Глава 1

 

Образ Пьера Безухова — ничего себе тема! А Наташа Ростова? Как говорится, хрен редьки не слаще. Ходят, ходят, говорят что-то… А что, собственно, писать? Не напишешь же, что они всю дорогу дурью маются? Про капитана Тушина ещё можно, так она эту тему не дала. Правда, и про Тушина в кино очень мало, ну хоть что-то.

— Для того, кто летом читал роман Льва Николаевича Толстого, никаких проблем не должно быть, — говорит учительница, проходя по рядам между партами.

Ну да, конечно, только все и думали в каникулы про войну и мир. Делать больше нечего! Про войну ещё можно как-то, а что касается мира, то тут и думать нечего — такая тягомотина, что и десяти минут за книгой не просидишь.

— Сапожников, время не резиновое. Скоро заканчивать, а ты ещё не начинал.

Вот как она с другого конца класса всё видит? У меня же на лбу не написано, что я ничего ещё не написал? Впрочем, она права: сиди хоть час, хоть два, а всё равно ничего не высидишь. Опять надо писать на свободную тему, опять сочинять, как я провёл лето.

А лето было отличное. Сразу после школы родители отправили в лагерь от завода, где работает отец. И сразу отряд ушёл в поход. Палатка, костёр, песни — это просто сказка какая-то! Потом Вовка потерял свой ботинок, и весь отряд искал его. А ведь можно немного изменить. Предположим, потерялся не ботинок, а сам Вовка. А ещё лучше, если его похитили бандиты. Почему не написать? Это же сочинение, а не летопись. К тому же, кто проверит? Училка? С такой постной физиономией в походы не ходят. Она вообще, наверное, кроме классной доски и школьных тетрадок ничего не видела. А вот я сейчас возьму, и вставлю её в наш отряд! Посмотрим, как она завертится, когда туча комаров начнёт её жрать. Имя, разумеется, мы ей изменим, от греха подальше, костюмчик переоденем — надо что-нибудь попроще для похода. С возрастом проблема. Впрочем, нет. Пусть она будет вожатой отряда. Кстати, вожатым другого отряда должен быть её ровесник и, естественно, между ними возникнет роман, который разовьётся в грандиозную интригу. Это вам покруче князя Андрея будет, или этой дурочки, как её, вроде Соня.

 

Когда приходит комариное время, то, хоть защищайся от них, хоть нет, — спасу не будет. Вернее, не от комаров, а от мошек. Маленькие такие, и пролезут через любую сетку. Глазами моргнёшь — они в глазах, рот откроешь — они уже во рту. Через час лицо, шея и руки начинают гореть и чесаться, а через два хочется броситься в реку и уйти под воду с головой, выныривая только для того, чтобы глотнуть порцию воздуха. Есть ещё один способ. Говорят, что мошки и комары не переносят табачного дыма. Если кто пробовал, тот знает, что это полная ерунда. Правда, в табаке есть другая прелесть. Как только закуришь, девушки прибегут и норовят к тебе поближе пристроиться. Тут, ясное дело, о комарах уже забываешь, и дымишь так, что глаза начинают вылезать из орбит. А девчонки только приговаривают: «Ой, Коленька, милый, меня обкури».

В этом походе хороший расклад получился: двое вожатых —учителя физкультуры, и две молоденькие учительницы — одна русичка, а вторая физичка. И, хотя для вожатых было предусмотрено две палатки: одна мужская, а другая женская, комары с мошкой этот порядок нарушили. Нет, нет, спали, конечно, исключительно отдельно: мужчины с мужчинами, а женщины с женщинами, но на этом всё разделение и заканчивалось. После того, как дети укладывались спать, Лена убегала к Борису, а Таня к Николаю. И тут уж парни не жалели ни сил, ни здоровья — обкуривали на совесть. Почему нельзя было сидеть у костра вчетвером — неизвестно, но после отбоя всегда горели два костра, у которых было по паре вожатых. Костры горели часа два, три, после чего мужчины заливали их водой, и вожатые расходились каждый в свою палатку. Однако на этом день не заканчивался. Ко сну не отходили до тех пор, пока соседи по палатке не поделятся своими впечатлениями относительно только что прошедших посиделок.

— Колька, а ты выяснил, замужем она или нет? — интересовался Борис.

— Выяснил. Никакого мужа нет. Правда, жених имеется.

— Жених не в счёт. Собственно, наш статус ничем не отличается от его. Ты согласен?

— Я-то согласен, но этого маловато будет. Надо, чтобы ещё они с этим согласились.

— А это уже целиком зависит только от нас, — философски заметил Борис.

— Как говорят математики, есть условия необходимые и достаточные. Наши старания, конечно, необходимы, но совершенно не достаточны.

— Слава богу, у меня русичка, а не математичка.

— А это ровным счётом ничего не значит. Перед законами все равны.

— Ну так уж и все?

— А вот ты что чувствовал, когда она к тебе прижималась? — не уступал в споре Николай.

— Ясное дело, что. Любой здоровый мужчина это должен чувствовать.

— Вот ты сам и подтвердил мою теорию, — обрадовался Николай.

— Ладно, хватит об этом. А то договоримся до того, что вообще будет не уснуть.

— Хорошо, давай спать, завтра продолжим.

 

В женской палатке всё происходило примерно по тому же сценарию.

— Татьяна, а у тебя сигареты есть? — спросила Лена свою подругу.

— Зачем они мне?

— Как это, зачем? А вдруг у него кончатся?

— Значит, кончатся.

— Слушай, ты меня удивляешь. Комары же сожрут!

— А я тогда к вам приду.

— Очень ты нам нужна!

— У вас, что, секреты есть?

— Можно подумать, у тебя нет.

— А у меня действительно нет, — удивилась Таня.

— Для чего же ты тогда в этот лагерь пришла?

— Попросили, и пришла. Я же педагог!

— Кто попросил?

— Откуда я знаю, кто попросил? В отделе по образованию каждое лето объявление висит. Предприятия подают заявки, а РОНО обеспечивает их педагогами.

— Так ты сюда по объявлению попала?

— Конечно. Я уже не первый год езжу. Очень удобно: всё лето отдыхаешь, тебя кормят, поят, да ещё деньги за это платят.

— Так ты, что, сюда за деньгами приехала? — захихикала Лена.

— Деньги, конечно не большие, но они никогда лишними не бывают. А что ты смеёшься, разве ты здесь за бесплатно работаешь?

— Ну, не за бесплатно, конечно, но сюда не за деньгами приехала.

— А за чем? — не поняла Таня.

— За романами, — заговорщически прошептала подруга.

— За какими?

— Ты, что, совсем ничего не соображаешь? Во всяком случае, не за «Войной и миром».

— Кстати, надо в библиотеке «Войну и мир» взять. После каникул мои охламоны сочинение по нему должны писать — хочется освежить в памяти.

— Слава богу, я преподаю физику, а не литературу. У меня, моя дорогая, на уме совсем другие романы.

— Ах, ты про это! — вдруг догадалась Таня. — У меня жених есть, так что…

— Ну и что? У меня два есть.

— То есть, как это, два? Разве так можно?

— А кто запрещал?

— Но ведь жених — это человек, который впоследствии становится мужем.

— Не становится, а может им стать. А может и не стать.

— Значит, ты заранее знаешь, что одному откажешь?

— Почему одному? Может быть, обоим.

— Ты хочешь сказать, что кто-то из этих, — Таня кивнула головой в сторону вожатых, — мужчин  может стать твоим третьим женихом?

— Ты ничего не понимаешь! Это курортный роман, или, в нашем случае, лагерный. Прелесть его в том, что между мужчиной и женщиной нет никаких обязательств. Люди могут позволить себе абсолютно всё.

— То есть, как это, всё?

— А вот так. После лагеря мы разъедемся и больше никогда не увидим друг друга.

— А если увидим?

— Ну и что! Я же им ничего не обещала. А они мне. Мы просто будем вспоминать это, как отлично проведённое лето. Кстати, твои ученики каждый год пишут сочинение: как я провёл лето. Представляешь, если бы мы это написали?

— Лена, я что-то не понимаю насчёт «их». Ты, наверное, хотела сказать его, а не их.

— Нет, дорогая, именно их. Если уж отрываться, так на полную катушку.

— Ну ты даёшь!

— Ничего я не даю. Так все делают.

— Я так не делаю.

— Сделаешь, куда ты денешься! Я научу.

