонные, слипающиеся, опухшие глаза.

-Ну, здорово!.. Чего пришёл? - обратился один из них ко мне так, будто давно меня знал и чувствовал меня перед собою виноватым.

-Да просто….

Я растерялся: оппонентов было слишком много, а поведение их было непредсказуемо ни на секунду вперёд - это стало понятно с первых же слов, да и чего ещё можно было ожидать от беспризорников, кроме непредсказуемости.

-Просто - не ходят, тем более - сюда, - в руке у говорившего вдруг возник нож, которым он, играючи, принялся вертеть где-то внизу, у бедра.

Он был ниже меня ростом, щупл и худосочен, но теперь это вряд ли имело какое-либо значение, и я тот час пожалел сразу о двух вещах: что, вообще, сам не зная для чего, пришёл сюда, и что не умею драться так, как это делают лихие парни в красивом кино, укладывая зараз с дюжину противников.

-Да он пришёл, Женя, сделать нам подарок. Неужели ты не видишь? - произнёс кто-то рядом со мной в потёмках.

-Тогда выкладай! - тут же подхватил Женя, продолжая играть ножичком.

Меж тем, всё больше подростков подходило к кучке напротив меня, кто поёживаясь от холодного утреннего воздуха, кто зевая и потягиваясь. Дело принимало и вовсе скверный оборот.

-Ой, а прикид-то у него тоже - ничего. Надо раздеть, а то у меня одни дыры на пиджаке! - раздался ещё чей-то голос.

-Успеется, - внезапно заметил Женя. - Ну, что стоишь? Доставай пятаки….

Мне стало до слёз обидно, в какую глупую ситуацию по собственной глупости попал. Мир вокруг, всё-таки, полон зла, и об этом никогда не следует забывать. Надо постоянно быть начеку, и не позволять сердцу верховодить разумом.

При мне была вся моя наличность, и расставаться с этой приличной суммой смерти я не собирался. И пусть этот белобрысый шкет меня режет, а потом уже забирает мои деньги, - я этого не увижу….

-А-а-а, фраер! - воскликнул вдруг кто-то у меня за спиной.

Я оглянулся и узнал паренька, которого избил у пельменной.

-Какая встреча! Вот уж не думал, что увижу!..

-Польд, ты что, этого знаешь? - поинтересовался Женя. - Он свой, что ли?..

-Ага, свой! - Польд обошёл меня вокруг, злорадно щурясь. Толпа подростков немного отступила. - Свой, свой!..

Я понял, что сейчас он меня ударит, - в свете сигареты, которую он смолил, было видно, что над глазом у него огромный синяк, переносица сломана, а нижняя губа припухла до размеров виноградины, - и, едва подумал об этом, почувствовал острую боль в паху, потянувшую меня вниз, скорчился и рухнул вниз.

Через туман боли долетали до меня слова Польда:

-Свой, свой!.. Вот какой он свой, вот!..

Новые удары посыпались на моё тело, и мне показалось, что меня избивает вся банда малолеток. Окружающий мир отделился чёрной ватой от моего сознания.

Когда я очнулся, то почувствовал, что привязан к трубе за спиной и сижу на холодном бетонном полу.

Тело ныло от побоев, глаза не желали открываться, а в ушах что-то дребезжало.

«Ну, и отпуск», - почему-то равнодушно подумал я: сколько раз пришлось попадать в глупые и неприятные ситуации.

Неужели моя жизнь теперь будет состоять из одних неприятностей и переделок, в которые мне уже надоело попадать? Ведь раньше со мной такого случалось! Теперь же невзгоды подстерегали меня на каждом шагу, будто бы моя жизнь стала для них лучшей и единственной в мире мишенью.

Наконец-то, я смог открыть опухшие глаза и увидел, что нахожусь в той же комнате, которая порядком опустела. Теперь в ней оставалось всего лишь пять человек: Женя, Польд, его напарник из пельменной, мой ночной спутник и ещё кто-то, мне незнакомый, мужчина лет тридцати.

Когда мы с Максимом подходили к дому утреннее солнце, ещё не появившееся из-за горизонта, своей зарёй освещало дом с другой стороны. Теперь же оно светило прямо в окно комнаты, и нетрудно было догадаться, что минуло уже довольно много времени.

Находившиеся в комнате разговаривали между собой, и только Максим был молчалив и печален. Увидев, что я открыл глаза, он подошёл ко мне.

-Больно? - услышал я его голос.

-Больно, - согласился я.

-Извини, я не хотел.

-Да, что уж там….

К нам подошёл Польд.

-А-а, фраер очнулся!.. Ну, что, как самочувствие? - он присел передо мной на корточки, заглядывая в глаза. - Фраер!

На его тонких прямых губах, испорченных пухлой сливой от моего удара, играла, извиваясь, улыбка победителя, наслаждающегося глумлением над жертвой.

Я нашёл в себе силы ничего не отвечать ему.

-Между прочим, ты знаешь, как зовут вот этого? - Польд похлопал по щуплому плечу Максима и, не дождавшись ответа, дал его сам. - Его зовут у нас ПОЦ - парень особо ценный. Видишь, - он поднял вверх указательный палец и многозначительно раздул, распустил губы. - А знаешь ли ты, кто такой «поц»? Это мальчик в синагоге, у евреев, который лишает невинности мёртвых старух-девственниц, дабы… ну, в общем, не важно.

Польд поднялся с колен, но не закончил разговора:

-Так вот, судя по тому, чем занимается «поц», он должен быть натуральным говном. И вот этот поц, он у нас такой и есть, - Польд снова, но на этот раз со злой силой хлопнул Максима по плечу.

Тот посмотрел на него, хотя и исподлобья, но всё же испуганно.

-Не пяль зенки, поц, а то схлопочешь по морде, - заметил ему Польд, а потом обратился ко мне. - А ты, фраер, не расслабляйся!.. Я, на всякий случай, захватил твой кошелёк.

Он помахал перед моим носом бумажником, в котором были все мои документы, наличные деньги и несколько аккредитивов на крупные суммы.

Это был настоящий удар.

-Чего?.. Не нравиться? - Польд заглянул внутрь. - О-о, слушай, а ты неплохо живёшь, фраер. Смотри, сколько у тебя пятаков…. Вот это улов!

-Деньги забирай, - ответил ему я, а документы и аккредитивы отдай мне.

Польд стал извлекать из бумажника содержимое:

-Так, билетики на поезд…. Отлично, можно пойти их сдать, они тебе уже не понадобятся, - он бросил на меня надменный взгляд, а потом скорчил дурашливую гримасу, не означавшую ничего хорошего. - Ага, документики… О-о-о, да ты цирик?! Вот это улов!.. Слушай, да это прямо чудо какое-то! Мне ещё так не везло!..

Он достал аккредитивы и долго смотрел на них широко открытыми глазами, потом перевёл взгляд на меня.

-Слышь, фраер, ты откуда такой взялся?!.. Сколько цириков знаю, все, - ниже полковника, - нищие, почти как я. А ты - прямо миллионер! Может, у тебя папаша - генерал?.. О-о-о, так мы ему пёрышки пощиплем!.. Ну-ка, давай его адресок.

Поведение оборванца было возмутительно, и, не смотря на всю невыгодность моего положения, я не смог сдержаться:

-Слышь, ты, козёл, что я тебе говорю: деньги бери себе, а документы и аккредитивы верни!.. И сейчас же развяжи мне руки….

-У-у-у, да ты борзой совсем, фраерок, - Польд приблизился ко мне. - Ты смотри-ка! Точно сынок генеральский!.. Сейчас мы тебе спеси-то поубавим….

Лицо его исказилось злобой, и он стал остервенело бить меня куда попало, приговаривая при этом:

-На, на, вот тебе!.. Получи, фашист, гранату….

Я, как мог, защищался ногами, порываясь встать и выдёргивая из пут за спиной привязанные к трубе руки, отчего, в конце концов, повалился на бок, оставив беззащитной спину.

Польд воспользовался этим и несколько раз ударил меня ногами по почкам, но из-за слабой «дыхалки» тут же устал и, стоя надо мной, долго тяжело дышал, сильно разевая рот.

Когда я смог сесть, он уже снова курил, стоя у окна и глядя куда-то на улицу.

-Ох, довёл ты меня, фраерок, - выдохнул он вместе с сигаретным дымом, не оборачиваясь. - Ненавижу вас, цириков и коммунистов! Вообще, всех сволочей, кто там, наверху, ненавижу. И таких, как ты, холуёв….

Он злобно выматерился и глубоко затянулся, сладко прищурившись.

Солнце, выглянувшее из-за тучи, осветило его бледный лоб, на который свисла прядь немытых, будто покрытых серым налётом пыли, неопределенного цвета, волос.

-Сволочи!.. А-а! - он бросил окурок, раздавив его носком поношенного ботинка. - Гады!

Кроме нас двоих в комнате уже никого не было.

-Ладно, ты посиди тут, фраерок, подумай…. Тебе сейчас полезно подумать: как знать, сколько жить осталось. А я пойду по делам, - он направился к выходу. - Да, и не забудь к моему возвращению папашин адресок вспомнить. Мы что-нибудь придумать попытаемся….

Одиночество тянулось бесконечно долго, и я не мог сказать, сколько времени пребываю один.

На улице небо совсем затянуло тучами, потом стал накрапывать мелкий дождик. На бетоне плиты у окна образовался косой мокрый квадрат, превратившийся в лужу, в которой то и дело взлетали фонтанчики от часто падающих капель.

В комнате сделалось свежо и темно. Густые сумерки, какие обычно бывают во время осенних моросящих дождей, придавали пустому пространству её, некогда служившему кому-то уютным домом, а теперь загаженному и приютившему банду малолетних бродяг, вид почти мрачный.

Мне показалось, что я слышу какой-то писк. Вскоре он усилился, и, приглядевшись, я различил в полумраке двух крыс, из дальней части комнаты, от дверей зигзагами приближающихся ко мне, останавливающихся, принюхиваясь, и шарящих по полу своими длинными носами.

Сначала я даже обрадовался, что хоть такие живые существа появились в комнате, но затем тревога пронзила сознание - крысы были не так уж достойны умиления, вообще, к тому же, наверняка жаждали чего-нибудь сожрать. Я слышал истории о том, как эти твари обгрызали спящим людям уши и носы, и при этом человек совершенно ничего не чувствовал, потому как слюна этих животных содержит сильные обезболивающие, анестезирующие вещества.

Крысы подобрались ко мне и стали обнюхивать мои ноги.

Их глаза-бусинки, блестящие в сумерках, сидящие неподвижно, ничего не выражали, но мне показалось, что они были бы не прочь меня погрызть. Для них я был всего лишь большим куском мяса, и моя неподвижность соблазняла их впиться в мою кожу своими маленькими, но острыми, как бритва, зубами.

Мне показалось, что я предугадываю их инстинктивные действия.

Одна из крыс поползла вдоль штанины к щиколотке, где заканчивалась брючина, и открывался голый участок тела. Я продолжал наблюдать за ней так же неподвижно, угадав её намерение вонзить в мою плоть свои зубы.

Испытывая глубочайшее омерзение, перерастающее в клокочущую ярость, я всё же медлил с тем, чтобы пнуть её посильнее, дожидаясь, когда она разинет рот для укуса. Однако реакции моей не хватило: в мгновение ока её зубы оказались в моей лодыжке. Боль от укуса была слабой и возникла, быть может, только потому, что мне всё было видно. Я дёрнул другой ногой и стопой придавил крысу к полу, стараясь раздавить её. Другая вспрыгнула на меня, промчалась по животу, груди, плечу и отбежала в сторону.

Придавленная крыса скрипуче заверещала, отпустив лодыжку и пытаясь укусить за подошву ботинок.

Теперь я почувствовал, как заныла, закипела рана от укуса.

Моя укушенная нога, что было силы, опустилась на остромордую крысиную голову, и было удивительно, что после такого удара с крысой ничего не случилось, и она по-прежнему продолжает верещать.

Я ударил её ещё и ещё раз, а потом с отчаянной яростью и страхом бил эту тварь уже без счёта, желая прикончить грызуна и опасаясь, что это не удастся.

Крыса вертелась и извивалась под моей ногой, шкрябая лапками, и всё же, извернувшись, высвободилась и задала стрекача, и я напоследок лишь успел поддеть её носком ботинка и подбросить в воздух.

Кувыркаясь, тельце её ударилось об потолок, а потом шлёпнулось прямо посреди лужи у окна. Затем она поднялась, как ни в чём не бывало, и крысы удалились, виляя хвостами: одна сухая, другая, оставляя извилистый след влаги.

Наступил вечер, а я всё сидел в пустой и холодной комнате полуразрушенного дома. Дождь давно закончился. С улицы теперь вместе с прохладными порывами ветра доносились редкие сигналы автомобилей, перезвон подъёмного крана, гудение его двигателей, голоса строителей и другие звуки города, не разгонявшие моего уныния, а только лишь усиливающие ощущение абсурдности и нелепости всего происходящего. За целый день ни одна живая душа не появилась здесь.

Мне хотелось есть, но, кроме всего прочего, было и ещё нечто более неприятное: мне жутко хотелось в туалет, а я не мог этого сделать. Мочиться же в штаны было чересчур, и я всё ждал и ждал, когда кто-нибудь, наконец, появится, и я попрошу его, чтобы мне развязали руки или хотя бы помогли встать, чтобы можно было сходить и в таком положении.

Укушенная нога разболелась и ныла на все лады. Я опасался теперь заражения.

Время тянулось мучительно медленно, но никто не появился и тогда, когда на улице сделалось совсем темно.

«Может быть, они, вообще, уже никогда не вернутся, и я буду здесь сидеть ещё неизвестно сколько?» - в отчаянии подумал я и в следующую минуту услышал звук, обнадёживший меня своим сходством с шорохом шагов.

Однако, насколько было видно в свете ламп и прожекторов с соседствующей стройки, в комнате никто не появился. Шум же, доносившийся до меня, не стих, и минутой спустя несколько чёрных бусинок блеснули в темноте у окна.

Пересекая косой луч света, ко мне снова приближались крысы. Теперь их было не две, а намного больше. В темноте невозможно было определить их количество, но серые спинки мелькали тут и там, и мне показалось даже, что вся комната кишит этими тварями.

В отчаянии я принялся шевелить, взбрыкивать ногами, опасаясь, что не замечу в темноте, как какая-нибудь из них окажется в опасной близости от моей плоти.

Несколько раз мне показалось, что я кого-то пнул.

Вглядевшись в темноту, я обнаружил, что крысы теперь приближаются ко мне со стороны окна, у самой стенки, и чтобы достать до туда, мне потребовалось бы переместиться юзом почти на четверть оборота, что было нелегко. Однако, подгоняемый диким страхом, я всё-таки сделал это и принялся топтать ногами совсем уже подлезшие ко мне полчища. Они бросились врассыпную, но теперь уже с другой стороны вдоль стены подбирались, прижавшись к полу, такие же наглые и голодные твари. От одной только мысли, что они со мной могут сделать, если я сдамся, мне сделалось дурно и жутко, и бросило в дрожь и озноб.

Борьба продолжалась точно игра в шахматы.

Теперь уже крысы оставили свои массовые попытки к нападению и сидели, окружив меня плотным кольцом, из которого пробовала высунуться то одна, то другая тварь, но тут же получала от меня по носу.

Я контролировал этот опасный полукруг, не дающий ни на минуту расслабиться или отвлечься, и, хотя уже успел привыкнуть к этому противостоянию, крайне боялся теперь того, что меня начинает клонить в сон. Не раз и не два гнал я прочь обволакивающую мозг мысль: «Ну, этих крыс в болото, умираю, как спать хочу. Авось, ничего не случиться» …

Очнулся я от пронзительного чувства опасности. Мне все-таки не удалось прогнать сон, и он сморил меня. Теперь же я не мог понять, в чём дело, и не сразу сообразил, что крысы облепили меня и ползают по мне. Это привело меня в ужас. Теперь даже не было понятно, насколько они успели меня съесть, или, быть может, я всё-таки ещё цел.

Энергичными, отчаянными движениями, в ужасе от случившегося, стал я сбрасывать с себя мерзких хищников, облепившим меня, как проворная стая саранчи, но это удавалось с трудом. Они крепко цеплялись за меня своими маленькими коготками, и, когда я дёргал из стороны в сторону туловищем и тряс ногами, то чувствовал, как через ткань одежды их коготки входят в мою кожу, скребут по ней.

Крысы, едва сорвавшись, снова лезли, бросались ко мне, и там, откуда они нападали, кишело полчище их сородичей.

Не помня себя, я заорал так громко, что, казалось, вся Москва должна бы услышать этот вопль.

Это получилось само собой от пронзившего меня осознания того, что я сейчас действительно могу быть съеден хищниками, растерзан заживо на кусочки.

В эту минуту на стенах комнаты заплясали отсветы огня, и кто-то вошёл с факелом в руке.

Я увидел подростка, остановившегося на пороге и тут же поспешившего мне на помощь. Он принялся пинать и раскидывать ногами крыс, которыми, как теперь стало видно, кишело всё пространство вокруг меня, жечь их факелом, запуская его в самую гущу их полчищ, и громко кричать.

Поднялся оглушительный визг и писк. Опалённые, испуганные, разбросанные грызуны бросились прочь, оставив меня в покое, и вскоре лишь немногие из них остались умирать на бетонном полу комнаты, растоптанные или подожжённые смолянистым факелом.

В воздухе завитал тошнотворный запах жжёного мяса.

Я пригляделся к своему спасителю и в оранжево-багровых отсветах увидел Максима.

Мы долго смотрели друг на друга в молчании.

-Зачем ты это сделал? - спросил, наконец, я его.

-Что?

-Вот то!

-Так ты же сам захотел пойти со мною.

-Так ведь я не знал, что всё так получится.

-И я не знал. То, что знал, - я тебе сказал.

-Ну, и что же мне теперь делать?

-Не знаю.

-А зачем ты пришёл сейчас сюда?

-Не знаю…. Видишь, тебя спас.

-Так ты спаси меня до конца, - мне было противно унижаться перед мальцом, но другого выхода просто не было видно.

-Не могу. Сейчас сюда придут все.

-Ну, и что?

-Как что? Если узнают, что я тебя освободил - шкуру спустят.

-И часто вы вот так людей ловите?

-Не твоё дело, - подросток снова начал хамить, но теперь преимущество было на его стороне, и он имел все шансы отыграться за свою обиду: ничто ему не мешало.

Я понял, что дела мои никудышные, но мне вовсе не хотелось сейчас умирать, особенно здесь, в этих грязных, загаженных развалинах.

-Послушай, дай мне хоть в туалет сходить, - взмолился я о своей нужде, которая вдруг дала знать о себе снова ноющим от переполнения, окаменевшим уже, мочевым пузырём.

-По «большому», что ли?

-По «большому».

Малец вздохнул, попыхтел с минуту, потом, воткнув факел в радиатор разбитой батареи отопления, подошёл ко мне, присел и принялся, щурясь, развязывать узел за моей спиной.

Меня так и подмывало спросить: «А ты не боишься, что я сбегу?» - но я всё-таки сдержался.

Только сделав попытку встать, я ощутил, как задеревенели, затекли мои члены.

-Ну, ничего себе!..

-Что такое? - поинтересовался Максим.

-Задница затекла! Застыла, будто в лепёшку раскаталась, да и рук не чувствую….

-А-а-а, это бывает, - согласился он. - Ничего, сейчас пройдёт.

Я наконец-то почувствовал прилив крови в занемевшие места, покалывающий их тысячами иголочек.

-Где тут у вас туалет?

-А ты прямо в углу садись и справляйся, - ответил он.

-Не, я так не могу.

-Чего это?..

-Вы же тут спите.

-Да ерунда!

-Не-е, не могу я так.

