Летунцы

                                                                        Рассказ

 

                                                           По словам акушеров,

                                                                                         младенцы во время аборта

                                                                                         бьют ножками, словно

                                                                                         пытаются убежать от 

                                                                                         смертельного лезвия.                             

 

 

Часть I. Дети

 

1

 

Словно ветром подброшенный, поднялся летунец над дуплистыми вязами, промелькнул мыльным шариком над берёзами, и упал возле кромки нескошенной ржи. Там его дожидался такой же красивый комочек с прозрачными крыльями. И он завтракал, припадая огромным ртом сразу к сотне соломинок у ржаного снопа.

Эти странные существа были младшими братьями полноцветных, сияющих в небе радуг. Вдобавок к красивой раскраске имели по два слюдянистых крылышка, по две лапки, огромную голову и большой стрекозиный рот.

Появляясь на свет чуть побольше горошины, они всю свою жизнь оставались такими же маленькими и всю жизнь продолжали питаться энергией породивших их солнечных лучиков и крупиночек информации, что выискивали для себя в окружающем мире. Но больше всего им нравилось находить эти смеси готовыми в стеблях скошенной и неубранной на ночь ржи. О том, кто приготавливал эти смеси-коктейли в ночи, летунцы не задумывались...

С наступлением сумерек, когда солнышко исчезало с небес, летунцы собирались в каком-нибудь из своих многочисленных дупел в вязах. И там уж при свете зелёненьких светлячков, сочиняли планете на каждый день новую сказку. Которая оживала с восходом луны.

А чтоб всё сочинённое было ярким и красочным, летунцы ещё время от времени подкрепляли себя парой-тройкой коктейлей, сохранёнными про запас.

И сейчас припозднившийся летунец приступил к заготовке ржи впрок для подобного случая. Он связал свой сегодняшний первый сноп и, треща разноцветными крыльями, потащил к общей куче уже заготовленных накануне. И увидел лежащее на верху очень странное существо.

Оно было мертво или, может быть, притворялось таким. Его руки, лишённые перепоночек, не могли бы сдержать его в воздухе. Его ноги – коленками не назад, как у всех летунцов, а вперёд, – не могли бы позволить ему и ходить. Летунцу пришло в голову, что подобное существо могло быть только ползающим.

Он уже как-то видел у старого дома под вязами двух таких же, – но маленьких. И они тогда ползали, прикрываясь от солнца огромными лопухами. А потом ему кто-то рассказывал, что подобные существа, вырастая, становятся хищными.

Вспомнив всё это, маленький летунец слабо вскрикнул от страха и тут же помчался домой, под защиту родных тёплых вязов. Для пущей уверенности, что успел улететь незамеченным, он ещё оглянулся назад и ещё раз вскричал от испуга – за ним следом, подпрыгивая на ухабах, бежал сильно рассерженный и растрёпанный ржаной сноп.

Вероятно, тот мчался за ним безо всяких там задних мыслей, и лишь по забывчивости не отцепленный от верёвочки самим летунцом. Но испуганному малышу показалось: сноп  гонится за ним очень даже обдуманно... Он вскричал ещё громче, и крик его, перейдя в зону радиоволн, достиг старых разбойников-самолетов. Три из них развернулись на звук, и пошли на снижение.

Это было концом для колонии радужных жителей.

Неизвестно когда и зачем оказавшиеся на этой планете, насквозь проржавевшие и забывшие вкус действительной самолётной еды, самолёты здесь только и делали, что выглядывали на полях летунцов. Переполненное  мегабайтами  информации  вещество  этих  радужных  шариков, растекаясь по ржавым извилинам самолётных компьютеров, придавало им чувство радостного обновления...

А поэтому самолёты ловили – и ели их! Забирая себе и всю их сохранённую за жизнь память. И уж если случалось напасть на гнездовье солнечных жителей, то уже не снимали осады, пока не вылавливали всех его обитателей до последнего.

                                                                                                                                     

2

 

Так и в этот раз. Уж большая луна осветила окрестности вокруг вяза и старый дом рядом с ним, а упрямые железяки по-прежнему вились в воздухе, ни на миг не сводя глаз с дуплистых стволов.

От надсадного самолётного грохота дрожат ветви деревьев, да звенькает стёклышко в самом крайнем окне дома. Сквозь пустые проёмы других внутрь вливается жёлтый свет луны и неровными пятнами растекается по щелястому полу.

Когда звяканье превращается в беспрерывный звон, в дальнем, тёмном углу у печи происходит движение, и оттуда на лунную полосу выползает мальчишка. Он вслушивается в самолетный гул, а ещё  погодя  из  угла  появляется  и  второе  такое  же  существо. И судя по бантикам, это девочка.

Их когда-то и видел у старого дома молоденький летунец.

Дети прислушиваются к самолётному грохоту, а потом пробираются в сенцы, взбираются на окно и выпархивают под луну.

В каждом детском движении, в каждой чёрточке заострённых и бледных их лиц виден страх. Этот страх в них присутствует с самой первой минуты, как начали ощущать они в своих тельцах биение сердец. Может быть, даже раньше... Возможно, что страх был заложен в их души ещё их родителями. Не желающими появления этих детей на свет, да так и не допустившими их в него.

