Александр Дюма1844
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА,
Где устанавливается, что в героях повести, которую мы будем иметь честьрассказать нашим  читателям, нет  ничего  мифологического, хотя  имена их  иоканчиваются на "ос" и "ис".
     Примерно   год   тому   назад,   занимаясь   в  Королевской  библиотекеразысканиями   для  моей   истории   Людовика  XIV,  я   случайно  напал  на"Воспоминания  г-на д'Артаньяна", напечатанные  -  как большинство сочиненийтого  времени,  когда   авторы,  стремившиеся  говорить  правду,  не  хотелиотправиться  затем на более  или  менее  длительный  срок  в  Бастилию,  - вАмстердаме,  у Пьера  Ружа. Заглавие соблазнило  меня;  я унес  эти  мемуарыдомой,  разумеется,  с  позволения  хранителя  библиотеки,  и  жадно  на нихнабросился.     Я не собираюсь подробно  разбирать  здесь  это любопытное сочинение,  атолько посоветую ознакомиться с ним тем моим читателям, которые умеют ценитькартины прошлого. Они найдут в  этих мемуарах  портреты,  набросанные  рукоймастера, и,  хотя  эти беглые  зарисовки  в большинстве  случаев  сделаны надверях  казармы и на  стенах кабака,  читатели тем не  менее  узнают  в  нихизображения  Людовика  XIII  (*1),  Анны  Австрийской  (*2),  Ришелье  (*3),Мазарини и многих придворных того времени, изображения  столь же верные, какв истории г-на Анкетиля (*4).     Но, как  известно, прихотливый ум писателя иной раз волнует то, чего незамечают  широкие  круги  читателей. Восхищаясь, как,  без  сомнения,  будутвосхищаться и другие, уже отмеченными здесь достоинствами мемуаров, мы были,однако,  больше  всего поражены  одним обстоятельством, на  которое никто донас, наверное, не обратил ни малейшего внимания.     Д'Артаньян рассказывает,  что,  когда  он  впервые  явился  к  капитанукоролевских мушкетеров  г-ну де  Тревилю,  он встретил  в  его приемной трехмолодых  людей,  служивших в том  прославленном полку, куда сам он добивалсячести быть зачисленным, и что их звали Атос, Портос и Арамис.     Признаемся, чуждые нашему слуху имена поразили нас, и нам  сразу пришлона ум,  что  это всего лишь псевдонимы, под которыми Д'Артаньян скрыл имена,быть может знаменитые, если только носители этих прозвищ не выбрали  их самив тот день, когда из прихоти, с досады или же по бедности они надели простоймушкетерский плащ.     С  тех пор  мы не  знали  покоя,  стараясь отыскать  в сочинениях  тоговремени хоть  какой-нибудь  след этих необыкновенных имен, возбудивших в насживейшее любопытство.     Один только перечень книг, прочитанных  нами с этой целью, составил  быцелую  главу,   что,   пожалуй,  было  бы  очень  поучительно,  но  вряд  лизанимательно  для наших  читателей.  Поэтому мы только скажем  им, что в  туминуту, когда,  упав духом  от столь длительных и бесплодных усилий,  мы ужерешили  бросить  наши изыскания, мы нашли  наконец, руководствуясь  советаминашего знаменитого  и ученого  друга Полена Париса (*5), рукопись  in-folio,помеченную. N 4772 или 4773, не помним точно, и озаглавленную: "Воспоминанияграфа  де Ла  Фер  о  некоторых  событиях,  происшедших во  Франции к  концуцарствования короля  Людовика XIII и в  начале  царствования короля ЛюдовикаXIV".     Можно  представить   себе,  как  велика  была   наша   радость,  когда,перелистывая  эту  рукопись,  нашу  последнюю   надежду,  мы  обнаружили  надвадцатой странице  имя  Атоса, на двадцать седьмой  -  имя  Портоса,  а  натридцать первой - имя Арамиса.     Находка   совершенно   неизвестной   рукописи  в   такую  эпоху,  когдаисторическая наука достигла  столь высокой степени развития, показалась  намчудом.  Мы поспешили  испросить  разрешение  напечатать  ее,  чтобы  явитьсякогда-нибудь с чужим багажом в Академию Надписей и Изящной Словесности, еслинам  не удастся  -  что весьма  вероятно  - быть  принятыми  во  Французскуюакадемию со своим собственным.     Такое разрешение, считаем своим  долгом  сказать это, было нам  любезнодано, что мы и отмечаем здесь, дабы гласно  уличить во лжи недоброжелателей,утверждающих,  будто  правительство,  при  котором  мы  живем,  не  очень-торасположено к литераторам.     Мы  предлагаем  сейчас  вниманию  наших  читателей  первую  часть  этойдрагоценной рукописи, восстановив подобающее ей заглавие, и  обязуемся, еслиэта первая часть будет иметь тот успех, которого она заслуживает и в котороммы не сомневаемся, немедленно опубликовать и вторую.     А пока  что,  так как восприемник  является вторым отцом, мы приглашаемчитателя видеть в  нас,  а не в графе де Ла Фер источник своего удовольствияили скуки.     Итак, мы переходим к нашему повествованию.