-Ладно, пошли. Хочешь - вон туда иди, - он показал на тёмный проём двери в смежную комнату, - хочешь - я тебя в туалет отведу или в ванную, но там ничего нет, кроме говна.

Я всё-таки направился в туалет.

Максим неотступно следовал за мной, и его факел трещал прямо за моей спиной.

Впереди мелькнул тёмный коридор, ведущий к выходу на лестничную клетку. Я подумал, что неплохо было бы сейчас рвануть туда, а, если надо, то и врезать напоследок маленькому гадёнышу.

-Ты только не вздумай удирать, - словно угадав мои мысли, пробубнил за моей спиной подросток. - У меня на факеле смола липкая - пристанет, так всё сгорит, если сам уцелеешь….

Унитаз в туалете был разбит, и из покрытого кафельной плиткой пола торчал лишь его невысокий клыкастый остов, густо обложенный всех видов и расцветок экскрементами. Зайти туда, чтобы не вляпаться в них, было невозможно. В ванной комнате было то же самое.

-Садись на кухне, - посоветовал Максим. - Там только начали ходить….

В пустой кухне с исковерканной плитой и оставшимися от раковины трубами водопровода и канализации действительно загажено было только по углам. Я нашёл место почище, снял штаны и присел. Максим встал в дверях, наблюдая процедуру.

-Слушай, а что, если ты меня отпустишь? - спросил я, тужась и испытывая несказанное блаженство.

Максим сделал вид, что не услышал мой вопрос, но потом губы его саркастически, язвительно скривились:

-Я что, враг своему здоровью?

-Ну, нет, почему же. Но кто знает? Скажешь, что пришёл, а меня уже не было…. Будто бы я сбежал раньше.

-Не-е, не пойдёт.

-Почему?

-Может наши сейчас в новостройке и всё видят. Опасно.

-Ну, тогда скажешь, что ты меня развязал в туалет сходить, а я тебе дал по морде и - дёру. Идёт? Сейчас сымитируем.

-Да ты что?!.. Скажешь тоже! Меня же тогда совсем зачмарят! Не пойдёт…. Да и чего мне тебя отпускать?.. Больно надо!

-Я же тебя накормил, а ты? - мой слабый призыв к его совести был встречен непробиваемым молчанием. - Пойди хоть бумаги мне найди.

Он удалился, оставив меня в темноте, рассеиваемой только прожекторами со стройки.

На улице было уже совсем темно. Город светился огнями домов.

Я не мог собраться с мыслями, продолжая сидеть на корточках с приспущенными штанами, блаженствуя от облегчения. А подумать сейчас было самое время, и каждая секунда была на счету. Надо было спасаться. Но всегда, в самые ответственные моменты, голова отказывалась думать….

Максим вернулся с куском пожухлой, в известковом налёте, газеты и протянул её мне. Я отряхнул бумагу и поинтересовался:

-Где ты её выдрал?

-Не твоё дело, - ответил парнишка в прежней манере.

Поднявшись, я вдруг явственно осознал, что если сейчас не предприму каких-либо шагов к спасению, то уже, быть может, через пять минут будет поздно, но нерешительность сковывала волю.

 

ГЛАВА 20

 

На девушку было неприятно смотреть, и я тронул её за плечо, чтобы она, наконец, очнулась.

-Ты чего? - спросила тогда Алёна, будто только открыла глаза.

-Да нет, ничего, - спичка в моей руке уже погасла.

Алёна приподняла голову, и она оказалась рядом с тенью мертвеца, всё также неподвижно стоявшего за окном. Волосы на его затылке серебристо заблестели.

-Иди сюда, Алёна, и … только не пугайся! - я привлёк к себе девушку, взяв её за руку, в тот самый момент, когда она хотела посмотреть, откуда падает тень.

Она оказалась рядом со мной, и я отступил вглубь комнаты, таща её прочь и не давая возможности обернуться.

В это время тень за окном описала дугу, точно упала, и исчезла, будто бы её и не было.

-Ты чего? Что с тобой? - услышал я у самого уха горячий шёпот девушки, от которой ещё отдавало теплом согретого постелью тела.

-Да, так, померещилось что-то.

-А меня разбудил зачем?..

-Страшно стало, - меня и вправду всего передёрнуло от выходящего изнутри холода жути.

-А не спишь чего?

-Не сплю….

Я не знал, что ответить девушке, и только стал придумывать, что сказать, как странные звуки у двери повторились.

-Что это? - инстинктивно прижавшись ко мне, испуганно спросила Алёна.

Её широко открытые глаза забегали из стороны в сторону, сверкая искрами отблесков падающего в комнату через окно лунного света.

-Не знаю.

Я стал соображать, не могут ли эти странные шорохи как-то быть связаны с появлением за окном мертвеца. Может быть, кто-то пытался разыграть меня или всех нас. Но этот кто-то мог быть только пастухом Иваном Лапшой, днём пугавшим меня страшными россказнями. Хотя, с другой стороны, зачем ему нужно было оставлять заикой собственную дочь ради неудачной шутки? Да и откапывать гроб, доставать оттуда труп и нести почти полкилометра от кладбища до деревни? - даже если бы у деревенского дурачка и хватило на то ума, вряд ли он успел бы всё это сделать за несколько часов.

Шкрябанье, похожее на то, как будто кто-то обгрызал дверь или пытался снять её с петель, поддев ломом, стало сильнее и явственнее.

-Что это за шум? - пальцы Алёны больно впились в кожу на моих плечах.

-Алёна, ты только не пугайся, но я видел только что там за окном. … Там Пётр стоял.

Девушка взвизгнула, ещё сильнее прижавшись ко мне и вцепившись в мои плечи.

-Не бойся, Алёна, … не бойся, пожалуйста. Я же предупреждал тебя, что Пётр - не совсем обычный покойник, что он ночью по деревне шастать будет….

Девушка заглянула мне в лицо и долго, пристально смотрела прямо в глаза, потом отстранилась, улыбнувшись криво и недоверчиво.

-Ишь, чего ты удумал! - ухмылка её стала лукаво-разоблачительной. - Это ты, наверное, к тому, чтобы меня взять.

-Как взять, куда взять? - не понял я сначала, но затем догадался.

-А так, … как девок берут?.. Напугал, что сама к тебе в объятия бросилась! Ишь, какой хитрый! Нашёл, чем пугать!

-Да ты что?! - я отстранил от себя девушку, принявшись зачем-то отряхиваться. - У меня и в мыслях такого не было….

-Ага, не было. Вот сейчас пойду и посмотрю, кто там шкрябается.

Она действительно направилась в сени, и я бросился за ней.

-Постой, постой, Алёна. Не вздумай открывать дверь.

В голове у меня промелькнула дикая мысль, что девушка может быть заодно со всей этой нечистью, ведь наполовину корни её уходят во мрак. Я поймал её за руку и остановил, дёрнув на себя с невесть откуда взявшейся злобной ожесточённостью, уже у самой двери, за которой скрипы и скрежет превратились в настоящий стук. Кто-то тарабанил в дверь, будто просил, чтобы его впустили.

-Почему ты не даёшь мне открыть дверь?! Я хочу посмотреть, кого удалось тебе подговорить стать твоим сообщником! - голос её звучал искренне возмущенно.

-Послушай, а тебе не кажется странным?..

Стук стал сплошным грохотом, от которого дверь то и дело вздрагивала, а балка подпрыгивала вверх, угрожая слететь с крючьев.

-Что?

-Это? - я показал на дрожащую под ударами дверь. - Разве это не странно, что кто-то среди ночи так нагло….

Я не успел закончить фразу, потому что, прыгнув слишком высоко, поперечина с грохотом полетела на пол, дверь распахнулась, и на пороге возник силуэт огромного, тяжёлого массивного человека, в котором нельзя было не узнать покойного. Он стоял в серебристом свете, льющемся с неба, растопырив руки и наводя на нас жуткий ужас.

Я отступил, сделав шаг назад, и потянул за рукав Алёну, застывшую, как вкопанная.

Она попятилась, едва не споткнувшись, и когда Пётр-покойник сделал первый шаг в избу, развернулась, бросившись вглубь, и страшно закричала.

Волосы на моей голове встали дыбом, не помня себя, пустился я наутёк следом. Передо мной с криками металась по избе Алёна, время от времени попадая в лучи лунного света.

-Сюда! - крикнул я ей, отступая в комнату Пелагеи и, поймав её за руку, захлопнул дверь перед самым носом покойника

Секунды две, успев облиться холодным потом, искал я крючок и успел набросить его на петлю в приколотке на несколько мгновений раньше, чем последовал первый толчок. - Бабка, вставай!..

-Да я и не сплю, - донёсся до меня удивительно спокойный голос пожилой женщины.

В комнате маленькой и узкой было всего лишь одно небольшое квадратное окошко с крестообразной рамой.

-Бейте стекло!.. Ломайте раму! Вылазьте в окно! - кричал я, подпирая плечом пляшущую дверь, но обе женщины оставались неподвижны.

Мне не было видно их, но это чувствовалось, потому что ни один звук, кроме ударов с той стороны и лязганья железного крючка, не достигал моего уха.

-Странно, свет не зажигается! - раздался голос Пелагеи Пантелеевны, щелкнувшей несколько раз где-то в темноте выключателем.

-Бабка, давай прыгай в окно!..

На этот раз я у меня получилось жёстче и убедительней. Тон не терпел возражений.

-Но как же внучек?..

-Как, как!!! Бей табуреткой стекло!

Однако всё оставалось в неподвижности.

Тогда, зло сплюнув, я бросился от двери, трещащей от каждого толчка, к поблескивающей в полумраке табуретке и, схватив её за ножку, жахнул ею по окошку.

Послышался звон стекла и хруст дерева.

Я размахнулся и ударил ещё раз.

Теперь путь к отступлению был свободен. Но Пётр был уже здесь. И ничего другого не оставалось, как размахнувшись в обратную сторону, ударить, что было силы, табуреткой и мертвеца. Тот отшатнулся прочь, но уже в следующую секунду снова пошёл ко мне не сгибающейся, ходульной походкой.

-Вылазьте!.. Вылазьте скорее! - взмолился я, не имея даже возможности обернуться и посмотреть, что происходит у меня за спиной.

-Вот, возьми! - Пелагея оказалась рядом со мной и сунула мне в руку нечто твёрдое, напоминающее дощечку, а потом юркнула куда-то в темноту.

В отсветах из окна блеснула лакированная икона, что стояла на тумбочке у бабкиной кровати. И не совсем понимая, что ею надо делать, я отгородился святым образом от покойника и почувствовал, что его попытки добраться до меня стали не такими энергичными. Но и руки мои испытывали такую силу напора, будто бы ими пытались остановить локомотив железнодорожного состава. И было понятно, что так долго не продержаться.

Где-то совсем рядом раздавалось смрадное чавканье. Из темноты доносились ещё какие-то звуки. Мелькали части тела мертвеца. И неимоверная, будто чугунная, тяжесть адских потуг достичь моей плоти грозилась сломать хрупкие мои руки, с трудом удерживающие небольшую иконку, которой как щитом загородился я от ужасного живого трупа, стремившегося ко мне, наваливающегося с дикой силой.

Ещё несколько секунд, и меня должно было опрокинуть навзничь.

Я отступил к окошку, но тяжесть, налёгшая на руки, только усилилась. И тогда, выпустив из рук святую роспись маслом, я спиной нырнул в узкий проём, серебряным квадратом обозначившийся на тёмной стене.

Пётр успел схватить меня за ногу, за самую ступню. Холодные его пальцы, грубые, толстые и мерзкие, разом остудили мою кровь. Тело моё повисло вдоль стены, и в перевёрнутом небе, горящем только крупными звёздами, подёрнутом серо-серебристой, дымчатой поволокой, я увидел качающуюся из стороны в сторону луну, беспристрастно наблюдающую за происходящим при неверном её свете жутким ужасом.

Пётр легко, как пушинку, стал втягивать меня обратно в дом, и, чувствуя, что сейчас будет и вовсе нечто жуткое, я задёргался, затрепетал в его ледяных клешнях, как беспомощная синичка в кулаке у сноровистого ловчего.

Мысли, сотни мыслей, путаясь и кружась алогичными вихрями, понеслись в моей голове, точно вода, хлынувшая из запруды сквозь прохудившуюся, лопнувшую плотину. Здесь вопли души лихорадочно искали поддержки у осознания свершившихся фактов, последние огоньки надежды, как залитые угли превращались в золу, убитые мыслями мечущегося от головы к пяткам животного страха перед смертью.

Всё поплыло перед моими глазами. Я дёрнулся ещё несколько раз, но уже без страстного порыва, да и не зная, конвульсии ли это агонии, или же ещё жалкие последние потуги, попытки вырваться и спастись бегством.

В эту самую секунду пальцы мертвеца разжались, и я, больно ударившись о раму окна коленом, кувыркнулся через голову и приземлился на землю, грохнувшись боком.

В ушах затих протяжный вопль, похожий скорее на стон падающего дерева, подрубленного дровосеком, нежели на голос человека.

Воцарившуюся тишину и мрак, в котором я лежал, несколько секунд раздумывая, попал ли я уже на тот свет или ещё пребываю на этом, нарушил, как гром раздавшийся голос:

-Эй, ты там жив?

Я узнал голос Ивана Лапши и несколько секунд пытался сообразить, не ослышался ли, а то и, вообще, не показалось ли мне это. Неужели это его руки только что сжимали пальцы моей босой пятки? Откуда у него такая сила? Да и не вяжется что-то….

-Эй, ты там жив, говорю? - повторил он вопрос.

-Жив, - слабым голосом ответил я. - Сука….

Кто-то мягко спрыгнул рядом со мной в траву и тронул рукой моё плечо. Пальцы его были тёплыми.

-Что это было? - только и смог спросить я, физически ощущая, как силы покидают меня с каждым произнесённым словом.

-То, о чём я тебя предупреждал….

Это был голос пастуха, теперь мне это не послышалось.

-А где он?..

-Кто?.. Пётр, что ли? Я его дрыном осиновым проткнул…. Он сейчас в избе валяется.

Меня передёрнуло, и оцепенение отпустило тело.

Ощущая слабость во всех членах, я всё-таки поднялся с земли, поддерживаемый за руку пастухом.

-Послушай, Иван, что всё это значит? - спросил я его, пытаясь рассмотреть выражение лица пастуха в сильно искажённых длинными тенями, отбрасываемыми луной, его очертаниях.

-Я же тебе говорил, - ответил он тихо. - Я тебе всё рассказывал! Я предупреждал тебя!

-Ага, - согласился я. - А дальше что?

-Что дальше?..

-Дальше теперь что? Что будет? Чего ждать?

-Чего ждать? - в полумраке взметнулась рука Ивана и бестолково зачесала затылок. - А где Алёна?

-Алёна…. Так она с Пелагеей в окно вылезла. Тоже перепугалась, наверное, бедняжка….

Я оглянулся, и мне показалось, что повсюду маячат, мечутся какие-то смутные очертания тени.

-Пойдём, Иван, я хочу посмотреть на Петра….

Мы вошли в избу, прошли по комнатами и оказались в той, где только что закончилась борьба.

Свет действительно не загорался.

Вспыхнула мною зажжённая спичка, и в её тусклом свете на полу предстал скорчившийся труп, из которого сочилось и растекалось по полу нечто тёмное. В комнате нестерпимо пахло разлагающейся плотью.

-Что это такое? - спросил я у вставшего чуть дальше, за спиной, спутника.

-Он разлагается.

Меня затошнило от этого сладковато-приторного, зловонного запаха, и мы поспешили покинуть комнату, захлопнув дверь.

-Я нашёл наверху какие-то странные книги, и одна из них, как ты говорил: красная, с тиснённым на титуле золотом знаком…. В ней лежали какие-то письма, очень старые, в руках прямо ломаются.

-Что ты успел прочесть?..

-Только несколько обрывков из писем. Там говорится о каких-то странных и страшных вещах.

-А разве это не страшно? - Иван показал на дверь, за которой валялся мерзкий труп. - Почему ты не поверил мне на слово? Неужели тебе нужно было прочесть что-то, чтобы удостовериться, что мои слова - не обман?..

-Но твоё поведение такое странное, что не отстаёт навязчивая мысль: «Да, в самом деле, не дурак ли он?» … К тому же вся деревня говорит, что ты не в своём уме.

Пастух замолчал, понурив голову, потом произнёс, так и глядя себе под ноги:

-Ладно, будь здесь, я сейчас пойду, найду Алёну и Пелагею. Они, должно быть, спрятались где-то рядом….

Он ушёл.

Я остался один, и мне вновь сделалось страшно.

Лишь перед самым рассветом Иван вернулся с Алёной и Пелагеей, застав меня сидящим на пороге дома, прислонившимся к двери и уставшим от томительного страха и напряжённого ожидания.

Старая женщина и молодая девушка были бледны и казались сильно измученными прошедшей ночью.

Мне больше всего хотелось теперь упасть и заснуть, что я и сделал, едва добравшись до топчана, на котором ночью спала Алёна….

Проснулся я уже под вечер. Голова раскалывалась от невыносимой боли.

Пелагея возилась у плиты.

Я поднялся и подошёл к ней:

-А где Алёна, бабушка?

-С отцом ушла.

-С ней всё в порядке?

-Да, всё, кажись. А ты-т как, бедненький?.. Натерпелся? - она повернулась ко мне.

-Да, ничего, - я вдруг поймал себя на мысли, что очень хотел бы, чтобы это был сон, пусть страшный, но сон, а не явь, и, пройдя комнату Пелагеи, как бы в подтверждение того, убедился, что на полу нет ничего, даже следов от минувшего происшествия.

-Пелагея Пантелеевна, а где мертвец?

-Убрала я его, - ответила женщина так просто, будто проделывала это каждый день.

-Как убрала? А как же доказательства?

-Какие доказательства?.. Он к утру весь иссох. От него один прах остался….

-Ну, а как милиция?.. Ежели, она приедет?

-Какая милиция?!.. Нужно это ей больно. Что ей тут расследовать? Кого искать?.. Тут, вон, человек пропал, и то ничего!

-Кто пропал? - я насторожился.

-Да вон! Петрова жена и дочка её заодно исчезли куда-т, - Пелагея на минуту оторвалась от стряпни. - А соседи говорят: «Чего ты, бабка, волнуешься, может, в город подалась. Она теперь птица вольная, - вдова. Чего ей здесь сидеть? Дочку под мышку и в город, - а чего ей здесь: мужа нет, - кто её теперь кормить будет? А там она на завод или на фабрику устроится». Но я-т знаю, что не в город она подалась-т.

-А куда же они делись-то? - удивился было я, однако по тяжёлому молчанию Пелагеи догадался, что случилось. - Неужели….

Однако и спрашивать ничего не надо было: всё и без того было ясно.

Старуха вновь принялась стряпать, а я полез на чердак. Теперь здесь в лучах солнца, пробивающихся через отверстия и дыры в кровле, стояли столбы пыли. Всё было по-прежнему припорошено толстым её слоем пыли.

Книги лежали на прежнем месте. Я взял ту самую, в красном переплёте с золотым теснением, и открыл на странице, где красивым каллиграфическим почерком была сделана последняя запись на непонятном языке. Половина листов книги осталась незаконченной и блестела хорошо сохранившейся, лощёной, мелованной, белоснежной бумагой. Не сразу удалось понять мне замысловатую вязь незнакомых слов, и, уже отчаявшись и собравшись со злостью захлопнуть книгу, я вдруг уловил смысл последней записи:

«Сегодня. 13 июля 1720 года от рождества Христова в монастырь по приглашению настоятеля прибыл доктор чёрной и белой магии, - фамилия была тщательно замазана, - дабы помочь бедному братству нашему избавиться от вышеописанной напасти» ….