Но всё этот же страх для детей стал спасением на планете, которая появилась для них в Конце Света. Появилась затем, чтоб на краткий миг, показать малышам никогда не увиденный ими огромный мир. А потом и самой вспыхнуть в пламени Солнца, к которому слишком неосторожно приблизилась. Его жар и сейчас уже выжег поверхность планеты, согнав всех её обитателей к поймам рек. На открытых же солнцу местах этот жар могли выдержать лишь бесчувственные ко всему самолёты.

Так когда-то извечный, врождённый страх для детей стал спасением. Истончив постоянным присутствием их тела, он придал им способность летать, избегая зубов многочисленных хищников, появляющихся на планете с восходом луны.

И сейчас, если б кто-то сумел проследить, как детишки выпархивают из окна и летят на полночный луг, то он принял бы их за двух сказочных насекомых, перепархивающих со цветка на цветок и утоляющих голод нектаром.

И цветы, на которые опускаются в пути дети, тоже сказочные и огромные – цветы, выросшие на мутирующей и стремящейся к концу Света Земле...

3

 

Человек, напугавший своим появлением двух летунцов, так потом и лежал бы на куче снопов, потихоньку разваливаясь на молекулы. Но второй летунец с наступлением темноты начал действовать.

Эти маленькие существа без родимого солнышка становились беспомощными как старички. И при этом теряли не только способность летать, но и даже как следует двигаться. А поэтому, когда солнце исчезло, на небе появилась луна, а разбойничьи самолёты по-прежнему вились в воздухе, закрывая дорогу домой, летунец разогрел своё тело остатком энергии, а затем перебрался на солнечное сплетение человека.

Угадав в нём такое же как и в солнышке излучение, он решил подкрепиться вначале им сам, а потом вернуть к жизни это двуногое существо и уже с его помощью пробираться домой.

Человек вскоре сел и открыл глаза. И уставился в небеса. В его жизни было немало событий, случавшихся под такими же звёздами и Луной, что светилась сейчас в вышине. Только эта Луна была втрое огромней обычной, а сквозь непривычную дымку на ней проступали уж вовсе несвойственные для Луны  очертания Европы и Африки...

Человек ещё раз пригляделся к её необычному облику, потом долго сидел, размышляя, что стало причиной столь странного поведения Луны?

И тогда в голове его появилась совсем не знакомая, и как будто сама в неё влезшая мысль. Человек сидел, думая:

«Я сейчас на одной из Земель, оторвавшейся от своей Земли-Матери, и стремящейся к Солнцу...  Наверное наступил Конец Света, которого мы так сильно боялись и ждали!

Только как же я вдруг оказался здесь? Кто послал меня в этот гибнущий мир?.. И зачем?..»

«Чтоб спасти здесь себя и своих детей», – прозвучал в голове его чей-то слабый, но явственный голосок.

– Да, – сказал человек. – Я здесь чтобы спасти детей!

После этого оглядел сам себя, и увиденное не доставило ему и малейшего удовольствия: полинявшие джинсы и выцветшая рубаха вряд ли чем-то могли поспособствовать его миссии по спасению детей, да тем более на неведомой ему раньше планете. Пускай даже и оторвавшейся от Земли!..

Человек пожалел, что не может немедленно высказать в адрес организаторов экспедиции всё, что он о них думает. Но как раз в это время в его голове вдруг послышалось:

«Как зовут тебя?»

– Я Андре, – отозвался он.

«Поднимайся, Андре, и пойдём, пока нету волков», – прозвучал вновь неведомый голосок.

– Хорошо, – согласился  Андре, – но,  признаться,  я  что-то  не  очень  люблю  волков...  И к тому же, мне кажется, волки – лишь твоя выдумка…

«Да, конечно же, – согласился с ним голосок, – волки – это лишь выдумка. Но как всякая выдумка где-нибудь да бывает реальностью, так и волки здесь. А особенно – по ночам. Так что нам с тобой лучше всё-таки поспешить».

Когда стая голодных волков, и действительно, пронеслась по подлунным полям в поисках своих жертв, Андре с маленьким летунцом уже были под вязами. Рядом с ними стоял старый дом.

Летунец щекотался, выглядывал через ворот рубахи на гудящие наверху самолёты и тихонечко объяснял:

«Жди сейчас до утра: когда солнце поднимется над горизонтом, дети будут здесь, в этом доме... Их двое, таких же, как ты – только маленьких. А меня ждут свои...

И ещё. Я тебе на прощание должен сказать: эти старые железяки когда-нибудь да всё-таки переловят всё наше семейство. После этого заберут нашу память, и сразу узнают, кто помог мне сегодня добраться домой. И скорее всего, попытаются отомстить за подобное. Так что ты постарайся найти к тому времени для себя и детей подходящую нору...»

– Ох, вертлявое коромысло! – вскричал Андре. – Так ты всё это знало заранее и, однако, втянуло меня в свой обман!..

«Что ж ты сердишься?» – удивилось крылатое существо.

– Так, по-твоему, я тебя ещё должен и благодарить? – удивился  Андре.

