ЧАСТЬ I

ВБЛИЗИ СМЕРТИ

1.

Умирать было совсем не больно. Если бы я не испускал дух, я бы никогда не

растянулся на полу рядом с туалетом самолета. Как вы можете себе представить, там

было не совсем чисто. Я летел в Москву из Томска, в Сибири, и чувствовал себя очень

довольным. Региональные выборы должны были состояться через две недели в

нескольких сибирских городах, и мои коллеги из Фонда борьбы с коррупцией (ФБК) и я

намеревались нанести поражение правящей партии «Единая Россия». Это стало бы

важным посланием о том, что Владимир Путин, даже после двадцати лет у власти, не

всемогущ и даже не особенно любим в этой части России — хотя большое количество

людей там смотрят, как «говорящие головы» из телевизора поют хвалу лидеру страны

все 24 часа в сутки, на протяжении всего времени.

В течение нескольких лет мне было запрещено баллотироваться на выборах.

Государство не признавало политическую партию, которую я возглавлял, и недавно

отказалось зарегистрировать ее в девятый раз за восемь лет. Каким-то образом мы

всегда «не правильно заполняли формы».

В тех редчайших случаях, когда кто-то из наших кандидатов действительно

попадал в бюллетень, находили самые надуманные предлоги, чтобы лишить их права

участвовать в выборах. Задача, стоящая перед нашей сетью, одной из крупнейших в

стране — со всеми 80-ю региональными отделениями, и постоянно подвергающейся

нападкам со стороны государства, на пике своей деятельности требовала

шизофренической способности побеждать на выборах, в которых нам было отказано.

В нашей авторитарной стране, где более двух десятилетий режим делал

приоритетом внушение электорату убеждения, что он бессилен и ничего не может

изменить, было нелегко убедить людей прийти и проголосовать. Но с другой стороны,

их доходы падали уже семь лет подряд. Если бы хотя бы треть тех, кому надоел

режим, удалось бы заманить в кабинки для голосования, ни у одного из кандидатов

Путина не было бы шансов. Но как заставить людей проголосовать? Убеждением?

Предложением наград?

Мы выбрали вариант - действительно попытаться разочаровать людей в этом

режиме. Для этого, в течение последних нескольких лет мы с коллегами снимали

бесконечную мыльную оперу о коррупции в России. В последнее время почти каждая

серия собирала от трех до пяти миллионов просмотров на YouTube. Учитывая реалии

России, мы с самого начала отвернулись от робкого журналистского подхода с

бесконечными оговорками — «предполагаемый», «возможный» — столь любимыми

юридическими консультантами. Мы называли вора - вором, коррупцию - коррупцией.

Если у кого-то было огромное поместье, мы не просто указывали на его

существование, а скорее снимали его на видео с помощью дронов и показывали

6

имущество во всем его великолепии. И мы узнавали его стоимость и сопоставляли ее

со скромным доходом, который официально декларировал владеющий им чиновник.

Вы можете теоретизировать о коррупции сколько угодно, но я предпочитаю более

прямой подход — например, изучение свадебных фотографий пресс-секретаря

президента и, когда он целует невесту, сосредоточение на эффектных часах,

выглядывающих из-под рукава его рубашки. Мы получили сертификат от швейцарского

поставщика, что часы стоят 620 000 долларов, и показали их гражданам нашей страны,

где каждый пятый человек живет за чертой бедности — 160 долларов в месяц, что

было бы точнее назвать за чертой нищеты.

Достаточно разозлив своих зрителей наглостью коррумпированного

чиновничества, вы затем отправляете их на сайт, где перечислены те, за кого в их

регионе им следует голосовать, если они не хотят продолжать поддерживать

роскошную жизнь своих бюрократов.

Это сработало.

Мы одновременно развлекали и возмущали нашу аудиторию образом жизни

«скромных патриотов, управляющих нашей страной», объясняя, как работают

механизмы коррупции, и призывая к практическим действиям, чтобы нанести

максимальный ущерб путинской системе. У нас никогда не заканчивался материал.

