Аристотельоколо 300 года до н. э.
КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
     Так  как знание, и [в том числе] научное познание, возникает  при  всехисследованиях, которые простираются на начала, причины и  элементы, путем ихуяснения (ведь мы тогда уверены, что знаем ту  или иную вещь,  когда уясняемее первые причины,  первые начала и разлагаем ее  вплоть  до  элементов), тоясно, что и  в науке о природе надо попытаться определить  прежде  всего то,что относится к началам. Естественный путь к этому ведет  от более понятногои явного для нас к более явному и понятному по природе: ведь не одно и то жепонятное для нас и [понятное] вообще. Поэтому необходимо продвигаться именнотаким  образом:  от менее явного по природе, а для нас более явного к  болееявному и понятному  по природе. Для  нас же  в  первую  очередь  ясны и явныскорее слитные [вещи], и уж затем  из  них путем  их расчленения  становятсяизвестными элементы и начала. Поэтому надо идти от вещей, [воспринимаемых] вобщем,  к их составным частям: ведь целое скорее уясняется чувством, а общееесть  нечто целое, так  как общее охватывает многое наподобие частей.  То жесамое  некоторым  образом происходит и с именем  в  отношении к определению:имя,  например,  "круг"  обозначает  нечто  целое,  и  притом неопределеннымобразом,  а  определение расчленяет его  на  составные части. И дети  первоевремя называют всех  мужчин отцами, а женщин матерями и лишь потом различаюткаждого в отдельности.
ГЛАВА ВТОРАЯ


     И вот, необходимо, чтобы было или одно начало, или многие, и если одно,то  или  неподвижное,  как  говорят Парменид  и  Мелисс, или  подвижное, какговорят физики, считающие первым началом одни  воздух, другие воду;  если женачал много, то они должны быть  или ограничены [по числу], или безграничны,и если ограничены, но больше одного, то их или два, или три, или четыре, иликакое-нибудь  иное  число,  а  если безграничны,  то  или  так, как  говоритДемокрит,  т. е. все они одного  рода, но  различаются фигурой или видом илидаже  противоположны.  Сходным  путем  идут  и  те,  которые  исследуют  всесуществующее  в количественном отношении: они прежде всего  спрашивают, одноили многое то,  из чего  состоит существующее, и если многое, ограничено  лионо [по числу] или  безгранично; следовательно,  и они ищут начало и элемент-- одно оно или многое.     Однако рассмотрение вопроса об одном и неподвижном сущем не относится кисследованию  природы:  как  геометр  не  может ничего  возразить  тому, ктоотрицает начала [геометрии], -- это дело другой науки или общей всем, -- таки тот, кто занимается исследованием  начал:  ведь  только единое,  и  притомединое  в  указанном  смысле, еще не будет началом. Ведь  начало есть началочего-нибудь или каких-нибудь вещей.  Рассматривать, таково ли единое, -- всеравно  что рассуждать по поводу любого тезиса из тех, что выставляются  радиспора (например, гераклитовского или  высказанного кем-нибудь положения, что"сущее  есть один  человек"),  или  распутывать эристическое  умозаключение;именно такое содержится в  рассуждениях и  Мелисса и Парменида,  так как онипринимают   ложные   предпосылки   и   их   выводы   оказываются   логическинесостоятельными.  Рассуждения  Мелисса  значительно  грубее  и не  вызываютзатруднений:  из  одной  нелепости  у него  вытекает  все  остальное,  а эторазобрать совсем нетрудно.  Нами, напротив, должно  быть положено  в основу,что  природные [вещи], или все, или  некоторые, подвижны,  -- это становитсяясным  путем   наведения.   Вместе  с   тем  не  следует  опровергать  любые[положения], а только  когда делаются  ложные  выводы из основных  начал;  впротивном случае опровергать не надо. Так, например, опровергнуть квадратурукруга,  данную  посредством  сегментов,  надлежит  геометру,   а  квадратуруАнтифонта  --  не его  дело. Однако хотя  о природе  они и не  говорили,  нотрудностей,  связанных  с  природой,  им   приходилось   касаться,  поэтому,вероятно,  хорошо  будет немного поговорить о  них: ведь такое  рассмотрениеимеет философское значение.     