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * 
I. ТРИ ДАРА Г-НА Д'АРТАНЬЯНА-ОТЦА

     В первый понедельник апреля  1625 года все население городка Мента, гденекогда  родился  автор "Романа  о розе" (*6),  казалось  взволнованным так,словно  гугеноты  (*7) собирались превратить его во вторую  Ла-Рошель  (*8).Некоторые  из горожан при виде  женщин, бегущих  в  сторону Главной улицы, ислыша крики детей,  доносившиеся с порога домов, торопливо надевали доспехи,вооружались  кто  мушкетом,  кто   бердышом,   чтобы   придать   себе  болеемужественный  вид,  и  устремлялись  к гостинице  "Вольный  мельник",  передкоторой собиралась  густая и  шумная  толпа  любопытных,  увеличивавшаяся  скаждой минутой.     В те времена такие волнения  были явлением обычным, и  редкий  день тотили иной город  не мог занести  в свои  летописи  подобное  событие. Знатныегоспода сражались  друг  с другом; король воевал  с кардиналом; испанцы веливойну с королем. Но, кроме этой борьбы - то тайной, то явной, то скрытой, тооткрытой, - были еще и воры, и нищие, и гугеноты, бродяги и слуги, воевавшиесо всеми.  Горожане вооружались против  воров, против бродяг,  против  слуг,нередко -  против владетельных вельмож, время от времени - против короля, нопротив кардинала  или  испанцев - никогда. Именно  в  силу этой  закоренелойпривычки в вышеупомянутый  первый  понедельник  апреля  1625 года  горожане,услышав шум  и не узрев ни желто-красных  значков, ни ливрей слуг герцога деРишелье, устремились к гостинице "Вольный мельник".     И только там для всех стала ясна причина суматохи.     Молодой  человек... Постараемся набросать его портрет: представьте себеДон-Кихота  в   восемнадцать  лет,  Дон-Кихота   без  доспехов,  без  лат  инабедренников, в  шерстяной  куртке,  синий  цвет которой  приобрел оттенок,средний  между  рыжим   и  небесно-голубым.  Продолговатое   смуглое   лицо;выдающиеся  скулы - признак  хитрости; челюстные мышцы чрезмерно развитые  -неотъемлемый признак, по которому можно сразу определить гасконца (*9), дажеесли на  нем  нет  берета,  -  а  молодой человек был  в  берете, украшенномподобием  пера;   взгляд  открытый  и  умный;   нос  крючковатый,  но  тонкоочерченный; рост  слишком  высокий для юноши  и  недостаточный  для  зрелогомужчины.  Неопытный  человек  мог бы  принять  его  за пустившегося  в  путьфермерского  сына, если бы не длинная шпага на кожаной  портупее, бившаяся оноги  своего  владельца, когда он  шел пешком,  и ерошившая гриву его  коня,когда он ехал верхом.     Ибо у  нашего молодого человека был конь,  и даже  столь замечательный,что  и  впрямь  был  всеми  замечен.  Это  был  беарнский  (*10)  мерин  летдвенадцати, а то и четырнадцати от роду, желтовато-рыжей  масти, с  облезлымхвостом и опухшими бабками.  Конь  этот, хоть  и трусил,  опустив морду нижеколен, что освобождало всадника от необходимости натягивать мундштук, все жеспособен  был покрыть  за день  расстояние в восемь лье.  Эти  качества конябыли,  к несчастью, настолько  заслонены его  нескладным  видом  и  страннойокраской,  что  в  те  годы,  когда  все  знали толк  в  лошадях,  появлениевышеупомянутого беарнского  мерина в Менге, куда  он вступил с четверть часаназад через ворота Божанси, произвело столь неблагоприятное впечатление, чтонабросило тень даже и на самого всадника.     Сознание  этого тем  острее  задевало  молодого д'Артаньяна (так  звалиэтого нового Дон-Кихота, восседавшего на новом Росинанте), что он не пыталсяскрыть от  себя,  насколько он -  каким  бы хорошим наездником  он  ни был -должен выглядеть смешным  на подобном коне.  Недаром он  оказался не в силахподавить тяжелый  вздох, принимая этот дар от д'Артаньяна-отца. Он знал, чтоцена  такому коню самое большее двадцать ливров.  Зато  нельзя отрицать, чтобесценны были слова, сопутствовавшие этому дару.     - Сын мой!  - произнес гасконский  дворянин  с  тем чистейшим беарнскимакцентом, от  которого Генрих IV (*11) не мог отвыкнуть до конца своих дней.- Сын мой,  конь этот  увидел свет в доме вашего отца лет тринадцать назад ивсе эти годы служил нам верой  и правдой, что должно расположить вас к нему.Не продавайте его  ни при каких обстоятельствах, дайте ему в  почете и покоеумереть от старости.  И, если вам  придется пуститься на нем в поход, щадитеего, как вы щадили бы старого слугу. При дворе, - продолжал д'Артаньян-отец,- в том случае, если  вы будете там приняты, на что, впрочем, вам дает праводревность вашего рода, поддерживайте ради  себя самого и ваших близких честьвашего дворянского имени, которое более пяти  столетий с достоинством носиливаши  предки. Под словом "близкие" я подразумеваю  ваших родных и друзей. Непокоряйтесь  никому, за исключением короля и кардинала.  