Таня хотела сказать нет, но почему-то промолчала. Она лежала с закрытыми глазами и думала о том, что ей поведала подруга. Та больше ничего не говорила. Прошло минут десять или пятнадцать, и в палатке раздалось сладкое сопение. Таня повернулась на бок и последовала примеру Лены.

 

Наверняка, никого не заинтересует, как дети делают утреннюю зарядку, а потом пытаются впихнуть в себя ненавистную кашу. Никому не интересно, как мальчики и девочки бегают друг за другом в мешках. Что же касается песен у костра, то их репертуар набил оскомину каждому, кто хоть одно лето провёл в лагере. Человек, несомненно, пролистнёт это место, даже не читая. Он остановится только тогда, когда дети уснут, а вожатые, разбившись попарно, снова окажутся у костров. Остановится, и будет смаковать эти строчки с замиранием сердца, ибо он уже заранее знает, как развернутся события. И не дай бог в этой ситуации обмануть его ожидания. Как говорится, начнём прямо сейчас, и начнём с того самого места, с какого читатель этого желает.

Тут уж не надо быть особым провидцем, чтобы не понять, что сегодня, после таких разговоров в палатке, дым от сигарет плохо справлялся со своими обязанностями, и дамы были просто вынуждены прижиматься всем телом к своим спасителям. Но, если молодая девушка прижимается всем телом к молодому и здоровому парню, то, как говорят математики, эти условия являются необходимыми и достаточными. Для чего они достаточны, знают абсолютно все, не исключая тех, кто к математике не имеет ни малейшего отношения. Руки парней перестают подчиняться голове и тонут в складках одежды своей подруги. И, чем дальше забираются руки, тем больше растёт пропасть между ними и головой.

— Николай, что ты себе позволяешь?! — сердито говорит Таня.

— Я ничего не могу с собой сделать, — оправдывается Коля.

— Ты мужчина, и должен вести себя как джентльмен.

— Именно потому, что я мужчина, мне и не совладать с собой. Посмотри, у другого костра та же самая проблема.

Таня посмотрела на костёр, где находилась её подруга, и раскрыла рот от удивления. Кавалер завалил вожатую и судорожно стал раздевать её.

Николай расценил это, как руководство к действию.

— Ты что?! — Однако больше Таня крикнуть ничего не смогла. Сильная мужская ладонь плотно закрыла ей рот.

— Ты что кричишь? Детей разбудишь!

Таня отодвинула руку кавалера от своего рта и зажала его своими двумя ладошками. Далее всё произошло так быстро, что она ничего не поняла. Однако спросить у своего кавалера она не решалась. Более того, она не могла даже взглянуть на него.

Через некоторое время девушка увидела, как к костру подходит Лена со своим парнем.

— Ну что, подружка, всё путём? — спросила та. — А ты боялась. Я же обещала, что будет всё хорошо.

— Почему вы здесь? — почему-то спросила Таня.

— У нас сигареты кончились.

— Мне холодно.

— Я понял, — отрапортовал Николай.

Он запрыгнул в палатку и тут же вернулся с бутылкой водки.

— Я не буду водку, — хотела отказаться Таня.

— Пить надо обязательно, а то заболеешь, — тоном, не терпящим возражений, сказала Лена, и протянула стакан.

После того, как противная, но согревающая жидкость была выпита, ноги налились свинцом и мысли в голове стали путаться.

— Что это со мной сейчас было? — спросила Таня. — Я ничего не поняла.

— Вот и прекрасно. Сейчас посидим немного, мужички сил наберутся, и повторим.

Но то, что говорила подруге Лена, не доходило до сознания. Девушка встала на четвереньки и стала выбрасывать из своего желудка всё, что там было.

В это время из детской палатки выскочил звеньевой и побежал к костру, у которого совсем недавно были Борис и Лена.

– Колька, прячь её, быстро! Дети проснулись!

Николай затащил Татьяну в кусты, а Борис подошёл к звеньевому.

— Ты почему не спишь? — строго спросил он.

— Я извиняюсь, Борис Петрович, у нас «ЧП».

— Какое «ЧП»?

— Вовка потерялся.

— То есть, как, потерялся?

— Он пошёл вон за те кусты, и не вернулся.

— А зачем он туда пошёл? Неужели нужду нельзя было справить где-нибудь поближе?

— Он не по нужде туда ушёл.

— А что же он там делал?

— Я извиняюсь, Борис Петрович.

– При чём тут, извиняюсь. Ты ответь мне, зачем он ночью туда пошёл?

— Я извиняюсь, Борис Петрович. А вы нам за это ничего не сделаете?

— Что ты заладил, как попка-дурак? Сейчас время дорого. Говори, ничего не сделаю.

— Мы, Борис Петрович, за вами подглядывали по очереди. Потом приходили и всем рассказывали. Вовка пошёл к тем кустам, потому что его очередь была.

 

Звонок прервал мысль.

— Всем сдать сочинения! — скомандовала учительница.

Она подошла к Сапожникову и выразительно посмотрела на него.

— Успел, или так и просмотрел в окно?

— Не успел самый конец, про Вовку.

— Какого Вовку? Ты про что писал?

— Как всегда, на свободную тему: «Как я провёл лето».

— На доску посмотри.

Сапожников посмотрел на доску и прочел название свободной темы: «Лев Толстой как зеркало русской революции». Сапожников уже понял, что его труд будет оценен на единицу. Если бы только это! К своему ужасу, он вспомнил, что забыл поменять имя своего главного героя, а вернее, героини.

— Татьяна Александровна! Разрешите, я только имя в сочинении поменяю?

— Зачем, Сапожников? И так ясно, что ты получишь.

  

Татьяна Александровна собрала сочинения и унесла их в учительскую, оставив своего ученика догадываться, к чему приведёт его литературная шутка.

В учительской Татьяна Александровна с грустью посмотрела на внушительную стопку сочинений и стала укладывать их в полиэтиленовый мешок, чтобы взять работы учеников домой на проверку.

— Нет, нет, Танечка. Работы необходимо доставить в РОНО.

— Но я даже не проверила!

— Вот там это и сделают. Это плановая проверка.

— В таком случае, остаётся только поблагодарить РОНО за то, что они сделают за меня мою работу.

— Я надеюсь, у тебя всё в порядке?

— Как всегда, если не считать одной моей маленькой вольности. Я изменила свободную тему. По плану положено писать на тему: «Как я провёл лето», а я дала: «Лев Толстой как зеркало русской революции».

— Ну, если только это, то ничего страшного. А зачем ты её изменила?

— Если честно, то эта тема надоела не только ученикам, но и учителям. Сколько себя помню, всё про это дурацкое лето пишут. Хоть бы один раз про осень дали.

 

Учительница составила опись документов, положила её поверх сочинений и отнесла после уроков эту кипу в районный отдел народного образования. Плановая проверка сделала ей внеплановый подарок. Сегодня она вместо того, чтобы проверять тетрадки, может весь вечер провести со своим женихом.

Вероятнее всего, от того, что вечер был проведён великолепно, настроение молодой учительницы было таким же. Она вошла в школу, и даже не обратила внимания на то, что все сотрудники смотрят на неё по-особенному. Подойдя к учительской, Таня увидела завуча с выражением лица палача перед казнью, которая своим телом закрывала дверь.

— Прошу к директору, милочка!

— К какому? — не поняла Таня.

— К нашему, разумеется.

Завуч строевым шагом, будто она была не учителем, а военнослужащей, направилась в кабинет директора. Молодой учительнице ничего больше не оставалось, как, семеня ножками, плестись в хвосте начальницы.

Войдя в кабинет, завуч выпрямилась перед директором, втянула в себя совсем немаленький живот, отчего грудь её выкатилась вперёд не колесом, а, как минимум, противотанковым заграждением, и по-военному отрапортовала:

— Задержанная доставлена!

— Вы свободны, — зыркнул на завуча директор.

Противотанковое заграждение тут же сдулось, оставленные позиции сразу заполнил живот, и конвоир вышла из кабинета. Татьяна Александровна, не понимая, что творится кругом, глазами, полными слёз, уставилась на директора.

— Александр Сергеевич, я ничего не понимаю, — прощебетала она.

— Я сам ничего не понимаю, — ответил ей директор, вставая из-за стола. — Нас вызывают в РОНО.

— Нас?

— Нас. Именно нас.

Всю дорогу молодая учительница ждала, что директор ей хотя бы намекнёт, для чего их вызывают, но начальник так и не произнёс ни единого слова. Только когда они зашли в кабинет заместителя начальника РОНО, Таня услышала голос шефа.

