Глава первая
Почему пишут романы
Когда Глеб начал разливать вторую бутылку водки, я понял, что спать мы не будем. Никогда не соглашусь с ним. И кого я за это ненавижу больше: себя или его — большой вопрос. Но видимо, всё-таки его, если пытаюсь доказать ему, что он не прав.— У тебя какой крест висит на шее? Православный? — спрашиваю.— Ну, православный и что? — Глеб не понимал, куда я клоню.— А что ты тогда гонишь на сербов? За что их бомбят?— Ну, они же против…— Против чего?— Против демократии. Весь мир против них.— А весь мир — это кто? Европа? Да просто хорваты им роднее, чем сербы. Закон симпатий. Или Хавьер Солана1 для тебя образец демократии? А может, ты считаешь, что хорваты и боснийцы — ангелы? Значит, так отплатила крошка Мадлен2 за то, что сербы когда-то спасли ее от нацистов? Снимай свой восьмиконечный! — я разозлился по-настоящему. Давно так не злился.Глеб молчит. Он достает третью бутылку. Мне жаль сербов, я пьян и злюсь на Глеба. Я злюсь, потому что не убедил его, хотя он и молчит. Уже под утро мы приканчиваем четвертую. Мы добиваем её под мои попытки рассказать Глебу о предложении Бориса написать роман. Написать его должен я. Наш спор с Глебом я пытаюсь сгладить шуткой.— Очередной роман закончен. Может, прав Борис: пора приниматься за следующий?Глеб считает меня падшим циником. Он говорит, что я связался с несовершеннолетней. Говорит, я должен сказать ему спасибо за то, что1 В 1999 г генеральный секретарьНАТО, поддержавший бомбардировки Белграда.2 В 1999 г гос секретарь США, принявшая активное участие в склонении государств НАТО к бомбардировкам Белграда.
он не даёт этому ход, потому что он мой друг. Я попытался провести ликбез, защитившись от клейма, которым он меня припечатал. Объяснил ему, что падшими вообще-то называют ангелов, а уж никак не циников. Но Глеб лишь презрительно окинул меня взглядом и изрёк:— Это кто у нас здесь ангел? Ты что ли?Он не любит романы ни на бумаге, ни в жизни. Он не влюбчивый — это, во-первых. А во-вторых, его задело, что это с подачи Бориса, а вовсе не с его легкой руки, я наконец-то сподобился сотворить что-то большее, чем всякие там рассказики, повести и прочая литературная мелочь. Да, действительно, когда-то Глеб первым посоветовал мне написать роман. Но лично для меня главным аргументом стало мнение Бориса. Не сговариваясь между собой, они оба каким-то странным образом решили, что я должен отметиться в этом огромном литературном мире — океане депрессняка, судорожных истерик, стенаний и мук. Наверное, потому, что они не знали, чем он наполнен: множеством творческих лабиринтов и тупиков, непримиримой борьбой с редакторами и вечным поиском издателей. Да-да, я знаю, о чём говорю. Кое-какой опыт у меня есть. Редактор мне так и сказала:— Ну, у нас же литературно-художественный журнал.Она изуродовала мой рассказ так, что меня чуть не стошнило, так же, как и Бориса, которому я тоже дал почитать «отредактированное» эссе. Я хотел было возмутиться, но когда узнал, что она в своё время преподавала русский язык в средней школе, как-то сразу успокоился. Это в корне меняло дело. Я спокойно забрал свой рассказ о родном городе и больше в этот журнал не обращался. Ну а что, собственно, можно ожидать от учительницы русского языка, годами не вылезавшей за рамки школьного учебника для пятого класса?!— Это у вас эссе, — нудным голосом вещала она. — А действительно на фронтоне описываемого вами здания есть фамилии двух вождей? Я посмотрю, я проверю. У нас литературно-художественный журнал.Оказалось, что она ничего не знала про город, в котором жила. А и впрямь: зачем? Чтобы сказать «это у вас эссе», совсем не обязательно интересоваться историей города, которому посвящено эссе, что ей принесли. Так что пусть себе редактирует дальше. Только не меня.