Глядя в окно самолета, я размышлял о том, что теперь у нас достаточно кадров,

чтобы загрузить два или три видеоролика на YouTube о коррупции в сибирских

городах. Их посмотрят несколько миллионов человек, несколько сотен тысяч из

которых живут в Новосибирске и Томске. Эти люди не только посмотрят их, но и будут

достаточно разочарованы властью, чтобы прислушаться к нашему призыву пойти на

выборы и проголосовать против кандидатов от партии Путина.

Я криво улыбнулся, вспоминая, как государственные органы, которые знали, что

мы затеваем, пытались помешать нашему плану. Для чиновников всех уровней мои

поездки по России были как красный флаг для быка. Они считали мои визиты

угрожающими и фабриковали бесконечные уголовные обвинения, чтобы помешать мне

перемещаться по стране, поскольку обвиняемый не может покидать регион своего

проживания. С 2012 года я провел год под домашним арестом, и еще несколько лет

под запретом покидать Москву.

Двумя месяцами ранее, по наущению государственного пропагандистского

телеканала Russia Today, против меня возбудили еще одно нелепое уголовное дело по

обвинению в «клевете на ветерана войны», сопровождавшееся еще одним приказом,

запрещающим мне покидать Москву. Я посчитал ограничение незаконным,

проигнорировал его и отправился в Сибирь в эту последнюю следственную поездку.

Мы с коллегами привезли домой сотни гигабайт видеоматериалов, включая интервью с

местной оппозицией и видео резиденции про-правительственного депутата

парламента на строго частном острове. Видеоматериал был зашифрован и загружен

на сервер и был готов к монтажу.

Я с нетерпением ждал победы над «Единой Россией» в Томске и, по крайней

мере, разнесу эту партию в Новосибирске. Было приятно думать, что, несмотря на

усиливающиеся запугивания — за последние два года было проведено более трехсот

рейдов на наши офисы, люди в черных масках выпиливали двери из рам, обыскивали

все, изымали телефоны и компьютеры, — мы только стали сильнее. Естественно, чем

приятнее это было мне, тем неприятнее это было Кремлю и лично Путину. Это было

7

вероятно, что спровоцировало его отдать приказ «принять активные меры». Эта фраза,

традиционно используемая сотрудниками КГБ и ФСБ, когда они пишут свои мемуары:

«избавьтесь от человека, и вы избавитесь от проблемы».

В повседневной жизни с людьми может случиться всякое. Вас может съесть тигр.

Кто-то из враждебного племени может ударить вас копьем в спину. Вы можете

случайно ампутировать палец, пытаясь похвастаться своими кулинарными

способностями перед партнером, или потерять ногу, работая бензопилой в гараже.

Кирпич может упасть на голову человека, или кто-то может выпасть из окна. И

существуют банальные варианты - обычные сердечные приступы и другие трагедии,

удручающие, но давно уже никого не удивляющие.

Немногие из моих читателей, я надеюсь, были ранены копьем в спину или

выпадали из окна, но достаточно легко представить, каково это. Наш жизненный опыт и

наблюдение за другими позволяют нам живо представлять такие ощущения. Это то, о

чем я думал перед посадкой в самолет.

—

Из уважения к условностям детективной истории я постараюсь рассказать все, что

произошло в тот день, как можно точнее, исходя из проверенного временем принципа,

что мельчайшая деталь может дать ключ к разгадке тайны.

20 августа 2020 года. Я в своем гостиничном номере в Томске. Будильник звонит в

5:30 утра. Я просыпаюсь без усилий и иду в ванную. Я принимаю душ. Я не бреюсь. Я

чищу зубы. Шариковый дезодорант пуст. Я протираю сухой пластик под мышками,

прежде чем выбросить аппликатор в мусорную корзину, где его обнаружат несколько

часов спустя мои коллеги, когда придут обыскивать номер. Завернувшись в самое

большое полотенце, висевшее в ванной, я возвращаюсь в спальню и думаю, что

надеть. Мне нужно нижнее белье, носки, футболка. Будучи одним из тех людей,

которые впадают в легкий ступор при выборе одежды, я, возможно, секунд десять

смотрю на вещи в своем открытом чемодане.