— Борис Николаевич, вот та самая учительница, которую вы хотели видеть, — промолвил директор.

Заместитель начальника посмотрел на часы и одобрительно кивнул головой.

— Точность — вежливость королей, — сказал он Александру Сергеевичу.

— Я вам нужен? — спросил директор.

— Лично вы, нет. Происшествие, о котором пойдёт речь, к вам никакого отношения не имеет. Впрочем, я бы посоветовал вам остаться. Так или иначе, вопрос коснётся морального облика ваших учителей.

Директор, видимо, каким-то образом уже был посвящён в тему разговора, потому что нисколько не удивился этим словам. Он сел в угол кабинета и тихо стал наблюдать за происходящим. Такая реакция могла быть объяснена только одним: у директора был человек, который имел навыки работы в разведке или контрразведке. Вероятно, существовали источники, по которым происходила утечка информации из районного отдела народного образования. Вспоминая военную выправку завуча, почему-то было даже ясно, кто снабжал директора этой утекшей информацией.

— Собственно, вы нужны не столько мне, сколько другому ведомству, — обратился заместитель начальника к молодой учительнице. — Прошу любить и жаловать — следователь по особо важным делам городского УВД.

Заместитель театрально показал ладонью на невзрачного мужчину, который сидел рядом с ним. Лица мужчины видно не было, потому что он был повёрнут вполоборота, и, к тому же, находился в тени.

— Вы этим летом работали в пионерском лагере «Буревестник»? — спросил он Татьяну Александровну.

— Да, — ответила она растерянно, не понимая, зачем ей задают этот вопрос.

— Вы оказались в этом лагере по направлению РОНО?

— Да.

Заместитель начальника при этих словах тяжело вздохнул и отвернулся.

— У вас там произошло «ЧП», был похищен ребёнок.

— Это не у меня, а в соседнем отряде. К тому же, ребёнка нашли через два дня.

— Ребёнка нашли, а похитителям удалось скрыться. Впрочем, к преступникам мы вернёмся немного попозже. Сейчас меня интересует вопрос, как могло так получиться, что ребёнка смогли похитить. Вы мне ничего не хотите сказать?

Лицо учительницы литературы слегка порозовело. Она опустила глаза и отрицательно помотала головой.

— Напрасно, напрасно, Татьяна Александровна, вы не хотите помочь нам. Это бы избавило вас от ответов на мои не совсем тактичные вопросы.

— Я не знаю, что сказать вам.

— Чем вожатые занимались после отбоя? — сухо спросил следователь.

— Сидели у костра и ждали когда дети заснут. Как только ребята засыпали, мы тоже ложились спать.

— Конкретнее, чем вы занимались у костра?

— Ничем. Болтали, рассказывали анекдоты…

— А ещё конкретнее?

— Вы хотите, чтобы я все анекдоты вспомнила?

— Нет, анекдотов не надо. Вы групповым сексом занимались?

Лицо учительницы сделалось пурпурным. Директор школы, казалось, хотел просверлить её глазами.

— Насчёт группового не помню, — еле выговорила учительница. — У нас было два костра, и мы сидели попарно.

— Следовательно, вы не возражаете, что занимались развратными действиями?

— Развратных действий не было, потому что дети уже спали.

— Кто спал, а кто и смотрел ваши, с позволения сказать, эротические спектакли.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что ваши действия были развратными, так как дети наблюдали за вами.

— Что!? — Лицо Татьяны Александровны из малинового превратилось в мраморно-белое.

— Господи, неужели мы обсуждаем поведение педагогов? — прошептал заместитель и выразительно посмотрел на директора школы.

— Вы этого не знали? — продолжал следователь. Учительница отрицательно покачала головой.

— Хотите, я вам скажу, почему вы не знали?

— Говорите, что хотите, мне уже всё равно.

— Вы были пьяны. Причём, так пьяны, что ничего не соображали. Станете отрицать?

Татьяна Александровна опустила глаза вниз и еле-еле прошептала:

— Нет.

— Вы не хотите спросить меня, откуда я всё это знаю?

— Это и так ясно: вожатые рассказали вам, при опросе.

— При допросе, — поправил следователь.

— Ну, при допросе, не всё ли равно?

— К сожалению, вы опять оказались неправы. Ваши приятели ничего мне не рассказывали. Они, как и вы, только подтвердили то, что я им рассказал.

Бледное лицо учительницы слегка порозовело, и она удивлённо подняла свои глаза на следователя.

— Нам это поведал ваш ученик, Сапожников. Извольте прочитать.

Следователь протянул школьную тетрадку. Татьяна Александровна открыла тетрадь и, не читая, быстро просмотрела написанное.

— Он не мог этого написать, — твёрдо сказала она.

— Почему?

— Потому что за тридцать минут до конца урока я видела, что он даже не начинал.

— Ну и что?

— За тридцать минут никто не способен написать семь страниц. Это невозможно, даже если человек — писатель.

— Это правда, — подтвердил заместитель начальника.

— А если этот писатель — гений? — предположил следователь.

— Ну, если гений… — Заместитель развёл руками.

— Обождите, это вы намекаете, что Сапожников гений?

Предположение следователя так возмутило учительницу, что она моментально забыла, что всего несколько секунд назад не могла поднять глаз от стыда.

— У этого гения в каждом предложении по пять ошибок.

— Это всего-навсего грамотность. Многие писатели не очень дружили с грамматикой. Вам привести пример?

Однако учительница не слышала следователя. Она читала сочинение своего ученика и не могла оторваться.

— Откуда же он узнал? — тихо вырвалось у неё. — Да, да, он мне так и сказал: «Я про Вовку не успел написать».

— Насколько я понимаю, Вовка — это тот самый мальчик, которого похитили? — вступил в разговор директор.

— Тот самый, — уточнил следователь.

— Но откуда он мог всё знать? — уже громко спросила следователя учительница.

— Это и необходимо выяснить. Я проверил. Ваш Сапожников все три смены провёл совершенно в другом лагере за триста километров от места происшествия.

— Если Сапожников сказал, что не успел написать про Вовку, значит, он знал всё и о похищении, — заключила Татьяна Александровна.

Следователь неожиданно встал из-за стола.

— Я узнал, то, что хотел узнать, — сказал он. — Ваш ученик владеет очень важной для следствия информацией. Надеюсь, мальчик не пострадает за свою откровенность?

При этом следователь посмотрел на заместителя начальника отдела народного образования.

— Как вы могли подумать? — ответил вопросом на вопрос тот.

— Что касается морального облика ваших педагогов, то разбирайтесь с этим вопросом без меня.

Следователь поклонился и вышел из кабинета.

Оставшиеся долго сидели молча. Никто не хотел касаться этой грязной и неприятной темы. Тишину нарушил заместитель начальника.

— Собственно, в чём разбираться? Не можем же мы вывесить приказ на весь РОНО, где во всех деталях будут описаны ваши художества. — Заместитель вопросительно посмотрел на Татьяну Александровну. Та снова покраснела и опустила глаза.

— С остальными вожатыми уже разобрались, они уволены по их собственному желанию. — Это заместитель говорил уже директору.

— Мы вам ещё нужны? — спросил директор.

— Не смею задерживать. Только прошу вас всё сделать быстро.

— До свидания, — попрощался директор. — Можете не сомневаться, всё будет решено в самый кратчайший срок.

 

Выйдя на улицу, Татьяна Александровна поклонилась директору, что-то пробурчала себе под нос, из чего можно было понять, что она прощается и хочет уйти.

— Куда это вы? Я вас ещё не отпускал. Мне надо поговорить с вами, — сказал директор.

— О чём можно ещё говорить? Всё уже сказано. К тому же, как я понимаю, решение относительно меня уже принято.

— Вы неправильно понимаете. Никакого решения ещё нет. Прошу вас…

Директор подошёл к своим «Жигулям» и открыл дверцу, приглашая учительницу сесть.

Видно, чаша позора была испита Татьяной Александровной не до конца. Она тяжело вздохнула и, подчиняясь приказу начальника, села в машину с лицом Иисуса, несущего свой непомерно тяжёлый крест. Она закрыла лицо руками и ждала новых вопросов, как жертва ждёт ударов палача. Однако автомобиль мчался по дорогам, а вопросов не было. Учительница медленно открыла лицо и вопросительно посмотрела на директора. Тот управлял машиной, сосредоточив всё внимание на дороге. Казалось, что пассажирка совсем не интересовала водителя. Пауза затянулась настолько, что Таню стали раздражать не вопросы, которые должен задать директор, а их отсутствие.

