I

В незапамятные времена в землях русских жил-был дед Терпила. Не совсем еще дед, конечно,  но с достаточным приближением к этому возрастному определению. И хотел Терпила просто жить, что и пытался делать. Но ничего у него не получалось.

Только построит Терпила себе избушку где-нибудь на отшибе, чтоб другим людям не мешать, только заведет хозяйство (кур, гусей, свиней, еще чего-либо такого же вкусного), только вырубит лес и вспашет землю, как – тпру! Хватит наслаждаться трудом и покоем! Приезжает какая-нибудь шайка добрых мо́лодцев и  узнаёт Терпила много нового и познавательного. И хорошо, если просто узнаёт. А то, бывает, и лицо набьют.

Интересно, что при любом раскладе (с набитым лицом или без) наезд шайки всегда заканчивался одинаково. Добры мо́лодцы отбирали почти все, что нажито непосильным трудом и уезжали восвояси. А звались они разбойниками.

Потому Терпила, умудренный житейским опытом, и не женился. Ибо совсем не хотелось ему, чтобы  добры молодцы при грабеже движимого имущества еще и женой его баловались. Слишком жирно им будет! Нет жены – пусть отобранными курами довольствуются. Получалась для Терпилы натуральная материальная потеря, но зато – полная моральная выгода.

Через некоторое время после отъезда разбойников Терпилу всегда навещали другие личности. Звались они дружинниками и вид имели также далеко не праздничный. Главный из них всегда пояснял, что Терпила, оказывается,  «осел на княжьих землях» и потому должен платить дань, то есть опять подвергаться грабительству, но теперь уже законному и всего лишь раз в год.

Терпила сначала не видел между разбойниками и дружинниками никакой особой  разницы, но впоследствии понял, что она существовала. Первые просто брали то, что им нравилось, и не засоряли голову Терпиле всякими ненужными объяснениями своего грабительского поведения. Вторые же были горазды поговорить и все обосновать. Они брали по списку и заявляли, что дань – плата государству за охрану Терпилы от разбойников и внешних супостатов.

На справедливые вопросы Терпилы, дескать, какая может быть охрана, если время нынче мирное и инородного супостата много лет не видно, а разбойники постоянно забирают то, что не увезли княжьи люди, дружинники отвечали так:

– Русь большая. Мы стараемся. Но на всех нас не хватает. Давеча мы прогнали разбойников из соседней волости. В следующем году прогоним от твоего надела.

Терпила не унимался и спрашивал:

– То есть в следующем году разбойники будут грабить соседнюю волость, пока мы вас тут кормить будем? А потом соседняя волость будет кормить вас, а разбойники будут грабить нас?

 На что слышал веский ответ:

– Заткнись, жопа дерюжная! Не твоего ума дело!

И каждый следующий год повторялась прежняя картина. Потому Терпила предпочитал более пяти лет на одном месте не задерживаться. Он все дальше и дальше уходил на восток и селился в откровенно медвежьих дебрях. Но цивилизация следовала за ним по пятам.

Не успевал он обосноваться на новом месте, как через год-два его начинали навещать гости, похожие на прежних посетителей подобно близнецам. И если раньше первыми приходили разбойники – со временем ситуация изменилась.

Теперь первыми появлялись какие-то царские люди и требовали от Терпилы уплаты налогов. Они говорили, что вся Русь принадлежит «Хозяину земли Русской» и потому каждый житель этой самой земли должен платить налоги, так как государство защищает его от всяческих нежелательных врагов (немцев, шведов, турок, японцев и тому подобных непонятных Терпиле личностей). Более того – с него стали требовать особенный сбор за неверие в какого-то бога, о котором он никогда ранее не слышал.

Терпила платил. Сразу за этим появлялись разбойники и отбирали оставшееся. Причем последние яростно ругались, что у Терпилы нет жены. И обещали в следующем году – если Терпила не женится – жениться на нем самом!