Мне приходит в голову смущающая мысль. Можно ли надеть вчерашнюю

футболку? Я, в конце концов, буду дома через пять часов, где снова приму душ и

переоденусь. Нет, это было бы неправильно. Кто-нибудь из моих коллег может

заметить и подумать, что босс ведет себя как бродяга.

Вчера отель вернул мне белье, поэтому я достаю из пакета футболку и носки. В

чемодане чистое нижнее белье. Я одеваюсь и смотрю на часы: 5:47. Я не должен

опоздать на самолет: сегодня четверг, а я раб четвергов. Каждый четверг, что бы ни

случилось, я выхожу в прямой эфир в 8:00 вечера, высказывая свое мнение о событиях

последней недели в России. «Россия будущего» с Алексеем Навальным — один из

самых популярных стримов в стране, который смотрят в прямом эфире 50 000–100 000

человек, и после публикации набирают до 1,5 миллиона просмотров. В этом году

аудитория не опускалась ниже миллиона. (Если бы не будь это четверг, я бы

задержался в Сибири еще на пару дней. Сегодня со мной поедут двое коллег, а еще

несколько человек останутся, чтобы закончить работу.)

Сейчас 6:01. Ненавижу опаздывать, но, как обычно, забыл все упаковать: мой

ремень лежит на стуле. Мне нужно открыть чемодан, положить его внутрь и выполнить

упражнение, знакомое любому, кто пытался закрыть переполненный чемодан. Я

8

наваливаюсь на него всем весом, застегиваю молнию и мысленно умоляю его не

расстегнуться, когда я уберу руку и прекращу надавливать.

В 6:03 я спускаюсь в вестибюль отеля, где уже ждут Кира Ярмыш, мой пресс-

секретарь, и Илья Пахомов, мой помощник. Мы садимся в такси, которое заказал Илья,

и едем в аэропорт. По дороге водитель останавливается на заправке; это немного

необычно, потому что обычно они заполняются между пассажирами, но я быстро об

этом забываю. В аэропорту мы обнаруживаем ту же идиотскую схему, что и везде в

России. Вы должны пройти через металлоискатель с сумками, прежде чем войти в

здание. Это включает в себя стояние в двух очередях и прохождение двух контрольно-

пропускных пунктов. Все это очень медленно, и перед вами обязательно окажется

парень, который забудет вынуть телефон из кармана.

Сканер пищит. Он также забыл снять часы. Сканер пищит снова. Мысленно

проклиная придурка, я прохожу через сканер, и, конечно же, он пищит. Я забыл снять

часы. «Извините!» — говорю я пассажиру в очереди за мной и читаю в его глазах все, о

чем сам думал десять секунд назад. Я не позволю такой ерунде испортить мне

настроение. Скоро я буду дома, рабочая неделя закончится, и я проведу выходные с

семьей. Какое прекрасное чувство.

Кира, Илья и я вскоре стоим в центре терминала, классическая группа людей,

приехавших в командировку ранним утром. До взлета остается час. Мы оглядываемся,

думая, что делать, пока не объявят наш рейс.

«Почему бы нам не выпить чашечку чая?» — предлагаю я. Так и делаем. Мне

следовало бы пить чай более элегантно, так как за три столика от меня сидит парень,

украдкой снимающий видео. Он выложит мою сгорбленную фигуру в Instagram с

подписью «Навальный замечен в аэропорту Томска», и позже это видео просмотрят

немыслимое количество раз и проанализируют по-секундно. На нем будет видно, как

официантка подходит и наливает мне чай в красном бумажном стаканчике. Больше

никто не прикасается к стаканчику.