— Я не буду вас увольнять, — наконец нарушил тишину Александр Сергеевич.

— Почему? — удивилась Таня.

— Потому что ничего этого не было.

— Но это было.

— Но вы же сами сказали, что точно не помните, потому что были пьяны.

— Да, я впервые пила водку и у меня что-то случилось с головой.

— Не похожи вы на пьяницу и развратницу. А в жизни всякое случается: сидели у костра, стало холодно, вам предложили выпить, чтобы согреться, вам стало худо. Ваш кавалер или кавалеры этим воспользовались. Разве не так?

— Не так. Это случилось до того, как я выпила водки.

— Неужели вы не попробовали сопротивляться, закричать, например?

Таня отрицательно помотала головой.

— Вы жестами не отвечайте, я не на вас, а на дорогу смотрю.

— Нет. Я боялась разбудить детей.

— А если бы детей не было?

— Тогда бы всего этого не было.

— Вот и давайте считать, что этого действительно не было.

— А как же Сапожников? Он же всё знает!

— Это просто фантазии молодого человека. Будем считать так.

— А следователь?

— Вот следователь пусть этим и занимается. Что касается меня, то, как директор, я не могу и не хочу в это поверить. В противном случае, мою фамилию начнут склонять в РОНО по всем падежам и успокоятся только тогда, когда я тоже уволюсь.

— Вы предлагаете смотреть в глаза школьников и врать?

— На двадцатом съезде партии было провозглашено, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Вы этому верите?

Татьяна Александровна грустно ухмыльнулась.

– Вот видите, вы сами этому не верите, однако каждый день смотрите в глаза своим ученикам и врёте.

Учительница вопросительно посмотрела на директора.

— Что вы на меня так смотрите? Сами-то верите, что Лев Толстой был зеркалом русской революции?

Таня отрицательно помотала головой.

— Значит, мы с вами договорились?

— Александр Сергеевич, для чего вы меня выгораживаете?

— Опять двадцать пять! Во-первых, я не верю в то, что эта история произошла по вашей воле. Скорее всего, вас к этому принудили. А во-вторых, я не вас, а себя выгораживаю.

Автомобиль скрипнул тормозными колодками, клюнул носом и остановился.

— Приехали, — сказал директор. — Вы, кажется, здесь живёте?

 

 

 

Глава 2

 

Школа — это такое учреждение, где новости узнают с такой же скоростью, с которой они происходят, а иногда кажется, что слухи распространяются гораздо быстрее. Действительно, ведь то злополучное сочинение, которое было сдано в РОНО, никто не читал. Более того, начальство вызвало директора и Татьяну Александровну, не объяснив причины вызова, однако вся школа, по крайней мере, женская её часть, уже всё знала. Приняв решение о том, что ничего страшного не произошло, и что сочинение Сапожникова есть ни что иное, как плод воспалённого юношеского воображения, директор не пошёл на работу, а отправился домой. По телефону он ни с кем не разговаривал, с родными служебными новостями не делился, однако вся школа уже знала о фантазиях ученика и о странной реакции районного начальства.

Когда она пришла на работу, учительницу русского языка и литературы окружила обстановка прямо противоположная той, что была накануне. Каждый сотрудник считал своим долгом подойти к ней и высказать своё негодование в адрес ученика, так жестоко и низко опорочившего своего учителя.

— Вы только подумайте! — возмущалась учительница математики, — От горшка два вершка, а уже такой подлый! Да как он посмел писать про вас такое?!

— Вы читали сочинение? — спросила Таня.

— Теперь это сочинение уже никто не прочитает, — отвечала ей собеседница.

— А я читала. Там нет фамилий. Почему вы решили, что он написал про меня?

Однако голос учительницы литературы был гласом вопиющего в пустыне.

Уж так устроен человек, что слышит он не то, что есть на самом деле, а то, что ему хочется услышать, видит не истину, а плоды своего воображения.

Учительское негодование, как грозовые тучи, сгущалось всё больше и больше, и наконец, как это и положено, разразилось громами и молниями в адрес самого слабого и незащищённого.

Жизнь Пети Сапожникова превратилась в ад, и каждый обитатель этого ада пытался пнуть, толкнуть или укусить. На уроках физики можно было сколько угодно тянуть руку, но учитель ни за что не вызовет к доске. Но, стоит только на мгновение пододвинуть голову, чтобы спрятаться за впереди сидящим, как этот манёвр тут же замечался, и расправы было не избежать. Вскоре этой тактики стали придерживаться учителя и других предметов. Только Татьяна Александровна, которая, по мнению Сапожникова, имела на это право, относилась к нему нормально. Но здесь он не мог прямо смотреть ей в глаза, и, когда она вызывала Петю к доске, он, не вставая с парты, говорил, что не будет отвечать. Ни диктанты, ни изложения, а уж тем более сочинения, Сапожников больше не сдавал. В этом положении ничего не оставалось, как прикрепить к школьнику ярлык двоечника и хулигана, что и было сделано без всяких промедлений.

Трудно сейчас судить, была ли советская система образования лучшей в мире или худшей, но с уверенностью можно сказать одно: умение вешать ярлыки в советской школе было непревзойденным. Однако ученики этого не знали, и все неприятности, связанные с этим, относили к случайности или недоразумению. Петя Сапожников не был исключением. И, если свои неуды по русскому и литературе он мог объяснить, то по другим предметам неприятности выходили за пределы понимания. Порой негодование, вызванное вопиющей несправедливостью, заставляло выучить предмет не на пять, а на все десять, но система была глуха и слепа к его стараниям. Ответив выученный чуть ли не наизусть урок, Петя с замиранием сердца ожидал оценки учителя и, в лучшем случае, слышал от него следующее: «Ты сегодня меня просто поразил своими знаниями! Садись на место. Ставлю тебе твёрдую тройку».

Вода камень точит. Со временем к двойкам и тройкам привыкли не только родители, но и сам Сапожников. Стараться учиться было бесполезно: всё равно больше тройки не поставят. Что касается двоек, то они не особенно часто посещали дневник ученика. Не станет же школа портить свои показатели из-за какого то Сапожникова?

Скучная и нудная школьная жизнь иногда нарушалась вызовами в милицию. Здесь с Петей разговаривали, как со взрослым, более того, как с равным. Понятно, что эти обстоятельства заставляли Петю лететь в милицию как на крыльях. 

— На чём мы с тобой остановились в прошлый раз? — обычно начинал следователь свою беседу.

— На том же, на чём и всегда, — отвечал мальчик. — Вы хотите, чтобы я рассказал, откуда я знаю обо всём, случившимся с Татьяной Александровной, а я вам объясняю, что я ничего нигде не узнавал. Я просто это всё придумал.

— Но этого не может быть, то, что ты написал в сочинении, было на самом деле.

Петя отрицательно мотал головой.

— Ну что хотите делайте — не было этого!

— Хорошо, я понимаю, что тебе нелегко обвинять свою учительницу. Оставим всё это на её совести. Меня интересует совсем другое.

— Какая учительница? У меня, что, в сочинении фамилия указана или её паспортные данные?!

Следователь понимал, что, стоит ему только хоть на немного перегнуть палку, как подросток замкнётся, и тогда информацию, которую надо было вытянуть, можно будет похоронить в детском упрямстве.

— Ну ладно, не хочешь про учительницу — не надо. Давай поговорим о Вовке.

— Каком Вовке?

— Которого похитили.

— Никакого Вовки и в помине не было.

— То есть, как, не было?

Следователь вытащил из стола какие-то бумаги и стал просматривать их.

— Вот, — протянул он Пете листок, — разве это не ты писал? «Вовка пошёл к тем кустам, потому что его очередь была». А вот это? — Милиционер показал другую бумажку.

— Что это?

— Это показания вашей учительницы, из которых видно, что сдавая сочинение, ты сказал ей, что не успел написать про Вовку.

— А я этого и не отрицаю.

— Ну слава Богу, хоть чуть-чуть сдвинулись с мёртвой точки!

— С какой точки? — не понял Сапожников.

— Раз ты не успел написать про Вовку, то расскажи мне о нём сейчас.

— На самом деле, Вовка потерял свой ботинок, и весь отряд искал его.

— И?

— Что, и?

— Дальше что было?