Терпила, наконец, вынужден был забраться к самому дальнему восточному морю, где вместо леса раскинулась тундра, и сеять в снегу  ничего не получалось. Он научился строить ярангу и стал жить по соседству с представителями одного из северных народов.

Как звался народ – чукчи, коряки, то ли еще как – Терпила не спрашивал. Но северные аборигены приняли его как родного, поскольку он им был ничем не обязан, но стал гнать самогон из ягод, в изобилии появлявшихся на промерзшей земле в период короткого северного лета. И не только гнать, но и наливать в обмен на выловленную рыбу и другие продукты натурального хозяйства. Причем делал это аккуратно, помня о том, что северные люди крайне зависимы от крепких спиртных напитков и потому требуют в этом деле осторожного к себе отношения.

За это местные подарили Терпиле десяток оленей, и он в относительном спокойствии некоторое время жил – не тужил. И даже собрался было жениться, наконец, но что-то его удержало от столь опрометчивого шага, и он впоследствии ничуть об этом не пожалел.

Племя было оседлым и состояло всего из нескольких десятков семей. Оленей держали немного, но активно занимались морским промыслом. А пушнина? Куда ж от нее денешься, если она шныряет вокруг туда-сюда, путаясь под ногами.

Уже давно он задумывался над сроком своей жизни. Вокруг него люди всегда умирали. Причем от старости тоже. А он – нет. Но размышления Терпилы не приводили ни к чему хорошему, впрочем, как и плохому. Это было связано не со скудоумием, а просто из-за нехватки информации о мироздании, элементом которого он являлся.

Терпила всегда жил на отшибе – вдали от городов, монастырей и прочих центров научной и мракобесной мысли. Читать и считать он выучился из крайней необходимости, заглядывая в списки чиновников, сдиравших с него налоги. Ведь зачастую государевы люди бывали грязны не только своими загребущими руками, но и мыслями.

Ну, а о философии в целом и ее разновидностях в частности узнать у него не вышло, так как чиновники сами о ней не имели понятия. Что же касается разбойников – о них вообще говорить не приходится, поскольку единственной системой их поведения можно было назвать лишь грабительско-сексуальную деятельность, которая если и имела отношение к мирозданию, то лишь самое отдаленное и по сути своей откровенно животное.

Потому мысли о своем долголетии, регулярно посещавшие Терпилу, он гнал из головы прочь, понимая, что ответ от самого себя получить не удастся никогда. А вот креститься ему пришлось. И теперь Терпила думал, что в вопросе его долголетия просвещение можно будет получить от Бога. Но только тогда, когда это будет зачем-то нужно Ему.

В церковь он пошел только из меркантильных соображений. В один из давних периодов жизни Терпилу за неверие обложили дополнительным налогом. Это ему не понравилось, и в ближайшем монастыре он прослушал у попов курс лекций о единственном Боге, который по сути своей не был одним лицом, а делился на не совсем понятную Троицу. Причем не простую – а Святую.

Как это могло быть – Терпила так и не понял, но налог отменили и это его устроило. А данное ему при крещении имя Афанасий он тут же забыл. С тех пор  носил Терпила на груди медный крестик и вовсю чертыхался. Крестик в его понимании был своеобразной пайцзой, освобождающей от излишнего церковного грабительства, а чертыхание являлось простым атрибутом жизни на просторах русских земель, вписывающим личность Терпилы в однообразное человеческое сообщество. Теперь он никоим образом не выделялся из среды окружавших его налогоплательщиков.

II

Сначала прибыл царский чиновник и назначил Терпилу начальником над «самоедами», заявив, что поскольку он единственный умеет читать, значит, спрос по налогам будет обязательно с него. Чиновник забрал у аборигенов все шкурки, заготовленные для пошива одежды, заявив, что сданного мало и потому в следующем году спустит шкуры со всего племени, включая Терпилу. Грозно сверкнув глазами напоследок, он отбыл в санях, завернувшись в чудесную песцовую шубу.

