— Похоже, что с нашего сына никакого толку не будет. Не стать ему приличным человеком, — слышу я голос отца, он разговаривает с матерью. — На носу выпускные экзамены, а у него адреналин в крови кипит. Надо же додуматься, своего школьного учителя по астрономии из-за девки поколотить, — возмущается он.

Мать некоторое время молчит, а потом горестно хмыкает.

— В нём не только адреналин кипит, но ещё и гормоны бесятся. Он весь в тебя…, — умолкает она на полуслове, шмыгая при этом горестно носом.

Отец всегда соглашается с правотой своей жены, если таковая имеет место быть. Что касается бешеных гормонов, то этот факт он не отрицает, потому как сам в молодости разбирался с её воздыхателями не иначе как посредством своих крепких кулаков. Мне же об этом стало известно от моей бабушки, рассказавшей, как отец однажды взгрел оглоблей инженера сейсмологической партии, предпринявшего попытку ухаживания за моей матерью.

— Ладно, не нагнетай обстановку! — осаживает он её. — Скажи лучше мне, если знаешь, кто эта девчонка, из-за которой сын стал махать кулаками?

Мать и не думает нагнетать обстановку, так как не видит в этом смысла.

— Она медичка, зовут её Татьяна, окончила медицинское училище, работала в городе, но перевелась к нам и сейчас работает медсестрой в хирургии. Она у нас раньше практику проходила. Откуда родом я не знаю.

— Выходит, она намного старше Сёмки?

— На четыре года. Семён её знает с восьмого класса, но тогда он ещё был маленький. Впрочем, он и сейчас недалеко ушёл. Боюсь, что она побалуется мальчишкой и бросит его, а для него это будет душевная трагедия, — озабоченно говорит мать.

Родители появились дома неожиданно для меня — обычно они обедают по месту своей работы и домой возвращаются поздно вечером. Выскочить из дома я не успеваю, поэтому, заслышав шум подъехавшего «уазика», быстро взбираюсь на большую русскую печь, стоящую в углу горницы, задёргиваю занавеску и укрываю себя старой рогожей.

Печь — любимое место, на ней я и мой младший брат коротаем долгие зимние вечера. Полушёпотом рассказываем мы друг другу страшные истории, придумываем различные сюжеты к сказке о Емеле-дурачке, разъезжающем на печи по просторам Руси.

«Вечером, как только он придёт из школы, я с ним серьёзно на эту тему поговорю, чтобы не было у него душевной трагедии», — говорит отец.

— Только, пожалуйста, без кулаков, — просит его мать.

Однако её просьба пролетает мимо ушей отца. Наш мужской разговор не откладывается в долгий ящик, ибо я, вытягивая удобнее ноги, цепляю какую-то кухонную утварь, лежащую на печи — раздаётся шум и следом властный голос отца.

— Слазь с печи, Семён! Приехали!

Понимая, что моё отлынивание от школы раскрыто, я нехотя сползаю с печи, в предчувствии того, что отцовский ремень будет «гулять» по моей спине. Мой отец ярый приверженец правила: «пожалеешь ремень — испортишь ребёнка». Впрочем, этого правила придерживаются все родители моих друзей. Первый же его вопрос приводит меня в полное уныние.

— Сколько дней не ходишь в школу?

Опыт подобного общения с отцом подсказывает мне, что лучше не врать, поэтому говорю ему правду с раскаивающимися нотками в голосе.

— Два дня.

— Как два дня? — врывается неожиданно в наш мужской разговор возмущённая мать. — Кто эта сучка, из-за которой ты не ходишь в школу?

Я молчу как партизан, что выводит окончательно мать из себя, и она срывается на крик.

— Ты знаешь, что твоя Танька подстилка? — безапелляционно обвиняет она в её лице всех тех, кто несет угрозу спокойствию её семьи.

— Она не подстилка, — решительно встаю я на защиту своей подружки.

— Она грязная дрянь!

— Ты сама дрянь, раз говоришь такие слова, — неожиданно для себя выпаливаю я, и на этом диалог наш заканчивается, так как в него вступает отец.

— Я никогда не позволю тебе оскорблять свою мать, — жёстко обрывает он меня.

И это последнее, что я слышу, потому как в следующее мгновение он наносит мне сильный удар в скулу, от которого я лечу к печи, ударяюсь головой об её угол и теряю сознание.

Придя в себя, обнаруживаю, что лежу головой на коленях у отца. Он выстригает мне вокруг раны волосы, чтобы она не загнила, и прикладывает к ней марлевый тампон, обильно смоченный тройным одеколоном, запах которого приводит меня в чувство.

По моему лицу ползёт кривая улыбка.

— Как на картине Репина «Иван Грозный убивает своего сына», — выдавливаю я из себя.

— Извини, сын, — говорит отец. — Мы с тобой явно погорячились. А у тебя ведь через неделю выпускной экзамен по математике…

— Чего уж там… Я готов к нему, — говорю я ему.

И мы оба понимаем, что это не так.

Из спальни доносится всхлипывание матери, она корит себя за то, что спровоцировала меня и отца на боевые действия. Я иду в спальню и приношу матери свои извинения. Она бросает укоризненный взгляд на мою голову, и мы обнимает меня.

— Сыночек, мой родной! — шепчут её губы…

Вскоре, после случившегося со мной инцидента в школе началась сдача выпускных экзаменов. К своему удивлению, и больше всего к удивлению моих родителей, все экзамены я сдаю на оценку не ниже, чем «хорошо». Со своей подругой — Танюшкой я, в силу сложившихся обстоятельств, больше не встречаюсь.