«Ну конечно же, – отвечало ему существо, – ты сейчас будешь знать своё прошлое, своё будущее и сумеешь к нему приготовиться...»

– Как? – спросил Андре.

«Мне нельзя тебе этого говорить, – шепчет маленькое существо. – Если я тебе всё расскажу, у тебя ничего не получиться...»

Самолёты, снижаясь, проносятся между домом и вязами, и крылатое существо светло-розовым шариком опускается внутрь дупла. Андре вглядывается ему вслед и едва ли не в центре Земли видит слабые огоньки: может, это гнилушки, светящиеся в темноте, может, это действительно летунцы, – может быть, это то и другое… А может быть, это звёзды, светящиеся на другой стороне Земли!

                                                                                                        

4

 

Постояв ещё возле дупла, Андре входит в заброшенный дом.

«Будешь знать своё будущее, – повторяет он, – будешь знать...»

Сколько раз он в своей прежней жизни пытался представить: каким оно будет то будущее – где-то там, далеко впереди, на отжившей свой век Земле?.. И вот это далёкое оказалось с ним рядом. И вовсе не внуки, не правнуки, а он сам со своими детьми, вероятно, и будут последними жителями на стремящейся к Концу Света Земле.

«И не надо из этого делать трагедию, – снова думает он, – смерть для всех неизбежна. А значит и для Земли. Это жизнь! Просто жизнь... Может быть, не последняя...»

Тут он стал заговариваться и засыпать...

Неожиданно шум моторов, мешающих его сну, изменился. Похоже, разбойникам надоело кружиться над вязами, и они сейчас время от времени уносились почти к горизонту, кружа над тем местом, где были ржаные поля.

«Вероятно, придумали поохотиться на волков, – рассудил Андре.

Вдруг от тускло мерцающих самолётных огней отделилось по два ярко вспыхнувших фейерверка и быстро помчались к земле. Им навстречу откуда-то из-за берёз поднялись и рассыпались, засоряя осколками чистое небо, две нити сверкающих бусинок, явно пущенных в самолёты с земли. Самолёты им снова ответили фейерверками. А ещё спустя пару минут меж деревьями замелькала высокая тень.

Вскоре стало видать, что по краю полянки, которая отделяла деревья от дома, бежит человек. Был он в ярко сверкающем белом шлеме, с ружьём, и всё время поглядывал то на вьющиеся над его головой самолёты, то на дом, словно думал в нём спрятаться.

У Андре по спине проскользнул холодок.

«Кто он, этот стреляющий и умеющий убивать, человек? – думал он. – И зачем он здесь?..

Если он, как и я, для спасения детей, то зачем он с ружьём! Ведь спасение с убийством не совместимо!.. Нам об этом ещё говорили с рождения. Я, к примеру, вообще не убил в своей жизни и мухи – и поэтому нахожусь сейчас здесь. И, как мне говорил летунец, я спасу здесь своих детей... Но зачем же здесь он?..»

Между тем человек с ружьём проскочил сквозь полянку, промчался под вязами, чуть привстал перед домом, пустил на прощание в небо парочку огненных шариков и с какой–то весёлостью вдруг запрыгнул в окно.

– Вот ты где? – произнёс он, увидев застывшего за простенком Андре. – Ну-ка дай мне сюда свою пушечку, пусть моя пока несколько отдохнёт.

И он с видимым нетерпением протянул вперёд руку, уверенный что в неё сейчас вложат оружие.

Андре  чуть  шевельнулся,  показывая,  что,  действительно:  вот  он  здесь  и  расслышал  вопрос,  но  не  знает  чего  отвечать – потому  что  не  пушечки,  ни  какого-нибудь  плохонького  пулемётика  у  него  с  собой  нет,  и  он  даже  не  понимает,  зачем  они  здесь?..

В то же время он с всё нарастающим интересом начинает приглядывается к человеку с ружьём. И лицо его, освещенное ярким светом луны, начинает казаться ему что-то слишком знакомым и даже похожим на то, что совсем недавно видел он отражённым в стекле.

«Ну и что? – принимается рассуждать Андре. – Если мир развалился на части, а в небе одна из Земель заменила Луну и вращается вкруг себя, почему бы и мне не иметь при себе собственного двойника? Мне с ним будет сподручнее проводить операцию по спасению детей!..»

Человек же опять его спрашивает:

– Как ты думаешь, что сейчас происходит на старой Земле?

И опять не дождавшись ответа, немедленно принимается отвечать на свой собственный же вопрос:

– Впрочем, что тебя спрашивать?.. Я и сам не привыкну, что наша Земля развалилась на части, – и сколько их сейчас в мире, не знает наверно никто...

Он ещё приближается на полшага к Андре. И тогда, наконец, тот включается в разговор:

– Я думаю, что не менее трёх… Стул и тот, чтоб стоять в равновесии, должен, минимум, быть о трёх ногах! А уж мир и тем более!..

– Но тогда и нас тоже должно быть здесь трое иль четверо! Где ж тогда остальные? И кто они? – смеётся в ответ человек с ружьём.