— Ничего. Ботинок нашли в канаве. Вовка надел его и мы пошли в лагерь.

— И всё?

— И всё.

По лбу следователя стекал холодный пот. Он понимал, что ребёнок просто водит его за нос.

— Хорошо, — вдруг сказал он, — пойдём пообедаем, а то на голодный желудок мы не договоримся.

— У меня с собой денег нет.

— Я угощаю. Ты что любишь?

Следователь встал из-за стола и вывел подростка из кабинета. Положив руку ему на плечо, будто это был не допрашиваемый, а приятель. Он шёл с Петей по коридору и обсуждал с ним меню предстоящего обеда.

На самом деле, милиционер прервал свою беседу не из-за голода. Тайм-аут понадобился потому, что он зашёл в тупик, и не знал, как разговорить паренька.

Когда он очутился не в школьном буфете, а в столовой управления внутренних дел, у паренька разбежались глаза. Ему захотелось попробовать всё, что едят настоящие сыщики. Милиционер широким жестом руки показал на блюда с выражением лица, которое можно было понять только как: «выбирай, что хочешь!». Следователь не учёл очень важного обстоятельства: в подростковом возрасте юноши не едят, а сметают всё, что им положат. Довольный Петя с двумя подносами пошёл устраиваться за освободившимся столом, а следователь достал кошелёк, чтобы расплатиться с кассиром. По мере того, как кассирша нажимала на кнопки, лицо милиционера мрачнело. Наконец женский пальчик нажал на самую большую кнопку, и кассирша приготовилась огласить приговор.

— Тихо! Я всё понял, — прошептал следователь.

— Что? — не поняла кассирша.

— У меня с собой столько нет, — прошептал милиционер. — Можно я завтра принесу?

Кассирша наклонилась к милиционеру и почему-то тоже перешла на шёпот.

— Завтра нельзя, я вечером должна сдать кассу.

— Ну, тогда вечером.

— Хорошо, только не обманите, а то у меня неприятности будут.

 

После обеда настроение у подростка улучшилось, чего нельзя было сказать про следователя. Он слушал любую болтовню подростка и больше не наседал на него.

— …вот я и толкую, — говорил Сапожников, — про Вовку я не могу сказать ничего, потому что я про него ещё не придумал.

— Так возьми и придумай, — вдруг предложил милиционер.

— Я так не могу. Мне нужна бумага и ручка.

На стол перед Петей легла толстая пачка бумаги.

— А вот тебе и ручка, — сказал следователь.

Петя вопросительно посмотрел на него.

— Ну, что ещё?

— А ещё нужно чтобы мне никто не мешал.

— Сколько тебе нужно времени?

— Часа два.

Милиционер посмотрел на часы и облегчённо вздохнул. Двух часов было вполне достаточно, чтобы сгонять домой, взять деньги и рассчитаться с кассиршей.

— Я отведу тебя в соседнюю комнату, где ты всё подробно напишешь.

— Нет, мне здесь удобно.

— В таком случае я уйду на два часа, а тебя оставлю здесь.

Сапожников кивнул головой.

— Но мне придётся тебя закрыть на ключ, — добавил следователь.

— Это даже лучше. Меня хоть никто не будет отвлекать.

 

С вязи с расследованием дела о похищении ребёнка Андрея Андреевича, что называется, заклинило. Действительно, мальчик нашёлся через два дня. Кроме звонка начальника лагеря в дежурную часть, никаких заявлений в милицию не поступало. Надо было просто закрыть это дело в связи с отсутствием события преступления. Какое же может быть преступление, если ребёнок зашёл ночью по малой нужде за кустик, испугался темноты и потерялся? Несчастный случай — только и всего. Даже на несчастный не тянет — в конечном итоге, ребёнок нашёлся. Следователя насторожило то, что мальчик нашёлся возле проходной лагеря, то есть за пять километров от места происшествия. Складывалось такое впечатление, будто ребёнка подбросили. Пройти назад от палаток до лагеря он не мог, так как этот район прочёсывали местные военные, милиция и сотрудники лагеря. Ещё следователя поразило то, что ребёнок был чем-то очень сильно напуган. Конечно, потерявшись ночью в лесу, любой ребёнок мог напугаться, но, во-первых, не такой уж Володя был и ребёнок — правильнее сказать, подросток, а во-вторых, ночной лес не смог бы напугать до такой степени даже самого трусливого ребёнка, а мальчик был не робкого десятка, это следователь выяснил.

Стоило только Андрею Андреевичу задать мальчику вопрос о его похищении, как тот начинал бледнеть и трястись от страха.  Для того, чтобы разобраться в этом деле и не вспугнуть преступников, следователь стал изучать окружение потерпевшего. В школу он решил не обращаться из соображений конспирации. Всю необходимую информацию он получал из РОНО. Именно РОНО выяснило для следователя состав семьи мальчика и род занятий его родителей. Мать и отец Володи работали вместе на трикотажной фабрике. Отец был директором, а мать — главным бухгалтером. Семейственность на государственном предприятии явно противоречила действующему законодательству. Чутьё следователя подсказывало, что именно в профессиональной деятельности родителей надо искать разгадку, но те, как назло, не давали никакой информации. Порою казалось, что они сами не хотят, чтобы нашли похитителей их сына. Одна надежда оставалась только на самого Володю, но он как воды в рот набрал. Андрей Андреевич обращался даже к начальству, чтобы оно санкционировало наблюдение за родителями мальчика, но полковник, вместо того, чтобы помочь, так отругал его, что больше следователь даже не помышлял об этом. Более того, с каждым днём следствие по этому делу приносило неприятностей всё больше и больше. Ни одного свидетеля, ни одного доказательства — будто сговорились все.

— Ты, дорогой, либо закрывай дело, либо раскрывай его, — ворчал полковник. — Сам знаешь, какая у нас напряжёнка. А тут ни события ни состава нет. Что ты возишься с ним?

— Вы предлагаете закрыть дело?

— Я тебе ничего не предлагаю. Оказывать давление на следователя я не хочу и не имею права, но и следователь должен понять…

Вот так всегда: давай, давай, а что конкретно — никто не скажет.

Андрей Андреевич помучался с этим делом, помаялся, и решил, не мудрствуя лукаво, закрыть его в связи с отсутствием события преступления. Он взял бланк постановления, занёс ручку, чтобы заполнить его, как зазвонил телефон.

— Алё, Андрей Андреевич? Это Николаев из районного отдела народного образования.

— Что там у вас?

— У нас по вашему делу свидетель нашёлся.

— То есть, как, свидетель?

— Приезжайте к нам, я вам такое покажу — волосы дыбом встанут!         

Через тридцать минут следователь сидел в кабинете инспектора РОНО и читал сочинение Сапожникова.

— Сделаем так, — уже не просил, а командовал милиционер. — Вызываем немедленно вожатых, кроме русички, и разберёмся с ними. После того, как получим от них показания, завтра утром вызовем эту Татьяну. Когда разберёмся с ней, займёмся вашим Сапожниковым.

— А при чём тут мы? Вызывайте кого хотите.

— Я не хочу их в милицию таскать. Пусть все думают, что ничего не произошло.

— Вы из нас следователей хотите сделать?

— А вам понравится, если райком партии будет разбираться с моральным обликом ваших учителей?

— Мы сами с этим разберёмся.

— Значит, договорились?

— Договорились, — недовольно сказал инспектор.

Перед тем, как начать разбираться со свидетелями, следователь ещё раз решил поговорить с потерпевшим.

— Ну как, Володя, ты больше ничего не вспомнил?

— Что вы ко мне пристали?! — вдруг закричал мальчик. — Я же вам говорил, что ничего не помню!

— Ну хорошо, не помнишь, и не надо. Успокойся только. Разберёмся и без тебя. Слава богу, свидетели нашлись.

При этих словах мальчик побелел.

— Какие свидетели? Никаких свидетелей не было.

— А говоришь, что ничего не помнишь.

Подросток затрясся и упал в обморок. Следователь пожалел, что решил поговорить с Володей. Приведя его в чувство, он выпросил у дежурного машину и отправил ребёнка домой.

Как только за ребёнком закрылась дверь дома, на него набросились мать с отцом.

— Зачем тебя вызывали? — дрожащим голосом спрашивал отец.

— Вовочка, только, ради бога, не говори им ничего! — умоляла мать.

— Да не сказал я им ничего. Я притворился, что потерял сознание.

— Ну и слава богу! — облегчённо вздохнули родители.

