Глава 1Поезд быстро мчался по рельсам. Мимо за окном словно стаи птиц яркими вспышками иллюстраций мелькали раскинувшиеся зеленые поля, леса да небольшие селения вдоль мелководных речушек, через которые от берега к берегу были перекинуты бревенчатые мосты. В лазурном, по-летнему солнечном небе легкими завитками проплывали белоснежные облака - невесомые, воздушные, и как желалось теперь - после всего прожитого оторваться от земли, коснуться мягкой рукой края небосклона, а потом сидеть на облаке и взирать с дальней-далекой высоты на весь раскинувшийся там, внизу, мир. Все сталось бы иначе, не как планировалось ранее. Молодая женщина глубоко вздохнула и, оторвав беспокойный взгляд от окна, быстрым движением поправила черную шляпку, из-под которой выбивались темные пряди локонов. Во всем: взгляде, положению рук читались благородство и светское воспитание, и даже черное платье из дорогих тканей без каких-либо украшений сидело на женщине безупречно, лишь подчеркивая естественную белизну кожи и стройный стан; лицо с большими карими глазами под тенями прожитых горестей нельзя было назвать красивым и привлекательным, однако что-то неясно-грустное, кротко-особенное влекло к нему, преображая эти невзрачные черты в новое, неизведанное желание подольше всматриваться в эти большие глаза, любоваться их мирному томлению, не отпускать от себя этот полного достоинства взгляд.Десять лет назад женщина могла бы еще задумываться о красоте и очаровании как и все девицы ее круга, но ныне ей сталось все равно, что подумают о ней и что скажут. Мало кто понимал, какие испытания выпали на ее долю, каким грузом легли на эти самые хрупкие плечики, и что именно теперь ей предстоит взять всю судьбу в свои руки. Женщина мельком осмотрела пальцы на руках - тонкие, белые, ладони - маленькие, нежные, - вот эти ручки, на которых всеми цветами радуги блестели драгоценные камни, на безымянном пальце которых горело золотом обручальное кольцо, сейчас не осталось ничего. Сердце сжалось от боли, а невыплаканные слезы комом застряли в горле. Вспомнилось, как хоронили они с мужем старших детей - сначала сына Зигмунда-Игнация, затем дочь Марию-Людовик, умерших от перенесенных болезней в раннем детском возрасте, и в памяти до сих пор хранились воспоминания тех страшных дней и холод детских тел, уложенных в деревянные гробы. Ее супруг - дворянин Григорий Теодорович поддерживал как мог убитую горем жену, старался изо всех сил вернуть ее к былой жизни, дать ясно понять, что еще не все утеряно и они, такие молодые. нежно-любимые, оставались рядом многие годы и за то время у них родились еще четверо детей - как награда за прежние несчастья. Вот, казалось, жизнь наладилась, горячие искренние молитвы, обращенные к Господу, ежедневно возносились в их имении неподалеку от Городенки, яркими красками заиграли даже стены дома. Но излишняя самоуверенность всегда бывает наказана свыше; не успев отпраздновать первый день рождения младшего чада, как скончался Григорий. Это было не несчастье, это был страшный удар, полностью разделивший жизнь на до и после. Вот уже могила супруга в семейном склепе, а у нее лишь уставшие руки да четверо малолетних детей, которые в силу возраста не осознавали великую утрату, а просто с грустным выражением продолжали требовать от матери пищу и внимание. И она не смела, не могла опускать руки, ибо отныне стала единственной кормилицей в семье и главой дома. Переехав на некоторое время к родственникам в Давидовицы, женщина пробыла там несколько месяцев до тех пор, пока не узнала, что в Станиславове у нее появится большая возможность обустроиться, начать жить с чистого листа. И вот она в поезде едет по длинной дороге в новый свет, новую жизнь. Как то там сложится?Думы о неясном будущем, что наступит за длинной полосой дороги прервал жалобный писк годовалого ребенка, пробудившегося от крепкого сна. Женщина прижала малютку к своей груди, нежным касанием пригладила пушистый клочок волос, таких легких, мягких. Ребенок, ощутив заботу материнской ладони, заплакал, ясно требуя есть. Женщина, опасаясь за свою добродетель, не решилась кормить грудью именно сейчас, когда в вагоне было столько посторонних людей. Вместо того она вручила в детские рученки кусочек сахара, прошептала:- Потерпи, мой родной, скоро конец нашего путешествию, - и голос ее медленно потонул в однообразном стуке колес.Двое старших детей - семилетний сын и пятилетняя дочь плотнее прижались с двух сторон к матери, словно боялись чего-то неизвестного, страшного. Женщина украдкой взглянула поначалу на темноволосую смуглую девочку, затем обратила взор на сына и легкая нежная улыбка преобразила эти невзрачные черты. Старший сын был ее любимцем - после смерти первых детей и безграничной заботой о нем каждый миг, проведенный с ним, стал для матери счастьем, а мальчик, явно осознавая это, старался отплатить родительнице тем же добром, что видел незримо во всей ней.