И они, уже оба, всерьёз принимаются рассуждать то о новых орбитах, которые в скором времени установятся у явившихся в конце Света Земель, то о будущем их освоении  человечеством …

Словно после того, как случившийся конец Света придёт к окончательному завершению, у того человечества может быть хоть какое-то будущее!

И при этом они вовсе не замечают того, что на них давно смотрят из тёмных сеней.

Это дети. Вернувшись с прогулки, они наблюдают за взрослыми, и раздумывают, можно нет войти в дом? Потом девочка говорит:

– Знаешь, Глеб, они вышли похожими, наши папы. Я думала, они будут совсем не такими...

При этих словах её человек с ружьём вздрагивает, но, всмотревшись в белеющие в темноте детские физиономии, вдруг хохочет:

– Ну, вот мы и встретились. Нас уже стало четверо... Вот ещё популяем по этим жестянкам и двинемся... Кстати, кто знает, что они к нам привязались? И звать-то вас как, наши дети?

– Меня – Глебом, а Вику – Викторией, – отвечает мальчишка и тут же подталкивает вперёд девочку. Та подтягивает за собою его, и они постепенно выходят на свет.

У мальчишки лицо энергичное, нос упрям, а в сверкающем зубе, слегка выставляющемся изо рта, сквозит явное любопытство к гостям. А особенно, к их ружью. Он уже собирается познакомиться с ним поближе, но в самый последний момент страх его пересиливает, и Глеб вновь отступает за девочку.

Та постарше, чем Глеб, и лицо у неё чуть помягче и помечтательнее, чем у мальчика. И видать по всему, это брат и сестра.

– Ну а мы когда будем знакомиться? – обращается человек и к Андре.

– Я – Андре, – отвечает тот.

– А я – Жорж. Если хочешь – Георгий, – смеётся Жорж.

– Так, и что они к нам привязались? – снова спрашивает он у детей.

– Может быть, они с нами играют? – не слишком уверенно отвечает Глеб.

Дети очень милы, но, к огромному огорчению Андре, они вовсе не те, кого он ожидал здесь увидеть, и ради спасения которых был послан сюда. Неизвестно пока, правда, кем?

Ребятишки напуганы, а черты бледных лиц постоянно меняются вместе с блеском луны, что никак не дает ему сосредоточиться на каких-то особых подробностях. Выяснять, кто они и как здесь оказались, Андре не решается.

«Да и вряд ли детишки сейчас в состоянии что-нибудь объяснить», – снова думает он.

– Нам пора уходить, – говорит он Георгию. Тот кивает в ответ головой и глядит на луну.

Андре тоже глядит на луну и у самых берёз видит дом. Он большой, из неровных плит, и похож на корабль, подплывающий к берегу. Вдруг Андре вспоминает, что точно такой же дом был у них или он ему снился, когда он был маленьким.

Он зовёт Глеба с Викой, чтоб те посмотрели, какой он красивый – дом, явившийся из мечты. Но детей уже нет...

Они вместе с Георгием стоят возле калитки в огород и разглядывают ярко-красное небо, в котором проносятся самолёты. Ещё час, полтора, и тогда в этом небе появится беспощадное солнце, чтоб высушить всё, что не спрячется от его лучей.

И пока Жорж с детьми восхищаются поднебесными акробатами, Андре думает о подземной норе.

– Скоро нам будет нужно прохладное и надёжное место до вечера, – говорит он, с опаской поглядывая на самолёты.

Те ещё не теряют надежды позавтракать летунцами и то падают чуть не к самой земле, а то на форсаже вновь взвиваются вверх, чтобы грохотом двигателей выгнать из дупел спрятавшихся летунцов.

Дети, только минуту назад уверявшие, что самолёты играют  и добрые, уже смотрят на них с подозрением... А потом оба разом показывают на блестящий холм, что виднеется за рекой.

– Это место для вас подойдёт, – говорят они. – Мы всегда там играем, когда нужно спрятаться... Вам там очень понравиться!

Андре с Жоржем глядят на стоящий за речкой холм: тот вообще без растительности, и на нём негде спрятаться и комару.

– Чем же именно оно может понравиться? – удивляются взрослые.

– Это место, оно всегда разное, – объясняет им Вика.

– Оно замечательное, – вторит Глеб. – Лучше может быть только тот синий холм. – Он показывает на сиреневое возвышение, чуть видимое на горизонте и похожее на большой вигвам или остов засохшего баобаба.

«Наверное, там стоит корабль, на котором мы все сюда прибыли!.. – рассуждает Андре. – Ведь на чём-то должны же мы были сюда прибыть? Мы, наверное, потерпели  аварию! Но как только оставшийся на борту экипаж устранит неисправности, корабль тотчас прибудет за нами с детьми. Может быть, даже этим же вечером!..»

Жорж молчит, но, похоже, он думает точно так же.

Ещё чуть повздыхав о случившемся, оба взрослые соглашаются осмотреть для начала коричневый холм, что стоит за рекой и похож на большой переросший гриб.

 

 

5

 

Они вслед за детьми пробираются вдоль забора и входят в огромные заросли пойменных трав. В основном, это зонтичные с уходящими вверх макушками, больше напоминающие большие деревья, чем траву. И оттуда, почти из-под небес, на людей летят хлопья пенистой, сладковатой на вкус жидкости.