Я захожу в магазин в аэропорту под названием «Сувениры Сибири» и покупаю

конфеты. Пока я иду платить, я пытаюсь придумать шутку, которую подарю своей жене

Юлии, когда вернусь домой. Ничего не приходит в голову. Неважно, я что-нибудь

придумаю. Объявляется посадка, и в 7:35 мы показываем паспорта и садимся в

автобус, который отвезет нас на 150 метров к самолету. Это переполненный рейс, и в

автобусе немного шумно. Парень узнает меня и просит сделать селфи. Конечно,

никаких проблем. После этого другие люди сбрасывают свои запреты, и еще,

возможно, десять человек протискиваются ко мне, чтобы сделать фото. Я счастливо

улыбаюсь в чужие телефоны и, как всегда в такие моменты, задаюсь вопросом,

сколько людей действительно знают, кто я, и сколько решили сделать фото на всякий

случай. Это идеальная иллюстрация определения Шелдона Купера в «Теории

большого взрыва» для второстепенной знаменитости: «Как только вы

объясните, кто он, многие люди узнают его».

Когда мы направляемся в самолет, появляется еще больше фотографий, и Кира,

Илья и я оказываемся одними из последних, кто занимает свои места. Это заставляет

меня беспокоиться, потому что у меня есть рюкзак и чемодан, которые нужно убрать.

Что, если все верхние полки уже заняты? Я не хочу быть печальным пассажиром,

который мечется по салону, прося экипаж найти место для его ручной клади. В конце

концов, все хорошо. Есть место для чемодана сверху, и я кладу рюкзак между ног у

9

окна. Мои коллеги знают, что я предпочитаю сидеть у окна, чтобы они могли

изолировать меня от любого, кто может захотеть обсудить политическую ситуацию в

России. Я обычно с удовольствием общаюсь с людьми, но не в самолете. Всегда много

фонового шума, и мне совсем не нравится перспектива, когда в двадцати сантиметрах

от меня кто-то кричит: «Вы расследуете коррупцию, да? Что ж, позвольте мне

рассказать вам свое дело».

Россия построена на коррупции, и у каждого есть свое дело. Мое настроение, и

без того отличное, становится еще лучше, когда я с нетерпением жду трех с половиной

блаженных часов полного расслабления. Сначала я посмотрю серию «Рика и Морти»,

затем почитаю. Я пристегиваю ремень безопасности и снимаю кроссовки. Самолет

начинает движение по взлетно-посадочной полосе. Я роюсь в рюкзаке, достаю ноутбук

и наушники, открываю папку «Рик и Морти» и наугад выбираю сезон, затем серию. Мне

снова повезло; это тот, где Рик превращается в огурец. Мне это нравится.

Проходящая мимо стюардесса смотрит косо, но не просит меня закрыть ноутбук,

как того требуют устаревшие правила безопасности полетов. Это одно из преимуществ

быть маленькой знаменитостью. Сегодня все идет очень хорошо. А потом все

перестает идти хорошо.

Благодаря этой доброй стюардессе я теперь точно знаю момент, когда

почувствовал, что что-то не так. Позже, после восемнадцати дней в коме, двадцати

шести дней в реанимации и тридцати четырех дней в больнице, я надену перчатки,

протру свой ноутбук спиртовой салфеткой, открою его и обнаружу, что серия началась

двадцать одну минуту назад.

Требуется действительно необычное событие, чтобы заставить меня прекратить

смотреть Рика и Морти во время взлета — турбулентности было бы недостаточно —

но я смотрю на экран и не могу сосредоточиться. Холодный пот начинает течь по

моему лбу. Со мной происходит что-то очень, очень странное и непонятное. Мне

приходится закрыть ноутбук. Ледяной пот течет по моему лбу. Я прошу Киру, которая

сидит рядом со мной слева, дать мне салфетку. Она поглощена своей электронной

книгой и, не поднимая глаз, достает из сумки пачку салфеток и протягивает ее мне. Я

использую одну. Затем вторую. Что-то определенно не так. Это не похоже на что-либо,

что я когда-либо испытывал. Даже не ясно, что я испытываю. Ничего не болит. У меня

просто странное чувство, что вся моя система дает сбой.