— Он сказал, что я ему не очень-то теперь нужен. У него свидетели есть.

— Какие свидетели? — забеспокоился отец.

— Там же никого не было, — всплеснула руками мать.

— Я говорю, что мне сказал следователь.

— На пушку берёт, блефует, — попытался успокоить жену отец.

— Слушай, Паша, мне всё это не нравится! За что мы ему деньги платим? Мало того, что на нас наехали, так теперь этот следак копает. Почему до сих пор дело не закрыто? Он же обещал!

— Кто, он? — спросил Володя.

— Ой, Вовочка, лучше тебе этого не знать. Это такая грязь!

Мать так посмотрела на своего мужа, что тот сразу понял, что ему делать. Он отошёл от сына и решительно направился в другую комнату.

— Только не вздумай звонить ему! — крикнула вдогонку жена. — А вдруг этот придурок наши телефоны прослушивает!

— Милая, ты уже на холодное молоко дуешь.

— Бережёного Бог бережёт.

Утром отец Вовы сидел в кабинете полковника.

— Зачем ты сюда пришёл? — недовольно пробасил полковник.

— А что мне прикажешь делать? Твой следак опять Вовку на допрос вызывал.

— Не допрос, а беседу. Допрашивать несовершеннолетних без ведома их родителей запрещено.

— Какая разница, допрос или беседа?

— Хорошо, я поговорю с ним.

— Ты в прошлый раз тоже пообещал поговорить. Почему он дело не закрывает?

— Я ещё раз повторяю тебе: я этот вопрос решу.

— А другой вопрос?

— Какой другой?

— Ты, что, думаешь, это похищение последнее?

— Вы же заплатили им.

— Слушай, кто из нас мент, я или ты? Деньги кончатся, и они снова придут.

— Тут дело сложное. Если бы они под кем-то ходили, я бы нашёл на них управу, но они беспредельщики.

— Слушай, мне надоели твои сказки про беспредельщиков. Ты же не спрашиваешь, как я деньги делаю?

— А зачем мне спрашивать? Я и так всё знаю.

— Вот и делай своё дело молча. Имей в виду, я больше не позволю, чтобы моего сына похищали.

— А что ты можешь сделать, сам бандитов поймаешь?

— Я могу отказаться от твоих услуг.

— Да ну!

— И купить твоего начальника.

Лицо полковника сразу помрачнело.

— Хорошо, следака я от дела отстраню. У нас доктор кое-чем обязан мне, а скоро медкомиссия.

— Пока твоё скоро начнётся, нас всех с потрохами возьмут.

— А вот изменить дату проведения медосмотра — это в моих силах.

— А что насчёт беспредельщиков?

– Дай мне два дня.

– Лады.

Посетитель встал и, не прощаясь, вышел из кабинета полковника.

Когда Андрей Андреевич пришёл утром на службу, его остановил дежурный.

— Андрей, не забудь, сегодня медкомиссия в три часа.

— А почему сегодня? Она же через месяц должна быть?

— Мне поручили всех оповестить, вот я и оповещаю.

Следователь непонимающе пожал плечами и прошёл в свой кабинет. В три часа он в одних трусах стоял в длинной очереди в санчасти на приём к специалистам.

Сестра долго качала грушу своего прибора, спускала воздух и снова накачивала. От этого рука побелела и в кончики пальцев закололи невидимые иголочки.

— Да сколько же можно?! — рассердился Андрей Андреевич.

— Вы не волнуйтесь, товарищ.

Сестра снова накачала воздух так, что рука следователя чуть не отвалилась.

— Да что вы делаете?! — закричал на сестру милиционер, отстёгивая от руки прибор.

В кабинет зашёл врач.

— Что у вас тут происходит? — спросил он сестру.

— Пациент не хочет мерить давление.

— Я не хочу?! — возмутился Андрей Андреевич. — Она у вас ничего не умеет делать.

— Она? — удивился доктор. — Надеюсь, меня вы в этом не заподозрите?

Андрей Андреевич молча протянул врачу красную руку. Доктор сделал несколько качков и внимательно посмотрел на пациента.

— Вы вчера не пили? — спросил он.

— Да вы что, с ума здесь все посходили?

— Хорошо, давайте ещё раз проверим.

— Как, опять?!

Доктор второй раз измерил давление и опять уставился на следователя.

— Точно не пили?

— Слушайте, да вы, что, сговорились тут все, что ли?

— Лучше бы вы пили, — спокойно сказал доктор, — у вас, голубчик, стенокардия и, насколько я понимаю в медицине, с нервами у вас тоже не всё в порядке.

При этих словах сердце у Андрея Андреевича заколотилось как сумасшедшее, а лицо налилось кровью.

— Да вы не волнуйтесь так, ничего страшного у вас нет, а что касается службы в органах, то она рано или поздно у всех заканчивается.

Доктор подошёл к стеклянному шкафу, достал бутылочку с мутной жидкостью и отлил лекарства в мензурку.

— Выпейте, голубчик. Это просто успокоительное.

Андрей Андреевич выпил и через несколько минут погрузился в глубокий сон.

Проснувшись, он обнаружил себя на кожаном диване. В санчасти никого не было, только уборщица, позвякивая своим ведром, мелькала по коридору и затирала следы недавнего медосмотра.

— Проснулись? — услышал следователь приветливый голос сестры.

Она подошла и помогла подняться с дивана.

— Вы можете идти прямо домой. Доктор больничный уже выписал.

Андрей Андреевич, не говоря ни слова, вышел из санчасти. Однако он направился не домой, а к своему начальнику. Зайдя в кабинет, следователь хотел рассказать ему о том, что произошло с ним, но тот опередил.

— Слышал, слышал, Андрей Андреевич, мне всё уже доложили.

— Это какое-то недоразумение, — тихо сказал следователь.

— Сколько лет служу в органах, столько слышу одно и то же — недоразумение. Не ты первый, не ты последний. У меня в последнее время тоже сердечко стало пошаливать, видно, и мне скоро на медкомиссии придётся сказать: «я здоров, это просто недоразумение».

— Но я действительно здоров! Это сестра. Она не умеет мерить давление. Я повторно пройду комиссию.

— Всё старо, как этот мир. Даже слова не меняются. Естественно, вы можете пройти комиссию позже, и даже в другой клинике, но сегодня вам необходимо лечиться. Идите домой и выздоравливайте.

— А…

— За работу не беспокойтесь. Моим приказом вы отстранены от дела в связи с болезнью.

— А кто…

— Александр Вихарев, — не дослушав, сказал полковник. — Вы же хотели спросить, кому я отдам ваше дело?

— Да, — тихо сказал Андрей Андреевич, — разрешите идти?

— Конечно, конечно, идите домой и лечитесь.

Следователь вышел в коридор. Навстречу ему с какими-то бумагами шёл Вихарев.

— Саша, тебе моё дело передали?

— Да.

— Я бы хотел тебе кое-что объяснить.

— Зачем? Я уже закрыл его.

— Как!

— Очень просто, в связи с отсутствием события преступления.

 

Если с отстранением следователя от дела вопрос был решён быстро, то с беспредельщиками полковнику пришлось поломать голову.

Действительно, не может же он бросить против преступников находящиеся в его подчинении милицейские силы? Стоит только милицейским сыщикам приблизиться к директору, как участие его — полковника милиции, в преступном сообществе будет очевидным. Если какие-то беспредельщики смогли увидеть, что директор трикотажной фабрики живёт на нетрудовые доходы, то для специалистов вывести на чистую воду обыкновенного цеховика не составило бы никакого труда. А если возьмут директора, то он потянет за собой и его — человека, который во всём прикрывал своего патрона. Можно было бы, конечно, организовать всё через воров в законе, но вся загвоздка как раз и состояла в том, что преступники не подчинялись воровским законам, а следовательно, воровские авторитеты для них ровным счётом ничего не значили. Оставалось только одно — действовать самостоятельно, никого в это дело не привлекая. Вычисляя похитителей сына директора, полковник воспользовался подсказкой директора: деньги имеют свойство кончаться. Сумма, выплаченная бандитам за освобождения ребёнка, была не очень большая. Это говорило о том, что преступники неопытные, а коль скоро это так, то потратив её, они обязательно попытаются повторить то, что у них получилось. Ждать пришлось недолго. Через два дня директор позвонил полковнику и рассказал о телефонном звонке вымогателей. Дальнейшее было делом техники. Опытному милиционеру не составило большого труда вычислить преступников и устроить им засаду. Вот здоровый детина прошёл мимо спрятавшегося за углом полковника и, не заметив его, повернулся спиной. Полковник, как пружина, распрямился, и с ножом бросился на противника. Но не успел он занести нож для удара, как почувствовал, что чья-то сильная рука схватила его за горло и перекрыла воздух. Полковник хотел закричать, но горло было так сдавлено, что вместо крика получилось какое-то тихое шипение. Голова закружилась и тело стало обмякать.