Жорж, узнав, что у этих растений такая роса, принимается хохотать:

– Где кто видел такую росу? Да ведь это нектар!.. А трава?.. Где кто видел такую траву? Это лес!.. В нём должно быть полно всяких диких зверей...

– Здесь живёт один дикий зверь, только он за рекой! Это буйвол, – кричит Жоржу Глеб. – Он с рогами и лапами шириной с эту доску!

Глеб пальцем показывает на широкую доску, лежащую поперек реки. Путешественники добрались до её берегов, и сейчас Андре с Жоржем внимательно изучают представшую их глазам переправу. Жорж молчит.

– И когтями длиной с эту доску, – ещё добавляет Глеб.

– Зачем буйволу когти? – не может понять его Жорж.

– Чтоб копать червей... – объясняет Глеб. – Мы сейчас их увидим – их норы, в которых они живут.

– Кто живёт? – больше прежнего удивляется Жорж.

– Ну да буйволы!.. Кто ж ещё? – отвечает Глеб.

Оба взрослые переглядываются. Андре кажется, что детишки слегка заговариваются! Да откуда и взяться тут буйволам, пожирающим земляных червей?

Между тем  Вика с Глебом встают на средину доски и подпрыгивают, взявшись за руки, – вероятно, за тем, чтоб сломать её и бултыхнуться в воду.

Пока доска занята, Андре с Жоржем в молчании изучают холм. Он от них в двух шагах, на другом берегу, и совсем не таков, как казался им издали. Его стенки блестят, как стекло, а края нависают, как тесто, сбежавшее из кастрюльки.

Андре кажется, что холм напоминает огромный торт, или слишком огромную порцию крем-брюле, выпирающего из стаканчика.

«Интересно, а чем здесь питаются дети?» – гадает он. И уже собирается расспросить у детей, как давно они ели в последний раз, и что именно? Но вода на реке вдруг вздымается буруном – из неё выставляется бородавчатая голова лягушенции и глядит на детей.

Вика взвизгивает и, как шарик, взвивается над рекой, а затем, не спеша, словно с горки, съезжает вниз и оказывается на другом берегу реки.

– Как ты здорово напугал меня! – восхищенно кричит она Глебу.

Тот щурится и бросает в лягушку коричневым камушком. Но промахивается. Он ещё достает из кармана пригоршню таких же и, видно, готовится закидать пучеглазую окончательно. Но из рук его вместо камушков выползают и с громким жужжанием разлетаются над рекой целый ворох жуков. Перламутровых... розовых... синеньких.

– Так не честно! – кричит Глеб сестре.

– А лягушками пугать девочек честно? – хохочет в ответ Вика и прыгает на своём берегу.

Жорж, давно уж желающий сделать что-то хорошее и полезное для детей, вмиг срывает с плеча ружье и, почти что не целясь в животное, жмёт на спуск – вместо выстрела из  ствола вылетает огромный оранжевый шар и взрывается у него перед носом. Причем с таким жутким грохотом, что Жорж в страхе бросает ружье и орёт во всю мочь. Андре – тоже; он думает, что Жорж съехал с ума или даже убит и орёт ещё громче его.

Дети думают, что с ума сошли оба взрослые, и, как птички, взлетают на холм и оттуда глядят на орущих родителей...

 

Наконец все приходят в себя. Жорж глядит на детей и кричит:

– Ладно, вы там пока погуляйте, а мы тут осмотримся.

– Как ты думаешь, кто они? – обращается он к Андре, когда дети скрываются за вершиной холма.

Андре очень рассержен на Жоржа за выстрелы, напугавшие и его и детей. Да к тому же он  думает, что Георгий заранее знал, что дети взлетят на холм, если  выстрелить, – и от этого сердится ещё больше. Спустившись к реке, он пьёт воду пригоршнями, а потом говорит:

– Я не знаю. Но думаю, это мы с тобой.

Говорит лишь затем, чтоб позлить этим Жоржа.

– Почему же тогда это мальчик и девочка, если ты говоришь, это мы с тобой? – пристаёт к нему Жорж.

Андре молча идёт от него по доске через речку, потом вкруг холма, опускается на песок и, прижавшись спиной к камню, ещё сохраняющему тепло прошедшего дня, сидит, думает. И опять говорит:

– Я не знаю… Возможно, они – это то, что заложено в нас от рождения,  всё: мужское и женское, – но сумевшее здесь, на этой планете каким-то, пока непонятным мне образом разделиться на два самостоятельные существа.

– Но тогда дети – призраки, да и мы с тобой – тоже! – смеётся Жорж.

Андре долго глядит на пустыню, лежащую за холмом, и излишне уж резко меняющую собой пойму с огромной растительностью. Ему это не нравится.

– Да, возможно, и мы с тобой тоже призраки, – всё ещё продолжает сердиться он. – Только мы разделённые по другому какому-то признаку. Может быть, по характеру. Например, всё, что было хорошего, поселилось в одном из нас; ну а всё остальное – в другом...

– Ты считаешь – хорошее поселилось в тебе? – усмехается Жорж.