Я решаю, что меня, должно быть, укачало, потому что я смотрел на экран во

время взлета. Я неуверенно говорю Кире:

«Со мной что-то не так. Как думаешь, ты могла бы поговорить со мной немного?

Мне нужно сосредоточиться на звуке чьего-то голоса».

Это, несомненно, странная просьба, но после минутного удивления Кира начинает

рассказывать мне о книге, которую она читает. Я могу воспринимать то, что она

говорит, но это требует почти физических усилий. Моя концентрация исчезает с каждой

секундой. Через пару минут я вижу только движение ее губ. Я слышу звуки, но не могу

понять, что говорится, хотя Кира позже рассказала мне, что я продержался около пяти

минут, бормоча «Угу» и «Ага» и даже прося ее пояснить, что она сказала.

В проходе появляется бортпроводник с тележкой — напитки. Я пытаюсь подумать,

не стоит ли мне попить воды. По словам Киры, он стоял там, ожидая. Я молча смотрел

на него десять секунд, пока и он, и я не начали чувствовать себя неловко. Затем я

сказал: «Полагаю, мне действительно нужно выйти».

10

Я решил, что должен пойти и ополоснуть лицо холодной водой, и я почувствую

себя лучше. Кира подтолкнула Илью, который спал на сиденье у прохода, и меня

выпустили. Я был в носках. Не то чтобы у меня не было сил надеть кроссовки, просто

в тот момент мне было не до этого.

К счастью, туалет был свободен. Каждое действие требовало размышлений, хотя

обычно мы этого не замечаем. Сейчас мне пришлось приложить осознанное усилие,

чтобы понять, что происходит, и что мне нужно делать дальше. Это туалет. Мне нужно

найти замок. Там есть вещи разного цвета. Это, вероятно, замок. Сдвиньте его в эту

сторону. Нет, в эту сторону. Хорошо, вот кран. Мне нужно нажать на него. Как мне это

сделать? Моя рука. Где моя рука? Вот она. Вода. Мне нужно плеснуть ей на лицо. В

глубине моего сознания есть только одна мысль, которая не требует никаких усилий и

вытесняет все остальное: я больше не могу. Я ополаскиваю лицо, сажусь на унитаз и

впервые осознаю: мне конец.

Я не думал, мне, вероятно, конец. Я знал, что мне конец.

Попробуйте коснуться своего запястья пальцем другой руки. Вы чувствуете что-то,

потому что ваше тело выделяет ацетилхолин, а нервный сигнал уведомляет ваш мозг

о действии. Вы видите это глазами и идентифицируете через осязание. Теперь

сделайте то же самое с закрытыми глазами. Вы не видите свой палец, но можете легко

определить, когда вы касаетесь своего запястья, а когда нет. Это потому, что после

того, как ацетилхолин передает сигнал между нервными клетками, ваше тело выделяет

холинэстеразу, фермент, который останавливает этот сигнал, когда работа выполнена.

Он разрушает «использованный» ацетилхолин, а вместе с ним и все следы сигнала,

переданного в мозг. Если бы этого не произошло, мозг получал бы сигналы о том, что

запястье тронуто снова и снова, миллионы раз. Это было бы похоже на атаку типа

«распределенный отказ в обслуживании» (DDOS) на веб-сайте: нажмите один раз, и

сайт откроется; нажмите миллион раз в секунду, и сайт рухнет.

Чтобы справиться с атакой DDOS, вы можете перезагрузить сервер или

установить более мощный.

С людьми все не так просто. Бомбардируемый миллиардами ложных сигналов,

мозг полностью дезориентирован, неспособен обрабатывать происходящее и в

конечном итоге отключается. Через некоторое время человек перестает дышать, что, в

конце концов, также контролируется мозгом.