Только  мужеством -слышите ли вы, единственно мужеством! - дворянин  в наши дни  может  пробитьсебе путь. Кто дрогнет  хоть на мгновение, возможно, упустит случай, которыйименно в это  мгновение ему предоставляла фортуна. Вы  молоды и обязаны бытьхрабрым по двум причинам: во-первых, вы гасконец, и, кроме того,  -  вы  мойсын.  Не опасайтесь случайностей и ищите  приключений. Я дал вам возможностьнаучиться владеть шпагой. У вас железные икры и стальная хватка. Вступайте вбой  по  любому поводу, деритесь на дуэли, тем более что дуэли воспрещены и,следовательно,  нужно быть мужественным вдвойне, чтобы  драться. Я могу, сынмой, дать  вам с собою  всего пятнадцать экю, коня  и  те советы, которые вытолько что выслушали. Ваша матушка добавит к  этому рецепт некоего бальзама,полученный ею  от цыганки;  этот  бальзам обладает  чудодейственной силой  иизлечивает любые  раны,  кроме сердечных. Воспользуйтесь всем этим и  живитесчастливо  и долго... Мне остается  прибавить  еще  только  одно, а  именно:указать вам пример  - не себя, ибо я никогда не бывал при дворе и участвовалдобровольцем только в войнах за веру.  Я  имею  в виду господина де Тревиля,который был  некогда  моим соседом.  В детстве он имел  честь играть с нашимкоролем Людовиком Тринадцатым - да  хранит его господь! Случалось,  что игрыих  переходили в  драку,  и в  этих драках перевес  оказывался не  всегда настороне короля.  Тумаки,  полученные  им, внушили  королю большое уважение идружеские  чувства  к господину  де Тревилю. Позднее, во время первой  своейпоездки в Париж, господин де Тревиль дрался с другими лицами пять раз, послесмерти покойного короля и до совершеннолетия молодого - семь раз,  не считаявойн и  походов,  а со  дня совершеннолетия  и до наших  дней -  раз  сто! Инедаром, невзирая  на  эдикты,  приказы  и постановления, он сейчас  капитанмушкетеров,  то  есть  цезарского легиона, который  высоко  ценит  король  икоторого побаивается кардинал.  А он мало чего  боится,  как  всем известно.Кроме  того, господин  де  Тревиль  получает  десять  тысяч  экю  в  год.  Иследовательно, он весьма большой вельможа. Начал он так  же, как вы. Явитеськ нему с этим письмом, следуйте его примеру и действуйте так же, как он.     После этих слов г-н д'Артаньян-отец вручил сыну свою собственную шпагу,нежно облобызал его в обе щеки и благословил.     При выходе из комнаты  отца юноша  увидел  свою  мать, ожидавшую его  срецептом пресловутого бальзама,  применять который, судя по приведенным вышеотцовским  советам,  ему  предстояло часто. Прощание  здесь длилось дольше ибыло нежнее,  чем с отцом,  не  потому, чтобы  отец  не любил  своего  сына,который  был единственным  его детищем,  но потому что  г-н  д'Артаньян  былмужчина и счел  бы недостойным мужчины  дать волю своему  чувству, тогда какг-жа д'Артаньян была женщина и мать. Она горько плакала, и нужно признать, кчести г-на д'Артаньяна-младшего, что, как ни старался он сохранить выдержку,достойную  будущего  мушкетера, чувства взяли верх, и он пролил много  слез,которые ему удалось - и то с большим трудом - лишь наполовину скрыть.     В тот  же день юноша пустился в путь  со всеми тремя отцовскими дарами,состоявшими, как мы уже говорили, из пятнадцати экю, коня и письма к г-ну деТревилю. Советы, понятно, не в счет.     Снабженный  таким напутствием, д'Артаньян как  телесно,  так и  духовноточь-в-точь  походил  на  героя Сервантеса,  с которым  мы его  столь удачносравнили,  когда  долг  рассказчика  заставил  нас  набросать  его  портрет.Дон-Кихоту ветряные мельницы представлялись великанами, а стадо овец - целойармией.  Д'Артаньян каждую  улыбку воспринимал  как  оскорбление,  а  каждыйвзгляд - как вызов. Поэтому  он от Тарба до Менга  не  разжимал кулака  и неменее десяти раз на день  хватался за эфес  своей шпаги. Все же его кулак нераздробил  никому челюсти,  а  шпага не покидала  своих ножен.  Правда,  видзлополучной клячи не  раз вызывал  улыбку  на лицах прохожих, но,  так как оребра  коня  билась внушительного  размера шпага, а  еще  выше  поблескивалиглаза,  горевшие не столько  гордостью,  сколько гневом, прохожие  подавлялисмех,  а если уж веселость брала верх над осторожностью, старались улыбатьсяодной  половиной  лица,  словно  древние  маски.  Так  д'Артаньян,  сохраняявеличественность осанки и весь запас запальчивости, добрался до злополучногогорода Менга.     Но там, у самых ворот "Вольного  мельника",  сходя  с лошади без помощихозяина,  слуги  или   конюха,  которые   придержали  бы  стремя  приезжего,д'Артаньян в раскрытом окне второго этажа заметил дворянина высокого роста иважного вида.  Дворянин  этот, с  лицом  надменным  и неприветливым,  что-тоговорил двум спутникам, которые, казалось, почтительно слушали его.     