— Выследил всё-таки, сволочь легавая, — еле расслышал чей-то голос полковник.

С левой стороны спины почувствовалась резкая режущая боль, и сознание провалилось в чёрную мглу.

 

Следователь открыл ключом свой кабинет и зашёл в него. За столом сидел Сапожников и быстро что-то строчил.

— Ну как, писатель, придумал что-нибудь?

Сапожников перестал писать и с явным раздражением посмотрел на милиционера. Андрей Андреевич догадался, что раздражение вызвано тем, что автора грубо вырвали из его придуманного мира.

— Про вымогателей немного не успел.

— Ничего, в следующий раз придумаешь.

— А он будет?

— Кто, он?

— Следующий раз.

После этих слов по спине следователя пробежали мурашки.

— Конечно, будет, — твёрдо сказал он. — Иди домой, а я постараюсь сегодня прочитать.

Петя встал и молча вышел из кабинета. Следователь собрал исписанные листы, положил их в портфель и тоже пошёл домой.

 

Придя на следующий день в управление, Андрей Андреевич обнаружил, что сотрудники столпились у дежурного и что-то громко обсуждали.

— Вообще, такие вещи надо заранее объявлять, — возмущался долговязый офицер. — Может быть, у меня трусы рваные!

— А ты попроси полковника, чтобы тебе со склада новые по такому случаю выдали, — посоветовал кто-то.

Сотрудники не засмеялись, а заржали над товарищем после этой шутки.

— Что, сегодня срок замены трусов у офицерского состава? — тоже решил пошутить Андрей Андреевич, подойдя к дежурному офицеру.

— Нет, сегодня медицинский осмотр у всего личного состава, а у капитана Свиридова трусы рваные.

Офицеры снова разразились смехом, а Андрей Андреевич прислонился к стенке и закрыл глаза.

— Андрей, что с тобой? — услышал он голос дежурного.

— Нет, ничего.

— Как же ничего, ты же бледный, как снег.

— Не выспался, — решил отшутиться следователь. — Всю ночь детектив читал.

Андрей Андреевич оттолкнулся от стены и пошёл в свой кабинет. Он пытался как-то успокоить дрожь в ногах, но они его не слушались.

— Андрей, ты куда? — снова услышал он голос дежурного.

— В кабинет.

— Сегодня медосмотр. Санчасть в другой стороне.

Дежурный показал рукой в противоположенную сторону.

— Что ты прицепился к человеку? Может быть, у него вообще трусов нет, — пошутил кто-то из офицеров.

Взрыв смеха раскатился по всему управлению. Моментально внимание всех переключилось с Андрея на шутника, что позволило следователю незаметно подняться на третий этаж, зайти в свой кабинет и закрыть его за собой на ключ. Андрей Андреевич открыл сейф, достал оттуда таблетку элениума, подумал немного, достал ещё одну, проглотил обе и запил двумя стаканами воды. Затем следователь достал листы, исписанные Сапожниковым, и стал перечитывать их. Телефонный звонок раздался тогда, когда последний лист был прочитан и положен на стол.

— Андрей, ну куда же ты пропал? — услышал он в трубке голос дежурного. — Я же тебе говорил, что мы с утра медкомиссию должны пройти. Наши все прошли, ты один остался.

— Сейчас иду, — еле выдавил из себя Андрей Андреевич.

Он встал, подошёл к сейфу, достал ещё одну таблетку элениума,  принял её и пошёл на медосмотр.

В санчасти уже никого не было. В дверях его встретил взволнованный дежурный.

— Ну слава богу! Давай скорее, Андрюша, ты же остальных задерживаешь. Перед врачами надо измерить давление у сестры, это там, — дежурный показал рукой на небольшую дверь.

–—Я знаю, знаю, — ответил Андрей Андреевич. — Ты иди, дальше я всё сделаю.

Дежурный отошёл от него на два метра и удивлённо пожал плечами.

— Знаешь? Откуда? Тебя же здесь не было?

Но вопросы так и остались без ответа. Андрей Андреевич тяжело вздохнул и вошёл в кабинет.

Через несколько минут из кабинета выскочила взволнованная сестра и без стука вбежала в кабинет председателя медкомиссии.

— Степан Егорович, — закричала она, — там такое, такое!

Врач несколько раз перемерил давление снял прибор и удивлённо посмотрел на сестру.

— Что это? — спросила она.

— Вот так, — ответил доктор, — и выдумывать ничего не надо.

Сестра непонимающе пожала плечами.

— Срочная госпитализация! — сказал врач. – Вызывайте транспорт.

                     

В госпитале Андрей Андреевич часто думал над тем, что с ним произошло. Врачам он не говорил, что перед медосмотром съел большую дозу элениума. Ему было стыдно, что он — опытный человек, поддался эмоциям из-за писанины какого-то мальчишки и наелся успокоительного столько, что его пришлось госпитализировать. Естественно, в госпитале здоровье следователя поправилось, и Андрея Андреевича вскоре выписали, так и не поняв, что с ним произошло.

Вернувшись в управление, Андрей Андреевич поздоровался с дежурным.

— Когда я уходил, ты дежурил, и когда вернулся — снова ты, — улыбнулся он.

Но дежурный не ответил улыбкой на улыбку.

— У нас несчастье. Убит полковник Комаров.

У Андрея Андреевича снова слегка задрожали ноги.

— После твоей госпитализации, — продолжал рассказывать дежурный, — дело передали Вихареву, и он закрыл его в тот же день в связи с отсутствием события преступления. Так вот, товарищ полковник самостоятельно стал расследовать это дело. Он устроил бандиту засаду и хотел было уже задержать преступника, как другой…

— …схватил полковника сзади за горло и ударил ножом в спину, — продолжил за дежурного Андрей Андреевич.

— Вот видишь, ты уже всё знаешь. Сегодня похороны. Ты придёшь?

— Да, — ответил Андрей Андреевич, потом подумал, и отрицательно помотал головой. — Нет, мне сегодня срочно к одному писателю наведаться надо.

Дежурный непонимающе пожал плечами и больше ничего не спрашивал. 

 

Ходить в булочную за хлебом, а также следить, чтобы он был необходимого количества и качества, было Петиной обязанностью. Если за ужином выяснялось, что хлеб чёрствый, или, не дай бог, его совсем нет — пощады не жди. Презирающие взгляды родителей испепеляли бедного ребёнка без всякой жалости. Поэтому, перед приходом родителей с работы Сапожников младший заглядывал в хлебницу, проверял хлеб, а при необходимости бежал в булочную. Так было и на этот раз. Мальчик взял в банке из-под кофе деньги, которые лежали на кухне, и выскочил на улицу. Возле подъезда он увидел невысокого человека, который стоял и кого-то ожидал. Человек стоял к Пете спиной, но осанка и пропорции тела мальчику показались знакомыми. Петя обошёл незнакомца и посмотрел ему в лицо. Мальчик сразу узнал в незнакомце следователя. Эта встреча скорее обрадовала школьника, чем опечалила. Во-первых, ему нравилось ходить в милицию, где с ним разговаривали на равных, а во-вторых, как любому автору, ему хотелось знать мнение относительно своего сочинения.

— Здравствуйте! — застенчиво сказал Петя. — Вы меня ждёте?

— Да, я к тебе, — ответил следователь.

— Вы хотите, чтобы я пришёл к вам?

— Нет. Дело закрыто. Его передали другому следователю, потому что я был госпитализирован после прохождения медицинского осмотра.

— Госпитализирован?

— А что ты так удивляешься? Разве в твоём сочинении ты не описывал это?

— Значит, вы читали?

— Читал. Иначе я бы не сказал этого.

— Но у меня про госпитализацию не было ни одного слова.

— Это правда. Но, к сожалению, всё остальное ты описал со всеми подробностями. Даже фамилия следователя, которому передадут дело, было написана тобой правильно.

— Честное слово, я всё это придумал.

— А полковник?

— А что полковник?