Так действуют нервно-паралитические вещества. Я делаю еще одно усилие и

мысленно проверяю свое тело. Сердце? Боли нет. Желудок? Все в порядке. Печень и

другие внутренние органы? Даже малейшего дискомфорта. В целом? Ужасно. Это

слишком, и я сейчас умру.

С трудом я снова плеснул себе в лицо водой. Я хочу вернуться на свое место, но

не думаю, что смогу выбраться из туалета самостоятельно. Я не смогу найти замок. Я

все ясно вижу. Дверь передо мной. Замок тоже там. У меня достаточно сил, но

удерживать этот дурацкий замок в фокусе, дотянуться и сдвинуть его в нужном

направлении очень сложно. Каким-то образом мне удается выбраться. В проходе стоит

очередь из людей, и я вижу, что они недовольны. Я, вероятно, нахожусь в туалете

дольше, чем думал. Я не веду себя как пьяный — я не шатаюсь, никто не указывает на

меня. Я просто еще один пассажир. Кира потом сказала мне, что я покинул свое место

у окна вполне нормально, пройдя мимо нее и Ильи достаточно легко. Я просто

выглядел очень бледным.

11

Я стою на ногах в проходе и говорю себе, что нужно попросить о помощи. Но что я

могу просить у бортпроводника? Я даже не могу сформулировать, что не так или что

мне нужно. Я оглядываюсь на сиденья, но затем поворачиваюсь в другую сторону.

Теперь я стою лицом к камбузу, пять квадратных метров с тележками с едой — место,

куда вы идете во время долгого полета, если хотите что-нибудь выпить.

Настоящие писатели — особенные люди, знаете ли. Когда меня спрашивают,

каково это — умереть от химического оружия, на ум приходят две ассоциации:

дементоры в «Гарри Поттере» и назгулы во «Властелине колец» Толкиена. Поцелуй

дементора не причиняет боли: жертва просто чувствует, как жизнь покидает ее.

Главное оружие назгулов — их ужасающая способность лишать вас воли и силы. Стоя

в проходе, меня целует дементор, а назгул стоит рядом. Я охвачен невозможностью

понять, что происходит. Жизнь утекает, и у меня нет воли к сопротивлению. Я пропал.

Эта мысль быстро и мощно полностью овладевает мной.

Больше не могу.

Стюард смотрит на меня вопросительно. Кажется, это тот самый парень, который

притворился, что не заметил мой ноутбук. Я делаю еще одну попытку придумать слова,

которые могу ему сказать. К моему удивлению, мне удается: «Меня отравили, и я скоро

умру». Он смотрит на меня без тревоги, удивления или даже беспокойства — на самом

деле, с полуулыбкой. «Что ты имеешь в виду?» — спрашивает он. Выражение его лица

радикально меняется, когда он смотрит, как я ложусь у его ног на пол камбуза. Я не

падаю, не теряю сознание. Но я абсолютно уверен, что стоять в проходе

бессмысленно и глупо. В конце концов, я умираю, и люди умирают — поправьте меня,

если я не прав — лежа. Я лежу на боку. Я смотрю на стену. Я больше не чувствую

неловкости или беспокойства. Люди начинают бегать вокруг, и я слышу возгласы

тревоги. Женщина кричит мне на ухо: «Скажите, вам плохо? Скажите, у вас сердечный

приступ?» Я слабо качаю головой. Нет, у меня нет проблем с сердцем. У меня есть

только время подумать, все это ложь, что говорят о смерти. Вся моя жизнь не

проносится перед глазами. Лица самых дорогих мне людей не появляются, ангелы или

ослепительный свет. Я умираю, глядя на стену. Голоса становятся неразборчивыми, и

последние слова, которые я слышу, — это крик женщины: «Нет, не спи, не спи». Затем

я умер.

Спойлер: на самом деле я не умер.