Прочитав пару моих рассказов, Глеб сказал мне: «Ты должен написать что-нибудь эпохальное». Не скрою, это польстило, и я ждал, что он продолжит и как-то вдохновит ещё, но приятель данную тему больше не поднимал. Меня задело, и я все время пытался вернуть его к нашему тогдашнему разговору. Я буквально задёргал его: а что, мол, такого эпохального написать, что ты имел в виду? Но Глеб уклонялся. Он упрямый, как вьючное домашнее животное. Один только раз проговорился. «Напиши, — сказал, — про нашу службу. Потому что служба в Советской Армии — один сплошной анекдот. Все самое правдивое в жизни – это анекдот».Но писать только про службу мне не хотелось. Тем более после «Ста дней до приказа»3. «Сто дней…» для меня — недосягаемый уровень. Мне казалось, что правдивее описать молодёжную однополую тусовку просто невозможно. Учитывая то, что я — писатель-любитель, да что уж там — дилетант, наверняка у меня бы вышло намного хуже, хотя совсем обойти эту тему вряд ли бы получилось. Всё-таки мы с Глебом служили в одном танковом батальоне.Мы познакомились, когда чрево ТУ – 154-го выплюнуло в Елизово пятьдесят восемнадцатилетних наспех остриженных (всех, кроме меня, по причине моего опоздания на сборный пункт) новобранцев. Один парень одолжил мне старую зимнюю ушанку: у него оказалось две. Он вытащил её из-за пазухи и протянул со словами:— Возьми, а то замёрзнешь. Менингит нам не друг, а туберкулез не товарищ.Я был без шапки, а на лётном поле было минус двадцать. Что и говорить, Камчатка встретила нас сурово. От холода меня колотила мелкая дрожь. Натянув ушанку, я почувствовал, как согрелась не только моя голова, но и сам я перестал дрожать. Как будто этот крепко сбитый, с торчащими клоками волос за ушами коротышка поделился со мной частью своего тепла. Я никогда не смогу забыть этой простой мальчишеской услуги.— Глеб, — назвал своё имя неровно остриженный.И хотя в отличие от него я был ещё с волосами, шевелюра мне вряд ли бы помогла. На бетонке мы долго ждали автобус, а ветер
был почти ледяной. Кабы не Глеб, моя служба закончилась бы, не начавшись. Вся дурь, которую мы шмаляли, пока летели, моментально улетучилась. Когда кайф от гашиша прошёл, разговорились, и выяснилось, что мы из одного города. Гашиш он предложил мне ещё в самолете. «Почему бы и нет, — прикинул я, — раз сам не догадался запастись заранее?» А вот он догадался. В кабинке туалета мы курнули сначала по одной, затем — по второй. Так мы скоротали двухчасовой полёт. А потом он предложил мне шапку.С того гашиша и поношенной ушанки прошло много лет, и вспоминаем мы о них исключительно как о первопричине нашей дружбы, растянувшейся на долгие годы. Я всегда помню, что именно благодаря Глебу не заработал тогда менингит. Хотя с головой у меня проблемы периодически бывают. Не в прямом смысле, конечно, а в переносном. Отдельные умники типа писателей, поэтов и художников считают, что переносный смысл можно уловить в каждом моменте жизни. Наверное, Создатель придумал его для того, чтобы не закиснуть от скуки. Когда я думаю о чём-то одном, а потом выясняется, что на самом деле это вовсе не то, что я себе воображал, чувствую себя опоздавшим на самолёт, который на глазах у всех взорвался сразу после взлёта. Мне приходится возвращаться к началу, чтобы увидеть, где же я сделал зигзаг, зачем купил билет на этот рейс. Я говорю себе: «Ведь я собирался куда-то лететь, мне надо только вспомнить, куда именно». И я вспоминаю — видимо, только поэтому я ещё не в дурдоме.Когда я спорю с Глебом, и мне хочется ему врезать, всегда мысленно переношу себя на лётное поле.Я думаю, что дружу с его семьей. Это я так думаю. Жена Глеба знает про меня, и у меня есть подозрения, что она вообще много чего знает про всех, с кем общается и с кем в принципе знаком Глеб. Значит, он всё-таки рассказывает ей о нас. С другом детства Борисом всё совсем по-другому — я знаком со всеми его жёнами, а его знаю, как себя. А вот про жену Глеба ничего не знаю. Он никому её не показывает. Это тайна Глеба и его больная тема, которую приятель никогда не поднимает, и распространяться о личном не собирается.