Для  начала самым  подходящим будет -- так как  "сущее" употребляется вразличных значениях -- убедиться, в каком смысле говорят о нем утверждающие,что все есть единое: есть ли "все" сущность, или количество, или качество и,далее,  есть ли  "все" одна  сущность,  как,  например,  один  человек, одналошадь,  одна душа,  или  это одно качество,  например  светлое, теплое  илидругое   в  том  же  роде.  Ведь  все  это   --  (утверждения],  значительноотличающиеся друг от друга, хотя и  [одинаково] несостоятельные.  А  именно,если "все" будет  и  сущностью, и количеством, и  качеством -- обособлены лиони друг от друга или нет, -- существующее будет многим. Если же "все" будеткачеством  или количеством, при наличии сущности или ее отсутствии получитсянелепость, если нелепостью можно  назвать невозможное. Ибо ни одна из прочих[категорий],  кроме  сущности,  не   существует   в  отдельности,  все   онивысказываются о  подлежащем, [каковым является] "сущность". Мелисс, с другойстороны,  утверждает, что  сущее бесконечно. Следовательно, сущее есть нечтоколичественное,  так как  бесконечное  относится  к [категории]  количества,сущность же, а также качество или состояние не могут быть бесконечными иначекак по совпадению -- в случае если одновременно они  окажутся  и  каким-либоколичеством:  ведь  определение  бесконечного  включает  в  себя [категорию]количества,  а  не сущности  или  качества. Стало быть, если сущее  будет  исущностью, и количеством,  сущих будет два,  а не  одно; если  же  оно будеттолько  сущностью, то оно не  может быть бесконечным и вообще не будет иметьвеличины, иначе оно окажется каким-то количеством.     Далее, так  как само "единое" употребляется  в различных значениях, также  как и "сущее", следует рассмотреть, в каком смысле они говорят,  что всеесть единое. Единым  называют и непрерывное, и неделимое, и  вещи, у которыхопределение и суть бытия одно и  то же, например хмельной напиток и вино.  Ивот, если единое непрерывно, оно будет многим, так как непрерывное делимо добесконечности.  (Возникает  сомнение  относительно  части и целого  -- можетбыть, по отношению к настоящему рассуждению, а само себе, -- будут  ли частьи целое  единым или многим и в  каком отношении единым  или многим,  и  еслимногим, в  каком отношении многим; то же и относительно частей, не связанныхнепрерывно; и далее, будет ли  каждая часть,  как неделимая,  образовывать сцелым  единое так же, как части сами с собой?) Но если  [брать  единое]  какнеделимое, оно  не будет  ни  количеством, ни качеством  и сущее не будет нибесконечным, как утверждает  Мелисс, ни конечным, как  говорит Парменид, ибонеделима  граница,  а не ограниченное. Если  же все  существующее  едино  поопределению,  как, например,  верхняя  одежда  и плащ,  то выходит,  что ониповторяют слова Гераклита:  одно и то же будет "быть добрым" и  "быть злым",добрым  и  не  добрым, следовательно,  одно  и то же и доброе и не доброе, ичеловек и лошадь, и речь у них будет не о том, что все существующее едино, ани о чем  --  быть такого-то качества и  быть в таком-то количестве окажутсяодним и тем же.     Беспокоились и позднейшие философы, как бы не оказалось у них одно и тоже  единым  и  многим. Поэтому  одни, как Ликофрон,  опускали  слово "есть",другие  же перестраивали обороты  речи --  например, этот человек  не  "естьбледный",  а  "побледнел",  не  "есть  ходящий", а "ходит",  -- чтобы  путемприбавления  [слова]  "есть" не сделать  единое многим,  как будто [термины]"единое"  и  "многое"  употребляются  только  в  одном  смысле.  Между   темсуществующее  есть многое  или  по определению  (например,  одно  дело  бытьбледным, другое -- быть образованным, а один и тот же предмет бывает и тем идругим,   следовательно,   единое   оказывается   многим),  или   вследствиеразделения, как, например,  целое и  части. И тут  они  уже  зашли в тупик истали соглашаться, что единое есть многое, как будто недопустимо, чтобы однои то же было и  единым и многим -- конечно, не  в смысле противоположностей:ведь единое существует и в возможности и в действительности.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ


     Кто   подходит  к  вопросу   указанным   образом,   для  того  очевиднаневозможность  признать,  что  все  существующее  есть  единое,  и  нетрудноопровергнуть основания, исходя из которых они доказывают  это.  Оба они -- иМелисс  и Парменид  --  рассуждают эристически,  так  как  принимают  ложные[предпо-сылки]   и  их   выводы   оказываются  логически   несостоятельными.Рассуждение Мелисса значительно грубее  и  не вызывает затруднений: из однойнелепости у него вытекает все остальное, а это разобрать совсем нетрудно.     Что Мелисс рассуждает неверно, это ясно: он думает взять за основу, чтоесли все возникшее имеет начало, то невозникшее его не имеет. Нелепо, далее,и  то,  что  для всякой вещи  он признает  начало,  но не для времени,  и не[только] для  простого  возникновения, но также для качественного изменения,как будто не может происходить [одновременного] изменения [всей вещи] сразу.Затем, на  каком  основании [сущее] неподвижно, если оно едино?  Ведь  частьего, будучи  единой, --  вот эта  вода, например,  --  движется сама в себе;почему же [подобным образом] не движется и все? Далее,  почему не  могло  быбыть качественного  изменения?  Но, конечно,  сущее не  может быть единым повиду, а только по тому, из чего оно состоит  (в этом  смысле  и некоторые изфизиков называют его единым, в первом  же -- никогда);  ведь человек отличенпо виду от лошади, и противоположности [также отличаются] друг от друга.     Такого же рода рассуждения применимы и к Пармениду, даже если имеются инекоторые другие, особенно к нему относящиеся. И тут опровержение сводится ктому,  что одно  у него оказывается  ложным,  другое  -- неверно выведенным.Ложно то, что  он понимает "сущее" однозначно, тогда как оно имеет несколькозначений; выводит  же  он неверно  потому, что,  если взять  только  светлые[предметы] и обозначить единое светлым,  все такие светлые [предметы]  будутвсе  же  многими,  а  не  единым: ведь  светлое не  будет  единым ни в  силунепрерывности,  ни  по определению,  ибо одно дело быть  светлым, другое  --носителем  светлого,  [и сущее  будет многим],  даже  если, кроме  светлого,ничего  отделимого  не будет:  не  потому, что оно отделимо,  а  потому, чтосветлое отлично от того, чему оно  принадлежит.  Но  этого  Парменид  еще невидел.  Следовательно,  [ему]  необходимо  принять   сущее  не  только   какобозначение единого, о котором  оно сказывается, но и как сущее как таковое.Ведь привходящее свойство приписывается  какому-нибудь субъекту, так что то,свойством  чего оказалось  сущее, [на самом  деле] сущим не  будет  (ибо оноотлично  от сущего),  следовательно,  будет  чем-то  не-сущим,  а  сущее кактаковое,  конечно, не  будет принадлежать  другому.  Ибо  оно не может  бытькаким-нибудь определенным предметом, если только сущее не обозначает многого--  в  том  смысле, что  каждое  из  этого  множества  будет существовать  вотдельности,  --  но ведь предположено,  что сущее обозначает единое.  Если,таким образом, сущее и  как  таковое не  принадлежит  ничему другому, а  все[остальные] вещи принадлежат ему, почему сущее, как таковое,  будет означатьв большей мере сущее, чем не-сущее? Ведь если сущее как таковое будет то же,что и светлое, а быть светлым не есть  сущее как таковое  (так как  сущее неможет  быть его свойством, поскольку  оно сущее, ибо  нет сущего, которое небыло бы сущим как таковым), то, следовательно, светлое не есть сущее -- не втом  смысле, что  оно  есть такое-то  не-сущее, а  в  том,  что  оно  вообщене-сущее.  Следовательно, сущее как таковое не есть сущее; ведь [мы приняли,что  будет]  правильно  сказать,   что  оно  светлое,  а  светлое  оказалосьобозначением не-сущего. Таким образом, если сущее как таковое обозначает также  светлое,  то  сущее обозначает многое.  Но  сущее,  если оно  сущее  кактаковое, не будет также иметь величины, так как [если оно имеет величину, тооно  имеет  части,  а  это  значит,  что]  у  каждой из  частей  будет  иноесуществование.     