Сразу после отъезда чиновника Терпила, полагаясь на свой опыт, стал ждать появления разбойников и они не замедлили прибыть. Ранним летом, когда на земле еще лежал снег, а море почти очистилось от береговой кромки льда, со стороны света, где всходит солнце, скрипя такелажем, приплыла обшарпанная  льдами и ветрами шхуна, с которой сошли на берег люди, назвавшиеся американцами. Как впоследствии выяснилось, появились они здесь далеко не в первый раз.

Разбойники прибыли в большом количестве и  все имели ружья. В племени, членом которого теперь состоял Терпила, тоже были ружья, но совсем старые и очень мало.

Сначала американцы без лишних разговоров набили лица всем мужчинам стойбища (включая Терпилу), затем изнасиловали женщин, и лишь потом установили, что Терпила является носителем одного из европейских языков.

В связи с этим на ломанном русском ему объяснили, что чихать они хотели на чиновников «Хозяина земли Русской», поскольку тот находится в Петербурге, который расположен на другом конце света. А Терпила – по их утверждениям – зажат у них в кулаке и потому «никуда не денется из сатанинской дыры»! В связи с этим они назначили Терпилу старостой основанной ими фактории и обязали его собрать меховые шкурки, которые остались после посещения чиновника.

Затем американцы сколотили будку из фанерных щитов и прибили гвоздями вывеску с тарабарской надписью на ней, которая гласила:

BLUE ПIСѢЦЪ

AMERICAN FACTORY

Изнасиловав еще раз всех женщин, они уплыли, пообещав вскоре вернуться. На берегу валялись оставленные американцами ящики с чаем, сахаром, солью и несколько жестяных чайников. Может, появление этих вещей и выглядело чистой воды издевательством, но племени некуда было деваться от законов бандитской морской экономики, и потому аборигены разделили чай, сахар, соль и разобрали чайники, которых в каждой семье и так уже было навалом.

А Терпила стал собираться в путь. Куда идти? Ему было неведомо. Ведь он находился на самом краю земли русской. Дальше через пролив, по слухам, располагалась земля, которая когда-то давно была русской, но уже стала американской. Помня о последних посетителях стойбища, Терпиле совсем не хотелось отправляться туда. И здесь появился совершенно новый чиновник.

Он приехал в нартах, управляя собачьей упряжкой, и вид имел странный. На его шапке распластался  кляксой неведомый в этом мире красный кумачовый цветок, а на поясе болталась огромная кобура, в которой находился чудной пистолет, называвшийся «Маузером».

Звали его Семеном Прохи́ндером, и рассказывал он диковинные вещи. О том, что «Хозяин земли Русской» повержен революцией, а управляет всем теперь народ. Кто такой «народ» – Семен не пояснял, и выходило, что этот невиданный господин велик и могуч.

В яранге Терпилы по поводу приезда незваного гостя собрались мужчины племени. Русский язык понимали все кое-как, но Прохиндер говорил о странных вещах. Терпила переводил непонятные слова Семена, как мог, а аборигены сидели, раскрыв от изумления рты. Из речи Прохиндера выходило, что при власти народа каждый стал сам себе хозяином и потому должен добывать как можно больше песцов и черно-бурых лис. И даже американцы были теперь не страшны, потому что Семен обещал прислать целый отряд каких-то «красноармейцев», снаряженных для охраны пушного промысла.

Переводя зажигательные слова Семена, Терпила поймал себя на мысли, что ему опять захотелось жениться, но он погасил в себе этот необоснованный порыв, так как понял, что наступает очередная эпоха перемен. А в такие времена жениться совсем не следовало, ибо жены в эти годы оказываются совсем не мужними, а неизвестно чьими.

Аборигены вдруг захотели задать несколько вопросов представителю новой власти, на что получили разрешение от Прохиндера. Старик, выполнявший в племени роль шамана, спросил:

– Кто такой народ?

– Это вы все! – Семен, поправив на носу очки, обвел рукой вокруг себя.

– Если добытые охотниками шкуры принадлежат народу – они принадлежат нам, – логически вывел шаман.