– Я на этом совсем не настаиваю, – отвечает Андре. – Только если припомнить, то каждый из нас в жизни чувствовал, что внутри его кто-то есть – всегда спорящий, не согласный с ним. И пока мир был целым, то оба живущие в нас существа были словно два глаза, сидящие на одном лице, но невидимые друг для друга из-за разделяющей их переносицы…

А когда и Земля и весь мир развалились, у них появилась возможность взглянуть на того, с кем всю жизнь провёл рядышком.

– Но расколотая голова – это мёртвая голова, – возражает с улыбкою Жорж. – А я чувствую себя здесь очень даже живым...

И Андре соглашается:

– Может быть, ты и прав... Но Земля умерла, и на ней сейчас может случиться всё... Ну, а дети!.. – Он смотрит вверх и, припомнив, как дети взлетели на холм, неожиданно для себя добавляет:

– Может быть, дети – это наш страх?

– Или грех, – вновь хохочет Жорж. – А поэтому, мы с тобою, спасая детей – этим самым спасаем себя.

Он хватается за верёвочку, что спустили им сверху дети, и ловко взбирается вверх – словно бы демонстрируя то спасение, о котором сейчас говорил.

Андре лезет за ним. Жорж дурацкой игрою в слова превратил совершенно, казалось бы, мудрое изречение о грехе в шутовской, балаганный вид. А поэтому Андре хочет, чтоб Жорж  возвратил словам их изначальный смысл.

Но едва они влазят наверх, как у них начинается новый спор. Вся макушка холма блестит словно стекло, и вдобавок ещё испещрёна бороздками. И Жорж сразу берётся доказывать, что холм – это спёкшийся кремнезём в месте взрыва малюсенькой термоядерной бомбы! Отсюда его и стеклянный блеск, и бороздки.  А Андре принимается утверждать, что холм больше похож на не слишком большой, может быть, не успевший как следует народиться, вулкан...

Дети несколько времени слушают взрослых, и Глеб говорит:

– А мне кажется, что поверхность холма нынче очень похожа на панцирь... 

– Большой черепахи! – кричит сестра, не давая сказать ему «панцирь  рыцаря».

И коричневый, только что преспокойно лежащий, холм вдруг пытается опрокинуться, а затем поднимается на дыбы. Люди кубарем катятся по его гладкой ровной поверхности и лишь чудом удерживаются за верёвочку, которая, вдруг оказывается, ни к чему не привязана.

Холм слегка выпрямляется, но колышется то туда, то сюда – и как будто бы продвигается над землёй. Люди едут на нём как на лошади и не могут понять: как же это у них получается?

Глеб и Вика визжат. Жорж кричит что-то невразумительное. Андре дёргает Вику за ногу:

– Кто под нами? Верблюд или слон?

– Черепаха! – кричит в ответ девочка. Глеб ей машет рукой:

– Давай море! Сегодня получится!..

Дети, видно, довольны случившимся, и вдобавок к катанию им не терпится оказаться в воде. А Андре никогда не умел по-хорошему плавать и вовсе не хочет закончить свою жизнь в глупой луже, которую собираются выдумать дети.

– Не надо морей, – умоляет он, – и не надо слонов с черепахами… и не надо воды – мы в ней сразу утонем и вымокнем...

Он глядит вниз, чтоб выяснить, что же там – ноги, или плавники, у везущего их животного? Но от нового  дёрганья чуть не сваливается головою вниз.

Наконец, ещё после нескольких сумасшедших кульбитов и их с Жоржем окриков прекратить это глупое безобразие, их катание прекращается. Андре с Жоржем немедленно удирают с холма. Вслед за ними, держась за верёвочку, как послушные дети, спускаются вниз Глеб с Викой.

 

6

 

Холму путешествие не доставило никаких неприятностей: он всё тот же, и даже имеет свой прежний вид. Но уже впереди него плещет синее озеро, а река с её зарослями далеко в стороне. Ещё дальше виднеется дом. Над берёзами появилась полоска колышущейся темноты. На её мутном фоне сверкают летающие самолёты. Вверху у них уже день. От встающего солнца блестят самолётные фюзеляжи, а чуть погодя загораются и вершины берёз с вязами.

Скоро солнце заполнит собою весь этот мир, чтобы выжечь его. По пустыне, уже принимающей красноватый оттенок, проносятся непонятные тени, похожие то на птиц и зверей, то на отблески отражённых лучей солнца.

При их появлении Вика роет ямку в песке и при этом старательно приговаривает:

– Моя Пинта, наверное, там внутри. Вот отверстие. Здесь была её лапка. Она утонула в песке, моя бедная  Пинта. – И девочка начинает похныкивать.

Глеб старается удержать её от влезания в песок, а потом, рассердившись, пугает сестру:

– Если ты не отстанешь от нас со своей глупой Пинтой, я скажу папе Жоржу, и он в неё выстрелит... Поняла?

Вика взвизгивает и уже во весь голос кричит:

– Вы не смеете убивать мою Пинту! Она ещё маленькая!.. И мы с ней хотим спать. Что вы  всех убиваете! И куда вы меня ещё тащите? Я уже ничего не боюсь...