Глава 2Поезд прибыл в Станиславов в три часа пополудни. На станции толпились в ожидании уезжающие и встречающие: гул пестрой толпы заполнил воздух, перекрыл даже звук прибывающего поезда. Женщина, накинув атласный тюрлюрлю черного цвета, взяла в одну руку ридикюль, в другую младшего сына и направилась к выходу, а проводник - крупный седовласый мужчина помог вдове донести дорожные сумки. Уже на земле он поинтересовался:- Госпожа, вас кто-то встретит или же мне помочь нанять вас экипаж?- Нет, благодарю вас, меня должны встретить родные, - женщина медленно проговорила данную фразу, при этом пристально всматривалась в толпу, словно ища кого-то.Толпы мужчин и женщин мелькали перед глазами, но все они были ей незнакомы. А что если... если за ней никто не приехал? Эта мысль жаром опалила грудь, ей стало не по себе: как быть одной в неизвестном городе, без поддержки, с четырьмя детьми на руках, которые устали с дороги и были голодны? Комок рыданий подступил к горлу, но женщина взяла себя в руки, успокоилась от мыслей, что ее заберут - о том был договор, ее просто не имели права как вдову дворянина оставить на произвол судьбы. Когда былая уверенность вновь вернулась к ней, она почувствовала, как старший сын дергает ее за руку, вопрошает:- Мама, мы поедим домой или останемся здесь? Мне страшно, я хочу есть.- Ах, Овсеп, - со вздохом проговорила она, - я тоже устала и голодна как и вы, но я терплю, нельзя на людях показывать свои страхи и тревоги.Это был еще один урок - женщина не искала никогда ни в ком сочувствия, тому же учила своих детей, ибо жалость - есть унижение человеческого достоинства, свойственное лишь рабам и слугам. Из толпы донесся глас:- Пани Оганович, пани Оганович!Женщина не сразу обратила внимание на зов, ибо с момента бракосочетания изменила фамилию, позабыв о прежней девичьей, данной с рождения. В конце осознав, что окликают ее, молодая вдова обернулась, увидела перед собой важного господина в дорогом костюме на французский манер, его приветливое лицо с тонкими светлыми усиками показалось довольно приятным.- Вы пани Оганович, не так ли? - переспросил он, мельком взглянув на детей.- До замужества, ныне моя фамилия Теодорович.- Я искренне соболезную о вашем почившем супруге, но не буду голословным, а просто предложу устраиваться поудобнее в экипаж, - галантным жестом он пригласил ее следовать за ним, попутно наняв носильщика для переноски багажа.Уютно устроившись в крытом экипаже на мягких сиденьях, вдова поинтересовалась именем своего провожающего:- Прошу простить меня, что сразу не представился вам в пылу торопения. Меня зовут Ёжи Заруцкий, пан Заруцкий, и я здесь, в этом городе буду представлять ваши интересы.- Очень приятно, - пани Теодорович слегка улыбнулась, держась при этом гордо и немного отстранено, ясно понимая, что не обладает сполна той свежей-кокетливой прелестью, коей сполна были наделены ясноглазые златоволосые польки.- Ежели какая нужда, то вы всегда можете обратиться ко мне, - Ёжи Заруцкий улыбнулся в ответ, изо всех сил стараясь произвести на собеседницу впечатление опытного адвоката.За окном теперь уже экипажа проносились здания города: лавки мастеров, булочные, трактиры, жилые дома с облупившейся краской, богатые особняки за высоким частоколом - это Станиславов, город, в котором ей и ее детям предстоит жить, новое место, новые надежды.В адвокатской конторе Ёжи Заруцкий привел вдову в кабинет главного распорядителя имуществом и вышел. оставив ее одну до подписания необходимых бумаг. Распорядитель, представившийся как Николай Лисовский, какое-то время изучал привезенные ею документы, пальцами шурша толстой бумагой, наконец, произнес:- Госпожа, ваше имя Гертруда Теодорович, урожденная Оганович 24 сентября 1838 года. Ваш почивший супруг - Григорий Теодорович, скончавшийся 14 августа 1871 года. После его смерти вы, пани Теодорович, решили продать ваше совместное имущество и переехать сюда в Станиславов в новый дом, верно?