Я перелистал несколько толстых, шуршащих страниц книги и прочёл ещё одну запись того же автора:

«В монастырском саду братья во множестве своём наблюдают появление призрака, которого стали привычно величать - Белым монахом. Призрак является, ходит по саду, бродит ночами по коридорам замка. Ему приписывается блуд и разврат, творимый среди монастырских крестьян, а также, к всеобщему стыду, и среди нашего братства. Явление белого монаха приписывается проявлению власти нечистой силы, возобладавшей над нашей обителью. Как могла она побороть волю Господа, не ясно даже настоятелю, который, впрочем, не усердствует в борьбе со злом, а лишь дважды в день опускается в монастырские подвалы и осматривает монастырские сокровища.

Могла напасть такая произойти оттого, что не все братья наши искренни и прилежны в молитве и послушании. Те факты, что известны мне, страшно даже предавать бумаге, и в большинстве своём относятся они к нашему настоятелю, при коем я являюсь особо приближённым. Однако, Господу нашему они известны, и, может быть, за то он послал нам своё забвение и отдал нас во власть сил бесовских. Не знаю, что будет далее, но времена грядут страшные. Суров гнев Господень, и все мы, несчастные, заслужили его кары за нарушение устава монашеской жизни. Буду и я молиться Господу во спасение души своей» ….

Листая книгу далее и вчитываясь в отдельные заметки, более ничего подобного этим двум записям я не обнаружил. Всё остальное было похоже на бухгалтерские отчёты о приходе податей и сборах налогов с окрест лежащих земель в пользу церкви, и о расходах, которые держали монахи на содержание обители и своё бытиё.

Закрыв книгу на медную пряжку, я отложил её в сторону, спустился в сени и вышел на крыльцо.

Солнце уже опускалось за лес. Небо сделалось бледно-розовым, редкие тучи на нём налились пунцовой густотой пурпура, окрасившись лиловыми и оранжевыми переливами. Выше к зениту небо плавно темнело и переходило в голубые, а потом и в синие тона.

Опушка леса слилась в одну тёмную полосу с рваным верхним его краем, неровными, где острыми, а где съеденными, зубами впившуюся в аппетитную аметистовую розовую мякоть небес.

Идиллическая картина, застывшая будто бы навсегда, казалась нарисованной на холсте искусного художника. Однако ночь быстро приближалась, неся с собой страхи, ставшие вдруг не вымыслом, а частью моей жизни, и мне очень не хотелось, чтобы она, эта ночь, наступала.

Однако надо было как-то готовиться к ней, и я обошёл дом, затворив наглухо все ставни.

На крыльцо вышла Пелагея и возмущённо спросила:

-Ты чего-т творишь?

-Что такое?

-Зачем окна-т все позаставлял?

-К ночи готовлюсь, чтоб никто не залез в избу.

-Ну, а мне-т теперь что делать?

-А что такое?

-В доме-т темно. А электричества со вчерашнего нет.

-Почему?

-А я откуда-т знаю.

-Хорошо, я сейчас посмотрю, что с проводкой.

-Да ты что, спятил, что ли?! Света-т нет во всей деревне.

-Да?..

Сообщение повергло меня в замешательство, и я плюхнулся на крыльцо в бессилии перед стихией мрака, насевшей сверху и оседлавшей мою судьбу.

-Хорошо, я сейчас открою окна….

Быстро стемнело, и Пелагея, так и не успев закончить стряпню, сняла с сундука мой матрац на пол, открыла оббитую железом крышку и нашла керосиновую лампу.

-Вот те на!.. Керосину ж, где взять-т? В погребе нет. Так! - бабка задумалась. - Надо по соседям идти. Может, сходишь?..

-Кого ж я тут знаю?..

-А что?.. Тебя зато-т все знают.

-Да, особенно после смерти Петра.

Пелагея замолкла, задумалась, но потом согласилась:

-Ладно, сама-т схожу.

Кряхтя и держась за бок, она вышла из дома, а я сел на скамейку у стола, насыпал из горшка картошки и мяса в тарелку, налил на ощупь в глиняную кружку из небольшого кувшина молока, прислушиваясь к звуку наполняющегося сосуда, и стал жевать, неспешно рассуждая, что действительно настала, видимо, пора уезжать. Всё было к тому, да и время поджимало: отпуск заканчивался.

Сидя в темноте и одиночестве, за скудной трапезой в чужом доме, я вдруг испытал незнакомое чувство.

Это была тоска по месту, к которому во мне давно уже не просыпалась сыновья привязанность. Мне захотелось домой. И от того, что времени на то, чтобы вернуться к матери, совсем не осталось, - едва приехав, надо будет сразу же уезжать, - и от того, что неизвестно, когда и как удастся мне выбраться из этого болота, мною вдруг овладела ярость. И захотелось перевернуть вверх дном всё вокруг и разломать, что ни попадётся под руку.

Время было потрачено глупо и бездарно. Теперь уже можно было с грустью и болью сказать самому себе, что отпуск прошёл тускло и совсем не так, как мне хотелось бы. Что мешало мне мотануть на юга, куда-нибудь на море?! Как занесло меня в эту богом забытую дыру, где, к тому же, в стоячей и мутной от беспросветной скуки воде, в тихом омуте чахнущего быта местной глубинки, водились, не один и не два, а полчища чертей? Мне казалось уже, что, если не все, то большинство жителей деревни сами мутят воду, старательно стремясь обогнать в этом один другого. И при чём здесь Варвара, пусть даже она и ведьма? Разве ей одной под силу было сделать жизнь такой беспросветной, несносной и отвратительной? Впрочем, жизнь, она везде сегодня такая…. Беспросветная…

Я взялся за голову обеими руками, бросив ложку, со звоном упавшую на стол, и стал теребить волосы, прихватывая их пальцами и стремясь сделать себе больно, чтобы хоть как-то очнуться от всего этого тихого ужаса, происходящего со мной. Чтобы, быть может, наконец, увидеть, с какой стороны забрезжит свет. И, может быть, тогда путеводная звезда моя взойдёт над горизонтом в небо, полное чужих, равнодушных ко мне светил. И вот тогда я пойму вдруг, что жизнь моя имеет какой-то смысл и предназначение в этом мире, и не песчинка я, носимая из стороны в сторону по воле ветра судьбы, а человек, способный противостоять его напору.

-У тебя нет цели, - сказал я сам себе, и точно сделал открытие.

За окном разгоралось зелёное зарево…

ГЛАВА 30

 

Очнулся я сразу, но мне показалось, что прошла целая вечность.

Никто не преследовал меня. Однако и на дворе был день. В проём входной двери, которую я вышиб, били косые лучи солнца.

«Это сон», - успокоил себя я, поднимаясь и идя по тёмному, гулкому коридору, но, свернув через несколько шагов за поворот, оказался вдруг в кромешной тьме.

Ни один звук, кроме гулкого эха моих шагов, теперь не достигал моих ушей.

Впереди снова возникла закрытая дверь, на которую я наткнулся с полного хода.

За ней был какой-то странный мир, будто бы залитый зелёным светом, который шёл непонятно откуда.

Неба над головой не было. Его заменяло сплошное зелёное марево, сливавшееся с такой же малахитовой твердью под ногами.

Не было пространства, перспективы, хотя в то же время присутствовала какая-то протяжённость, однако, берущаяся, словно из ниоткуда, и, словно в никуда, пропадающая, будто скрывающаяся в тумане.

Под ногами тёрся песчинками друг о друга крупный, зелёный, полупрозрачный песок, не имеющий толщины, потому что, провалившись в него, стопа тут же зависала над какой-то упругой пустотой, однако скрежетание его не достигало моего уха, будто бы уши мои были заложены ватой.

Справа и слева росли странные деревья, ветви которых, точно покрытые инеем, такие же полупрозрачные и зелёные, напоминали кораллы. Они, эти растения, были обособлены, отделены от окружающего меня зелёного тумана беспространственности, но всё-таки также не имели объёма, хотя в то же время я замечал, проходя мимо них, что кроны их меняют очертания подобно тому, как они делали бы это в пространстве.

Странные деревья обозначали некоторое подобие дороги, не имеющей ни метра протяжённости. Однако я продвигался по ней к высящемуся впереди меня, сверкающему зелёными отблесками замку или дворцу, сложенному будто бы из изумрудов. Он тоже казался точно нарисованным на некотором неопределённом удалении от меня, но по мере приближения к нему рос, хотя и оставался плоским.

Зелёный песок кончился, и я ступил на малахитовую лестницу, ведущую ко входу во дворец.

Каждая следующая ступенька будто бы возникала из нарисованной впереди плоскости здания и также пропадала позади меня, сливаясь в бестелесности со всем остальным, исчезающим в изумрудном мареве, окружением.

Каждая из ступеней, перила лестницы, были точно хрустальными, - если бывает зелёный хрусталь, - или изумрудными, пронизанные отсветами всё вокруг окружающего света, берущегося непонятно откуда. Тот же эффект сопровождал меня и в самом замке, в его переливающихся где-то в глубине полупрозрачных и не имеющих толщины стен коридорах. Однако я не мог дотронуться до чего бы то ни было из окружающего меня. Что-то мешало мне сделать это, то ли чья-то воля, то ли моё собственное опасение, что едва я коснусь изумрудных перил или таких же, будто бы сочащихся светом стен, как они исчезнут. Даже двери, когда надо было открыть их, делали это сами.

Так бывает во сне, и я с облегчением вновь согласился, что это всё-таки странное, но, тем не менее, сновидение.

Коридоры привели меня в зелёную большую залу, высокие двери в которую отворились сами собой. У задней изумрудной стены был нарисован трон, на котором восседал некто, а слева и справа такие же плоские, как и всё остальное, стояли вассалы и подданные.

Подойдя ближе к трону, я увидел огромное существо, занимавшее царственное место. Оно было похоже на дракона с непомерно большими, острыми, как иглы, рогами, проткнувшими высокий чёрный цилиндр и устремившимися под изумрудные своды залы. Зелёные, сверлящие, колючие глаза дракона пригвоздили меня на месте, и я ощутил, как сам превратился в плоскую безвольную картинку, не имеющую возможности двинуться ни в сторону, ни вперёд, ни назад.

Среди стоящих по обе стороны от трона, похожих на изумрудные тени вассалов виднелись Варвара и Алёна. Они молча, как и все прочие, взирали на меня из зелёной безразмерности, и их неподвижность придавала им ещё большее сходство с рисунками, выполненными талантливой и старательной рукой.

-Ты снова пришёл ко мне, - раздался голос, и я понял, что это говорит существо на троне.

Оно разинуло огнедышащую пасть, единственную красную во всём этом изумрудном мире, и оглушительный хохот, похожий на гром, сотряс всё вокруг. Дракон наклонился ко мне, видимо, желая рассмотреть получше.

-Зачем пришёл? - спросил он и ответил сам себе. - Наверное, за этим.

Из рук Алёны взял он шкатулку и когтистыми лапами извлёк оттуда пистолет и крест.

-Зачем тебе это? А-а-а, видимо, чтобы стрелять и ограждаться.

Я молчал и не мог ничего ответить.

-Ну, что ж, попробуй!..

Внезапно он схватил крест, как шпагу и стал тыкать, раскатисто хохоча при этом, своих вассалов, лопающихся, как мыльные пузыри.

-Видишь, мне не жалко. Мне никого не жалко, хотя это мои слуги. У меня миллионы слуг…, миллионы!

Действительно, на месте пропавших тут же появлялись новые тени вассалов.

Вскоре ему надоело это занятие, и он, уложив обратно крест и пистолет, вернул шкатулку в руки Алёне.

-Отдай ему, - приказал он девушке.

Алена, всё такая же плоская, такая же, как и все остальные, равнодушно-беспристрастная, приблизилась ко мне и протянула шкатулку.

Я принял её, пытаясь вглядеться в её глаза и понять, что же там, внутри неё, под скорлупой бесчувственности и безжизненности, происходит, но взгляд ее шёл куда-то мимо, сквозь меня, и мне не удавалось проникнуть сквозь него вглубь.

-Взял - уходи, - произнесло существо на троне. - Поиграйся, но не заигрывайся. Я буду смотреть, как у тебя это получается….

Ледяной хохот, ещё более ужасный, чем прежде, расколол замок, как зеркало на тысячи изумрудных искрящихся осколков, взорвал его, и яркая зелёная вспышка ослепила меня, скрыв всё остальное. Потом она потухла, сменившись жутким мраком…

Я очнулся в ледяном поту, ощущая, что лежу на двери в тёмном коридоре, а под правой рукой у меня шкатулка.

Уже ничего не понимая, я обернулся.

Чёрный провал двери мерцал далёкими звёздами.

Внезапно в нём возник фосфоресцирующий силуэт.

Невольно попятившись, я открыл шкатулку, нащупал там тяжёлый пистолет, взвёл собачку и, едва успев прицелиться, нажал на спусковой крючок.

В темноте сверкнули и разлетелись искорки, высеченные из кремния бойка, что-то зашипело, потом бахнуло, полыхнув клубящимся пламенем.

Меня окутало облаком едкого порохового дыма, а когда он развеялся, я увидел, что выход свободен.

На улице стояла подозрительная тишина.

С помощью маленькой воронки насыпал я из холщового кисета в ствол пороха на глаз, засунул пыж, забил его шомполом, потом пихнул в отверстие дула круглую, слегка продолговатую серебряную пулю, которых в мешочке из шкатулки на вес было с добрый килограмм, затем сунул серебряное распятие за пазуху и выскочил на улицу, стремительно пробежав через всю деревню, погружённую во мрак, до крайнего дома Ивана Лапши, в котором единственном тускло горел свет.

Здесь предо мной предстала жуткая картина.

Дом был буквально обложен фосфоресцирующими силуэтами упырей, заглядывавших в его окна, карауливших под дверьми дома. Их было так много, что я не только растерялся, не только оторопел, но и оробел, чувствуя, что просто смешно выступать против такого полчища с древним, допотопным пистолетом, на перезаряжание которого требовалась бы каждый раз не одна минута.

«Удирай, пока не поздно! - зашептал мне голос внутри. - Пистолет у тебя есть…. Вряд ли кто из них погонится за тобой. Завтра ты будешь уже в безопасности. Не вздумай стрелять!.. Ты погубишь себя!.. И не только себя!.. А так ты спасёшься, а остальные пусть…»

Однако пистолет был заряжен и, вопреки всем страхам и опасениям, так и просился выстрелить. И назло противному, подлому голосу я шагнул к дому Ивана Лапши, подняв оружие и взяв одного из вампиров на мушку. У меня просто не было права сделать промах, и потому пришлось опасно приблизиться к вурдалакам, которые на счастье не заметили этого прежде, чем прогремел выстрел, показавшийся оглушительным, как гром, в мёртвой тишине, окутавшей деревню.

Один из вампиров повалился на землю, издавая жуткие, скрипучие стоны, остальные же в ту же секунду бросились ко мне так, что пришлось удирать, не успев засунуть даже щепоть пороха в дуло мушкета.

Я побежал к мостку через речку, нащупывая на ходу в оттянутом до земли кармане кисет с порохом.

Часть вампиров устремилась за мной, но другие остались стеречь дом, из которого на звуки выстрела кто-то показался на крыльцо, скрипнув дверью.

За моей спиной раздались какие-то вопли, крики, затеялась возня, заглушаемая топотом преследующих меня вурдалаков.

Остановившись за мостком, трясущимися от ледяного страха руками насыпал я в ствол пороха, кое-как забил пыж и пихнул пулю, думая, что таким образом мне ни за что не удастся справиться с бесчисленным полчищем упырей.

Они между тем были уже совсем близко, когда, наконец, прозвучал мой следующий выстрел.

Один или двое из них ещё повалились, но остальные продолжали погоню, тесня меня всё дальше к лесу на той стороне заболоченной долины.

Убегая, мне удалось сделать ещё пару выстрелов, но в спешке они оказались напрасными и не поразили ни одного из преследователей.

Предо мной была развилка. Одна из дорог вела через леса и поля в Большую Василиху, другая, более узкая и заросшая, к конюшне. Я остановился здесь в раздумье.

Передо мной был выбор, но предчувствие ловушки, в какую бы из сторон не было продолжено моё бегство, не покидало меня.

К этому времени небо заволокло тучами, поднялся холодный ветер, всё более усиливающийся, срывающий с деревьев жёлтые листья и метущий точно метлой их куда-то с одному ему известной целью. Он напоминал о вступившей в свои права осени, к тому же вскоре заморосил противный мелкий дождь.

«Не хватало ещё, чтобы они появились в Большой Василихе», - подумал я и свернул к конюшне.

В действительности же душа моя просто не лежала к тому пути и надеялась выкрутиться из этой жуткой заварушки как-нибудь в пределах местного ландшафта. Самым главным было не потерять пистолет, пока не кончились пули.

Было много странного во всей этой свалившейся на мою голову жути и небылице. Мой ум требовал связать случившиеся за эти недели события в логическую цепочку, обнаружить причины последующего, но она, не успев сложиться, тут же распадалась на отдельные куски и фрагменты, никак не состыковывающиеся между собой и противные всякой логике. Явь и сновидения, произошедшее неделю назад и случившееся вчера, призраки, реальные люди и то, что нельзя было назвать ни плодом воображения, ни частью реальности, нечто аморфно проистекающее, переплывающее из одного в другое, - всё это смешалось в одну кучу-малу, превратившись в моей голове, в моём сознании в кашу-болтушку, в которой, с какого конца не подступись, было одно и то же. Душа противилась этой липкой мешанине, в которой погряз мой ум от быстрого, разухабистого бега, но не могла от неё освободиться.

Не так ли вся наша жизнь состоит из отдельных островов, кусочков твёрдо закрепившихся в памяти событий, хрупкие, тонкие перемычки логической связи между которыми в один прекрасный миг стираются, ломаются, рушатся, и эти глыбы пускаются в свободное плавание, соприкасаясь друг с другом порой самым неожиданными гранями, самым непонятным образом и рождая, производя на свет, воспоминания о том, чего никогда и не было….

Впереди показалась конюшня. В окнах её, похожих на амбразуры, виднелся неяркий, приглушённый свет.

Я устремился к ней, понимая и, в то же время, не желая понимать, что её стены вряд ли спасут меня от вурдалаков.

Дрожь пробежала по всему телу липкими, холодными мурашками. Но ничего другого не оставалось: кругом был непролазный лес, чащобы, заросшие кустарником и подлеском, в котором они настигли бы меня без сомнения гораздо раньше, чем удалось бы им это в конюшне.

Я заперся за дверью, задвинув крепкий засов и подперев её бревном, в предбаннике, из которого хорошо видны были лошадиные стойла и проход между ними, засыпанный сеном и освещённый несколькими тусклыми электрическими лампочками под потолком.

Лошади смирно стояли в своих загонах, и лишь некоторые из них подняли головы и смотрели теперь на меня сквозь пряди холок своими чёрными глазами, в которых читалась сама безмятежность их простой жизни.

Пальцы слушались плохо, будто намёрзлись, но мне всё-таки удалось зарядить пистолет прежде, чем раздались первые удары в дверь. Она, однако, выдюжила, лишь затрещала от бешеного напора, но я содрогнулся внутренне от этого и почувствовал, что теряю присутствие духа. Мне было хорошо видно, как она подскочила на петлях, прогнувшись дугой, как подпрыгнуло подпирающее её бревно.

Последовал второй толчок, ещё более сильный, чем прежний.

Дверь, как показалось, выгнулась чуть ли не колесом, затрещала, заскрипела на все лады. Лязгнул засов, угрожая вот-вот сломаться. Бревно отлетело к дальней стене предбанника и зарылось в сено.

Прикладывая неимоверное усилие воли, я заставил себя двигаться, подтащил бревно к двери, подпёр её снова и только успел налечь не неё, как последовал новый, третий удар.