Д'Артаньян, по обыкновению, сразу же  предположил, что речь идет о нем,и напряг слух. На этот раз он не ошибся или ошибся только отчасти:  речь шлане о  нем,  а о  его  лошади. Незнакомец,  по-видимому,  перечислял  все  еедостоинства,  а так как  слушатели,  как  я уже  упоминал, относились к немувесьма почтительно, то разражались хохотом при каждом его слове. Принимая вовнимание, что даже легкой улыбки было достаточно  для того, чтобы вывести изсебя нашего  героя, нетрудно  себе  представить,  какое действие возымели нанего столь бурные проявления веселости.     Д'Артаньян  прежде   всего  пожелал  рассмотреть   физиономию  наглеца,позволившего себе издеваться над ним. Он вперил гордый взгляд в незнакомца иувидел  человека лет сорока, с черными  проницательными  глазами, с  бледнымлицом, с крупным носом  и черными, весьма тщательно подстриженными усами. Онбыл в камзоле  и  фиолетовых  штанах со шнурами  того же  цвета,  без всякойотделки, кроме обычных прорезей, сквозь которые виднелась сорочка. И штаны икамзол, хотя и новые, были сильно  измяты,  как дорожные  вещи, долгое времяпролежавшие в  сундуке.  Д'Артаньян  все это уловил  с быстротой  тончайшегонаблюдателя, возможно также  подчиняясь  инстинкту, подсказывавшему ему, чтоэтот человек сыграет значительную роль в его жизни.     Итак, в то самое мгновение, когда  д'Артаньян остановил свой взгляд  начеловеке в фиолетовом камзоле, тот отпустил по адресу беарнского конька одноиз  своих  самых  изощренных  и  глубокомысленных  замечаний.  Слушатели егоразразились  смехом,  и  по   лицу  говорившего  скользнуло,  явно   вопрекиобыкновению, бледное подобие  улыбки. На  этот  раз  не могло быть сомнений:д'Артаньяну было нанесено настоящее оскорбление.     Преисполненный  этого сознания, он  глубже  надвинул  на глаза берет и,стараясь подражать придворным манерам, которые подметил в Гаскони  у знатныхпутешественников,  шагнул вперед,  схватившись одной рукой за  эфес шпаги  иподбоченясь другой. К  несчастью,  гнев с каждым мгновением ослеплял его всебольше,  и он в конце концов  вместо гордых и  высокомерных фраз,  в которыесобирался  облечь  свой  вызов,  был  в состоянии произнести лишь  несколькогрубых слов, сопровождавшихся бешеной жестикуляцией.     - Эй, сударь! - закричал он. - Вы! Да, вы, прячущийся за  этим ставнем!Соблаговолите сказать, над чем вы смеетесь, и мы посмеемся вместе!     Знатный проезжий медленно перевел  взгляд с коня на всадника. Казалось,он не сразу понял, что  это к нему  обращены столь странные  упреки.  Затем,когда у него уже не могло оставаться сомнений, брови его слегка нахмурились,и   он,   после   довольно  продолжительной  паузы,  ответил  тоном,  полнымнепередаваемой иронии и надменности:     - Я не с вами разговариваю, милостивый государь.     - Но я разговариваю с вами! - воскликнул юноша, возмущенный этой смесьюнаглости и изысканности, учтивости и презрения.     Незнакомец  еще  несколько мгновений не  сводил глаз  с д'Артаньяна,  азатем,  отойдя от окна, медленно  вышел из  дверей гостиницы и остановился вдвух шагах  от юноши, прямо против его коня. Его  спокойствие  и насмешливоевыражение лица еще усилили веселость его собеседников, продолжавших стоять уокна.     Д'Артаньян при его приближении вытащил шпагу из ножен на целый фут.     - Эта лошадь в самом деле ярко-желтого цвета или, вернее, была когда-тотаковой, - продолжал незнакомец, обращаясь к своим слушателям, оставшимся  уокна,  и  словно не  замечая раздражения  д'Артаньяна,  несмотря на  то  чтомолодой  гасконец  стоял между ним и его собеседниками, - Этот  цвет, весьмараспространенный в растительном мире, до сих пор редко отмечался у лошадей.     - Смеется над конем тот, кто не осмелится смеяться  над его хозяином! -воскликнул в бешенстве гасконец.     -  Смеюсь  я, сударь,  редко,  -  произнес  незнакомец. - Вы  могли  бызаметить это по выражению моего лица. Но я надеюсь сохранить за  собой правосмеяться, когда пожелаю.     -  А я,  - воскликнул  Д'Артаньян, - не позволю вам  смеяться, когда  яэтого не желаю!     - В самом  деле, сударь? -  переспросил незнакомец еще  более спокойнымтоном. - Что ж, это вполне справедливо.     И,  повернувшись  на каблуках,  он направился к  воротам  гостиницы,  укоторых Д'Артаньян, еще подъезжая, успел заметить оседланную лошадь.     Но не таков был Д'Артаньян, чтобы отпустить человека, имевшего дерзостьнасмехаться над  ним. Он полностью вытащил свою шпагу из ножен и бросился заобидчиком, крича ему вслед:     - Обернитесь, обернитесь-ка, сударь, чтобы мне не пришлось  ударить вассзади!     - Ударить меня? - воскликнул незнакомец, круто повернувшись на каблукахи глядя на юношу столь же удивленно, сколь и презрительно. - Что вы, что вы,милейший, вы, верно, с ума спятили!     И тут же, вполголоса и словно разговаривая с самим собой, он добавил:     - Вот досада! И какая  находка для  его величества,  который всюду ищетхрабрецов, чтобы пополнить ряды своих мушкетеров...     