– Э-э-э, нет, – покачал пальцем Прохиндер. – Шкуры принадлежат всему народу РСФСР! Кроме вас еще много людей живет в нашей стране.

Терпила пытался хоть как-то приблизить смысл произносимых Прохиндером слов к мировосприятию приютившего его племени, но этого сделать не удавалось, так как многие понятия плохо увязывались не только с языком северного народа, но и с мыслями его представителей.  Да и сам он не понимал половину из того, что говорил посланец новой власти, так как за последние годы нисколько не интересовался развитием цивилизации. Да и у кого, спрашивается, можно было интересоваться? У американских разбойников? Как же! Поэтому переводилось – как получится.

Прохиндер говорил:

– Вся пушнина является достоянием республики.

Терпила пояснял:

– Шкурки теперь надо сдавать все.

– Республика распределит поровну, – вещал Прохиндер. – Что-то раздаст, а что-то продаст. А вам за это пришлет хлеба, чая, плуги, коней и много чего другого! Республика построит вам школы, поселки, города. И даже зоосад с попугаями и макаками…

– Начальник обещает за шкурки прислать много чая, – переводил Терпила. – И еще коней. Это такие олени, только без рогов и без шерсти.

– У нас своих оленей хватает, – отвечал за всех шаман. – И лысые нам не нужны! Померзнут. А чаю нам уже дали американцы. Пьем до уссыку! Нам не нужен такой народ!

Терпила сказал:

– Народ не понимает, зачем ему нужны кони и почему шкурки нужно сдавать все?

– Ну, кони – это к слову, – сообщил Семен, шмыгая длинным непролетарским носом, – а шкурки являются ценным ресурсом. Ведь это валюта! Мы за проданные меха сможем купить тракторы!

– Что такое трактор? – спросил шаман.

– Это такая железная машина, которая пашет землю, – возбужденно ответил Прохиндер.

– А зачем нам пахать тундру? – продолжал интересоваться шаман. – Тем более трактором! Если он железный, значит – без шерсти. Зачем нам лысый трактор? Померзнет. Уж лучше много чая. Пусть  уссымся!

У Прохиндера от такой логики зрачки глаз съехались к переносице. Аборигены, следившие за его лицом, все как один тут же встряхнули головами.

Далее Семен пустился рассусоливать о хозяйственной деятельности. Он швырялся терминами в народ и сам путался в них. Терпила переводил лившуюся изо рта нового чиновника ахинею и ничего не понимал. Аборигены тоже. Прохиндер рассуждал о частной собственности, которая, по его мнению, каким-то научным путем превращалась в общественную, и в этой метаморфозе как раз участвовали шкуры пушных зверей. А вот личная собственность – с подачи Семена – находилась только в сферах гастрономии и отправления естественных надобностей.

– В связи с этим пушнина к личной собственности никакого отношения не имеет, – вещал Прохиндер. – Потому вам и не принадлежит!

– А моржатина? – поинтересовался Терпила.

Прохиндер скривился лицом и ответил:

– Да сколько угодно! Вот это вам можно! Ешьте на здоровье...

На следующее утро Семен ускакал в своих нартах туда, откуда появился ранее, а к вечеру у берега потерпел крушение какой-то корабль.

Аборигены вытащили из холодной воды несколько десятков моряков, отогрели их и напоили самогоном, который с профилактической целью взяли у Терпилы. Моряки, придя в себя, заявили, что они американцы и в знак благодарности набили спасителям лица, после чего в привычном для них порядке обошлись со всеми женщинами племени. Вопли Терпилы о том, что территория уже является народной американской факторией, не возымели никакого действия.

Через несколько дней в стойбище въехали двое нарт, влекомых собачьими упряжками. В них сидели пятеро полузамерзших, вооруженных винтовками красноармейцев. Шапки их красовались  нашитыми на них полосами красной ткани.