Меня больно стукнуло бревно. Оно подпрыгнуло, смело моё тело со своего пути, как пушинку, и вновь отлетело в дальний угол предбанника. Я опрокинулся навзничь на глинистый пол, но, подняв голову, увидел, что дверь всё ещё держится.

Силы покинули меня, и мне не удалось бы теперь даже не только вновь подтащить бревно, но и подняться с земли.

Плечо засаднило, заболело точно вывихнутое и вся левая половина тела, которой я опирался на бревно, была теперь словно не моя.

Следующего натиска не последовало, и возникло странное затишье, не предвещавшее ничего хорошего. Стало ясно, что вампиры оставили попытки проникнуть в конюшню через дверь, - и это было хорошо, потому что очередной атаки она не выдержала бы, - но теперь искали обходные пути.

Лошади проснулись, взволновано храпели, задирали головы и скалили верхнюю губу. Кое-какие из них стали беспокойно ржать, чувствуя недоброе.

Ещё некоторое время я оставался в неподвижности, пока, наконец, не почувствовал, что могу хоть как-то шевелить рукой, затем переполз ближе к шкатулке, взял пистолет, сунул другую руку, здоровую руку за пазуху, перевалившись на спину, и, нащупав крест, вздохнул почему-то с облегчением.

Беспокойное дружное ржание лошадей заставило меня встрепенуться.

Я поднял голову и увидел, что по проходу, мимо загонов ко мне несётся огромный волк, тот самый, которого однажды мы видели здесь с Алёной в обществе Варвары. Пасть его, кровожадно алая, алчно разинутая во всю ширь, сочилась голодной, кровавой слюной, стекающей по языку пенистой струйкой и слетающей с высунутого его конца в разные стороны. Стремительными, длинными прыжками в бешеном галопе он летел ко мне со скоростью пущенной стрелы, и в его сверкающих беспощадностью и злобой глазах блестела сама решимость и предрешённость исхода этого броска.

Пистолет уже был в моей руке, но я даже не успел бы поднять его, потому что волк приближался всё быстрее. Краем глаза я увидел чёрный провал в задней стене и догадался, что они открыли выездные ворота, которые там, вероятно были.

Волк был уже рядом. Он сделал последний прыжок, зависнув надо мной. Я инстинктивно закрылся рукой от его страшной пасти, и так получилось, что пистолет дулом угодил прямо в неё. Мой палец сам собой нажал на курок, и, хотя уже не было никакой надежды, что прозвучит выстрел, он раздался, как чудо, но не громко, а точно булькнул в горле у хищника. На моих глазах волчья шея раздулась и лопнула, словно мыльный пузырь. Голова зверя, закусив зубами дуло, отлетела к стене, а обезглавленное тело его, фонтанируя кровью, рухнуло на меня сверху.

Вампиры были уже близко. Плохо понимая, что происходит, я достал слабеющей рукой распятье из-за пазухи и, выставив вперёд, отгородился от надвигающегося полчища. Внезапно они словно замерли в нескольких шагах от меня, точно не в силах преодолеть это расстояние.

Я видел их руки, они тянулись ко мне своими синими пальцами. Кожа на них была мертвенно-бледна и синюшна, и только на щеках горел нездоровый пунцовый румянец. Глаза их мутные, поволоченные туманной дымкой, мертвенно-отрешённые, будто бы не принадлежащие им, где-то в глубине светились огнём жажды. Алчная лихорадка трясла их члены, и это было омерзительное зрелище, вызывающее острую тошноту и брезгливость.

Удивляясь такой силе креста, я чувствовал, как неведомая тяжесть навалилась на мою руку, его держащую, и настойчиво отталкивает её назад. Несомненно, это было действие вурдалаков, стремящихся прорваться ко мне сквозь неведомую защиту, и оно ощущалось довольно сильно, потому что очень скоро мне показалось, что держать распятие не так просто, что пальцы, кисть, плечо и сама рука устали так, словно бы держали на весу полутора пудовую гирю.

Не в силах вынести больше такое напряжение, не имея возможности перехватить крест другой рукой, так как тело моё ещё не было до конца послушно мне от удара бревном, я опустил крест на землю, воткнув заточенный под конус конец его основания в глинистый, слегка влажный, пол конюшни.

Вампиры только и ждали этого. Дистанция между нами сократилась сразу же на несколько шагов, почти в половину, и теперь их мёртвые руки едва ли не доставали до моей головы, шевеля синюшными пальцами, словно щупальцами в трёх-пяти сантиметрах от моего тела.

Противодействие защищающей меня силе серебряного распятия не ослабело. Напротив, оно, кажется, сделалось ещё сильнее. Вампиры словно почувствовали, что силы мои иссякают с каждой минутой. Мне приходилось прикладывать ещё большее усилие, чем прежде, и я не знал, что же ещё заставляет мою ноющую от непомерной усталости кисть держать крест. Теперь его буквально вырывало из моих пальцев, словно влекомый невидимой магнитной силой железный гвоздь. И только свирепое отчаяние, возникшее от сознания того, что это последний предел, последняя надежда на спасение, да ещё к тому же удивление, что кто-то с помощью этого нехитрого, символического инструмента дарит мне свою защиту от нечисти, придавало мне сил держаться.

«Адские бестии! - думал я с немым гневом. - Вы хотите взять меня! Хотите напиться моей крови! Но у вас ничего не выйдет! Напрасно вы тяните свои синюшные ручонки с крючковатыми бледно-голубыми пальцами и чёрными ногтями! Вам не напиться моей крови! Вам не достать меня! Назло вам, мерзкие твари, я буду держать этот крест, я буду защищаться, пусть даже все силы покинут меня! Вы не доберётесь до меня, до моего горла, пока бьётся моё сердце!..»

Неизвестно было, сколько уже продолжается и сколько ещё продолжалось бы это немое противостояние, как вдруг толпившиеся в коридоре между загонов с лошадьми вурдалаки немного расступились, и вперёд протиснулась, сдирая с них лохмотья истлевшей, превратившейся в прах неизвестно сколько веков и сколько лет назад одежды, Варвара.

Увидев меня, бессильно лежащего на полу, она оскалилась в злорадной улыбке, и голос её, надтреснутый и раздающийся будто бы из другого мира, поразил мой слух после долгого отсутствия звуков человеческой речи:

-А-а-а, ха-ха, вот мы и встретились, дружок!.. Я долго добиралась до тебя, но ты ловко избегал моих ловушек. Однако теперь-то нам никто не помешает. Даже этот глупый пастух, Иван Лапша!.. Он мёртв. Его убил тот, кто заставил меня вернуть тебе эти безделушки! - она указала своим длинным пальцем с заострённым ногтем, похожим на коготь, на серебряный крест. - Он же предупреждал тебя: не заигрывайся! Впрочем, он знал всё, что произойдет дальше….

Она шагнула ко мне, и я с ужасом обнаружил, что сила креста, остановившая вампиров, не действует на неё совершенно.

-Иван Лапша мёртв, и тот, кто убил его, уже забрал его душонку в Ад, и скоро она будет жариться на медленном огне. Теперь настал и твой черёд, - она приблизилась ещё на один шаг, и у самого распятия, которое я продолжал держать, воткнув в землю, обернулась к толпе вурдалаков. - Я сама напьюсь его крови! - она воздела вверх руки. - Я сейчас очень голодна, и пусть никто не смеет подходить к нему, пока я буду наслаждаться его красным молоком. Потом я оставлю его вам….

Среди вампиров раздалось недовольное гырканье.

Развернувшись, она с перекошенным от ярости лицом пнула своим башмаком серебряный крест. Он вылетел из моего кулака, ударившись о стену, с чистым звоном отскочил обратно и неожиданно настиг ведьму, вонзившись заострённым под конус основанием в гнилую её грудь, поразив в область сердца. Из раны брызнуло нечто коричнево-чёрное, тухлое. Варвара схватилась обеими руками за распятие, тщетно пытаясь вырвать его из груди, и медленно с гырканьем и хрипом осела на землю, опустившись на колени. Та же жижа, что сочилась из раны, пошла у неё горлом, и она замертво рухнула на бок.

Вампиры бросились ко мне через труп.

На глаза мне попался вдруг пучок головок чеснока, каким-то образом оказавшийся среди соломы и сена.

Чувствуя, как пальцы вампиров цепляются уже за мою одежду, на четвереньках, почти ползком, бросился я в его сторону, вспомнив, что вурдалаков останавливает чесночный запах, ухватил эту связку и, оказавшись в тесном кругу упырей, которые тянулись к моему горлу и не могли поделить меня между собой, с отчаянной, невесть откуда взявшейся, яростной силой, принялся давить чесночные головки, и пихать их кому в разинутую пасть, кому под нос, в морду.

Вампиры бросили меня и отбежали на полшага.

Где-то далеко будто бы прокричал петух.

За окнами стало быстро светать, и, радуясь, что наступило утро, я потерял сознание.

ГЛАВА 31

 

В дверь кто-то постучался, потом дёрнул ручку, потом рванул её сильнее.

Анюта оттолкнула меня испуганно и одёрнула вниз юбку, но я уже испытал оргазм, и, разлетаясь, крупные капли сизо-белёсой семенной жидкости упали на чёрную ткань, шлёпнулись на пол.

Я стал лихорадочно одеваться, чувствуя, как меня бьёт нервная дрожь. Анюта стала брезгливо и торопливо отряхиваться и развозить ногами по полу уличающие нас в прегрешении густые капли-кляксы.

Едва я открыл дверь, как нос к носу столкнулся с разъярённым Сергеем. Он весь пылал злобой, и его перекошенное лицо выражало страдание, боль и обиду. В руках его нелепо болталась корзинка с продуктами и новая порция коньяка и вина. Скулы Сергея были бледны, глаза светились всё сметающей яростью, крупные, чётко выделяющиеся желваки медленно, с затаённой, сдерживаемой энергией предстоящей бури гнева ходили вверх-вниз.

Легко отстранив меня со своего пути, Сергей вошёл в купе, также молча перевернул корзину над головой у обомлевшей Анюты и высыпал её содержимое на свою жену, потом той же пластмассовой корзиной с размаха ударил её по лицу, закатив ей пощёчину, отчего она упала, ударившись о стенку рядом с окном.

Сергей повернулся ко мне. Я решил, что следующий удар придётся по мне, но он только произнёс:

-Не бойся, я тебя не ударю. Сучка не захочет - кабель не вскочит, разве не знаешь такую поговорку?.. Не знаешь - когда-нибудь узнаешь. Да-а-а, - он снова повернулся к Анюте, - не думал я, что моя десятая жена вот так быстро повзрослеет.

Сергей снова обратился ко мне:

-Вот!.. Вот когда это случается. Вот когда женщина взрослеет и выходит в жизнь…. Ладно, иди…. Иди.

Он вытолкнул меня в коридор вагона, и я в растерянности встал у окна, за которым сгустились сумерки, и ничего уже не было видно. Мне хотелось уйти на своё место, но было неудобно, потому что роль труса, оставившего на растерзание виноватую женщину, меня не прельщала нисколько, но и обратно в купе, где были Сергей и Анюта, я не решался вернуться и мялся в тяжёлых сомнениях у окна, делая вид, что мне что-то интересно в той темноте, которая простиралась по другую сторону стекла.

Минут через пять дверной замок за моей спиной вновь щёлкнул, и Сергей, выйдя из купе, встал рядом со мной.

-Ты её бил? - с трудом прервал я напряжённое молчание.

-Нет, шлёпнул два раза по попке. По-отечески. Сказал, чтобы вещи собирала.

-Не знаю, как всё это получилось, - мне было неловко перед ним. - Я не хотел, вообще-то. Оно само….

-Скажи лучше: она сама, - Сергей глянул на меня тяжело и пристально. Во взгляде его не было уже гнева и злобы, однако я невольно опустил глаза. - Ладно, пойдём в ресторан, посидим.

-А с ней что? - я кивнул на купе.

-А что с ней? - брови Сергея удивлённо подпрыгнули. - Ничего с ней не будет. Сейчас шмотки соберёт и вперёд.

-Куда вперёд? - не понял я.

-А куда хочет. Я не собираюсь её держать. Сейчас вот будет какая-нибудь станция, и ссажу её. А, может быть, и завтра утром. Ладно, пошли в ресторан.

-Сейчас, я догоню, ты иди, Сергей, - сказал я ему и направился в своё купе. Мне вдруг захотелось проверить, на месте ли мои деньги, те, что у меня ещё остались после всех моих злоключений.

В нашем купе всё продолжалась бесконечная, до победного конца, пьянка и разговоры. Дым стоял коромыслом, и в кампании присутствовали какие-то новые лица, которых раньше не было. Видимо, в круговерть попойки вовлекло новых пассажиров. Однако были и старые знакомые, известные мне Николай Михайлович и Николай Дмитриевич.

Антона здесь не было.

Я нырнул в купе и пощупал карман своей одежды, висевшей на крючке в самом углу, справа от входа в купе.

-Эй, ты где пропадаешь? - подковырнул меня Николай Дмитриевич.

-Да так! - я попытался отшутиться, с облегчением нащупав пачку купюр и хрустящие бумажки аккредитивов.

-А что ты там по карманам роешься? - не унимался подвыпивший хозяин кампании.

-Да я деньги беру. Свои деньги, - для убедительности я достал из кармана деньги ещё в банковской упаковке и сунул под нос приставшему ко мне трепачу. - Во, видел?!

-Видел, - согласился многоженец. - А-а-а, так ты в ресторан идёшь?!.. А-а-а! Ты смотри!.. А наша кампания, значит, тебе не нравится?!.. Ну-ка, стой!..

Я решил, что теперь деньги в карман обратно лучше не класть, иначе они «уйдут», и, сжав пачку купюр в кулаке, вышел в коридор, не дожидаясь, когда разгорится пьяная ссора, и успокаивая себя тем, что вовсе не струсил, а просто мне с этими людьми делать нечего - не интересно!

Кто-то попытался схватить меня за рукав, но я, уверенный, что эта наглая выходка Николая Дмитриевича, с силой и злостью отдёрнул руку, почувствовав, как трещит на мне эластик спортивной куртки.

-Постой, постой же! - раздалось мне вдогонку.

Голос был другой. И, обернувшись, я увидел какого-то полураздетого майора в расстёгнутой до пупа зелёной рубашке с оборванным погоном и болтающимся галстуком, пристёгнутом на пупе зажимом к пологу рубашки. - Ты что, земляк, не узнаёшь?!..

Майор пьяным шагом, падая от стенки к стенке коридора, пошёл ко мне, пытаясь шире открыть заплывающие глаза. Мне показалось, что офицер всё-таки ошибся, но дал ему возможность догнать меня.

-Земляк, ты куда? - майор попытался навалиться мне на плечи в пьяном объятии, но я вовремя отстранил его, подумав, что ещё чего доброго он «обделает» меня. - Ты не узнаёшь меня?.. Это же я, Кудлов!

-Мне эта фамилия ни о чём не говорит, - попытался я отстранить его дальше.

-Ну, как же так, земляк?.. Я помню, а ты - нет…. Большая Василиха…. Дискотека…. Бабы … две. Ты…, я. Самогона бутылка.

-А! - наконец-то я понял, о чём он говорит, и теперь вспомнил и его, и тот не очень «удачный» вечер. - Припоминаю….

-Во-во, ты думал, что я ошибся? Кудлов Семён никогда не ошибается! Всё помнит! Даже в таком виде, - майор расплылся в пьяной, радостной улыбке, замахав передо мной указательным пальцем.

-Ладно, ладно, Семён, - похлопал я его по плечу, оглядываясь и прикидывая, что Сергей давно уже сидит в вагоне-ресторане, - я приду, и мы с тобой поговорим.

-Земляк, подожди!.. Куда ты?!.. Земляк! - раздалось за моей спиной, когда я быстрым шагом припустил по коридору.

В руке у меня хрустели деньги, и, кладя их в задний карман спортивных штанов, я вдруг осознал ясный и пронзительный в своей страшной, нагой простоте вопрос, подсознательно сверливший в моей голове уже несколько минут большую дырку: «Слушай, а ты отдал бы все свои деньги, те, что у тебя остались за то, чтобы твоя мать не умерла?»

Он вдруг выскочил на поверхность сознания, этот мучительный вопрос, и чтобы покончить с ним немедленно и надолго, если не навсегда, я ответил самому себе, как отрезал ножом, безжалостно и стремительно саданув им по жилам боли: «Нет!»

«Нет! Нет!! Нет!!!» - Мне некогда было об этом больше думать, некогда было спорить со своей совестью, быть может, и задавшей этот каверзный вопрос, мне не хотелось ворошить свои чувства, похожие на кучу грязного белья, мимо которой лучше было бы пройти, не дотрагиваясь. Я мчался в ресторан, где меня ждал какой-то пустячный верзила Сергей, бывший и нынешний садист и убийца, с женой которого я только что переспал. Я спешил, убегая от своей совести, и вместе с жутким ужасом, преследовавшим меня по пятам, ощущал приятную прохладу на том месте, где должна помещаться человеческая душа. Мне нравилось, что она молчит. Молчит, потому что отсутствует….

Когда я распахнул дверь в вагон-ресторан, тело моё испытывало уже такую жуткую усталость, будто бы я оббежал вокруг земного шара без остановки, и мне хотелось только упасть теперь бездыханно и замереть. На этом сумасшедшем сквозняке я, кажется, смертельно простудил свою душу, распахнув её лишь на несколько мгновений навстречу чёрному ветру, незримо уносящему время….

Время было уже позднее. Салон ресторана был почти пуст. И я сразу увидел крупного Сергея, сидящего за отдельным столиком. Во рту у меня всё пересохло, но странная жажда овладела мной. Мне хотелось водки. Водки! Я ничем больше не мог сейчас напиться.

-Пришёл, наконец! - громко, нарушив тишину вагона-ресторана, пребывающего в полумраке, произнёс Сергей.

Перед ним на столе уже стояла бутылка водки и немного хорошей закуски. Два стакана, наполненных до половины, ждали, когда их возьмут, и я жадно потянулся к одному из них, с удивлением обратив внимание на то, что рука моя мелко дрожит, словно у алкоголика. Однако это не испугало меня. Жажда пересилила всё, даже рассудок и внимание.

-За что пить будем? - с кривой ухмылкой поинтересовался Сергей в тот самый момент, когда я алчно опрокинул свой стакан, и водка застряла у меня в глотке, пойдя обратно через нос и выжигая слизистую.

Я посмотрел исподлобья на Сергея, держась рукой за горящую носоглотку, в надежде увидеть если не извинение, то хотя бы сострадание в его глазах, но понял, что не дождусь этого.

Сергей молча проглотил свою порцию жгучей, сделав это совсем по-русски, точно выпил глоток воды, и даже не поморщившись, и не спеша потянулся за закуской.

-Ну, что, парень, зачем же ты с моей женой спал?..

Я вдруг с пронзительной ясностью понял, что спектакль, которого уже и не ждал, только начинается. Оскорблённый муж должен был как-то излить на соблазнителя свою обиду, и лучше бы он мне сразу дал зуботычину, чем теперь неизвестно, сколько времени пытал ожиданием и нравоучениями….

-А, ладно, - словно бы угадав мои мысли, махнул рукой здоровяк. - Надо было бы тебе сразу в морду треснуть!.. Что уж теперь. Ты вот коммунист?

-Нет ещё, - мне был не понятен поворот его мыслей.

-Оно и видно.

-Почему? Я собираюсь….