Андре думает, что она и, действительно, ничего не боится, и детишкам пора уже спать. Но не так же как страусам – головою в песок?..

Он идёт вкруг холма, и на той стороне, где раскинулось озеро, видит груду камней, а за ней – вход в просторное помещение, уходящее внутрь холма и заканчивающееся там пещерой с высокими сводами. И скорей всего, эти вход и пещера уже результат черепашьего путешествия.

Материал, из которого они сделаны, чем-то напоминает волнистый слой внутри раковин. Если это, и вправду, дом Пинты, о которой сейчас убивается девочка, то пока Пинты нет, помещение надо срочно занять.

Андре громко зовёт остальных, сам садится у стенки и думает о всех странностях начавшейся спасательной экспедиции. О неведомых летунцах, о разбойничающих самолётах, жуках-камушках и шагающих черепашьих холмах...

Потом вдруг сожалеет, что в детстве почти не занимался животными, хотя, помнится, возле дома у них и жила сухопутная черепаха. Затем она вдруг куда-то исчезла. Наверное, умерла.

«А всё-таки лучше если бы этот холм превратился в исправный летающий звездолёт, чем в какую-то сумасшедшую черепаху», – приходит он к выводу и засыпает...

Когда Жорж, обойдя всё подземное помещение, опускается рядом с ним, спит не только Андре, но и дети.

Через щель, разделяющую черепаший дом на подземную и наземную части, струится песок. Вслед за ним проникают слепящие лучики солнца и бойкими зайчиками отражаются от неровностей внутри панциря. Жорж сдвигает на лоб светофильтры у шлема и закрывает глаза. Но сна нет.

 

7

 

Так проходит полдня. Андре всё ещё спит. Ребятишки, похоже, уже просыпались, потом поиграли и снова уснули. Их обувь – четыре ботиночка – держат строй рядом с ними. В руках Вики – маленькая черепаха. Наверное, это Пинта, вернувшаяся к ней во время сна. Тут же кучка коричневых камушков – их жуки, возвратившиеся с прогулки.

Жорж, проснувшись, глядит на детей, на жуков и ботиночки, у него что-то щиплет в носу. Он кряхтит и ворочается, то и дело подталкивает в бок Андре, и, в конце концов, пробуждает его окончательно.

– Кто они? – жалко хлюпает Жорж. – Ты мне можешь сказать: кто они, эти дети?..

– Может быть, эти дети – наш страх, – говорит Андре. Он пытается вспомнить мысль, что пришла в его голову у реки. Но Жорж тотчас его останавливает:

– Я не верю в твою философскую болтовню... Они вовсе не призраки. Они бегают и играют, и ссорятся как обычные дети. А если, случается, и летают, то сильно боятся лягуш! Где ты видел, чтоб призраки и боялись лягуш? А они залетели от выстрела на вершину холма и катали нас на черепахе, которая нас чуть не утопила. Но опять-таки не показали её нам с тобой, словно снова чего-то боялись. Как ты думаешь, чего они вдруг забоялись?

– Наверное, что ты можешь убить её! – отвечает Андре.

– Я?.. Убить беззащитную черепаху? – в отчаянии восклицает Жорж.

– Что ж тут странного? – говорит Андре. – У тебя ружьё. Ты стрелял из него в самолёты и даже охотился на лягуш... Но я всё-таки думаю, что нам лучше начать рассуждения с начала – и, видимо, с нас с тобой.

– Да, давай рассуждать всё с начала, и с нас с тобой, – соглашается Жорж.

– Если наша Земля раскололась на части, то, может быть, раньше мы с тобой и действительно были одним человеком? – Андре морщится от своих же слов, но ещё повторяет:

– Мы похожи, и видимо, это так... Я одно не пойму: почему я – Андре, а ты – Жорж?..

– Я сменил своё имя, – смущается Жорж. – Но когда-то, мне кажется, я был тоже Андре.

Андре долго молчит: ему всё меньше нравится этот странно начавшийся и идущий без всякого правила Конец Света, не нравится эта планета со странными существами, но больше всего – этот Жорж, ворующий имена у других.

– Да, – в конце концов говорит он. – Я не думал, что встречу в Конце Света дурацкую выдумку наподобие тебя... Вместо этого я желал бы увидеть своих детей. У меня в прошлой жизни на прежней Земле были дети, но звали их не Глебом и Викой, и возрастом они были моложе…

– А моих звали так же, – обрадовано заявляет Жорж. – Правда, их у меня не было... То есть были, – немедленно поправляется он. – Были мальчик и девочка. У него уже было имя – Глеб. Ну а девочку я хотел назвать Викой, Викторией – как жену...

– А вот я свою жену, верней, имя её, не могу сейчас вспомнить, – говорит Андре. – У тебя есть ещё хоть какие-нибудь воспоминания из твоей прошлой жизни? – продолжает он. – Это прошлое... оно так забывается... – И он хмурится.

– Как же, как же, – торопится Жорж. – Я запомнил: у нас в детстве был большой белый дом. Он стоял под берёзами и казался мне парусником. Мы всегда запускали там воздушных змеев, но они зацеплялись за ветви и падали.