Бойцы революции быстро навели порядок. Спасенных американцев загнали прикладами в ярангу Терпилы и объявили, что теперь все аборигены свободны даже от фактории. А на сколоченной ранее будке повесили новую табличку, на которой написали:

ЗАГОТПУНКТЪ ПО ПРIЕМУ ПУШНЫХ ПIСѢЦОВ.

Завзаготпунктомъ – Тѣрпiла Моржовый.

Терпила очень удивился тому, что его назначили на государственную должность и потому он стал тем, кем ни разу в жизни не был – чиновником. Теперь ему предстояло самому превратиться в  представителя  первой категории грабителей. А по поводу присвоенной ему фамилии он вообще не испытывал никакого чувства, потому что родителей своих давно уже не помнил, а фамилии никогда до этого не имел и не знал – каково это быть обладателем такого важного атрибута личной собственности. Правда, вызывал удивление сам факт того, каким образом эта фамилия родилась, но красноармейцы пояснили, что «так сказал комиссар Прохиндер», и Терпила больше вопросов не задавал.

Местные, хлюпая разбитыми носами, тут же захотели хоть раз расправиться с американцами, но люди с красными полосками на шапках, стрельнув для острастки из винтовок вверх, заявили, что судить любого человека должен какой-то «революционный трибунал».

Утром появился у берега ржавый пароход. Из шлюпок вылезли два десятка моряков с ружьями, повязали людей с красными полосами на шапках и освободили американцев. Оказалось – прибыли их соотечественники.

По этому случаю всех женщин опять изнасиловали, а пятерых революционеров вывели за стойбище и расстреляли. Пароход забрал на борт потерпевших бедствие американцев и уплыл, оставив десяток привычных чайников и столб пламени на месте бывшего заготпункта.

Аборигены под руководством Терпилы закопали мертвых как можно глубже в мерзлую землю, разогретую прежде костром. На разведение огня пришлось потратить некоторое количество ценной в этих местах древесины, принесенной морем, но никто жалеть дерева не стал, поскольку все испытывали уважение к тем, кто хоть раз попытался встать на защиту несчастного приморского племени.

Ночью Терпила сидел на корточках возле братской могилы и смотрел на звезды, узнавая среди них известные ранее ориентиры, по которым он находил дорогу к своему спрятанному в лесу жилищу еще во времена князей, властвовавших в Киевской Руси. Из его глаз капали слезы, и он, шмыгая носом, не понимал причину этой сентиментальности. Ведь на своем веку Терпила повидал немало смертей. Почему же сейчас ему было так жаль расстрелянных красноармейцев?

Не раз он видел столкновения между двумя видами грабителей и всегда они заканчивались одинаково. Победившая сторона вешала представителей проигравшей, или (как в последний раз) убивала их какими-либо другими способами. И с этим все было ясно, ибо каждая из сторон грабеж мирного населения считала только своим правом. Но красноармейцы как-то не вписывались в прежнюю картину.

И вдруг Терпила понял!

Он осознал, что даже такой благородный порыв, как попытка утвердить народовластие, не сделает людей счастливыми. Потому что налоги надо платить всегда! И государству и разбойникам! И хорошо, что в тундре пока не построили церковь, а то пришлось бы «отклюживать» еще и попам!

Терпила задумался о роли шамана, который за оказанные услуги брал плату натуральными продуктами, но решил, что эта деятельность к разбою не относится. Ведь натуральные продукты несли шаману только из благодарности. А нести или нет – личное дело каждого. Хочешь отблагодарить – пожалуйста. Не хочешь – помирай от свалившейся на тебя хвори. Хозяин – барин.

А в своем случае все было еще проще. Обмен самогона на еду и одежду представлял собой обычную торговлю, и к грабительству местного населения никакого отношения не имел. Впрочем, как и к налогам.

Терпила встал на ноги и встряхнулся. Вместе с пришедшим пониманием истинной природы вещей появилось некоторое странное ощущение – самым жестоким образом начала вдруг зудеть спина в районе лопаток. Почесаться было нечем. Потому Терпила понесся бегом в сторону своей яранги, прискуливая на бегу и мечтая поскорее сбросить одежду с плеч.