Что сущее как таковое разделяется на какие-то другие сущие как таковые,ясно  также  из (логики] определения: например, если  человек есть сущее кактаковое, то необходимо,  чтобы и животное  было сущее как таковое и двуногое(существо]. Если они не будут  сущими  как таковыми, они  будут привходящимисвойствами или  человека, или какого-то другого субъекта. Но это невозможно,ибо привходящим  свойством называется следующее: или то, что может быть и небыть  присущим чему-нибудь;  или то,  в  определение  чего включен  предмет,свойством  которого  оно является;  или  то,  в  чем содержится  определениепредмета, которому оно  присуще (например, сидячее положение есть  отделимое[от человека], а  в  курносости  содержится  определение  носа, о котором мыговорим,  что  ему  привелось  быть  вздернутым); далее, то,  что  входит  вопределение [предмета] или является  его частью,  но в определение  чего  невходит определение целого,  например  определение двуногости --  определениечеловека или бледности -- бледного человека. Если дело обстоит таким образоми   человек  оказывается  двуногим  по  совпадению,  то   необходимо,  чтобыдвуногость  была  отделима  [от  человека],  так что человек мог бы не  бытьдвуногим, или чтобы  в  определение двуногости входило определение человека.Последнее,  однако,  невозможно,  так  как,  наоборот,   первое  включено  вопределение второго.  Если  же двуногость и  живое  существо  суть  свойствачего-то  другого и  каждое [из  этих свойств] не  имеет  статуса  сущего кактакового, то [в этом случае] и  человек стал бы свойством другого.  Но сущеекак  таковое не может  быть свойством чего бы то ни  было, и  к предмету,  ккоторому  прилагаются  оба  [признака]  и   каждый   в  отдельности,  должноприлагаться  и  составленное из  них.  Значит ли это,  что  все  состоит  изнеделимых сущностей?     А  некоторые соглашались и  с тем, и с  другим рассуждением: с тем, что"все  -- единое",  на том  основании,  что,  если  сущее  обозначает единое,существует и не-сущее; с другим, исходящим  из  дихотомического  деления, --путем допущения неделимых величин. Очевидно, неправильно полагать, что  еслисущее   обозначает  единое  и  противоречащее  этому  суждение  одновременноневозможно,  то  не  будет  ничего  не-сущего: нет  никаких  препятствий длясуществования  не  абсолютно  не-сущего,  а в  каком-то  определенном смыслене-сущего. Утверждать же, что все  будет единым, если,  кроме самого сущего,не будет ничего другого,  нелепо. Кто же будет понимать само сущее иначе какопределенное сущее  как  таковое. А  если  это  так,  ничто не  препятствуетсуществовать многому, как уже было сказано.     Итак, ясно, что сущее не может быть единым в указанном смысле.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


     А  то, что говорят физики, идет  в  двух направлениях.  Одни, полагая воснову сущего единый телесный  субстрат -- или один из трех [элементов], иличто-нибудь другoe  плотнее огня и тоньше воздуха, -- все остальное порождаютиз него  уплотнением и разрежением, производя таким  образом многое. (Но этопротивоположности, которые, вообще говоря, могут рассматриваться как избытоки недостаток, как то "большое" и "малое", о котором  говорит  Платон,  с тойтолько разницей, что он делает "большое"  и "малое" материей,  а "единое" --формой, они  же  единый  субстрат  делают  материей, а противоположности  --различиями  и формами.)  Другие  же  предполагают, что из единого выделяютсясодержащиеся  в нем противоположности, как говорит Анаксимандр и те, которыесуществующее считают единым  и многим, как Эмпедокл и  Анаксагор, ибо  и онивыделяют  из смеси все остальное.  Отличаются же они друг от  друга тем, чтопервый  признает  чередование  этих  состояний,  второй  же  --  однократное[возникновение],  и  тем,   что  Анаксагор  признает  бесконечные  по  числуподобочастные и противоположности, а Эмпедокл лишь так называемые стихии.     По-видимому,  Анаксагор   считал   [подобочастные]   указанным  образомбесконечными потому, что он признавал истинным  общее мнение физиков, что изне-сущего  ничто  не возникает (поэтому-то одни  и  говорят так:  "все  быловместе" и "возникновение того-то  есть  качественное  изменение",  другие жеговорят о соединении и  разъединении), а  еще потому,  что противоположностивозникают друг из друга, следовательно,  они содержались одна в другой. Ведьесли все возникающее необходимо возникает либо из существующих [вещей], либоиз  несуществующих,  а  возникновение из несуществующих  невозможно (в  этоммнении  сходятся  все  [писавшие] о природе), то они  считали, что отсюда  снеобходимостью вытекает и остальное,  а именно возникновение из существующихи имеющихся в наличии [частиц], но не воспринимаемых  нами ввиду  малости ихмасс.  