- Да, - ответила Гертруда.- Ваш новый дом располагается на улице Заблотовской 30. Я приглашу вашего адвоката для подписания необходимых бумаг.Не прошло часа, как Гертруда подъехала к старинным окованным воротам, за которыми белели стены нового дома. Сам дом, вокруг которого раскинулся обширный участок, походил на русскую усадьбу  с широким крыльцом, к которому вели белые ступени с резными перилами, а высокие толстые колонны подпирали большой балкон на втором этаже, который был чуть меньше самой террасы.Внутри оказалось также роскошно: все стены были покрыты светлой краской, от чего комнаты с высокими окнами казались залами для приема гостей, а резная мебель лишь подчеркивала сияющее очарование тихого поместья.Гертруда, позабыв об усталости, с восторгом осматривала каждую комнату, каждый уголок своего дома, то и дело восклицая:- Подумать только, какая здесь красота, сколько места! - в памяти сравнивая прошлое семейное поместье не в пользу последнего.Овсеп, Катажина и трехлетний Михал с задорным смехом ринулись друг за дружкой, по всему дому, еще с пустыми стенами, раздалось эхо тонких голосков. Наигравшись в догонялки, они вбежали на второй этаж - выбирать спальни, и внизу до Гертруды донеслись крики отчаяния и зов о помощи:- Мамочка, Овсеп занял самую красивую комнату!- Мама, Катажина толкается! - громко заплакал Михал.- Мама, скажи этой дурехе, что я первый выбрал эту спальню! - позвал на помощь Овсеп, явно не желая уступать сестре, с которой он то играл, то дрался.Гертруда на секунду прикрыла глаза, пропуская через себя свет, струящийся из окна, да уют родного очага. Давно ли она была так счастлива?
Глава 3Время под сенью тиши и благоденствии, в стенах сказочно-светлого дома, окруженного родной добротой и любовью, пролетело в единый миг, а казалось - вот недавно словно лишь вчера им предстояла утомительная дорога, а еще ранее череда смертей да расставание с привычным местом. Ныне страхи остались в прошлом, их поглотило невидимое пространство времени, наделив семью Теодоровичей мирной семейной жизнью у теплого очага. Перед сном, преклоняя одно колено в молитве, Гертруда просила в искренней мольбе Господа о даровании ей и детям покоя - только покоя, ибо остальное сталось не столь важным.И вот на пороге новой ступени к будущему - ровно через десять лет после смерти Григория женщина с гордостью и материнским умилением заметила, как изменились-переменились ее отпрыски, как из несмышленых младенцев, маленьких, точно цыплята, выросли-возмужали ее сыновья, как расцвела, похорошела Катажина, но главной гордостью, достойной семьи, всегда оставался для Гертруды Овсеп, заканчивающий в этом году гимназию и с упорством, присущим всем Теодоровичам, готовящегося ко сдаче экзаменов. Младшие же сыновья - Михал и Мечислав-Давид были еще желторотыми школярами, для которых непоколебимым авторитетом являлись мать и старший брат.И вот, когда за чередой промозглых слякотных дней, недель ранней весны пришло тепло солнечных лучей, тринадцатилетний Михал спустился в конюшню, самолично проверил состояние лошадей, в нетерпении ожидающих прихода хозяев. Мальчик с любовью, словно дитя, пригладил гриву любимому жеребцу Спартаку, ласковым словом утешил его, приговаривая:- Не печалься так, я тоже скучаю по свободе как и ты, но матушка не пускает меня одного, так как боится за меня.Спартак дернул ушами, мордой уткнулся в плечо Михала, будто отвечая: "Ничего, все изменится", а мальчик прижался к любимцу, прошептал:- Я люблю тебя и ты это понимаешь, хотя ты и не человек.У входа раздались шаги - кто-то еще прошел в конюшню, Михал обернулся и увидел Овсепа, одетого в жокейский костюм на английский манер: короткий шерстяной плащ, брюки, заправленные в высокие сапоги, кованые у подошв, шляпа. Старший брат подошел к младшему, сверху вниз взглянул на него - высокий, широкоплечий, Овсеп всегда выделялся от остальных членов семьи, и его рослая фигура в дверях часто закрывала проход, а сегодня, по-щегольски английского денди, одетого в новое одеяние для верховой езды, старший из братьев взял под уздцы своего коня, проверил подпруги и уздечку, подмигнул Михалу:- Ну что, братец, готов проверить резвость лошадей?- Ты думаешь опередить меня на сей раз?