Мне нравилось в те неспокойные годы работать на «Скорой». Тогда, во времена всеобщей и душевной смуты, для меня это было единственной отдушиной. Нередко, даже в свободные от дежурств дни, будучи не в состоянии терпеть тяжёлую домашнюю обстановку, я одевался и уходил на подстанцию. Просто сидел на кухне, пил чай, смотрел телевизор и разговаривал с людьми. Не знаю как сейчас, но врачи и средний медперсонал был там совершенно другим, не таким, как в стационарах, и уж, тем более, в институте. Если ты приходил голодным – тебя вскладчину кормили, если не знал методов лечения какого-либо заболевания – дружно объясняли что и как, когда нужно было куда-то доехать – без проблем решали и этот вопрос. Работа была тяжёлой, изматывающей, опасной. «Скорая помощь» в девяностые напоминала передовую линию фронта: все по мере своих сил «воевали» и по пустякам между собой не ругались; каждый был на виду и не просто знал, а был уверен, что его не бросят умирать на поле боя. Кто-то лечил хорошо, кто-то, может быть, не очень. Но. Всех нас объединяло одно –  общий враг в лице болезней, травм, неотложных состояний и общая цель - доработать до конца дежурства (читай – дожить до рассвета). А в те годы это было ох как непросто…

       Милицейские отчёты по республике того времени напоминали сводки военных действий. Это были настоящие криминальные войны – с убитыми и ранеными, перебежчиками и предателями, массовыми расстрелами, но с некоторыми патогномоничными (характерными) отличиями - отсутствием линии фронта и тыла. Ежегодно регистрировались десятки тысяч преступлений, сотни умышленных убийств и тысячи злодеяний, совершённых в составе организованных преступных групп. Только последних на оперативном учёте состояло свыше ста. Противостояние криминала и закона, как правило, оканчивалось поражением последнего. Сказывалось несовершенство тогдашней уголовно-процессуальной системы, длительное отрицание советской, а в последующем и российской властью организованного преступного мира, коррумпированность бандформирований и государственных органов, включая милицию, армию, торговлю и пр. Известный журналист Юрий Щекочихин ещё в конце восьмидесятых годов, в ряде своих публикаций, в частности, в «Литературной газете», предупреждал о наличии в стране организованной преступности. Он же и ввёл новое понятие «Казанский феномен», после чего наш город стал чёрным символом молодёжной преступности и бандитских разборок. К сожалению, голос журналиста не был услышан. Или его просто не захотели услышать. Или он кому-то сильно мешал. Последствия этой преступной бездеятельности и халатности правоохранительных органов стали катастрофи- ческими…

       Как врач «Скорой помощи» я неоднократно, со своими коллегами,  выезжал на кровавые разборки тех лет. Точнее, на их последствия. Это были места массовых драк с применением в начале камней, ножей, цепей, гирь, обрезков арматуры или труб, колов и прочих «подручных» средств, а в последующие годы – огнестрельного оружия, включая пистолеты, автоматы, пулемёты, гранатомёты и гранаты. Мы на месте сортировали пострадавших (и случайных прохожих) по степени тяжести, характеру ранений и полученных травм, и «грузили», например, в одну машину «Скорой» три-четыре черепно-мозговые травмы, а в другую – два-три проникающих ранения в живот или грудь. Отвозили в дежурные клиники и возвращались обратно. И так по нескольку раз. Иногда в одной карете «Скорой помощи» оказывались союзники, нередко - враждующие стороны, а бывало - и те и другие, плюс раненые сотрудники милиции. Некоторые участники побоищ умирали прямо в машине.  Имели место случаи, когда мы просто ездили как «труповозки»… После такой работы нам  официально давали по пятнадцать-двадцать минут отдыха с тем, чтобы мы могли сменить мокрую от крови униформу, переодеться в чистую одежду, пусть даже и гражданскую, и помыть машину. Никто не боялся ни СПИДа, ни гепатита С, ни туберкулёза, ни чёрта лысого. Просто «пахали» - и всё. А потом эти «мальчики кровавые» снились по несколько ночей кряду, а в ушах долго ещё стояли их крики и стоны.