Поэтому-то они и  говорят "все  вмешано во всем", ибо видели, как всевозникает  из  всего, кажутся же [вещи] различными и называются по-разному взависимости от того, что в смеси бесчисленных [подобочастных] преобладает поколичеству; вполне же чистым и целым не бывает  ни светлого, ни  темного, нисладкого, ни мяса, ни кости, но чего имеется больше, такой и кажется природапредмета.     Если  бесконечное,   поскольку   оно   бесконечно,   непознаваемо,   тобесконечное  по  количеству  или величине непознаваемо, сколь оно велико,  абесконечное по  виду непознаваемо, каково оно по качеству.  Поскольку начала[у Анаксагора] бесконечны и по количеству и по виду, то познать образованныеиз них [вещи] невозможно: ведь мы только тогда полагаем, что познали сложнуювещь, когда узнаем, из каких и из скольких [начал] она состоит.     Далее, если  необходимо,  чтобы  [предмет], часть которого  может  бытьлюбой по величине и малости,  и сам  был  таким же  (я говорю  о  частях, накоторые разделяется  содержащее их целое), и  если невозможно животному  илирастению  быть  каким  угодно  по  величине  и  малости,  то  ясно,  что этоневозможно и для  какой-нибудь  части, иначе  это относилось  бы и к целому.Мясо, кость и другие подобные им [вещества] суть части животного, а плоды --части  растений;  стало  быть,  очевидно,  что  невозможно  мясу,  кости иличему-либо другому [в этом роде] иметь любую величину -- как в большем, так ив меньшем направлении.     Далее,  если  все  это  содержится  друг  в  друге  и  не возникает,  авыделяется,  будучи  заключено  в другом, причем  называется  по тому,  чегобольше, и из любого [вещества] возникает любое  [другое вещество] (например,из  мяса  выделяется  вода,  а  мясо  из  воды),  всякое  же  конечное  телоуничтожается путем  [отнятия  от  него] конечного тела,  то ясно, что каждое[вещество] не может содержаться в каждом. Ибо  после изъятия из  воды мяса ивозникновения  другого  [мяса]   путем   выделения  из  остатка,  даже  есливыделяющаяся [часть] будет  все  время меньше, все-таки она не станет меньшенекоторой [определенной] величины. А поэтому, если выделение остановится, невсе  будет содержаться во всем  (ведь в оставшейся воде мяса уже не  будет),если  же оно  не остановится, а  изъятие будет  происходить  все время, то вконечной величине окажется бесконечное множество  равных конечных  [частей],что невозможно. Кроме того, если всякое тело после отнятия  некоторой  частинеобходимо  становится меньше, а количество  мяса  ограничено [определеннымипределами] как в  большем, так  и  в меньшем  направлении, то ясно,  что  изнаименьшего [количества] мяса не выделится никакого  тела -- ведь  оно будеттогда меньше наименьшего.     Далее, в бесконечном множестве тел заключено уже бесконечное количествомяса,  крови, мозга; хотя они и  обособлены друг от друга,  но тем не  менеесуществуют  -- и каждое в бесконечном количестве,  а это уже бессмысленно. Ачто  они  никогда не разъединятся, это говорится не  вследствие достоверногознания, но  правильно,  так как  свойства [вещей] неотделимы. А именно, еслибудут смешаны цвета и  состояния, то после разделения окажется нечто светлоеили  здоровое, не будучи ничем иным и без всякого субстрата. Таким  образом,нелеп "разум", стремящийся к невозможному, если он действительно хочет [все]разделить, в то время как  сделать это невозможно ни в  количественном, ни вкачественном  отношении:   в   количественном   потому,  что  не  существуетнаименьшей  величины,  в качественном  же  -- из-за  неотделимости  свойств.Неправильно [Анаксагор] понимает  и возникновение однородных [веществ]. Ведьиногда  глина разделяется  на частицы глины, иногда же нет.  И способ, какимполучаются кирпичи из дома  и дом из кирпичей, не  тождествен  с тем,  какимвода и воздух друг из друга состоят и возникают.  Лучше брать меньше начал ив ограниченном числе, как это делает Эмпедокл.