- А разве не победы во всем жаждет душа моя?!- Еще не родился тот наездник, что может сравниться со мной! - Михал гордо вскинул голову, явно стараясь выглядеть старше своих лет.- Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, - Овсеп подмигнул мальчику, с любовью старшего улыбнулся ему.Братья вывели лошадей, в это время из дома вышла служанка с ведром, явно пошла набрать воды, чтобы заняться стиркой, юноши заметили ее у колодца, старший спросил:- Напугаем ее, как ты думаешь?- Почему бы и нет? - младший с задором вскочил в седло и, взяв в руки поводья, ногами стукнул Спартака в бока, вскрикнул, - ну, гони!Овсеп свистнул вслед и пустился за ним, все яростнее и яростнее нахлестывая коня, не желая терпеть поражение тогда, когда ему предстояла дальнейшая учеба в далеком университете. Комья земли, перемешанные со свежей молодой травой, разлетались в разные стороны под копытами, и в нос ударил горьковатый ее запах. Служанка, набрав воды из колодца, устало поводила натруженными плечами и только собралась было перекинуть коромысло на них, как за спиной услышала ликующие крики молодых голосов, в последний миг женщина увернулась от проносящихся мимо всадников, еле устояв на ногах и даже не разлив в ведрах воду. Мельком взглянув на нее, Овсеп еще громче свистнул и, пришпорив коня, рванул вперед, торопясь взять препятствие.- Носятся сломя голову, непутевые, - проворчала себе под нос служанка и направилась твердой походкой к дому, сгибаясь под тяжестью ведер.На высоком балконе все то время сидела Гертруда с чашечкой кофе, она видела сыновей, приметила страх в лице горничной и, невольно обратив взор на Овсепа, с замиранием сердца и материнской гордостью залюбовалась его высокой фигурой, открытостью и грациозной статью, когда он - прямой, гордый держался в седле. Она увидела, как сыновья спешат к изгороди, норовясь перепрыгнуть, ее и сердце бешено заколотилось в груди, хотя мать знала наверняка - мальчики возьмут препятствие, вдаль крикнула им:- Осторожнее, не переломайте шеи!Но слышали ли сыновья ее предостережение, того она не знала.Спартак, безоговорочно повинуясь сильной руке хозяина, перепрыгнул ограду. Конь Овсепа при виде изгороди заартачился, желая повернуть назад, но юноша пришпорил его, громко скомандовал "вперед" и испуганное животное, не имея выбора кроме как подчиниться, сделал над собой усилие и с громким ржанием прыгнул через низкий забор, чуть не задев его задними ногами. Овсеп изо всех сил схватился за поводья, немой страх обжег его нутро, но он взнуздал его, ибо поражение перед младшим братом была куда трагичнее смертельного падения.Гертруда вскрикнула от испуга, но потом через секунду злилась на Овсепа за то, что так пренебрегает опасностью перед лицом матери, а еще через секунду женщина чувствовала несравненное счастье, что сын не вылетел из седла и с ним все в порядке.Не заботясь о чувствах матери, братья во весь опор мчались по зеленым полям, залитыми ярким светом. Над головой раскинулось лазурное небо, а под копытами разлетались потревоженные всадниками бабочки и маленький птички. Добравшись до мелкого озера, юноши спешились, пустив усталых коней пастись на зеленом лугу. Расстегнув пуговицы сюртуков, теперь уже не стесненные в движении, братья так и повалились  в высокую траву, от которой исходил благодатный терпкий запах близившегося лета. В вышине раскинул свои просторы бескрайний небосвод и юноши вспомнили - каждый про себя, как давно в детстве в невинных фантазиях они глядели, рассматривали пристально облака, стараясь угадать, на кого или что они похожи. Теперь детство повернулось к ним лицом и как тогда Михал указал перстом на проплывающее облако, задумчиво прошептал:- Похоже на корабль.- Нет, - возразил ему Овсеп, ковыряясь тростинкой в зубах, - это рояль.- Нет, корабль, гляди - у него даже паруса есть.- И все же позволь мне остаться при своем мнении, - старший запрокинул одну ногу на другую, немного помолчав, добавил, - всякий раз, всматриваясь в небо, в памяти вспоминаю я слова бабушки, однажды поведавшей о Господе Боге, сидящего на небесах и зревшего каждого живущего на земле, тогда в детской наивности я поинтересовался: как увидеть Его? на что бабушка ответила: нужно жить по совести праведников, соблюдая божьи веления, не греша ни в сердце, ни в помыслах, ни в деяниях, и лишь тогда Он откроет Лик Свой. Сие слова до сих пор хранятся в закоулках моего сердца - больше, чем просто в памяти, но, глядя в небеса. я не вижу никого. Может, я уже много согрешил на своем пути?