-Прохиндей ты, как я вижу. Впрочем, многое поменялось теперь в жизни. Я вот тебе скажу по душам. Раньше я Ленина любил, с тех пор, как пионером стал. А потом стал ненавидеть, ненавидеть так же, как раньше любил его. Почему? Из страны бедной его коммунизм сделал страну нищую. Сам я коммунист, был коммунистом даже тогда, когда партия не существовала, был, когда она вернулась к власти, и теперь остаюсь им. Иначе у нас, в спецназе, нельзя. Даже тогда, когда я оказался не у дел некоторое время, то и в эти трудные годы ни разу не выказал нелояльности к партии, хотя уже кое в чём и был не согласен с самим коммунизмом. Но, понимаешь, идеология - это идеология, а жизнь - это жизнь. В нашей стране нельзя не быть коммунистом, если хочешь чего-нибудь достичь на службе у государства. Понимаешь, партия у нас одна, и это не кучка педерастов, а государственная структура, часть государственной пирамиды. Поэтому, если ты не коммунист, то в этой стране это означает только одно: ты никудышный человек второго сорта. Партийный билет - это главный козырь в карьере, иначе можешь поставить на ней крест. Пока ты взводный, с этим ещё будут мириться, но ротным тебе никогда не стать без партбилета в кармане. Партия вынесла хорошие уроки из всех своих поражений в прошедшем десятилетии. Хватит, руль корабля нельзя передавать никому, даже если этот корабль идёт прямо на рифы!..

Сергей разошёлся, и на нас стали оглядываться последние несколько посетителей заведения. К нашему столику подошёл официант и обратился к Сергею:

-Извините, пожалуйста, ресторан закрывается….

-Во! Видел? - Сергей сунул под нос официанту красную корочку и, не дав ему даже разглядеть, что она из себя представляет, убрал обратно в карман. - Ваш директор в курсе, парень. Мы будем здесь сидеть столько, сколько мне захочется. Если что не ясно, пусть директор сам подходит. Иначе я ваш курятник в щепки разнесу, ничего не останется. Ясно?!

Он страшно заводил яблоками выпученных из орбит глаз, и я ощутил, как он, словно губка, пропитывается злостью, превращаясь в живую машину разрушения, способную снести всё на своем пути.

Официант поспешил удалиться. Сергей перевёл свой бешеный взгляд на меня:

-Послушай, этот щенок не знает, против кого он только что выпендривался. Ублюдок! Я участвовал в перевороте и возвращении власти законным представителям! Это на моих плечах, на моей шее коммунисты снова вернулись наверх! Я лично стрелял в Президента! Я изрешетил его, как тухлую воблу, я видел, как из его дырявого пуза, вспоротого очередью разрывных пуль из моего автомата, разлетаются кишки и ошмётки говна, доказывая лишний раз, кому непонятно, что он такой же человек, как все прочие, такой же бурдюк, набитый дерьмом, и ничего больше! Когда я делал это, то чувствовал, как своими руками, вот этими вот руками, останавливаю колесо истории и поворачиваю его в другую, нужную нам, партии, сторону! - Сергей стиснул огромные кулаки, отчего косточки пальцев выступили белыми буграми, сверкнул страшными глазищами, скрежетнул зубами и дал по столу так, что раздался треск, и бутылка водки упала, расплескивая по столу содержимое.

Мне стало страшно: вдруг этот человек, выдав мне спьяну такие тайны, позже, протрезвев, испугается и свернёт мне шею точно так, как днём изобразил это руками.

-Ладно, пошли отсюда! - поднялся из-за стола Сергей.

Следуя за ним по коридору, я невольно уловил в своей голове странные, тихие строчки:

А что коммунисты? Кормили народ?

Да уж, кормили кровавою пеной.

Его обезглавив, заставив сирот

Себя называть «вашей сменой» ….

Видимо, душа вернулась ко мне и оттаивала теперь потихоньку, хотя и раненная моим желанием избавиться от совести и её домоганий.

Поезд стал притормаживать. Сергей пошёл к проводницам и стал стучаться в запертую дверь, откуда вскоре показалась заспанная Света.

-Какая сейчас станция?! - громко спросил он, испугав проводницу.

Она закопошилась в справочнике:

-Так, Сальские степи мы проехали…. Ага, Новосибирск.

-Новосибирск?!.. Очень хорошо! - Сергей решительно направился к своему купе, распахнул дверь и затормошил заснувшую Анюту. - Вставай!.. Вставай, давай!.. Тебе пора!

 Спросонья Анюта, ничего не понимая и, наверное, всё забыв, попробовала возмущаться, а потом заныла. Но, видимо, характер Сергея был твёрд, и решение его было непреклонно. Словно котёнка за шкирку выставил он в холодный коридор полураздетую жену, выбросил вещи, чемоданы и скомандовал:

-Одевайся, говорю, сейчас на выход!..

В коридор высунулось несколько любопытных голов, но вскоре пропали снова, хлопнув дверями.

Поезд остановился, и Сергей потащил Анюту к выходу.

На перроне было несколько пассажиров, вышедших к поезду. Сергей отвёл Анюту подальше от вагонов.

Я не стал выходить и смотрел на них через стекло окна, чувствуя, как с улицы в коридор через открытую дверь потянуло осенней прохладой.

Лужи на асфальте перрона подёрнулись корочками льда. Земля поблёскивала искорками выступившего инея. Люди спешили забраться в вагон, толкаясь и пихая в тамбур свои вещи, рюкзаки, мешки, чемоданы.

Мне было видно, как Сергей погладил свою жену-подростка по голове, позволив ей даже уткнуться лицом в своё плечо, потом вдруг, совершенно неожиданно отстранил её и, дав ей под зад, как уличному оборванцу, пошёл прочь к вагону.

Анюта так и осталась стоять на перроне, когда поезд тронулся, провожая его растерянным взглядом. Сергей подошёл и остановился рядом со мной, сильно и часто дыша.

-Всё, сука! - процедил он сквозь зубы и замолчал, уставившись в окно.

Поезд набирал скорость, удаляясь прочь от вокзала. За окном плыли улицы незнакомого, огромного города, мосты. В голове у меня снова кружился стихотворный, грустный и медленный, снегопад:

Я хотел бы умереть чистым,

Я хотел бы умереть здоровым,

Я хотел бы умереть быстрым

Давним способом, увы, не новым….

 «Сучка не захочет - кобель не вскочит», - попробовал я оправдаться перед своей совестью, но легче не стало, а в голове продолжалась рифмованная кутерьма:

Я хотел бы умереть старым,

Я хотел бы умереть мудрым,

Но при этом мальчиком поджарым

Быть в душе ещё….

Во всём случившемся был виноват, конечно же, я. Во всяком случае, мне так казалось. Впрочем, вспоминая происшествие с самого начала, я всё-таки не нашёл в своём поведении чего-то такого вызывающего, чем можно было спровоцировать подобный инцидент. Об этой грязи не хотелось и думать, но она прилипла своими тяжёлыми, жирными комьями и не собиралась отставать.

Мне казалось, что прошла уже целая вечность с того момента, как поезд отошёл от вокзала, как вдруг, что-то сбоку от меня метнулось в сторону тенью, и я, обернувшись, увидел, как Сергей схватился за стоп-кран и дёрнул рычаг вниз.

«Сейчас полечу!» - едва промелькнуло в голове, как резкий рывок увлёк моё тело по коридору.

Где-то под вагоном заскрипели тормоза, и, когда поезд остановился, Сергея и след простыл….

В коридор выскочила, натягивая на ходу на голые бёдра и задницу трикотажные штаны и поправляя подпрыгивающую до пупа мастерку, Марина. Она подскочила ко мне, растянувшемуся беспомощно на ковровой дорожке, затоптанной и пыльной.

-Ты что, рехнулся, что ли?! - её сорвавшийся на высокой, натянутой ноте голос прозвучал над моим ухом.

-Марина….

-Что, Марина?!.. Напьются, как псы, а потом по ночам стоп-краны срывают!.. Штраф кто платить будет?!..

Из купе стали высовываться пассажиры. Оттуда, откуда только что выбежала проводница, высунулась голова Антона.

-Чего спать мешаете?!.. Какой придурок тут балуется?!.. Кому делать нечего?! - раздалось со всех сторон.

-Марина, не кричи, пожалуйста!..

Дверь в купе напротив меня тоже распахнулась….

Марина стояла надо мной, и сквозь прореху между штанинами её трико, прямо на промежности, словно издеваясь, на меня смотрела её пизда….

-Я заплачу…. Заплачу штраф, сколько там нужно….

Я поднялся, стряхивая с себя пыль, но перед моим мысленным взором, прислонившись прямо к моему лицу, всё ещё стояло то, что я увидел в прореху….

-Ладно, пойдём, - успокоилась немного проводница и направилась в своё купе.

Я вошёл следом за ней.

В купе при свете ночников взору моему предстала раздетая, тучная Света, бессовестно развалившаяся на полке и равнодушно взирающая на меня затуманенными глазами. Рядом с ней сидел, смоля сигаретку, в джинсах на голое тело, с не застёгнутой ширинкой, из которой выбивался смолянистый пучок кучерявых волос, Антон.

-Чего ты там буянишь? - спросил он, щурясь в облаке табачного дыма.

-Да так, это не я!..

-А кто же? - изумилась, обернувшись в поисках поддержки к присутствующим, Марина. - Пушкин, что ли?!.. Совесть-то надо иметь хоть чуть-чуть!..

Она скинула трико и мастерку, обнажившись и повернувшись к Антону задницей, и стала озабоченно шарить руками по полке, разыскивая что-то в полумраке.

Антон уткнулся носом между её ягодиц:

-Сейчас не выдержу, - послышался его горячий шёпот.

-Отстань! - Марина отвела его голову от своей задницы рукой, продолжая поиски.

-Сейчас не выдержу! - Антон украдкой стянул джинсы.

В призрачном свете ночников замаячил его возбуждённый член, и я машинально стал сравнивать его со своим.

Антон встал, пристроился сзади к Марине и попытался овладеть ею, обхватив руками:

-Я же предупреждал, что не выдержу!..

-Отстань, тебе говорю! - Марина стала отбиваться и, отпихнув, наконец, его от себя, произнесла, задыхаясь. - Мне к бригадирше сейчас скакать!.. Не до шуток: надо отчитаться, кто стоп-кран рванул!.. Давай деньги!..

Она включила верхний свет, присела за стол и, достав из папки бланк квитанции и авторучку, застрочила крупным, размашистым почерком.

Я полез за деньгами.

-На…, держи! - Марина, рванув от корешка, сунула мне квитанцию, взяла из моей руки несколько крупных купюр. - Сдачи не надо, - я так понимаю?!.. - и стала облачаться в форму.

-Жалко, жалко, что ты уходишь! - лениво, с пьяным сожалением, произнёс Антон. - Я сейчас как раз в форме….

-Вон, Светик есть, - ответила Марина. - Её трахни….

-А-а-а, что Светик? - Антон глянул на развалившуюся обнажённую тучную девицу и спросил меня. - Хочешь ей вдуть?!..

Не найдя, что ответить, я вышел из купе. За мной его покинула и Марина, и мы разошлись в разные с ней стороны.

Я остановился, раздумывая, в какое купе зайти: в своё или Сергея, но потом, решив, что нужно, на всякий случай, присмотреть за вещами, направился в его.

Здесь кто-то уже сидел.

Это был старый мужчина с длинной, седоватой бородой. Мне показалось, что на нём чёрный, длинный, до щиколоток плащ, но, увидев на столе поповский кивер, а на груди - большой, поблескивающий золотисто в проплывающих за окном огнях, крест на длинной жёлтой цепочке, я догадался, что это священник. За свой век мне ни разу не приходилось сталкиваться в поезде или самолёте с представителем духовенства.

-Доброй ночи! - обратился он ко мне, перебирая пальцами рук, положенных на столик. - В этом купе, мне показалось, есть свободное место?..

-Здравствуйте, - ответил я. - Вы совершенно правы.

-Вот и хорошо. А то, я смотрю, вещи здесь кем-то разбросаны. Думал, придётся и отсюда уходить. Все остальные купе закрыты, а проводниц что-то не видно….

Мне вдруг захотелось сделать что-то приятное этому мягкому, доброжелательному старику, говорящему вроде бы просто, так же, как и прочие люди, но слова которого, звучащие вежливо и тепло, согрели душу.

-Хотите, я вам сейчас бельё постельное принесу?

-О, молодой человек, будьте добры, окажите мне такую услугу.

На душе у меня действительно потеплело, и я с лёгким сердцем отправился в купе к проводницам….

Антон умирал над Светой, поставив её в замысловатую позу.

-Чего ты расходился? - возмутился он. - Делать не фиг?..

-Дайте мне комплект белья! - попросил я Свету.

-Ты что, очумел, что ли?! - возмутился Антон.

-Да, там ко мне подсели….

-Чувиха, что ли?.. Где бельё? - спросил он у Светы. - Дай ему….

-Там возьми, на верхней полке мешок, - показала та рукой, не разгибаясь….

Я принес священнику бельё, и он сердечно поблагодарил меня.

-На какой мне полочке можно расположиться? - спросил он.

-Ложитесь внизу, - сказал я, закинув наверх белье с постели Анюты.

-А здесь ещё кто-нибудь едет, кроме вас?

-Да, но они вышли: небольшая семейная ссора…. Но, я думаю, что к Улан-Удэ, а, может, к Чите, догонят….

Святой отец тяжело вздохнул, внимательно, будто затаившись, выслушав меня.

-А сами вы куда едете, молодой человек?

-Я?.. До Читы. А вы?..

-О-о, я далеко, во Владивосток.

-Ничего себе. И зачем же в такую даль, если не секрет?

-По делам конфессии.

-А-а, - я сделал вид, что что-то понимаю.

Мы уже собрались спать: в присутствии священнослужителя я вдруг почувствовал себя скромным и добропорядочным человеком, ощутил желание быть таковым, и это даже понравилось мне, - как вдруг неожиданно в купе ворвался Антон.

-А-а-а! - не своим голосом заорал он, видимо, предвкушая застать здесь пикантную сцену. - Где твоя чума?!..

Поп приподнял с подушки голову, и его седая борода попала в луч света, упавший из коридора в проём двери.

Лицо Антона изменилось:

-Ой, извиняюсь. Я, кажется, не туда попал…. Нет…, туда….

Он, видимо, рассмотрел меня в полумраке и, подойдя ближе, - я лежал на верхней полке, - зашептал мне на ухо какую-то ерунду. В лицо пахнуло перегаром из его пасти.

-Ага, - согласился я, сделав вид, что понял его. - Ложись спать….

Поздним утром, когда после трудной ночи мне удалось продрать глаза, святой отец уже сидел при полном своём параде, в рясе и в чёрном кивере с золотистым крестом, с которого на плечи ниспадала такая же черная фата. Священник был занят чтением какой-то книги, толстой, но не очень большого формата, такой, что можно было бы положить в карман среднего размера.

-Доброе утро, - поздоровался я.

-Добрый день, молодой человек…. Поздновато встаете. Всегда так?..

-Да нет, вчера трудный день был.

-Ваш приятель, кажется, тоже никак проснуться не может.

Я глянул вниз, на полку под собой, куда взглядом указал поп.

Антон спал, запрокинув голову и широко разинув рот. Ночью, видимо, он храпел.

Когда, умывшись, я вернулся, Антон уже сидел на полке и протирал кулаками заспанные глаза.

-Привет, - сказал он, устало улыбнувшись. Улыбка на помятом лице получилась весьма кислой и бледной. - Как делишки?..

-Нормально….

Мы уселись напротив священнослужителя, как два примерных мальчика, положив руки на колени.

Я чувствовал себя неловко в таком молчаливо-напряженном сидении.

Ряса, кивер с фатой, большой золотой крест на толстой цепочке чуть ниже груди, седая длинная борода, - всё это действовало на нас завораживающе и сковывало действия и даже мысли из-за опаски совершить вдруг что-нибудь предосудительное и вызовущее возмущение и негодование со стороны святого отца. Хотя, казалось бы, религия и церковь не пользовались уважением ни у нашего государства, ни в этой стране, вообще, неизвестно уже сколько десятилетий, и от неё остались лишь жалкие клочки, полуразорённые церкви, куда приходили на службу одни лишь старушки, дожившие до своих седин и неизвестно каким образом обретшие веру в этой безверной земле.

Святой отец заметил, видимо, нашу неловкость и оторвался от книги, прикрыв её и переложив страницу пальцем.

-Что не кушаете, молодые люди?

-Не хочется что-то. Я вчера так налопался, - в один голос произнесли мы, даже переглянувшись от удивления.

-Спящего не буди. Проснувшегося накорми, - продекларировал священник, подняв вверх указательный палец. - Давайте, я вас накормлю. Мне тут кое-что в дорогу собрали….

Он наклонился и достал из-под полки чёрный кожаный портфель.

На столе появилась нехитрая снедь: яйца, лук, варёная картошка в мундире, небольшой кусочек масла.

-Кушайте, присоединяйтесь к трапезе, - пригласил священник.

Отказываться было неудобно, да и вдруг чувство голода подступило, напомнило о себе.

За завтраком разговорились.

Узнав, что мы офицеры, священник стал более разговорчивым и добродушно настроенным, отложил Библию, которой оказалась книжка в его руках, на подушку.

-Я раньше, в войну-то, тоже артиллеристом был. Взводом гаубиц крупного калибра командовал, - сказал он, и, заметив наше крайнее удивление, пояснил. - Да-да, не удивляйтесь!.. Пути Господни неисповедимы. Война закончилась, ушёл из армии, крестился, - я-то с детства некрещёный был, - так уж получилось, - потом в духовную семинарию поступил, закончил её успешно. А как всё получилось - и сам не знаю до сих пор. Сердце меня позвало к вере и служению Богу, - вот ведь как. И странно это, потому что и тогда гонения были на тех, кто истинно уверовал. Много насмотрелся и натерпелся я за эти годы, но не жалею нисколько, поскольку радостны мне эти страдания….

Антон недобро, нехорошо как-то, усмехнулся, но святой отец ничего не сказал, хотя и заметил это, и лишь посмотрел на него пристально и молча, будто вглядываясь в его душу, а потом продолжил:

-Меня сейчас зовут отец Серафим, а в миру моё имя было Игнат Андреевич. А что меня на служение позвало?.. Может быть, война, то, что на ней перенёс, увидел, но цел остался, а может быть, и семейные воспоминания, с детства ещё в душу запавшие…. Говорил мой дед Николай, когда красноармейцы приезжали нас обирать с так называемой продразвёрсткой, - голос у него такой сиплый был, вечно простуженный: «За кого умирать будете, сынки: за Бога аль за что другое? В Бога-то вы, чай, не веруете?» … А они ему: «За Ленина, дед, коль случится, и за пролетарскую революцию!» ... А вечером дед брал обрез в сарае да с такими же мужиками, как он сам, наперерез обозу, через леса, короткой дорогой, и там, в засаде, бил этих «сынков» ... Бандит был мой дед - не бандит, - как судить его?.. У него отнимали, и он отнимал. Он убивал, и его потом расстреляли. Все квиты, если так посмотреть. Ан не, есть над всеми Бог. Он видит всё и всё знает. Людей всех, каждого человека, любит он одинаково, но и судит строго тех, кто от него отступается, кто не слушается его заповедей. Вот и неведомо теперь, что с душой моего деда, где она сейчас, в раю ли, а может, в аду. Хороший он был человек, семью любил, детей, внуков, а вот из-за этой любви убийцей и стал, род свой от голода, разорения и смерти защищал…. Да только ли за душу деда своего больно мне? … Сколько таких людей, пусть даже умных, пропало, предавшись чему угодно, наукам ли, карьере ли, самолюбованию ли и возвеличению, а то и вовсе - праздности и развлечениям, но отвернувшись от Бога, который мешал им идти по жизни широко, не задумываясь, сметая всё на своём пути, лез со своей любовью к людям. … А что в конце пути? … Никто из них так и не различил даруемого Богом света и спасения, а потому никто из них не спасся от мук вечных. … Нет в мире такой науки и философии, которая могла бы заменить религию, которая дала бы пищу духу и чем-нибудь себя не скомпрометировала. Даже идеалистические, близкие к религиозным, философии - и те терпят крах. Коммунизм, так он, вообще, только на штыках и насилии и держится. А вот религия, будь то наша или иноверная, живёт, одерживая победы над мраком и злом. И без неё человек в мире пропащ, потому что только она указывает путь и наставляет на истинную дорогу. Науки ведь все идут от ума, большого ли, малого ли, мистического или атеистического, но вера идёт от сердца, а потому живёт более других, и одна вечна и нетленна. … У религии есть своя история и свой путь, и хотя кажется, что религий много, - она одна, только в разных периодах своего развития застигнутая взглядом ума. Как растёт и развивается младенец, превращаясь в отрока, юношу, а затем и мужчину, так и религия. Возмужавшая - это христианство, - последний период её развития. Чуть младше - она в иудействе, исламе, буддизме. Но только Христос предлагает людям открыться ему и спастись. Остальные же не обещают избавления от ада….