— Мой командир, начальник следственного отдела, убит. Сначала придушен, как ты написал, а потом ему сзади в сердце воткнули нож.

— Не может этого быть! — воскликнул Сапожников.

— Может, Петя, может.

— Вы хотите сказать, что я всё знал, и написал про это?

— Нет. Я хочу сказать, что природа тебя наградила удивительным даром. Ты должен стать знаменитым писателем, потому что ты гений.

— Гений, я?

— Да, ты.

— А вы знаете, какая у меня в школе кликуха?

Милиционер улыбнулся и отрицательно помотал головой.

— Чернокнижник.

— Сами они чернокнижники. Пройдёт время, и они будут гордиться тем, что когда-то учились вместе с тобой.

Андрей Андреевич задумался и искоса посмотрел на паренька.

— Значит, ты считаешь, что полковник замешан во всём этом деле?

— Я всё это придумал, — снова сказал Петя.

— Ах, да.

— Если хотите, можете дать мне бумаги и запереть в своём кабинете.

— Нет. Дело закрыто, а с полковником будет разбираться другой человек. Я хочу просто попрощаться с тобой. Сдаётся мне, что я тоже буду гордиться, что был знаком с тобой.

Следователь подошёл к подростку ближе, взял его руку и сжал её в крепком рукопожатии.

— Ну, вот и всё. Прощай. Я хотел бы ещё успеть на похороны полковника.

— Обождите, не уходите, — сказал Петя.

Он положил свою руку на плечо следователя и закрыл глаза.

— Не ходите на похороны, — неожиданно сказал мальчик. — Теперь всё, прощайте.

Почему вдруг Сапожников сказал это следователю? От чего он хотел предостеречь Андрея Андреевича — непонятно. Но прощание с сочинителем произвело на милиционера сильное впечатление. Настроение испортилось. Появилось ощущение большой и невосполнимой утраты. За плохим настроением пришло и неразлучное приложение любой хандры — раздражение. Негатив увеличивался и наконец достиг той стадии, при которой уже начинают произносить слово  «депрессия».

Андрей Андреевич зашёл в управление, хотел найти кого-нибудь из начальства, чтобы выплеснуть на него хоть часть негатива, но, к сожалению, никого не нашёл. Все были на похоронах. Тогда он написал рапорт об увольнении со службы по состоянию здоровья, отдал его дежурному и ушёл домой.

Нет необходимости рассказывать, как у нас на Руси лечатся от депрессии. Андрей Андреевич не был исключением. Он нажарил картошечки с лучком, открыл бутылку водки, обмакнул пучок зелёного лука в соль, наполнил стакан до самого верха и приступил к лечению.

Может быть, тот метод, которым воспользовался следователь, и не был передовым, но то, что он был эффективным, с этим поспорить не сможет никто.

Через три дня вернувшись на службу, он обнаружил, что его прогула вообще никто не заметил. Андрей Андреевич вспомнил, что под влиянием хандры написал рапорт об увольнении. Он хотел пойти в кадры и забрать его, но вдруг обратил внимание на то, что никто его не спрашивал о рапорте. Милиционер зашёл в дежурную часть и проверил, не  затерялся ли он. Нет, рапорт был направлен по инстанциям в тот же день. «Никого моя судьба здесь не волнует, — подумал Андрей Андреевич. — Я здесь не человек, — винтик, механизм, деталь». Хандра нахлынула с новой силой, и он решил не забирать своего рапорта.

Милиционер ошибался, что о нём никто не помнит. Его новый начальник, который заменил не только старого шефа, но и помощника директора трикотажной фабрики по криминальным делам, как раз очень серьёзно думал о нём. С задачей поимки беспредельщиков и убийц своего предшественника он справился легко. Направив на двух уголовников весь механизм милицейского аппарата, он легко поймал преступников, но те, как будто совершенно случайно, были застрелены при попытке к бегству. Оставалось устранить слишком ретивого следователя, но тот сам подал рапорт об увольнении.

Андрею Андреевичу назначили маленькую пенсию, и, без всяких почестей, проводили на заслуженный отдых. 

 

Но, если у бывшего милиционера трудовая деятельность подошла к концу, то у Пети Сапожникова она ещё и не начиналась. Ему предстояло закончить школу и, желательно, поступить в какой-нибудь институт. Однако надеяться на высшее образование при таких школьных ярлыках было совсем нереально. Родители приняли единственно правильное решение, и перевели сына в другую школу. Всё бы вошло в норму и протекало по обычному советскому сценарию, если бы советская система образования представляла собой институт просвещения, но она была частью системы, переломить которую было невозможно, или, говоря языком той самой системы: учение её было всесильно, потому что оно верно. (Это не совсем понятно, но в советские времена понимать было не обязательно. Надо было знать цитаты наизусть и повторять их, чем чаще, тем лучше, где надо, и где не надо.)

Личное дело Пети Сапожникова пришло в новую школу гораздо раньше, чем ученик.

— Обратите внимание на этого ученика, — говорила классному руководителю завуч, протягивая ей личное дело.

Та стала внимательно изучать бумаги.

— Нет, нет, там всё в порядке.

Далее следовал длинный и красочный рассказ про нового ученика, а особенно про его учительницу. Естественно, что вокруг завуча собрались все учителя, которые были в учительской.

— Откуда же он всё узнал? — удивлённо спросила молоденькая учительница.

— Мало ли случайностей на свете! Кто-то рассказал, вот он и воспользовался, чтобы отомстить учительнице.

— И её из-за него уволили? — спросила математичка, почему-то запихивая свой транспортир в стол географа.

— Её — нет, — отвечала завуч. — Директор помог. Он представил всё дело так, что ученик всё это выдумал, а вот трём учителям из других школ не повезло — их уволили.

— Я слышала, что им интересовалась милиция, — вдруг вставила своё слово биологичка.

— Да, да, — подтвердила завуч. — Но здесь история совсем тёмная. Следователь, который вёл это дело, после общения с этим мальчиком вскоре заболел и уволился.

— Слава богу, что жив остался! — сочувственно сказал кто-то.

— А вы знаете, какое у него было прозвище в старой школе? — спросила завуч.

Все повернулись в её сторону и, кажется, даже прекратили дышать.

— Чернокнижник, — сказала она таинственно.

 

А родители Чернокнижника, совершенно трезво оценивая обстановку, поняли, что без посторонней помощи их сыну не обойтись. Как бы они не старались, но школа никогда не снимет с ученика ярлык, который сама же ему и наклеила. И, если на первый взгляд ситуация, которая сложилась у Пети Сапожникова, казалась безвыходной, то это только на первый взгляд. Каждая советская семья знала, что наверстать то, что упустила школа за десять лет, можно за один год с помощью репетиторов. Репетиторов, естественно, надо было нанимать из того ВУЗа, куда следовало поступать ребёнку. Это было своеобразной гарантией того, что ребёнок поступит. Даже если репетитор и не сможет за год исправить все огрехи школьных преподавателей, он всё равно пропихнёт своего протеже в ВУЗ по другим каналам, (деньги же уплачены).

Затруднение вызывал русский язык и литература. В технических ВУЗах не было преподавателей по этим предметам. Правда, этот предмет не был профилирующим, и по нему надо было получить всего тройку, но её всё равно получить было надо.

В добавление к сказанному, следует отметить, что, если в годы развитого социализма страна жила по правилам плановой экономики, то репетиторство регулировалось исключительно рыночными рычагами. Помня о том, что уголовное законодательство преследовало этот вид деятельности, и доходы от него приписывало к нетрудовым, легко можно представить, во сколько родителям обходилась подготовка одного абитуриента.

 

— Короче, я всё подсчитал, — говорил отец на семейном совете. — Если платить целый год за физику и математику, то нам с горем пополам хватает.

— А русский? — спросила мать.

— На русский ничего не остаётся.

— Петя, ты же дружишь с вашим отличником? Неужели он тебе не может помочь?

— Ты кого имеешь в виду? — не понял Петя.

— А кого мне иметь в виду? Конечно, твоего полного тёзку — он у вас один круглый отличник.

— Отличник он, действительно, круглый, но я бы не назвал его другом.

— Какая разница? Во всяком случае, вы не враги. Неужели ты не можешь попросить его научить тебя писать сочинение?

— Я даже не знаю, как это сделать…

— Я решу этот вопрос, —  неожиданно сказал отец.

— Как решишь? У нас же больше не остаётся денег?

— Это моё дело. Я сказал, что решу этот вопрос, значит, я его решу.