- Ты ли, Овсеп? - воскликнул Михал. - От тебя ли я слышу подобные слова? Добрее человека и представить нельзя, и если ты грешник, то кто тогда остальные?Овсепу было приятно и в то же время неловко слышать подобное от младшего брата, который был не просто его кровным родственником, но лучшим, самым близким другом, именно ему он открывал тайну мечтаний и терзаний своих, кои прятал от остальных. Как-то так разом получилось, что старший брат стал главным, непререкаемым авторитетом в семье, и отныне являлся не просто братом, он заменил младшим отца и наставника, создав образ непоколебимого стержня, за который держались все: и Гертруда, и Катажина, и Михал с Мечиславом-Давидом. Сия тяжелая, ответственная ноша, но именно она на протяжении последних лет придавала ему силы.Немного вздремнув под треск кузнечиков и чириканье пташек, Овсеп и Михал пробудились от полуденного зноя. Белокожий Овсеп никогда не любил солнечных лучей, всегда стараясь в жару держаться в тени, иное дело смуглый Михал с живыми задорными очами - черные как спелая вишня, жизнь в нем била ключом, толкая на озорство и новые подвиги - в противовес степенному, чопорному старшему брату, отличающегося от родных высоким статным ростом, что позволяло ему отлично смотреться в седле и на светских приемах. Но сейчас, находясь во власти дикой природы с ее очарованием небывалой красоты и естественных запахов, двое юношей как бы воссоединились, стали единым целым - одним человеком без различий и молодые, ловкие, пришпорили лошадей, погнав их в обратном направлении: кто теперь станет победителем?Перелетев через ограду, с громким свистом братья пустились галопом в то время, как на улицу вышла служанка с тазом только что постиранного белья. На сей раз женщине не удалось отпрянуть в сторону и она, упав на земь, уронила таз с чистой одеждой. В гневе и обиде крикнула вслед всадникам:- Чтоб вас окаянных! - и погрозила в их сторону своим увесистым кулаком.Наблюдавшая за ними Гертруда свесилась с балкона, прокричала:- Не ушиблась, Галинка?- Ах, пани, - всплеснула та руками и шмыгнула широким носом, еле сдерживая слезы, - скажите этим озорникам, чтобы не пугали меня старую, а то неровен час, как затопчут и не заметят.Гертруда спустилась, встретила у дверей сыновей. Взглянув в их разгоряченные покрасневшие лица, покрытые пылью, но озаренные юношескими улыбками, она сдвинула в наигранной суровости брови, проговорила:- Если вы думаете, что я не видела вашего озорства, то глубоко ошибаетесь. Вы чуть не затоптали Галинку, чудом не снесли ограду. И не глядите на меня так, ныне не отпирайтесь от содеянного.Овсеп и Михал понуро, стыдливо опустили головы, ничего не ответили, ибо осознавали ошибку. А мать уже заботливо оглядывала их, особенно внимательно пригляделась к старшему, провела с тревогой по его плечам, выпирающим ключицам, до сей поры не в силах забыть его отчаянный, опасный прыжок, когда он мог вылететь из седла и сломать шею, но, слава Богу, трагедия миновала - молитвы матери были услышаны.После ланча Гертруда переоделась в темно-бардовое платье с черным жабо, украшенное брошкой с сапфиром, подол ниспадал оборками до пола, закрывая даже маленькие ножки в изящных туфельках. Ни Овсеп, ни Катажина, ни тем более Михал с Давидом не спрашивали мать о цели поездки - они знали, что, не смотря на дворянское положение в обществе, дающее ей как вдове полное обеспечение, Гертруда тем не менее не сидела сложа руки, а пыталась заработать на жизнь - как могла в те годы женщина: по вечерам занималась рукоделием, которое затем относила в лавку мастеров, продавая перекупщикам за приемлемую цену, а три раза в неделю после обеда отправлялась в пансионат преподавать девицам из богатых семей французский язык. Вырученные деньги покрывали расходы на содержание служанок да немного припрятывалось на черный день - ради детей, если они будут в чем-то нуждаться.И сейчас, когда Гертруда завязала под подбородком ленты шляпы, к ней приблизился Овсеп, галантным жестом, желая казаться много старше своих лет, он предложил матери провести ее под руку до двуколки, запряженной высокой гнедой лошадью. С детства юноша любил провожать родительницу, а затем стоять, наблюдая, как ее экипаж скрывается за поворотом.