-Так, спасибо за бесплатную лекцию! - Антон встал и порывисто вышел из купе.

Ему, видимо, стало скучно, и он отправился к Марине и Свете, где его, наверное, уже заждались.

Отец Серафим замолчал.

Я снова почувствовал себя неловко и сказал:

-Я сейчас за вещами пойду, схожу. Они у меня в другом купе….

Николай Михайлович возился со своими чемоданами. Николай Дмитриевич с опухшим от сна и беспробудного пьянства лицом взирал на него с верхней полки, оперевшись на локоть.

Увидев меня, он будто бы обрадовался:

-О, земляк, а ты куда пропал-то?

Я хотел что-то объяснить, но, поняв, что это не нужно, только махнул рукой.

-Ты в снах не разбираешься, а?.. А то мне сон чудной приснился…. Война будто бы идёт…. Город прифронтовой…. Завод…. Карлик у станка стоит…. Ему подставляют ящики, но он из цирка, и не знает, как точить детали, и его за это бьют…. Не знаешь, к чему бы это?..

Я отрицательно покачал головой и обратился к Николаю Михайловичу:

-Вы что, уже собираетесь?

-Да, - согласился тот. - Скоро Иркутск. Надо вещи в порядок привести.

На полке, напротив, лежал кто-то, накрывшись простынёй с головой. Вдруг он откинул её, и я увидел незнакомого человека, хотя думал до того, что там расположился Кудлов, мой знакомый майор из Большой Василихи.

-Здоровэньки булы, - услышал я украинскую речь. Мужчина протянул руку мне навстречу и произнёс. - Меня Богданом зовут….

Я пожал ему руку, здоровую, крепкую, с широкой ладонью.

-Самогону с салом украинским хочешь? - поинтересовался Богдан. - Мне тут говорили, что ты на Украине учился.

Я утвердительно кивнул головой, но мужик понял меня неправильно и стал, кряхтя, подниматься с полки.

Пить мне совершенно не хотелось. Голова была ясна, и мысли свежим роем крутились в ней. Не хотелось снова заливать свой разум зелёным змием.

Однако обижать украинца отказом я не решился.

ГЛАВА 33

 

На запах самогона, - как на мёд слетаются мухи, - со всех сторон к столу стали собираться.

Сверху сползли Кудлов и Николай Дмитриевич, даже Николай Михайлович отложил свои вещи в сторону.

-Э-э-э, друзья! - возмутился Богдан. - Я, вообще-то, на вас не рассчитывал….

Но на его слова никто не прореагировал, и все остались сидеть в ожидании своей чарки спиртного.

-Ох, же вы и кацапы, ох, и москали. Усю жизнь вас ненавидив, - Богдан говорил вроде бы с шуткой, но в то же время и серьёзно, так что было непонятно, как отнестись к его речи: возмутиться или принять с юмором. - Скильки вас знаю, скильки в этой России верчусь, от це усё врэмя вам дывлюсь!..

-А чего это?! - возмутился Николай Дмитриевич.

-У вас, у кацапив, три качества развиты: ленивые, брехливые и наглые, - вот и усё, що про вашу нацию можно казать.

-Но-но-но!.. Ты полегче - навалять можем! - встрял Кудлов.

-А я нэ боюсь! - ответил Богдан. - Вы, по всему, що и трусы….

На этот довод, видимо, возражений ни у кого не нашлось, и Богдан продолжил:

-Я вот тильки землячка хотел угостить, а вы и налэтели…. Ишь яки буры!..

-Да он не земляк тебе! - возразил Николай Дмитриевич. - Он тоже кацап, самый натуральный, или, ещё хуже, еврей….

Я не успел, да и не нашёлся, что ответить алчному наглецу, но Богдан тут же парировал его высказывание:

-А мне и тот земляк, хто хоть трошки, чуть-чуть, на Украйне пожив…. Это вы, кацапы, точно, что Иваны, не помнящи родства!.. А мы, украинцы, так считаем: хто на Украйне побував, тот вже на осьмушку хохол, а хто пожив там, так и на усю половину.

-В таком случае, я тоже хохол наполовину! - отозвался Николай Михайлович. - Я пять лет в Днепропетровске прожил.

-А чого ты там робыв? - удивился Богдан.

-Чого робыв, чого робыв, - перешёл на украинский акцент Николай Михайлович. - Ховався там, - ось чого.

-Ну…, тогда сидай рядом, - согласился Богдан.

-И я на Украине бувал, - с возмущением, на коверканном украинском, обратился, тронув того за плечо, к Богдану Николай Дмитриевич.

-А-а, ладно!.. Сидайте уси! - махнул рукой Богдан. - Що потом казать будэтэ, яки ж хохлы жадобы….

Кудлов, оживлённо потерев руки, пододвинулся ближе к столу.

Богдан обнял меня за шею и притянул к себе:

-Вот цей хлопчик у Сумах учывся, на моей ридной зэмле, у моём ридном мисти. Так що он коренной зэмляк до мэнэ. Хай, ближе усих и сидае.

-У тебя сколько бутылок? - деловито поинтересовался Николай Дмитриевич.

-Дви.

-Мало, - покачал головой Дмитриевич. - Ладно, за дружбу хохлов и русских. … Раз пошла такая пьянка, надо ещё на пару бутылок сброситься, поддержать хохла.

Он полез во внутренний карман своего помятого пиджака, достал деньги:

-Ну, тёзка, давай складываться, - он поднёс руку к Николаю Михайловичу, и тот отстегнул ему долю от себя. Потом Дмитриевич обратился к Кудлову. - Семён, давай и ты….

Я тоже отдал с меня причитающееся, и Дмитриевич ушёл в поисках спиртного.

Кудлов и Михайлыч подались в тамбур покурить, и мы с Богданом остались в купе вдвоём.

-Ладно, нэ будим часу терять! - он взялся за бутылку, откупорив её, и собрался уже было разливать по стаканам.

-Подожди, Богдан, - попросил я. - Я-то пить и не хочу, да и мужики обидятся….

-Я уже казав: мини на кацапов чхать, - однако рука его остановилась на полпути. - Хотя ты тоже кацап…. Но усё равно! И тоби що раз кажу: вас кацапов я не люблю. … У нас як на Украйне: муж домой возвернувся, - усё!.. Жинка ёго тут же харч на стол подае. И не дай божэ, нэ готово!.. А у вас, у кацапов, як?!.. Чоловик до дому возворотывся: «Жена, жрать чё есть?» … А жинка у постэли лэжить, письку чешет: «Пойди, сготовь…, и меня покормишь». … Слово даю, на Украйне за таки рэчи жинку бы тут вже шмякнулы, а у вас усё с рук сходит. Так уж як воспыталы. Моя мати у пять годын з ранку уставала, осемьдэсят коров доила, аписля нас харчовала, тяпку брала и в огород, - вот це я розумию: хозяйка…, жинка. И никто ныколы це её робыть нэ заставляв. … А у вас, кацапка москальска, що?.. Тьфу, - усих бы перевешав. … Дома сыдять, дэлать несёго нэ хочут, друг про дружку сплетни собирають, да що шлюха на шлюхе. И хай менэ хто балакать станэ, що цэ нэ так, - я цёму чоловику у глотку уцеплюсь…. Вот ты мени цьёго нэ скажеж?

Я отрицательно покачал головой:

-Не скажу….

-Правыльно, нэ скажеж. Як вже!.. Правду говорю. Нэ выдумав, - нэ думай. Я у молоди у Сыбирэ служив срочну, затим прапором став…. У том военном городку усякого дыва и насмотрився. … Хохлов-то там мало було, - уси на Украйну у те роки подавалысь. Ох, уж, ци кацапы!.. Ох, и насмотревся я. Ох, уж, ци кацапы…. И моя жинка, я вже женат був, бачит цю справу и кажэт мини: «У других чоловики як чоловики, жинкам кофэ у постиль подають, готовять, убирають…. А ты?..» «А я, - кажу ей, - хохол, и до колы ты со мной жывэ, будэ як у нас, у украинцив, повэдэно, як у симьи трэба жыты. А нэ хотиш так жыты - ступай, шукай другого чоловика…. Чемоданы собраны!» ….

Вернулись Кудлов, Николай Михайлович и Николай Дмитриевич с двумя бутылками водки.

-Во! - показал последний. - Посольская!..

-Ну, сидайтэ, хлопци, сидайтэ, - пригласил всех Богдан, нарезая ломтями розоватое, аппетитное сало….

Вечером, когда всё было выпито, мы провожали Николая Михайловича.

Богдан провожать не пошёл.

Николай Дмитриевич и Кудлов вынесли его чемоданы и вернулись в купе, пообещав выйти на перрон, когда будет Иркутск.

Мы с Николаем остались в тамбуре. Некоторое время он смотрел на меня, потом сказал:

-Я вот совсем недавно был таким же, как ты пацаном, когда мне пришлось удирать из Иркутска.

-Удирать?..

-Да, удирать. И занесло меня на Украину: я ведь не соврал, что в Днепропетровске жил. А чего занесло-то? Потому что времена тогда были такие, что коммунисты вожжи, которыми народ держали, из рук выпустили, и понесло Россию по кочкам. Может быть, и правильно понесло, может быть, и принесло даже куда-нибудь, если бы коммунисты не спохватились….

Я в те времена в университете учился Иркутском. Ну и, у меня столько шальных мыслей в голове было, что покоя от них не было ни днём, ни ночью. Во-первых, самым возмутительным для меня было то, что коммунисты не понесли никакой уголовной ответственности за тот геноцид, который устроили над своим народом с семнадцатого года. Их судить надо было жёстче, чем судили немецких военных преступников времён Второй Мировой войны. После краха коммунизма должен был состояться процесс похлеще Нюрнбергского, а всё прошло тихо, как по маслу. Никто и оглянуться не успел, как коммунистические волки перерядились в демократических овечек, заняли вновь все посты в государстве и правительстве, во всех структурах политической пирамиды, стали биржевиками и капиталистами. А народ русский, как был оболваненный и нищий, таким и остался. Его положение ещё хуже стало. Во-вторых, коммунисты ещё и черномазым руки развязали. Они на рынках такие бешеные цены ломить стали, что не подступись. А в магазинах пусто, хоть шаром покати….

Вот я и решил создать «Железный легион», чтобы вешать бывших коммунистов и громить черномазых на рынке. Да, я пришёл к выводу, что с коммунизмом, корни которого в России укрепились хорошо и обещали дать новые побеги, не смотря на то, что верхушки, казалось бы, посрубали, можно бороться только фашизмом. Не тем, конечно, что был у Гитлера: за его спиной стояли крупные промышленники и финансисты, делавшие ставку на страх немецких лавочников и владельцев маленьких магазинов и предприятий перед массовым разорением и поманившие их конфеткой порабощения других народов и, в первую очередь, выживания и уничтожения евреев в Германии. За моей же спиной не стояло столь сильных покровителей, да и задачи у меня были намного скромнее, хотя принципы и методы остались те же, что и у немецких наци: создание легиона из штурмовых отрядов.

Я нащупал связи с иркутскими фашистами. Это были самые обыкновенные хулиганы, кичащиеся кожаными куртками и свастикой. Больше у них не было ничего, в голове дул ветер. Но мне повезло, я поместил в их головы идею против кого надо направить свою энергию мщения и встал во главе образовавшегося военизированного подразделения, в рядах которого вскоре насчитывалось уже несколько тысяч человек. Это была уже сила, способная заявить о себе на всю страну.

Так как официальные судебные органы до нас не воздали должное ни одному из бывших коммунистов, то было сомнительно, что они смогли бы сделать это и с нашей подачи. Поэтому мы сделали ставку на собственные силы и ответственность. Мы успели произвести несколько казней коммунистов, причём, некоторые из них удалось совершить даже публично. Механизм был прост и хорошо отработан. Сначала приговорённый от имени русского народа нашим судом похищался боевыми группами, а затем приговор приводился в исполнение.

До сих пор помню одну из последних казней. Наши ребята захватили грузовик, заставили водителя следовать в условленное место. Там в течение двух часов на кузове был оборудован эшафот с виселицей, которую, чтобы не привлекать внимания, поднимал гидравлический подъёмник уже на месте казни.

Тем же способом штурмовики завладели «Икарусом», посадили в него коммуняку и повезли на базарную площадь….

Было, помню, воскресенье, и народу там было пруд пруди. Задача была собрать благодарную публику, тем паче, что за полчаса до оговорённого времени наши агенты пустили слушок среди толпы, и она поджидала уже нашего приезда с любопытством и нетерпением.

Операция была проведена четко и прошла почти безукоризненно. В десять часов наша колонна из машины с эшафотом и «Икаруса» подошла к площади. Заждавшийся зрелища народ сразу же окружил наш эскорт. Боевики высыпали, быстро образовав вооруженное автоматами каре. Виселица поднялась. Я взобрался на эшафот и огласил приговор от имени русского народа бывшему высокопоставленному коммунисту за геноцид. Толпа одобрительно возликовала и засвистела. Коммуняку вывели из автобуса, скинули мешок с головы, и через пару минут он уже был вздёрнут с табличкой «Мучитель русского народа».

Милиция подоспела минут через десять, но мы уже успели произнести речь.

Органы были уже наслышаны о наших «штучках» и сразу же открыли огонь.

Народ бросился врассыпную, а мы - наутёк.

Пару человек в спешке, правда, задавили, но зато потом часа два по городу разъезжали с виселицей, пока нас в оборот на одной из улиц не взяли. Там наших много полегло. Позже мне пришлось покинуть Иркутск….

Николай Михайлович замолчал.

-А потом что? - поинтересовался я.

-Потом?.. Потом Украина. … Ведь это лучше, чем гнить где-нибудь на рудниках!.. Теперь, вот, возвращаюсь….

-Зачем?..

-Ещё не со всеми поквитались. Думаю начать всё сначала….

Поезд остановился у Иркутского вокзала.

-Ну!.. Где провожающие? - возмутился Николай Михайлович, но никого не дождавшись, открыл дверь и лестницу и стал спускаться вниз.

-Давай, помогу тебе….

-Да, ладно….

Я подал ему чемоданы.

В тамбур вышла, позёвывая, Света с жёлтым флажком.

-Ну, наконец-то, девушка, - обратился к ней с перрона Николай Михайлович, - а мы уж думали, что не дождёмся….

-А чего это вы, товарищи пассажиры, открываете самостоятельно входные двери вагона? - отозвалась она.

-Не товарищи, а господа, - это, во-первых. А, во-вторых, задницей надо быстрее шевелить, ты же не на прогулке, а на работе, пацанка! А, в-третьих, закрой свой рот, пока я не сказал что-нибудь похлеще….

-Ох-ох-ох! - только и смогла произнести Света, но смолкла.

-Так-то лучше, - одобрительно закивал головой Николай Михайлович и обратился ко мне. - Ладно, передавай привет всем этим хмырям, особенно, корешу своему, - хохлу Богдану….

Поезд тронулся, Света закрыла дверь и, уходя, столкнулась в дверях с Костей и Игорем, в руках у которых тоже были вещи.

-А вы куда собрались? - удивилась она. - Иркутск уже проехали.

-А нам чуть дальше, в Гончарово….

-В Гончарово поезд не останавливается.

-А в Большом Луге?!..

-Не помню.

-Ну, ладно, где остановится, там и выберемся.

-Только сами двери не открывайте! - сердито предупредила Света.

-Конечно, только вы нам билеты верните….

-А постель сдали?

-Да, там, в вашей будке лежит.

Света удалилась.

Костя с Игорем закурили.

-А где вы третьего потеряли? - поинтересовался я.

-Валеру?.. А ему дальше ехать, - отозвался Игорь. - Вот, смотрю я на тебя: и чего ты такой молодой в армию подался?.. Красивый, здоровый парняга! Что ты в армии забыл?..

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

-Армия, брат, она ведь немногим от тюрьмы отличается. Самое существенное, пожалуй, отличие в том, что в тюрьме надсмотрщики отделены от заключённых дверьми с решёткой, а в армии они посажены вместе с ними, да ещё вместо колючки всё честным словом огорожено. Конечно, наказания всякие есть, вроде гауптвахты, но там всегда нет мест, да и кто её боится?.. А в дисбат, тем более, на зону, - редко кого отправляют….

-Да уж, - вступил в беседу Костя. - И офицеров с прапорщиками, случается, ни за что убивают…. Я вот, помню, в девяносто втором служил в Кяхте. Солдат один ушёл с поста прямо с автоматом. Навстречу ему офицер попался, проверяющий, спрашивает: «Ты куда идёшь, солдат?» - всё это среди бела дня происходит, - а солдат его тут же на месте положил из автомата, потом начальника караула, который выбежал из караулки, и ещё восемь человек караульных расстрелял и ушёл. Его ловить стали, он-то сам с Иркутска был, затем решили, что он через границу, в Монголию, подался, и только через три месяца нашли его в лесу, недалеко от части: застрелился…. Вот такие дела бывают в армии.

-Ну, я-то и похлеще случаи видывал, - сказал Игорь.

-Ладно, пойду я, - мне надоело их слушать. - Извините! Пока!..

-До свидания, счастливо….

В купе стоял дружный храп.

Кудлов, Николай Дмитриевич, Богдан - все уже крепко спали. Я сел на пустую, Николая Михайловича, полку и, почувствовав, как смертельно устал и хочу спать, повалился на боковую….

На следующую ночь мы с Антоном выбрались из вагона в Чите.

Несмотря на прохладу ночи, на лавочках сидели и лежали оборванные люди.

В одноэтажном здании вокзала, нелепом, тусклом и мрачном, было битком набито народа.

Люди стояли в очередях за стаканом чая «по-забайкальски», - как тот назывался, - представлявшим из себя чай с молоком без сахара, и чёрствыми булочками.

Целые тучи мух роились на столах, подоконниках, стенах, нагло лезли в глаза, ползали по варёной курице и рыбе на прилавках киосков. Люди не обращали на них совершенно никакого внимания и не ругали продавцов за то, что те портят продукты.

-Слушай, откуда тут столько мух? - изумился Антон, то и дело, так же, как и я, смахивая этих тварей с кожи шеи, лица и рук, которую они раздражали касанием своих липких, неприятно щекочущих лапок.

-Не знаю….

-Мне отец рассказывал, - он когда-то тоже служил в Забайкалье, - что здесь везде, начиная с Улан-Удэ и заканчивая Маньчжуркой, очень много мух. Но чтобы их было столько!.. Я никогда бы и не подумал! Как будто тут не вокзал, а помойка какая-то! Разводят их тут, что ли?!..

Мы встали в очередь за чаем, и когда подошли к окошку киоска, меня чуть не стошнило: продавщица набирала чай в стаканы, всякий раз разводя, прежде чем зачерпнуть, большим черпаком толстый слой обварившихся мух, плавающий сверху, как чёрная пена.