ГЛАВА ПЯТАЯ


     Все,  конечно, принимают противоположности за  начала:  и  те,  которыеговорят, что все едино и неподвижно (ведь и Парменид  делает началами теплоеи  холодное, называя их огнем  и землей),  и те, которые говорят о  редком иплотном, и Демокрит со  своим полным и пустым, из которых одно  он  называетсущим,  другое   --  не-сущим.  Кроме  того,  [у  него  полное  различается]положением,  фигурой  и  порядком, а это тоже  роды противоположностей;  дляположения [такие противоположности суть] вверху, внизу, спереди, сзади;  дляфигуры -- угловатое, [гладкое], прямое, округлое.  Ясно, таким образом,  чтовсе  считают  начала в каком-либо смысле  противоположностями. И  это вполнеразумно, так  как начала не  выводятся  ни друг из  друга,  ни  из чего-либодругого,  а,  наоборот,  из   них  все,  а  это  как   раз   присуще  первымпротивоположностям:  они не выводятся ни из других,  так как они первые,  нидруг из друга,  поскольку  они  противоположны. Следует рассмотреть, однако,каким образом это получается и из общих соображений.     Прежде всего  надо принять, что ни  одной  из существующих  [вещей]  несвойственно  ни воздействовать на  любую случайную вещь, ни испытывать  с еестороны воздействие и что любое не возникает из любого, если только не братьпроисшедшее  по совпадению.  Действительно, каким  образом бледное  могло бывозникнуть из  образованного, если только образованное  не  оказалось бы  посовпадению небледным или смуглым?  Но бледное возникает  из небледного, и неиз всякого, а из  смуглого или промежуточного между  ними, и образованное --из необразованного, однако  не  из всякого,  а только из невежественного илипромежуточного, если  есть  что-либо промежуточное между тем и другим. Точнотак  же  при  исчезании  вещь  не переходит  в первое  попавшееся: например,бледное не переходит в образованное иначе как  по совпадению, а  переходит внебледное и не в  любое [небледное], а в смуглое или промежуточное; таким жеобразом и образованное, [исчезая, переходит] в необразованное, и притом не влюбое [необразованное], а в невежественное или в промежуточное, если таковоемежду нами имеется.     Подобным  же  образом обстоит дело и во всех других случаях, так как нетолько  простые вещи, но  и сложные следуют тому  же  правилу --  только этопроходит  незамеченным из-за  того,  что  противоположные состояния не имеютназваний.  Ибо  необходимо, чтобы  все слаженное возникало из неслаженного инеслаженное из слаженного и чтобы слаженное исчезало в неслаженности, притомне  в  любой случайной,  а в противоположной [прежней  слаженности].  И  нетникакой разницы, говорим ли мы о ладе, или порядке, или о составе; очевидно,что  рассуждение  [во всех этих случаях] остается  тем же.  Но ведь подобнымобразом возникают и дом,  и статуя, и любое прочее; а именно, дом  возникаетиз  [предметов], которые были не сложены,  но  каким-то образом разделены, астатуя и любой другой оформленный предмет  --  из бесформенного состояния; икаждый из этих предметов представляет какой-то порядок или соединение.     Итак,  если это правильно, то  все возникающее  будет возникать  и  всеисчезающее  исчезать или из  противоположного,  или в противоположное, или впромежуточное   между    ними.    А   промежуточные    [вещи]   состоят   изпротивоположностей (например, цвета из белого и черного); таким образом, всеестественно  возникающее   будет   или   [самими]   противоположностями  или[состоять] из противоположностей.     До   этих  приблизительно   пор  идет  с  нами   и  большинство  прочих[философов],  как мы сказали раньше: все они, полагая элементы и то, что иминазывается началами, хотя  и без [логического] обоснования, все-таки говорято противоположностях, как бы вынуждаемые самой истиной.  Различаются же  онидруг от друга  тем,  что  одни  берут  [пары противоположностей]  первичные,другие -- вторичные, одни -- более доступные рассудку, другие же -- чувству.(А именно, одни считают причинами возникновения теплое и холодное, другие --влажное и сухое,  иные -- нечетное и четное, а некоторые -- вражду и любовь,а  все эти [противоположности]  отличаются друг от друга указанным образом.)Поэтому  они говорят  в некотором отношении  одно  и  то же  и  одновременноразличное:  [по видимости]  различное, каким оно и  кажется  большинству [изних], [а по существу] одно и то же, поскольку оно аналогично,  ибо они берут[противоположности]  из  одного   и   того   же  ряда,   так   как  одни  изпротивоположностей заключают  в  себе  другие,  другие же заключаются в них.Именно  в этом отношении они говорят и одинаково, и по-разному, то хуже,  толучше: одни  о том,  как  было  сказано  раньше,  другие  о том, что  [болеедоступно] чувству (ведь общее познается рассудком,  частное же -- с  помощьючувства,  так  как рассудок  имеет  дело с общим, а  чувство  -- с частным);например,  большое  и  малое  [мыслятся]  рассудком,  редкое  же  и  плотное[воспринимаются]  чувством. Итак, что начала должны быть противоположными --это ясно.