"Ты пошто так на меня глядишь зверообразно? Али я тебе не нравлюсь? Обещаю, что скоро ты меня полюбишь больше, чем родного отца!» - с такими зловещими словами  встретил меня в ишимской гвардейской учебке артиллерийского полка старшина батареи прапорщик Уколов. Пожалуй, это была самая харизматичная личность, которую я встретил в армии. Старшине Уколову было что-то около 45 лет, из них 20 он провел в солдатских казармах. Армия уже давно заменила ему семью, а казарма - дом и уют, так необходимые любому человеку. Прапорщик имел довольно странное продолговатое лицо, сплошь испещренное сосудистыми прожилками, с оттопыренными в сторону ушами, обмороженными во время службы на Крайнем Севере, и огромным мясистым носом, который Создатель наспех, кое-как прилепил к его и без того крайне непривлекательному лицу. Несмотря ни на что, это был лучший старшина, которого я встречал в войсках; настоящий воин - профессионал, на которых, собственно, испокон веков и держится русская армия.

С омской пересылки нас с Каширским привезли в старинный купеческий городок Ишим, что на юге Тюменской области. На железнодорожном вокзале нас довольно сурово и более чем прохладно встретил сержант Мержинский - богатырь исполинского роста, как две капли воды похожий на легендарного боксера - «супертяжа» Виталия Кличко, в крепко пахнущих гуталином огромных кирзовых сапожищах 47 размера, с высокомерным взглядом польского шляха, не выражающим абсолютно ничего, кроме презрения ко всему и вся на этом свете. Как затравленные зверьки, смотрели мы из открытого кузова армейского «Урала» на сумрачный осенний город, в котором нам предстояло провести полгода, постигая все «прелести» и мудрости солдатской жизни. Но, несмотря на жуткий стресс от происходящего вокруг, Ишим мне сразу же понравился — уж больно похож он был на родной Барнаул: та же спокойная энергетика, тот  же неторопливый ритм бытия, тот же гостеприимный, добродушный, хотя и несколько быдловатый южно-сибирский народец.

По прибытию в казарму сразу же начался долгий и мучительный процесс превращения нас в «настоящих воинов». Шоу с переодеванием длилось несколько часов подряд - в итоге, я получил солдатскую форму 52 размера, хотя в армию уходил, имея всего-то 46 размер. «Ничего, еще поправишься на казенных харчах, как - раз в пору будет!» - как мог утешал меня прапорщик Уколов. В своей раздувающейся на ветру робе я был похож на странное мифологическое существо — безобразный пузырь с перетянутой солдатским ремнем осиной талией и нахлобученной сверху пузыря маленькой головкой. Картину маслом дополняли огромные, явно не по размеру кирзовые сапожищи, громыхающие при каждом шаге как рыбацкие бахилы. Утешало только то, что окружающие вокруг люди выглядели не намного лучше меня.

Наконец, феерическое шоу с переодеванием закончилось, и мы, теперь совершенно неузнаваемые от солдатского единообразия, встали в строй. Пришло время выхода на сцену блестящего прапорщика Уколова.  Московский театр «Сатирикон» Константина Райкина просто отдыхает, когда старшина исполнял свои легендарные репризы. «Солдатики, сегодня вы получили новую форму, - вкрадчиво начинал свою знаменитую речь Уколов, по — кошачьи мягкими шагами прохаживаясь вдоль строя. - Вы получили новые ПШ (авт. - полушерстяные китель и брюки - галифе), прекрасные зимние шапки. Вы получили нательное зимнее белье, нательное летнее белье. Вы получили шерстяные портянки зимние и хлопчатобумажные летние»,- здесь прапорщик картинно выдержал долгую, многозначительную паузу, очевидно, хорошо помня о том, что чем больше пауза, тем гениальнее актер, и вдруг, как внезапно проснувшийся вулкан, взорвался, разразившись раскаленной словесной лавой: «А теперь возьмите все это, порвите и проеб..., бл..., суки! Понабрали в армию дураков, пирожки домашние еще из жопы не вышли, обезьяны хреновы! Здесь вам — не тут, здесь вам — армия, олухи Царя небесного!» И  он начинал, как оглашенный, носиться вдоль курсантского строя, осыпая нас проклятиями и ругательствами. В этот момент он был так похож на «великого» дуче Муссолини, что просто хотелось подойти и сказать ему по-свойски: «Ну что же вы, Бенито? Ваш выход, Бенито! Грацие, сеньор Бенито!» Ошарашенные этим феерическим, почти цирковым зрелищем и ровным счетом ничего не понимая в происходящем театральном действе, как завороженные, взирали мы снизу вверх на нашего небожителя — будущего властителя солдатских дум и судеб. Однако, энергетические пассы старшины вскоре закончились также внезапно, как и начались, и вот уже спокойный, даже апатичный Уколов ведет нас, как пастырь послушных овец, в городскую баню  на  первую  в нашей  жизни солдатскую «помывку».

Пожалуй, нет в армии более сакрального для солдата места, чем баня, особенно, если эта баня - городская, цивильная. Только там можно на целый час забыть об армейском дурдоме, блаженно вытянуться на скамейке в парной, подставляя под раскаленный пар промерзшее на лютом сибирском морозе и ветру тощее солдатское тело. Лица у курсантов в этот момент такие же блаженные, как, наверное, у обитателей опиумной курильни или тибетских монахов — полная Нирвана и Абсолютная Пустота. И только отвратительный голос - «стеклорез» сержанта Мезенцева, как удар хлыста, возвращает вас в убогую армейскую реальность: «Закончить помывку!» Час блаженства, такой долгий и короткий одновременно, закончился, иллюзии тают как дым фимиама, и мы, правда уже чистые, а потому безмерно довольные, расслабленным строем бредем по старинным улицам Ишима в родную казарму.