-Ты курицу хочешь? - спросил я у Антона, покосившись на потемневшие тушки на витрине киоска, по которым разгуливали, тыкая хоботками, крылатые насекомые: перед нами какой-то старичок попросил себе курицу, равнодушно наблюдая, как, вспугнув рой мух, продавщица подала ему одну из тарелок с витрины.

-Не-а, - Антон брезгливо поморщился и замотал головой из стороны в сторону.

Мы купили тарелку варёных яиц, две чёрствые булочки, по стакану забайкальского чая и отошли к углу, в котором стояли грязные, залитые лужицами и засыпанные крошками столы, которые, видимо, здесь никогда не убирали.

-Слушай, тут с голоду сдохнуть можно! - возмутился Антон, сделав круглые глаза. - Такие бешеные цены, а от жратвы копыта можно отбросить!.. Как тут люди живут?..

-Живут, как видишь. Ты видел, как она чай набирает?..

-Видел, - кивнул головой Антон.

-Мне кажется, я не смогу его пить: меня вырвет….

-Но ведь другие-то пьют, - Антон оглянулся по сторонам.

-Пусть пьют. А я не смогу, - я отодвинул свой стакан в сторону.

-Мне кажется, ты тут так не выдержишь…. Ведь этот кошмар, - он согнал со своей булочки муху, но вторая шлёпнулась прямо в его стакан. - Тьфу! Весь этот кошмар, - Антон занялся вылавливанием сварившегося трупика насекомого, - не на один день….

-Не знаю, но я не смогу пить вот такое.

К нашему столику подошла маленькая старушка с подростком. Одетые в серые, засаленные лохмотья, они молча, в ожидании, встали напротив нас.

-Чего это они? - шёпотом, наклонившись ко мне, спросил Антон.

-Не знаю, - ответил я, но, догадавшись, протянул им свой стакан чая.

Старушка молча приняла его и стала жадно отхлёбывать, потом отдала стакан подростку.

Я протянул ей и булочку, потому что всё равно не смог бы съесть её, чёрствую, всухомятку. Оборванцы, чуть ли не вырывая её из рук друг у друга, разломили булку на два куска, отнимая друг у друга крошки.

-Ужа-ас! - произнёс, наблюдая всё это, Антон, глаза его так и не пришли в нормальное состояние, оставаясь ненормально большими и круглыми….

Остаток ночи мы провели на вокзале, опасаясь выходить в незнакомый и не очень-то доброжелательный и беспечный город. В одном из залов ожидания мы нашли в разных местах два освободившихся кресла. Антон сразу же уснул. Я же сидел, тараща глаза и силой пытаясь заставить их сомкнуться.

Мимо меня протекала грязная, нищая жизнь, какой никогда прежде не доводилось мне встречать. Нищих, голодранцев, шпаны и беспризорных детей здесь было столько, что московские вокзалы после увиденного могли показаться землёй обетованной. Пожалуй, этой когорты было здесь больше, чем самих пассажиров, выделявшихся из неё не качеством одежды в большинстве своём, а лишь наличием сумок, узлов, ридикюлей, портфелей и другого скарба.

Напротив меня на деревянную спинку скамеек присела девушка в пёстром, выделяющемся из серого окружения своей яркостью одеянии: сочно-розовой, точно светящейся юбке, из-под которой был виден кусочек беленьких трусиков, изумрудной блузке-безрукавке с глубоким вырезом на спине. Волосы на голове девушки были уложены в красивую, оригинальную причёску, щёки горели молодым румянцем, глаза блестели, и весь вид её был такой, будто бы она явилась сюда из какого-то другого, яркого и весёлого, мира, перепутав двери и попав сюда случайно. С ней была такая же яркая подружка. Та кружилась у изголовья очереди в киоск. Эта же ждала, повернув ко мне свой красивый профиль.

Её ожидание можно было расценить по всякому, но мне захотелось подойти к ней и заговорить. Я вдруг испугался, что сейчас она вспорхнёт мотыльком и больше уже никогда не появится в этом сером, скучном здании. Казалось, стоит заговорить с ней, и в моей жизни произойдёт какая-нибудь светлая, радостная перемена, случится что-нибудь необыкновенное, отчего вдруг исчезнут, пропадут все мои печали, сомнения и тревоги. Но это были только иллюзии, и, справившись с ними, я остался сидеть на месте.

Ещё некоторое время девушка позволила мне полюбоваться своими манящими, длинными ногами, своим прекрасным профилем, потом вспорхнула и улетела куда-то, оставив меня в сомнении и раздумии.

Было непонятно, зачем, вообще, она появилась здесь, в этом грязном, неуютном вокзале, полном мрачных, голодных, серых и уставших людей, которые навряд ли даже обратили на неё внимание. Даже если девушка желала продать своё тело, то это было не самое подходящее место, где можно было бы торговать таким товаром. Слишком ярка и красива была она и слишком озабочена и бедна окружающая толпа, чтобы к ней мог кто-то подойти. Видимо, она и её подруга были ещё неопытными в этом деле и, возможно, сегодня впервые попробовали выйти на панель….

Утром мы отправились на поиски штаба Забайкальского округа, потом нашли управление кадров и сдали туда свои предписания.

Время до вечера было свободно, и мы пошли бродить по странному городу - Чите, на каждом углу находя всё новые подтверждения тому удручающему впечатлению, которое он произвёл первоначально. Казалось, что он создан специально для того, чтобы непрестанно напоминать: это не Европа и даже не Сибирь, это - Забайкалье.

«Чита - столица Забайкалья!» - можно было увидеть то на крыше одного, то на стене другого здания плакат с такой надписью, от которого хотелось истерически смеяться и плакать от бессильной злобы: если у него была такая столица, то можно было представить себе, что представляло собой само Забайкалье. Но я всё-таки опасался, что моей фантазии всё же не хватит, и мои представления окажутся фантастически радужными по сравнению с действительностью….

Полки магазинов были девственно чисты, и было непонятно, чем вообще торгуют здесь продавцы. От запустения магазинов на душу нашло беспросветное уныние. Мы не могли купить даже хлеба, и лишь часам к четырём нам удалось это сделать, выстояв полтора часа в огромной очереди.

Обзаведясь буханкой чёрного хлеба, мы решили пообедать и для этого найти что-нибудь попить. В магазинах не было ничего, ни сока, ни минеральной воды. Мы не могли даже допроситься, чтобы нам дали воды из-под крана, потому что продавцы отказывались продавать нам пустую посуду. Их логику невозможно было понять.

Наконец, нас случайно занесло в какое-то захолустное кафе, где не было ни души.

Буфетчица перекладывала из конфетницы в конфетницу сухари. Дать нам воды она также отказалась, но предложила купить сомнительного вида жёлто-белёсого напитка, в котором мух не было, но зато плавали крупные белые хлопья непонятного происхождения.

Напиток назывался «Апельсиновый», но не имел даже и близко признаков апельсина или хотя бы сока в своём составе.

Делать, однако, ничего другого не оставалось, и, отчаявшись найти что-нибудь более пригодное для питья, мы взяли по стакану этого отвратительного и к тому же далеко не дешёвого пойла.

Никогда ещё в жизни у меня не было такого скверного обеда. Несмотря на то, что почти сутки я не брал уже и крошки в рот, аппетита на такую пищу у меня не появилось….

Возвращаясь в управление кадров, мы обратили внимание на неожиданно большое скопление людей прямо посреди одной из больших улиц и направились туда, а, подойдя ближе, застали необычное зрелище: словно из-под земли на лавочках и зелёной полосе газона, отделявшей мостовую от пешеходной дорожки, возник рынок, какие в народе имеют многочисленные названия типа «толкучки», «тучи», «толчка», «барахолки».

Десятка с полтора китайцев бойко торговали всевозможными вещами и побрякушками, выменивая их на отрезы материала, часы, военную форму, шинели и прочее совдеповское барахло, которое со всех сторон волокли люди. Судя по тому, как бойко шёл обмен и торговля, как яростно спорили, пользуясь в основном жестами на пальцах, означающими цены, и матерными словами русские, в наглую пытаясь надуть братьев-китайцев, как те всё больше уступали их натиску, всё это началось несколько минут назад. Здесь знали каждый своё дело, и никто не терял ни минуты, вырывая друг у друга свою выгоду. Здесь царил задорный дух озлобленности, и душа нищего русского народа, не согласная со своей участью и жалким существованием, раскрывалась во всей своей красе в попытках урвать от пирога подачек чужой цивилизации побольше и подешевле, но без того ненавистничества, которое часто проявляется у бедного покупателя к состоятельному продавцу.

Я невольно залюбовался одной из молоденьких девочек-подростков, бойко добивавшейся у не понимавшего ни единого слова из её объяснений китайца поменять понравившуюся ей вещицу на старые женские механические часики, которые тот, ожесточённо отмахиваясь, ни за что не хотел брать.

-Ну, давай? - её брови трогательно взлетали, как бы помогая своим движением китайцу дать согласие. - Давай, а?..

Китаец снова энергично махал перед лицом ладонью.

-Ну, давай! - девушка попыталась сунуть часы в руку китайцу, и тот отпрыгнул от неё, как ужаленный, а потом опять замахал своей желтокожей кистью с корявыми пальцами.

В другой стороне вдруг раздался истошный, пронзительный крик.

Я обернулся и увидел тучную китаянку, неуклюже припустившую вдоль по улице, прямо по мостовой, теряющую на ходу спортивные костюмы, тут же попадающие под колёса автомобилей. Далеко впереди, уже на другой стороне улицы был виден ещё некоторое время быстро удаляющийся мальчуган, прихвативший с собой что-то из её товара.

-Молодец, пацан! - раздалось рядом одобрительное восклицание. - Так их и надо, кровососов желторотых, грабить!..

Вскоре к тротуару причалил большой, комфортабельный автобус.

Торговля тут же свернулась, и китайцы, запихивая не проданные и вновь приобретённые вещи в его дверь впереди себя, полезли в уютный салон машины.

Мы опомнились и заспешили в управление кадров, рискуя уже опоздать.

Подполковник, принявший утром наши предписания, пригласил нас в кабинет на собеседование, задал несколько дежурных вопросов и, сделав какие-то пометки у себя в бумагах, вручил нам сопроводительные документы:

-Тебе, Яковлев, пункт назначения пока не меняется, - он сделал ударение на «пока». - А ты, Криворучко, получаешь новое назначение!.. Сейчас выпишу тебе талон в паспортный стол. Получишь служебный паспорт. Служить будешь в зоне «три ноля». Там оклады тройные, льготы всякие, но и… ответственности побольше. Я думаю, что служба там тебе понравится. Возможно, и Яковлев туда же скоро направится…, месяца, так, через три-четыре. Там, думаю, и встретитесь…. А пока, Яковлев, получай проездные и вперёд, в дорогу, а Криворучко поедет у нас завтра….

-Но проводить-то я его могу, - Антон был явно расстроен, хотя и меня всё сказанное повергло в уныние.

Где-то под ложечкой засвербело в предчувствии близких, очень близких уже, перемен в жизни, которые всегда переживаются нелегко, а для меня, как мне казалось, станут мучительными и трудными.

Со всей пронзительной ясностью в моей голове пронеслась трезвая мысль, что я так и не смог полюбить армию, больше того, я просто боялся её, потому что за шесть лет, что я провёл в учебных заведениях Вооружённых Сил, напрямую с ней сталкивался лишь во время двух месячных стажировок, которые прошли как два месячных отпуска с военным уклоном, к службе же, к управлению солдатами меня ещё никогда и никто по серьёзному не привлекал. А теперь мне предстояло погрузиться в эту неведомую пучину.

Помощи ждать было не от кого и не от куда, и, ощутив себя вдруг впервые по-настоящему взрослым человеком, я испугался и почувствовал, как лоб мой покрылся противным липким потом. Это был почти животный страх перед будущим.

Видимо, Антон испытывал нечто подобное моим чувствам, потому что лицо его сделалось сначала пурпурным, потом вдруг сразу бледным, и он не смог ничего произнести, как и я, в ответ.

Мы вышли в коридор.

Антон глубоко вздохнул, округлив глаза, и снова ничего не смог сказать.

Через два часа мы были с ним на вокзале. Я уже купил билет, и мой поезд должен был вот-вот тронуться.

-Пиши мне… или заезжай, если действительно попадёшь в эту трёхочковую зону, - сказал Антон, пожимая мне руку. Он прочитал мне номер своей полевой почты из предписания. - Ну, а остальное ты знаешь: Антон Криворучко. Ищи меня, где холостяки жить будут!.. Ну, ладно….

Поезд тронулся, я запрыгнул на подножку, помахал ему рукой и поднялся, протиснувшись мимо проводницы с жёлтым флажком в тамбур.

-Раньше надо садиться! - буркнула она недовольно.

Я прошёл в своё купе, которое было пусто, и обнаружил там пассажира, тихо сидевшего в сгущавшихся сумерках раннего вечера.

-Заходите, заходите, молодой человек, - голос говорившего показался мне сильно знакомым, и я уже обрадовался, было, подумав, что со мной будет ехать кто-то из моих недавних попутчиков.

-А вы куда едете? - поинтересовался я, досадуя, что не могу рассмотреть его лица.

-Туда же, куда и вы, молодой человек! - произнёс пассажир и щёлкнул выключателем под плафоном ночника рядом с собой.

Все четыре бра зажглись одновременно, и при этой иллюминации предо мной предстал тот самый господин в шляпе-котелке с рыжими усами. Из-под полы его шляпы горящими зелёными угольками, вспыхнув вместе со светом ночников, смотрели два его пронзительных, до самой души пробирающих, глаза.

Я обомлел и почувствовал, что теряю присутствие духа и сейчас упаду в обморок.

Ноги мои сделались ватными, сами собой непослушно подогнулись, и я не сел, а буквально упал на голую, не застеленную полку, на холодный дерматин её покрытия.

Грань между реальностью и небытиём, между этим миром и потусторонним вновь стала зыбкой, почти растворившейся в этом сверлящем двумя острыми лучами-бурами взгляде. Мне даже показалось, что душа моя воспарила, выпорхнув со страху из тела и оставив его, как ненужный грязный мешок, и, таким образом, я просто-напросто испустил, как говорится, дух….

-Ну, что, юноша, мы снова встретились! Поговорим по душам? - спросил господин в шляпе.

Мне показалось, что это конец….

ЭПИЛОГ

 

Два месяца спустя, перед самым Новым годом я снова садился в поезд.

Наступал тысяча девятьсот девяносто девятый год. До него оставалось всего несколько дней.

На улице стоял трескучий забайкальский мороз, и, поджидая поезд, раз в сутки притормаживавший здесь, у платформы богом забытого разъезда, я пританцовывал, чувствуя, как ноги совсем уже окоченели. Пальцы же ног нельзя уже было и почувствовать: живы ли они ещё или отмёрзли напрочь. Кожа хромовых сапог и пара шерстяных носок, напяленных поверх хлопчатобумажных, не спасали от злой стужи.

Поезд опаздывал, и я матерился на обжигающем открытое лицо и руки в перчатках ветру, ругал свою несчастную судьбину, заведшую меня в эти студёные, суровые земли.

Два месяца не прошли бесследно, и теперь я мог считать себя уже вкусившим от несладкого офицерского хлеба, хотя вроде бы ничего особенного со мной и не произошло. Да и что могло бы произойти в этом богом забытом захолустье, затерянном в бескрайних малолюдных пространствах Бурятии, словно навсегда заговорённых от человеческого присутствия.

Я увидел жизнь офицеров в здешних местах во всей её неприглядности и прочувствовал её сполна на собственной шкуре. Жизнь, вообще, в этих местах едва теплилась на грани угасания, текла медленно, будто увязая в сонливой безбрежности дикой земли, не способной даже дать свою силу чахлым растениям, мёрзлой девять из двенадцати месяцев в году.

Местное население существовало здесь по привычке. Да и куда ему было деваться со своей непутёвой родины. Офицеры же, хотя мало кто из них об этом говорил, чувствовали себя здесь на положении ссыльных, не знающих, за какие прегрешения оказавшихся здесь.

Обещание подполковника из управления кадров округа оказалось не пустыми словами, хотя я уже и забыл про него думать. Через полтора месяца мне пришла бумага с предписанием снова прибыть в Читу.

Две недели я сдавал должность и древние каракатицы-тягачи с допотопными орудиями, которые, как мне до того казалось, остались лишь в военных музеях и в книжках по истории оружия, но вот теперь, рассчитавшись с частью и отправив багаж со своим нехитрым холостяцким скарбом, стоял и мёрз на платформе в ожидании опаздывающего поезда.

Через сутки таким же студёным днём я выходил из вагона на вокзале в Чите.

Пар от дыхания людей густыми облаками поднимался вверх, образуя дымку тумана. Каждый спешил спрятаться от мороза, который шкалил за сорок, куда-нибудь в магазин или в другое тёплое место, и редкие прохожие торопливо семенили по вымерзшим улицам.

На прилавках магазинов было по-прежнему пусто, но, уже притёршийся к диким условиям существования в Забайкалье, я взял с собой недельный запас консервов и хлеба, стараясь растягивать и экономить и его….

Китайцы снова трясли своим заграничным барахлом. Многие из них, не смотря на убийственный холод, были без головных уборов, другие же натянули несуразные кожаные кепки-ушанки на коротком меху по самые глаза, смешно подвязав тесёмки под подбородком.

Вокруг них, не смотря на трескучий мороз, по-прежнему вился народ, предлагающий к обмену на спортивные костюмы и другие заграничные тряпки электроутюги и самовары, часы и мясорубки, - товары, давно уже исчезнувшие из местной торговли.

Обмен был неравноценный, но китайцы ещё и торговались, недовольно морщась и стараясь скупить всё по дешёвке. Что-то неуловимо подсказывало, что им выгодны подобные торги, да и разве приехали бы они за столько сотен километров, если бы это было не так.

Послонявшись бесцельно по Чите, словно в кипяток, окунувшейся в выжигающий жизнь мороз, я всё же отправился в управление кадров, где получил служебный паспорт, новое предписание с номером полевой почты войсковой части и другие необходимые для проезда бумаги.

-Так что, я за границей буду служить? - поинтересовался я у знакомого уже мне подполковника.

-Что-то вроде того, - как-то неясно отшутился он. - Главное, что там оклад тройной, и месяц службы идёт за два!

Подполковник многозначительно поднял вверх палец.

-Там что, воюют? - осенило меня.

Подполковник замялся, кашлянул, но ничего не ответил.

-Так, сейчас поднимаешься на собеседование к начальнику управления кадров округа, - сказал он, наконец. - Запомни, я тебе ничего не говорил, но, если хочешь, на собеседовании ты можешь отказаться….

Однако там со мной даже не стали разговаривать.

-Всё-всё, вопрос решён, идите, получайте всё, что нужно и езжайте…. Не до вас сейчас, товарищ лейтенант. Тут такие дела! - замахал руками начальник управления, тучный полковник, даже не поднявшийся из кресла. - Да, и не забудьте заехать на инструктаж в штаб округа. В приёмной у начальника штаба адъютанту скажете, что направлены в зону три ноля и назовёте номер полевой почты. Всё, до свидания!..

Штаб Забайкальского округа находился в другом районе. Это было огромное здание, занимавшее собой целый квартал, растянувшееся от края до края огромной площади в десяти минутах ходьбы от вокзала.

Холёный капитан, сидевший в приёмной начальника штаба округа, куда не сразу, а лишь после многих препон и условностей, связанных с пропускным режимом на входе в каждый коридор и на каждый этаж здания, мне удалось, наконец-то, добраться, окинул мою полевую форму насмешливо-сдержанным взглядом, задевшим мою душу за самое живое.