А ещё Борис и Глеб заядлые рыбаки. Кстати, именно на этой почве, когда я их познакомил, они и подошли друг другу, как ключ к своему замку. Друзья брали меня на рыбалку, но лучше б я не соглашался. На рыбалке они ведут себя так, будто я пятое колесо в телеге. «Образно, но примитивно», — говорю им я. А ещё объясняю, что пятое колесо не обязательно присобачивать между четырьмя: его функция — вовремя заменить одно из них. Мои доводы в защиту пресловутого лишнего колеса не срабатывают — профессиональные методы теряются в молчаливо-пренебрежительных взглядах, и мои попытки обосновать необходимость дополнительного «крутящего» момента разбиваются, как волны прибоя о прибрежный мол.Глеб страшно упрям. Порой до злости. Иногда я боюсь его — особенно его пристального немигающего взгляда. Вот и сейчас приятель смотрит на меня пьяными неморгающими глазами и молчит. Я понимаю, почему он молчит: сказать-то нечего — я ж его припёр.— Известно ли тебе, — говорю ему, — выражение «своим — все, врагам — закон»? Помнишь, кто сказал? Это сказал соотечественник твоего горячо поддерживаемого испанца генерал Франко. Если ещё такого не забыл. Так вот сербы им враги, и они не простят им ничего из того, что простят хорватам.Сербы сербами, но я не хотел, чтобы Глеб на меня так смотрел. Надо заканчивать допивать четвёртую поллитровку — и домой. Уже утро, скоро придёт его жена.Мне уже хотелось побыстрее покинуть упрямого друга, чтобы добраться до своей однушки и упасть на новенький диван. В квартире у меня красиво, но неуютно: как раз перед тем, как я её снял, хозяева сделали там ремонт. Для комфортной жизни там есть почти всё необходимое, но нет главного: запаха моей мечты.Может быть, именно поэтому мне давно уже хотелось обсудить с Глебом главную тему — мечту моей жизни. Но у меня никак не получалось. С ним я всегда скатываюсь на споры по всякому ничтожному поводу, да и вообще без повода.Вот, скажем, спрашивается, какое ему дело до того, с кем я живу? Я же не напоминаю ему про Нелли и рассчитываю на ответное отношение. Он считает меня человеком развращённым, пресыщенным,
любителем новизны. Почему-то Бориса он таковым не считает. Глеб говорит, что тот благороднее меня, потому что своих подружек не обманывает — он женится на них. Но что-то мне подсказывает, что всё обстоит с точностью наоборот. Мне кажется, что Глебу не даёт покоя именно моё, а не Бориса, отношение к женщинам. Возможно, я несколько превозношу свои добродетели, да что там — даже не уверен, что они у меня есть, — но чувствую, что на самом деле выгляжу в глазах Глеба благороднее, нежели Борис. Но Глеб никогда этого не признаёт и всячески отрицает, что только больше его злит. Существует и ещё один гвоздь, вбитый между нами, хотя он и засел глубоко, почти по самую шляпку. Нет, он не мешает, но регулярно напоминает о себе, как только у меня появляется новая подружка.— Ты не можешь простить мне Нелли, — сказал я Глебу.— При чём тут Нелли? — раздражённо бросил приятель. — Твой ненасытный дьявол постоянно требует нового мяса. Ты плохо кончишь.— Дьявол? Утонченный эротизм — вот мой Бог, — парировал я. — Я многое отдам за новые ощущения: без них я, как растение без углекислого газа. Эротизм, если хочешь, — мой углекислый газ, он — моя жизнь, и без него я умру в страшных мучениях.Я умышленно дразнил Глеба. Я вообще люблю его иногда подразнить. Особенно когда он пьян — вот тогда он весь в моей власти.