С сержантом Мезенцевым, нашим замкомвзвода, у меня как-то сразу не сложились взаимоотношения по службе. Не знал я и, конечно, не мог знать тогда, что все шесть месяцев учебки пройдут у меня под знаком лютого противостояния между мной и этим неуемным сержантом. Это был стройный юноша с атлетически развитой фигурой, с бледным психопатическим лицом, на котором гримасы, как маски в японском театре «Кабуки», непрерывно сменяли одна другую; да еще, как я уже говорил, с противным визгливым голосом — так называемым «стеклорезом». В общем, личность это была отталкивающая во всех смыслах. Антипатия друг к другу у нас возникла где-то очень глубоко, на уровне энергетики, и абсолютно не имела четко выраженной причины и мотивации. Именно такие антипатии, я считаю, в нашей жизни наиболее опасны, потому что побудительными мотивами в этой необъявленной войне характеров в полной мере руководит подсознание, а не Разум, что всегда чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

Юрий Мезенцев был уроженцем старинного сибирского города Томска, откуда, впрочем, родом моя мама и бабушка, но, благодаря психопатическим выходкам этого более чем странного сержанта, томичи навсегда стали для меня нарицательными персонажами. Этот «юноша бледный со взором горящим» сразу же напомнил мне до боли знакомый образ из моего далекого детства — Сашу Ткаченко по прозвищу «Бандера», о котором я уже писал ранее. Как тут не вспомнишь старину Леонгарда с его великолепной теорией акцентуированной личности! Действительно, внешне похожие люди, относящиеся к одной типологической группе (акцентуанты), к одному психотипу, почти всегда в определенных ситуациях выдают абсолютно идентичные поведенческие реакции. Кстати, у нас в батарее служил курсант Леонгард из Омска, что, на мой взгляд,  глубоко символично — ведь я со студенческой скамьи изучал и рассматривал людей через призму знаменитой теории выдающегося немецкого психиатра Карла Леонгарда.

В 1984 году Мезенцев успешно окончил томский техникум радиоэлектроники — очень престижное для того времени учебное заведение и был призван на два года в армию, где за свои незаурядные способности был оставлен сержантом в учебном дивизионе ишимского гвардейского артполка. Конечно, во многом Мезенцев подражал своему кумиру старшине Уколову, благодаря которому он, прилежный ученик, в совершенстве овладел искусством шокировать  почтенную публику. Если какие - нибудь чересчур расшалившиеся курсанты затевали шумную возню в казарме, например, борьбу или дружескую потасовку, живописно расписывая ногами натертый до блеска паркет жирными гуталиновыми полосами, сержант тихо подкрадывался к ним, и, склонившись, подобно прапорщику Уколову, принимался вопить прямо в ухо дерущимся: «Ломай ему хер, ломай ему яйца, рви ему жопу! По два наряда вне очереди каждому!» Это действовало всегда безотказно, также отрезвляюще, как ледяной душ, и долгое время после этого  не находилось больше желающих устраивать в казарме подобные «олимпийские» игры.

Рабочий день в учебке начинался очень рано — в 6.30. Ослепительный свет лампы в казарме и отвратительный «стеклорез» Мезенцева катапультой подбрасывают меня со второго яруса панцирной койки, и вот я уже лечу ногами вниз прямо на голову своему соседу снизу Саше Каширскому (эх, знать бы тогда, что я так лихо, по - кавалеристски оседлаю будущего генерал-лейтенанта таможенной службы), который, громко чертыхаясь, уже кое-как напялил брюки и сует босые ноги в кирзовые сапоги. Это была маленькая солдатская хитрость. Дело в том, что времени на то, чтобы хорошо завернуть портянки, с утра ни у кого не было. Однако все курсанты хорошо знали, что с утра дается немного времени для отправления естественных надобностей. Именно это время и можно с успехом использовать для того, что хорошо завернуть портянки, причем солдаты делают эту операцию так почтительно, с таким большим пиететом, что, пожалуй, даже своего новорожденного ребенка будущие отцы так не пеленают, как свою любимую солдатскую ногу. Да и то верно — плохо завернутая портянка чревата кровавыми мозолями, а это в армии смерти подобно.

И вот мы уже выбегаем из теплой казармы в ишимское морозное утро. Подобно резвым, за ночь изрядно застоявшимся жеребятам, мы устремляемся за бегущим сержантом, громыхая сапогами по замерзшему асфальту. Бежим молча, остервенело, тяжело дыша и часто сморкаясь. Я с детства плохо бегал на длинные дистанции (только в 35 лет в военном госпитале врачи определили, что у меня врожденный порок митрального клапана), поэтому старался бежать ровно, ритмично дыша и внимательно прислушиваясь к ударам своего сердца. Сзади нас догоняли курсанты со второй батареи минометчиков, проживающих на втором этаже нашей же казармы. «Гауебишникам привет!» - весело приветствовал нас сержант второй батареи Мамедов. «Миньетчикам наше с кисточкой»,- каркнул в ответ Мезенцев, и «коробочка» второй батареи, еще не уставшая от бега, ушла далеко вперед, обойдя нас на повороте.