-Вы что, товарищ лейтенант, в казарму к солдатам пришли или на приём к генералу? - ухмыльнулся он. - Как вы одеты?!.. Вы посмотрите на себя!.. Как вы одеты?!

-А что такое?! - не понял я.

-Что такое?! - возмущённый офицер даже поднялся со своего стула. - Вы что, обалдели?!.. Как вы разговариваете?!.. Что вы себе позволяете?!..

-Видите ли, товарищ капитан, меня вызвали сюда прямо из войск, из части. Я с поезда и прямо сюда….

С каждым словом моего объяснения капитан всё более багровел. Он уже готов был взорваться и вот-вот выпустил бы пар, как вдруг на столе перед ним призывно и громко затрезвонил телефон.

Капитан переменился в лице, вмиг побледнел. Рука его стремительным, натренированным движением метнулась к трубке.

-Да, товарищ генерал…. Слушаюсь, товарищ генерал!.. Сию минуту….

Капитан поспешно выскочил из приёмной, погрозив мне на ходу пальцем:

-Ну, лейтенант, я сейчас вернусь, и ты сядешь у меня на недельку-другую на гауптвахту….

Я остался один.

Дверь в кабинет генерала была приоткрыта, и теперь стало слышно, что там громко ругаются.

Я подошёл ближе.

-Вы дайте мне квартиру, товарищ генерал-майор, а уже потом о службе спрашивайте! - донеслось до меня в приоткрытую дверь.

В щель был виден кусочек длинного полированного стола, плотно обставленного стульями, огромная карта на всю стену. Пол был устлан ярким, сочным ковром. Однако говорящих видно не было.

-Сколько у вас выслуги, товарищ полковник?!..

-Да уж побольше, чем у вас, товарищ генерал-майор.

-Ладно, садитесь….

В кабинете ещё о чём-то говорили, однако тон беседы стал ниже, и уже ничего не было слышно.

Наконец я услышал шаги у самой двери и в два прыжка отскочил прочь.

В дверь, энергично распахнув её, вышел здоровяк-полковник. За ним с перекошенным лицом следовал генерал. Он на секунду остановился, ошалело окинув меня снизу доверху, и в недоумении произнёс, рявкнув точно собака:

-Это что здесь такое?! - и поспешил за полковником….

Через два часа я уже садился в поезд до Краснокаменска.

Проснувшись утром, я не мог понять, где оказался. За окном, насколько хватало взгляда, простиралась степь. Деревьев совершенно не было, и лишь редкий кустарник, да выбивающаяся из красно-рыжего песка, кое-где прикрытого пятнышками снега, и камней бурая трава представляли всю нищую растительность здешних мест.

Такого я просто не ожидал увидеть.

Если какие-то строения и попадались по пути, то их было видно ещё издалека. Небольшие, редкие поселения, пристанционные постройки, проплывающие за окном, лишь обостряли чувство пустынности этих земель.

Ещё в Бурятии мне казалось, что там был край света, но лишь теперь стало ясно, что это значит. Было такое ощущение, что рельсы идут прямо в никуда, и вагоны вот-вот начнут сыпаться один за другим в бездну.

Чувства одиночества и покинутости, гнусной заброшенности и мрачной предрешённости участи овладевали мною всё сильнее. Мне казалось, что поезд везёт меня прямо в Преисподнюю, и я тщетно пытался отделаться каким-то образом от тяготивших меня мыслей. Однако для этого потребовалось бы закрыть все окна или глаза и не открывать их до самого конца.

Закрыть глаза было легче, и я так и поступил….

Мне вспомнился вдруг тот вечер. Тот странный вечер.

-Так вы будете входить, молодой человек, или нет?.. Не пугайтесь, не пугайтесь! Я смотрю - вы оробели! У меня к вам разговор по душам. Душевный, можно сказать, разговор. Подсаживайтесь ближе к столу. Я заметил, что в дороге вы любите и выпить. Я вас угощу. Да вы не бойтесь, это самая обыкновенная водка. Да-да, давайте-ка, я с вами выпью….

-Мне что-то не хочется!

Однако я всё же подошёл ближе.

-Как хотите, - господин в шляпе налил себе и опрокинул стопку. - Ах, хороша, зараза!

Он посмотрел за окно, где уже почти ничего не было видно.

-Да, надо же, в какую глухомань вас занесло! - посочувствовал он мне. - Это прямо несправедливость какая-то, не находите?..

-Да, - невольно согласился я.

Мне вдруг стало жалко себя, жалко до слёз, потому что жизнь пошла колесом, поставив всё с ног на голову, перевернув, как лоханку, мою судьбу, опустошив её и лишив меня всего, к чему если и не была привязана, то привыкла, притерпелась моя душа.

Захотелось говорить…, говорить о том, как нравилась мне моя бедная курсантская жизнь, как хотел бы я вновь вернуться в неё и, пожалуй, никогда не становиться взрослым. Однако, памятуя, с кем имею дело, я не раскрыл и рта.

-Не надо столько усилий. Можете говорить, молодой человек. Все ваши мысли известны мне, что бы вы только не подумали….

Мне стало не по себе. Я почувствовал себя вывернутым наизнанку. Жизнь моя перемешалась со сном столь плотно, что невозможно уже было и разобрать, где явь, а где - сновидение.

-Нет-нет, вы не спите, - подтвердил господин в шляпе, просверлив насквозь своими зелёными глазами. - Будьте мужчиной…. Хотя бы сейчас…. Я только что прочёл ваши самые сокровенные мысли. Итак, вы хотите вернуться обратно, в прошлое, когда были курсантом, не так ли?.. Не молчите!

-Быть может, - робко согласился я.

-Я могу вам помочь в этом! - господин в шляпе плеснул мне в стакан водки.

-И как это будет выглядеть?

-Ну, допустим, вы будете доживать до самого последнего дня, когда вы перестали быть курсантом, до выпускного вечера. А дальше снова переноситься на начало, с момента поступления в училище. И так будет повторяться до бесконечности.

-И что же, каждый раз будет одно и то же?..

-Конечно! А как же вы хотели?..

-Но почему нельзя сделать так, чтобы каждый раз всё было по-другому?

-Ну, это уж слишком!.. Всякий раз вы бы тогда были другим человеком, а это очень тяжело осуществить. Выходная точка судьбы каждый раз была бы в другом месте событийных координат. А это уже какая-то новая форма жизни, знаете ли! Я могу зациклить для вас на бесконечность только две точки координат: входа в события и выхода из них. За остальным обращайтесь выше, если найдёте туда дорогу, если там что-то есть, и если вас там, вообще, захотят слушать!..

-Но ведь мне может надоесть бесконечно вращаться по замкнутому кругу! И что тогда?

-Это ваши проблемы. Впрочем, мы можем договориться, и когда вам действительно надоест такое вращение, то мы его прекратим. Но я не думаю. Во всяком случае, я могу оставить вам тот месяц, что вы уже прожили после училища, чтобы он пугал вас всякий раз, как эта круговерть будет подходить к финалу.

-Но, а если всё-таки, мне надоест это, и я захочу выйти из этого замкнутого круга, что тогда?

-Тогда? - господин в шляпе пожал плечами. - Я итак слишком много позволяю вам. Здесь надо ответить: согласны вы или нет.

Он протянул мне стакан с водкой. И я зачем-то выпил, решив про себя держаться и стараться изо всех сил не захмелеть.

-Смотрите…, смотрите сами. Ваше прошлое известно вам, как свои пять пальцев. Всякий раз будете проходить вы по одному и тому же пути, и притом не будете даже помнить, что уже проходили по нему миллионы раз, и знать, что после того ещё пройдёте столько же и ещё столько же раз по столько. Ну, быть может, когда-нибудь вам покажется, что то или иное уже случалось с вами, но это будет лишь мимолётная догадка безо всяких последствий. Знаете, такое лёгкое де жавю. Так живут тысячи, сотни тысяч, миллионы. Разве этот пример не может избавить вас от страха и дать возможность согласиться?!..

Я пребывал в глубоком раздумье и едва смог отвертеться от второй стопки, чувствуя, что начинаю хмелеть.

Страшнее всего сейчас было бы принять неверное решение.

-Мне кажется, что я уже слышал однажды о подобной сделке…. Один очень увлечённый музыкой человек…. Вы помогли ему! - «Если это можно назвать помощью», - подумал я про себя, хотя это было совершенно напрасно. - Мне об этом рассказывала Вероника.

-Да, что-то припоминаю. Но это не самая крупная сделка. Бывали и посильнее. А Вероника?.. Ах, Вероника! Милая девочка. Вам она нравилась, не правда ли? Представьте, вы будете встречаться с ней всякий раз и влюбляться в неё. Впрочем, я знаю, что у вас было много женщин, но, кажется, Вероника вам подходит. И потому она не безразлична вам. Да и те, другие женщины, все они будут миллионы раз….

-Но ведь и все те неприятности и несчастья, которые преследовали меня, будут повторяться миллионы раз, да?..

-Ну, уж, - господин в шляпе развёл руками. - От них никуда не денешься. Но ведь, если так разобраться, они пустяк по сравнению с этим, и, может быть, служат некоторым украшением жизни. Как перец или горчица обостряют вкус пищи, так и они делают более острым ощущение счастья. В конце концов, разве это несчастье, если ни к чему серьёзному не привело. А серьёзное, это что? Это, например, если бы вы лишились удобного физического состояния, или умерли бы, или потеряли бы руку-ногу, а то и просто сели бы в тюрьму…. Но ведь этого ничего не случилось, поэтому можно смело соглашаться. Предлагаемый мною товар имеет, так сказать, стопроцентную гарантию. Соглашайтесь, и вы немедленно приобретёте свою покупку.

-А что взамен?

-Ну, как что?! Если вы слышали ту историю от Вероники, то должны знать, что я прошу взамен. Я ведь сказал вначале, что у меня к вам душевная беседа. Душевная, понимаете?..

Слова его заставили съёжиться моё сердце. Что-то нехорошее, недоброе сквозило в них.

-Нет, я не могу, - выдавил я через силу из своего горла.

-Послушайте, подумайте!.. Вы же уже вкусили этой жизни! Не надейтесь, что впереди вас ждёт что-то более светлое! Я уж позабочусь об этом! Я вернусь, но тогда уже мой договор будет намного скромнее и хуже для вас! Подумайте! Соглашайтесь, пока не поздно!

-Нет.

-Соглашайтесь.

-Нет!

-Соглашайтесь же!

-Нет! Нет!! Нет!!!..

Господин в шляпе поднялся с полки и направился к двери:

-Я так и думал. Но ничего. Запомните, я от вас не отстану, коль уже появился на вашей дороге. Если бы вы сейчас согласились, я бы был расстроен. В самом деле. Мне трудно верить, но можете не сомневаться в этом, - он открыл дверь и уже из коридора сказал. - Между прочим, водка отравлена. Я-то думал, что мы найдём с вами общий язык и договоримся, а потому заранее всё подготовил. Но, видимо, не судьба. Ладно, всего хорошего. До встречи!..

Он захлопнул дверь, и я вдруг почувствовал, как руки и ноги становятся ватными. Горло пересохло, в глазах потемнело. Собственный хриплый выдох послышался как из другого мира, и я угасающим сознанием успел лишь подумать, что падаю в проход между полками….

Поезд остановился у какого-то ветхого деревянного вокзала.

Я выглянул.

На фасаде здания большими буквами значилось «Борзя».

Люди полезли из вагонов. Несколько офицеров в грязных бушлатах, с чемоданами, и с ними человек десять солдат неровным строем встали на перроне, а затем заспешили на вокзал.

Бабки, мужики, женщины волокли какие-то мешки, тюки, тяжёлые чемоданы.

-Сколько будем стоять? - поинтересовался я у проводницы.

-Пятнадцать минут, - ответила она.

-А что это за пугало такое, Борзя?

-Это не пугало, - лицо женщины сделалось осуждающе-серьёзным, - а город….

Я вышел из вагона, прошёл на вокзал, затем на привокзальную площадь.

Справа стояли две пятиэтажки, за ними угадывалось ещё несколько таких же домов. Прямо за сквером виднелся квартал из деревянных домов, обнесённых заборами, слева, за несколькими ближними строениями виднелась чистая, бескрайняя степь.

«Ну, и город! - неприятно удивившись, подумал я. - Как здесь люди-то живут?»

Мороз давал себя знать, и вскоре я заспешил обратно в вагон.

-Что, не нравится?! - улыбнулась проводница.

-Не-а, - честно признался я.

-Впервой, наверное, здесь?

-Впервой….

-Служить или в командировку?..

-Да я и сам толком не знаю. Вроде бы служить, а документы, как на командировку оформлены.

-Ты у меня куда едешь-то? - проводница закопошилась в своей папке, нашла мой билет. - У-уй, да там, куда ты едешь, и такого нет, - она кивнула в сторону выхода из вагона. - Там Борзя - это цивилизация, столица….

-Да я ещё дальше, - успокоил я женщину.

-Ещё дальше?.. Куда ж дальше-то?.. Дальше…. Дальше там уже граница. Китай и Монголия.

-А я в сторону. Знаете, соревнование такое есть по прыжкам в сторону?

-А-а-а, - многозначительно закивала головой проводница.

Пассажиров в вагоне стало заметно меньше. Почти все купе были пустыми.

Путешествие моё близилось к концу, и от этого с каждым часом на душе становилось всё беспокойнее, потому что его окончание не предвещало даже иллюзии покоя, которого теперь хотелось больше всего.

Неизвестность предстоящего навевала всё более гнетущие предчувствия. Я уже разучился быть романтиком, едва хлебнув армейской жизни, и теперь уже не ждал ничего хорошего. Мне хотелось тепла, хотелось дома, в который можно вернуться и где тебя будут ждать. Но меня никто не ждал ни там, откуда я приехал, ни там, тем более, куда я направлялся….

Конец путешествия ещё не означает конец дороги.

Ночью, разволновавшись, я долго не мог уснуть, и проснулся на следующий день от того, что проводница трясла меня за плечо.

-Вставай, тебе пора выходить.

Я подскочил, как ужаленный.

Картина, которую я застал по выходу из вагона, повергла меня в уныние.

Несколько покосившихся, серых домиков недалеко от жёлтой станционной постройки и в другой стороне, чуть поодаль, словно бы принесённые сюда ветром, вырванные откуда-то из другого, не из этого, а более цивилизованного и благополучного мира, - блочная пятиэтажка, а рядом с ней трёхэтажная казарма, штаб, несколько других административных построек и прячущийся за всем этим парк с боевой техникой.

Ничего кроме этого, да ниточки рельс от горизонта до горизонта бескрайней маньчжурской степи-полупустыни, не было видно вокруг, насколько хватало глаза.

Было ощущение, что оказался на Луне….

Неземной по стуже мороз усиливался беспощадным ветром, и я заспешил к строениям части.

Поезд, на котором я приехал, уже исчезал на горизонте, не задержавшись на этом полустанке и двух минут.

«Неужели эта дыра и есть зона три ноля? - удивился я, чувствуя, как конечности стынут на ветру, и даже меховые рукавицы не спасают от его ледяного дыхания. - Неужели здесь я буду служить?..»

-Нет, не здесь, - обрадовал меня усталый подполковник, начальник штаба полка, перелистывая мои бумаги. Всё это, видимо, было привычным и порядком надоевшим ему занятием. - Здесь только пересыльный пункт. Для маскировки от империалистической разведки, так сказать….

Он швырнул мне через стол бумаги и сказал:

-Зайдёшь в строевую, отметишься, что прибыл. Это обязательно, иначе будешь считаться дезертиром. Нигде, кроме как в этом маленьком штабе не останется конца ниточки твоей судьбы. И потом, через много лет, когда встанет вопрос, где ты был эти предстоящие два-три года, ответ на это можно будет найти только, если ты сегодня не забудешь отметиться в строевой части нашего полка. … Завтра отправка в зону. Всё, вперёд!..

Капитан, начальник строевой части, взяв мои документы, буднично, но потому, видимо, страшно произнёс:

-О, ещё один смертничек. Так-так, давай своё командировочное. Оно тебе больше не пригодится. Спецпаспорт оставь себе, будет, что маме отослать. Женат?..

-Нет.

-О-о, правильно, а то здесь почти половина придурков женатых. Они в говно, и жёны за ними туда же скоро полетят. А зачем? Ещё и детей за собой волокут….

-А что это за зона, три ноля?

Капитан поднял на меня насмешливые глаза, потом снова занялся бумагами:

-Скоро узнаешь. Пока не положено. Скажу только одно: туда я отправляю таких, как ты, пачками, а оттуда только бумажки пачками же отправляю. Счастливчики, которые возвращаются, идут через другую часть, но всё-таки бумажек возвращается больше, чем людей. Но ты не бойся. У тебя на роже написано, что долго жить будешь.

-Хотелось бы верить, - согласился я, забирая документы.

В казарме, которая была отведена для пересыльных, было холодно, стояли железные солдатские кровати и тумбочки, умывальник работал плохо, а туалет был забит и плавал в месиве из бумаги и разлагающейся жижи фекалий. Солдаты, оставленные для присмотра за порядком, закрылись в каптёрке и по одному выходили оттуда только умываться или в туалет - в другое крыло здания, где жили штатные роты. Им было лень одеваться и на сорокаградусный мороз они выскакивали в одном полушерстяном обмундировании.

Пересыльные офицеры, ожидавшие отправки, закутавшись в робы и пыльные одеяла, сидели на табуретках перед чёрно-белым, полуразобранным телевизором. Задней панели у аппарата не было. Он то и дело отключался, и тогда какой-нибудь «спец» начинал тыкать гвоздём или отвёрткой в его внутренности.

У телевизора собралась в основном «молодёжь», «зелёные» лейтенанты.

Несколько бывалых, майоры и капитаны, собрались в дальнем углу казармы, на кроватях, разложив на табуретках закуску и выпивку. «Старлеи» метались между телевизором и кампанией. Первое было им неинтересно, второе же - недоступно без вступительной квоты, - бутылки «горючего».

День и вечер тянулись медленно.

До одури насмотревшись телевизор, я рухнул замертво на кровать без белья. Сил хватило только на то, чтобы закутаться, не раздеваясь, в пыльное одеяло и набросить ещё поверх него пыльный бушлат, натянув его до самого носа.

Утром нашу группу посадили в единственный вагон с надписью «Путеремонтный» и подцепили к маневровому тепловозу. Через пять часов мы вылезли в тупике.

Вокруг не было ничего, кроме уходящих за горизонт рельсов.

Сопровождающий группу майор, закутанный в ватные доспехи, как матрёшка, отвёл нас метров на двести от стоящего в тупике состава, собрал в круг, посмотрел на часы и сказал:

-Терпим, терпим, товарищи офицеры. Минут через десять на наш «Байконур» за вами пожалует ракета. Полетите в космос. Погода сегодня хорошая. Всего лишь минус двадцать пять, и ветра нет. Вы все забайкальцы, поэтому терпим, терпим, терпим…. Вам не привыкать….

Через полчаса послышался гул вертолётных турбин, и из низких облаков вынырнула, снижаясь, сама винтокрылая машина.

Мысли в стылой голове двигались медленно. Я вспомнил лето, далёкий украинский город, казавшийся мне теперь самым родным на свете, Веронику….

-Ты можешь совершить ради спасения другого человека что-нибудь безумное? - спрашивала она серьёзно.

-Сердце человеческое - яблоко, изъеденное червем зла и порока, - отвечал ей священник из поезда.

«Если бы ты мог сейчас попросить что-нибудь у Бога, чего бы ты пожелал?» - спросил я сам у себя, и, подумав, не нашёл ответа.

Не было ничего достойного моей просьбы…

Вертолёт спускался всё ниже.

 

 

1993-1994, 2015