– И наш дом тоже был под берёзами. Но, наверное, лишь во сне, – говорит Андре.

– Нет, он был этот дом. И лужайка. Мне очень хотелось, чтоб на ней было много детей! Но жена... Та была всегда против. А после мы с ней разошлись...

– Ты развелся с Викторией? – уточняет Андре.

– Да, – немедленно отвечает Жорж.

– И когда у вас это случилось?

– Мне тогда было тридцать лет.

– Значит, вот когда... И, наверное, ты тогда же сменил свое имя?

– Да, – опять подтверждает Жорж.

– Имя многое значит, – значительно говорит Андре. И добавляет, – А вот я со своей развестись не сумел... хотя…

И вдруг, вспомнив о чём-то, вновь спрашивает:

– А не знал ли ты женщину с голубыми глазами, которая...

– Напевала Есенина «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым?» – перебил его Жорж.. – Я ушёл от Виктории к ней.

– Как «ушёл к ней»? К кому это, к ней? – переспрашивает Андре.

– Ну, к ней, к той, что с Есениным… и с глазами. К ней… – как ни в чём ни бывало опять повторяет Жорж.

Андре долго сидит напряженный, и думает. Потом, видно не выдержав своих мыслей, вдруг вскакивает и едва не бегом начинает кружить по пещере, поглядывая на Георгия и детей.

Глеб и Вика ещё не проснулись, и лица их, размягченные сном, странным образом были словно срисованы с лица Жоржа, сидящего рядом с ними. А, значит, – с лица и его самого,  Андре!..

«Но такого не может быть! – лихорадочно размышляет Андре. – Мои дети должны быть их младше. А Жорж говорит, что у них детей не было… Если только не врёт…

Но тогда что за дети сидят рядом с нами, так сильно похожие на нас с ним? И как Жорж в одно время со мной был с той женщиной, что с Есениным? И где был в таком случае я?..  Или  он... Или оба мы? И чьи всё-таки, наконец, эти дети?»

Совершенно запутавшись в рассуждениях и оставив детей и Георгия, он стремглав выбегает на улицу, чтобы наедине с собой, разобраться в случившемся.

 

8

 

Вне горы, несмотря на вечерний час, настоящее пекло. Огромное солнце, размазавшись по горизонту, цепляется за него и никак не желает уйти на покой и оставить не выжженным этот мир… Но уж нижняя часть его всё сильней увязает за краем земли, и оно вскоре вынуждено примириться с такой своей участью.

Озерцо перед носом холма за день сильно уменьшилось. В середине его появилась гряда из базальтовых чёрных глыб. Небольшая полоска тьмы, возникшая за рекой на рассвете, за день выросла и расползлась на большую часть прилегающего горизонта, образовав в нём изрядный провал.

И сейчас рядом с этим провалом всё более разгорается пятно лже-Луны или, может быть, лже-Земли. Ещё точно такое же исчезало в лучах заходящего солнца. Ещё, неизвестно какое по счету, выныривало на другом краю небосвода...

«Наверное, сейчас в этом мире у каждого есть своя Земля, – принимается за свои рассуждения Андре, – и, наверное, в этом суть наступившего Конца Света – дать каждому человеку возможность без лишних помех, просмотреть свою жизнь и припомнить все радости и ошибки, свершенные в ней».

И вдруг тоненький голосок, что звучал в голове его с вечера, произнёс:

«Хорошо, если только ошибки!.. А если грех? Его, что, тоже можно припомнить и снова забыть?..»

– Ты, наверное, про детей? – догадался Андре. – Но ведь это же Жорж был в то время с той женщиной с голубыми глазами! Это он, или оба они, виноваты, что дети, Глеб с Викой, у них не родились!

«Значит, ты уже больше не думаешь, что вы с Жоржем один человек?» – уже с явной насмешкой звучит голосок.

– Нет, не думаю, – отвечает Андре. – Но пускай даже так. У него к тому времени было имя Георгий и жизнь, о которой я даже не знаю. И я вовсе не должен ещё отвечать за грехи, о которых не знаю!.. Или же не помню…

«В таком случае у тебя будет время вернуться к случившемуся и припомнить какой из них твой... – произнёс голосок. – Видишь, сколько их в небе, Земель? И на каждой тебя ждёт какой-нибудь из забытых  грехов. И ты вынужден будешь снова вернуться к ним. И не только лишь мысленно!..»

– Я совсем не желаю сто раз возвращаться к своим иль чужим грехам! – закричал Андре. – И кто ты, всё заранее знающий о моих грехах?.. И кто я или этот же Жорж?.. Кто мы все здесь на этой планете? И что ты привязался здесь к нам? И ко мне?..

В ответ же послышалось:

«В жизни каждого есть свой Жорж, помогающий забывать, а потом вспоминать то, о чём мы хотели забыть. И планета, которая появляется рано поздно ли в помощь этому...»

Конец фразы как будто взвился и растаял среди облаков, или лун, или звёзд, показавшихся к тому времени в вышине.

Андре снова, и с новым вниманием, начинает разглядывать разгорающиеся небеса, и ему начинает казаться, что там и действительно, его ждут миллионы Земель с миллионами совершённых когда-то грехов.