Он еще не договорил, как д'Артаньян сделал  такой  яростный выпад, что,не отскочи незнакомец вовремя, эта шутка оказалась бы последней в его жизни.Незнакомец понял,  что история принимает серьезный оборот,  выхватил  шпагу,поклонился противнику и в самом деле приготовился к защите.     Но  в этот  самый  миг оба его собеседника в сопровождении трактирщика,вооруженные   палками,  лопатами   и   каминными  щипцами,   накинулись   над'Артаньяна,  осыпая  его  градом  ударов. Это  неожиданное  нападение резкоизменило   течение  поединка,  и  противник   д'Артаньяна,  воспользовавшисьмгновением, когда тот повернулся, чтобы грудью встретить дождь сыпавшихся нанего  ударов,  все  так  же  спокойно  сунул   шпагу  обратно  в  ножны.  Издействующего  лица,  каким  он чуть было  не стал в разыгравшейся  сцене, онстановился  свидетелем -  роль,  с которой он  справился с обычной  для негоневозмутимостью.     - Черт бы побрал этих гасконцев! - все же пробормотал он. - Посадите-каего на этого оранжевого коня, и пусть убирается.     - Не раньше,  чем я убью тебя, трус! - крикнул д'Артаньян, стоя лицом ксвоим  трем  противникам  и  по мере  сил отражая удары, которые  продолжалиградом сыпаться на него.     - Гасконское бахвальство!  - пробормотал незнакомец. -  Клянусь честью,эти гасконцы неисправимы! Что ж, всыпьте ему хорошенько, раз он этого хочет.Когда он выдохнется, он сам скажет.     Но незнакомец еще  не знал, с каким упрямцем он имеет  дело. Д'Артаньянбыл  не  таков, чтобы  просить  пощады.  Сражение  продолжалось поэтому  ещенесколько секунд. Но  наконец молодой гасконец, обессилев, выпустив  из  рукшпагу, которая переломилась под ударом палки. Следующий удар рассек ему лоб,и он упал, обливаясь кровью и почти потеряв сознание.     Как  раз  к  этому  времени  народ  сбежался  со  всех сторон  к  меступроисшествия. Хозяин, опасаясь  лишних разговоров, с помощью своих слуг унесраненого на кухню, где ему была оказана кое-какая помощь.     Незнакомец между  тем, вернувшись  к  своему  месту  у  окна,  с  явнымнеудовольствием   поглядывал   на   толпу,   которая   своим   присутствием,по-видимому, до чрезвычайности раздражала его.     - Ну, как поживает этот одержимый? - спросил он, повернувшись при звукераскрывшейся двери  и обращаясь к трактирщику, который пришел осведомиться оего самочувствии.     - Ваше сиятельство целы и невредимы? - спросил трактирщик.     - Целехонек, милейший  мой  хозяин.  Но  я желал бы знать,  что с нашиммолодым человеком.     -  Ему  теперь лучше,  -  ответил  хозяин. -  Он  было  совсем  потерялсознание.     - В самом деле? - переспросил незнакомец.     -  Но до этого он, собрав последние силы, звал вас, бранился и требовалудовлетворения.     - Это сущий дьявол! - воскликнул незнакомец.     - О  нет,  ваше сиятельство, - возразил  хозяин,  презрительно  скрививгубы. - Мы обыскали  его,  пока  он был в обмороке.  В  его узелке оказаласьвсего одна сорочка, а в кошельке - одиннадцать экю. Но, несмотря на это, он,лишаясь чувств,  все  твердил, что, случись эта  история  в  Париже,  вы  быраскаялись тут же на месте, а так вам раскаяться придется позже.     -  Ну, тогда это, наверное,  переодетый принц крови,  - холодно заметилнезнакомец.     - Я счел нужным предупредить вас, ваше сиятельство, - вставил хозяин, -чтобы вы были начеку.     - В пылу гнева он никого не называл?     -  Как  же,  называл!  Он  похлопывал  себя  по  карману  и   повторял:"Посмотрим,  что  скажет  господин  де Тревиль,  когда узнает, что оскорбиличеловека, находящегося под его покровительством".     - Господин  де  Тревиль?  -  проговорил  незнакомец,  насторожившись. -Похлопывал  себя по  карману, называя имя  господина де Тревиля?.. Ну и как,почтеннейший хозяин? Полагаю,  что, пока наш молодой человек был без чувств,вы не преминули заглянуть также и в этот кармашек. Что же в нем было?     - Письмо, адресованное господину де Тревилю, капитану мушкетеров.     - Неужели?     - Точь-в-точь как я имел честь докладывать вашему сиятельству.     Хозяин,  не  обладавший  особой  проницательностью, не  заметил,  какоевыражение появилось при этих  словах  на лице незнакомца. Отойдя от  окна, окосяк которого он до сих пор опирался, он озабоченно нахмурил брови.     - Дьявол! - процедил он сквозь зубы. - Неужели Тревиль подослал  ко мнеэтого гасконца? Уж  очень он молод! Но удар  шпагой - это удар шпагой, каковбы  ни  был возраст  того,  кто его  нанесет.  А  мальчишка  внушает  меньшеопасений.  Случается,  что  мелкое  препятствие  может  помешать  достижениювеликой цели.     Незнакомец на несколько минут задумался.     -  Послушайте,  хозяин!  -  сказал  он наконец. - Не возьметесь  ли  выизбавить  меня  от этого сумасброда?  Убить  его мне не позволяет совесть, амежду  тем... -  на лице его появилось выражение  холодной  жестокости, -  амежду тем он мешает мне. Где он сейчас?     - В комнате моей жены, во втором этаже. Ему делают перевязку.     - Вещи и сумка при нем? Он не снял камзола?     - И камзол и сумка остались внизу, на кухне. Но раз этот юный сумасбродвам мешает...     - Разумеется,  мешает. Он создает в вашей  гостинице  суматоху, котораябеспокоит порядочных  людей... Отправляйтесь к  себе, приготовьте мне счет ипредупредите моего слугу.     - Как? Ваше сиятельство уже покидает нас?     - Это  было вам известно  и раньше. Я  ведь  приказав вам  оседлать моюлошадь. Разве мое распоряжение не исполнено?     - Исполнено. Ваше сиятельство может убедиться - лошадь оседлана и стоиту ворот.     - Хорошо, тогда сделайте, как я сказал.     "Вот так штука! - подумал хозяин. - Уж не испугался ли он мальчишки?"     Но  повелительный  взгляд  незнакомца  остановил поток  его мыслей.  Онподобострастно поклонился и вышел.     "Только бы  этот проходимец не увидел миледи, - думая незнакомец. - Онаскоро должна  проехать. Она  даже запаздывает. Лучше всего мне будет  верхомвыехать  ей  навстречу... Если б  только я  мог узнать,  что написано в этомписьме, адресованном де Тревилю!.. "     И незнакомец, продолжая шептать что-то про себя, направился в кухню.     Трактирщик  между  тем,  не сомневаясь  в  том, что  именно присутствиемолодого человека  заставляет незнакомца покинуть  его гостиницу, поднялся вкомнату  жены.  Д'Артаньян уже вполне  пришел в себя.  Намекнув  на  то, чтополиция  может  к  нему  придраться,  так  как он  затеял  ссору со  знатнымвельможей,  - а в том,  что незнакомец -  знатный  вельможа,  трактирщик  несомневался, - хозяин постарался уговорить д'Артаньяна, несмотря на слабость,подняться и двинуться в путь. Д'Артаньян, еще полуоглушенный, без камзола, сголовой, обвязанной полотенцем, встал  и, тихонько подталкиваемый  хозяином,начал спускаться  с  лестницы. Но  первым,  кого он увидел, переступив порогкухни и случайно бросив взгляд  в  окно, был  его обидчик,  который спокойнобеседовал с  кем-то, стоя  у подножки  дорожной  кареты,  запряженной  паройкрупных нормандских коней.     Его  собеседница, голова  которой виднелась в  рамке  окна кареты, быламолодая женщина лет  двадцати -  двадцати  двух. Мы уже  упоминали  о том, скакой быстротой Д'Артаньян схватывал все особенности  человеческого лица. Онувидел, что дама была молода и красива. И  эта  красота том сильнее поразилаего, что она была совершенно необычна для Южной Франции, где д'Артаньян  жилдо  сих  пор.  Это была  бледная  белокурая  женщина  с  длинными  локонами,спускавшимися до самых плеч, с голубыми томными глазами, с  розовыми губкамии  белыми,  словно алебастр,  руками.  Она о чем-то оживленно  беседовала  снезнакомцем.     - Итак, его высокопреосвященство приказывает мне - говорила дама.     -  ...немедленно  вернуться  в  Англию  и  оттуда  сразу  же   прислатьсообщение, если герцог покинет Лондон.     - А остальные распоряжения?     - Вы  найдете их  в этом ларце, который вскроете только  по ту  сторонуЛа-Манша.     - Прекрасно. Ну, а вы что намерены делать?     - Я возвращаюсь в Париж.     - Не проучив этого дерзкого мальчишку?     Незнакомец  собирался  ответить,  но  не  успел  и  рта  раскрыть,  какД'Артаньян, слышавший весь разговор, появился на пороге.     - Этот дерзкий мальчишка сам проучит кого следует! - воскликнул он. - Инадеюсь,  что тот,  кого он  собирается проучить, на этот раз не скроется отнего.     - Не скроется? - переспросил незнакомец, сдвинув брови.     - На глазах у дамы, я полагаю, вы не решитесь сбежать?     -  Вспомните... -  вскрикнула миледи, видя, что незнакомец хватается заэфес своей шпаги, - вспомните, что малейшее промедление может все погубить!     - Вы  правы, -  поспешно произнес незнакомец. - Езжайте  своим путем. Япоеду своим.     И, поклонившись даме, он вскочил в седло, а кучер кареты  обрушил  градударов  кнута на спины  своих лошадей. Незнакомец  и его собеседница во весьопор помчались в противоположные стороны.     -  А счет, счет кто оплатит? - завопил хозяин,  расположение которого кгостю превратилось в  глубочайшее презрение при виде того, как он удаляется,не рассчитавшись.     - Заплати,  бездельник!  - крикнул,  не останавливаясь, всадник  своемуслуге, который швырнул  к  ногам трактирщика  несколько серебряных  монет  ипоскакал вслед за своим господином.     - Трус! Подлец! Самозваный дворянин! - закричал д'Артаньян, бросаясь, всвою очередь, вдогонку за слугой.     Но юноша  был  еще слишком слаб, чтобы перенести  такое  потрясение. Неуспел  он  пробежать  и  десяти шагов,  как в ушах у него  зазвенело, головазакружилась, кровавое облако заволокло  глаза, и  он рухнул среди улицы, всетак продолжая кричать:     - Трус! Трус! Трус!     -  Действительно,  жалкий  трус!  - проговорил  хозяин,  приближаясь  кд'Артаньяну и  стараясь  лестью заслужить доверие  бедного  юноши и обманутьего, как цапля в басне (*12) обманывает улитку.     -  Да, ужасный  трус, -  прошептал  д'Артаньян.  -  Но зато  она  какаякрасавица!     - Кто она? - спросил трактирщик.     - Миледи, - прошептал д'Артаньян и вторично лишился чувств.     - Ничего не поделаешь, - сказал  хозяин. - Двоих я упустил. Зато я могубыть  уверен,  что  этот пробудет несколько дней. Одиннадцать экю я  все  жезаработаю.     Мы знаем, что одиннадцать экю - это было все, что оставалось в кошелькед'Артаньяна.     Трактирщик рассчитывал, что его гость проболеет одиннадцать дней, платяпо  одному экю  в  день, но  он  не  знал  своего  гостя. На следующий  деньд'Артаньян поднялся  в  пять часов утра,  сам спустился  в  кухню,  попросилдостать  ему кое-какие снадобья, точный  список  которых не дошел до нас,  ктому еще вина, масла, розмарину и, держа  в руке рецепт, данный ему матерью,изготовил бальзам,  которым  смазал  свои  многочисленные  раны,  сам  меняяповязки и  не  допуская к себе никакого врача. Вероятно, благодаря целебномусвойству бальзама и благодаря отсутствию врачей  д'Артаньян в тот  же  вечерподнялся на ноги, а на следующий день был уже совсем здоров.     Но,  расплачиваясь  за  розмарин,  масло  и  вино  - единственное,  чтопотребил за этот день юноша, соблюдавший строжайшую диету, тогда как буланыйконек поглотил, по утверждению  хозяина, в три раза  больше, чем  можно былопредположить,  считаясь с его ростом, - д'Артаньян  нашел у  себя  в карманетолько потертый  бархатный кошелек  с  хранившимися в нем  одиннадцатью экю.Письмо, адресованное г-ну де Тревилю, исчезло.     Сначала  юноша   искал  письмо  тщательно  и  терпеливо.  Раз  двадцатьвыворачивал  карманы  штанов и жилета,  снова и снова ощупывал свою дорожнуюсумку. Но, убедившись окончательно,  что письмо исчезло,  он пришел в  такуюярость, что чуть снова не явилась потребность  в вине и душистом масле, ибо,видя, как  разгорячился молодой гость, грозивший в пух и прах разнести все вэтом заведении, если не найдут его письма, хозяин вооружился дубиной, жена -метлой, а слуги - теми самыми  палками,  которые уже были  пущены ими в  ходвчера.     -  Письмо, письмо с рекомендацией!  - кричал д'Артаньян. -  Подайте мнемое письмо, тысяча чертей! Или я насажу вас на вертел, как рябчиков!     К несчастью, некое обстоятельство препятствовало юноше осуществить своюугрозу.  Как мы уже рассказывали,  шпага его  была  сломана пополам в первойсхватке, о чем он успел совершенно забыть. Поэтому, сделав попытку выхватитьшпагу, он оказался вооружен лишь обломком длиной в несколько дюймов, которыйтрактирщик аккуратно  засунул в ножны,  припрятав остаток  клинка  в надеждесделать из него шпиговальную иглу.     Это  обстоятельство не  остановило бы,  вероятно, нашего пылкого юношу,если бы хозяин сам не решил наконец, что требование гостя справедливо.     - А в  самом  деле, - произнес он,  опуская дубинку, -  куда  же делосьписьмо?     - Да, где же это письмо? - закричал д'Артаньян. - Предупреждаю вас: этописьмо к господину де Тревилю, и оно должно найтись. А если оно не найдется,господин де Тревиль заставит его найти, поверьте!     Эта угроза окончательно  запугала хозяина. После короля и кардинала имяг-на де  Тревиля, пожалуй, чаще всего упоминалось не только  военными, но  игорожанами. Был еще, правда, отец Жозеф (*13), но его  имя  произносилось неиначе как шепотом: так велик был страх перед "серым преосвященством", другомкардинала Ришелье.     Отбросив  дубинку,  знаком приказав жене бросить метлу, а  слугам - а -палки, трактирщик сам подал добрый пример и занялся поисками письма.     - Разве  в это  письмо были вложены какие-нибудь ценности? - спросил онпосле бесплодных поисков.     - Еще бы! -  воскликнул гасконец, рассчитывавший на  это  письмо, чтобыпробить себе путь при дворе. - В нем заключалось все мое состояние.     - Испанские боны? - осведомился хозяин.     -  Боны на получение  денег из личного  казначейства его  величества, -ответил д'Артаньян, который, рассчитывая с помощью этого письма поступить накоролевскую  службу, счел, что  имеет право, не  солгав, дать этот несколькорискованный ответ.     - Черт возьми! - воскликнул трактирщик в полном отчаянии.     - Но это неважно... -  продолжал д'Артаньян  со  свойственным  гасконцуапломбом, -  это неважно, и деньги - пустяк. Само письмо - вот единственное,что имело  значение.  Я предпочел бы  потерять тысячу пистолей, чем утратитьэто письмо!     С тем же успехом он мог бы сказать и  "двадцать тысяч", но его удержалаюношеская скромность.     Внезапно  словно луч света сверкнул  в  мозгу  хозяина,  который тщетнообыскивал все помещение.     - Письмо вовсе не потеряно! - сказал он.     - Что? - вскрикнул д'Артаньян.     - Нет. Оно похищено у вас.     - Но кем похищено?     - Вчерашним неизвестным дворянином. Он спускался в кухню, где лежал вашкамзол. Он оставался там один. Бьюсь об заклад, что это дело его рук!     - Вы думаете? - неуверенно произнес д'Артаньян.     Ведь ему лучше,  чем  кому-либо, было известно,  что письмо  это  моглоиметь  значение  только для  него  самого,  и он не  представлял себе, чтобыкто-нибудь мог на него польститься.  Несомненно, что никто из находившихся вгостинице  проезжих,  никто из слуг не мог  бы  извлечь какие-либо выгоды изэтого письма.     -  Итак,  вы сказали,  что  подозреваете  этого  наглого  дворянина?  -переспросил д'Артаньян.     - Я говорю вам,  что  убежден в  этом,  - подтвердил  хозяин. - Когда ясказал  ему, что вашей милости  покровительствует господин де Тревиль и  чтопри вас даже  письмо к этому достославному вельможе, он  явно забеспокоился,спросил меня, где находится это письмо, и немедленно же сошел в  кухню, где,как ему было известно, лежал ваш камзол.     -  Тогда  похититель - он!  -  воскликнул  д'Артаньян.  -  Я  пожалуюсьгосподину де Тревилю, а господин де Тревиль пожалуется королю!     Затем, с важностью вытащив из кармана два  экю, он протянул их хозяину,который,  сняв  шапку, проводил  его  до  ворот. Тут он  вскочил  на  своегожелто-рыжего  коня,  который  без  дальнейших   приключений  довез   его  доСент-Антуанских ворот города Парижа. Там д'Артаньян продал коня за три экю -цена вполне приличная, если  учесть,  что владелец основательно загнал его кконцу путешествия.  Поэтому барышник,  которому  д'Артаньян  уступил коня завышеозначенную сумму, намекнул  молодому человеку, что  на такую неслыханнуюцену он согласился, только прельстившись необычайной мастью лошади.     Итак, д'Артаньян вступил в Париж пешком, неся под мышкой свой узелок, ибродил  по  улицам  до  тех  пор,   пока  ему  не  удалось  снять   комнату,соответствующую  его  скудным  средствам.  Эта  комната  представляла  собойподобие мансарды и находилась на улице Могильщиков, вблизи Люксембурга.     Внеся  задаток,  д'Артаньян сразу же перебрался в свою  комнату  и весьостаток дня занимался работой:  обшивал свой камзол и штаны галуном, которыймать спорола  с  почти  совершенно  нового камзола г-на  д'Артаньяна-отца  ипотихоньку отдала сыну.  Затем он сходил на  набережную Железного Лома и далприделать новый клинок  к  своей шпаге. После  этого он  дошел до Лувра и  упервого  встретившегося  мушкетера  справился, где  находится  дом  г-на  деТревиля. Оказалось,  что дом  этот расположен  на улице Старой Голубятни, тоесть совсем близко от  места,  где  поселился  д'Артаньян, - обстоятельство,истолкованное им как предзнаменование успеха.     Затем,  довольный  своим поведением в  Менге, не раскаиваясь в прошлом,веря  в настоящее  и полный надежд  на будущее,  он лег и уснул  богатырскимсном.     Как  добрый  провинциал,  он  проспал до  девяти  утра  и,  поднявшись,отправился к достославному  г-ну де  Тревилю,  третьему лицу  в королевстве,согласно суждению г-на д'Артаньяна-отца.


II. ПРИЕМНАЯ Г-НА ДЕ ТРЕВИЛЯ

     Господин де Труавиль - имя, которое еще продолжают  носить его родичи вГаскони, или  де Тревиль, как он в конце концов стал называть себя в Париже,- путь свой и в самом деле начал так же, как д'Артаньян, то есть без единогосу в кармане, но с тем запасом дерзости, остроумия и находчивости, благодарякоторому  даже самый бедный гасконский  дворянчик, питающийся лишь надеждамина  отцовское  наследство,  нередко  добивался большего,  чем  самый богатыйперигорский  или  беррийский дворянин,  опиравшийся  на реальные блага.  Егодерзкая смелость, его еще  более  дерзкая  удачливость в такое время,  когдаудары  шпаги  сыпались как  град,  возвели его  на  самую  вершину лестницы,именуемой  придворным  успехом,  по  которой  он  взлетел,  шагая  через триступеньки.     Он был другом короля, как всем известно, глубоко чтившего память своегоотца,  Генриха  IV. Отец  г-на де  Тревиля так преданно служил  ему в войнахпротив Лиги (*14), что за недостатком наличных денег, - а наличных денег всюжизнь  не  хватало  беарнцу,  который  все  долги свои оплачивал  остротами,единственным,  чего  ему  не  приходилось занимать,  -  что  за  недостаткомналичных денег, как мы уже говорили, король разрешил ему после взятия Парижавключить  в свой герб льва на червленом поле с девизом: "Fidelis et  fortis"(Верный  и сильный (лат.)).  То  была большая  честь,  но  малая прибыль. И,умирая,  главный соратник  великого Генриха оставил в наследство  сыну всеготолько  шпагу  свою   и   девиз.  Благодаря   этому   наследству   и  своемунезапятнанному имени г-н де Тревиль был принят ко двору молодого принца, гдеон так доблестно служил своей шпагой и был так верен неизменному девизу, чтоЛюдовик XIII, один  из  лучших  фехтовальщиков королевства,  обычно говорил,что,  если бы кто-нибудь  из  его  друзей  собрался  драться  на  дуэли,  онпосоветовал бы ему  пригласить в секунданты первым  его, а вторым  - г-на деТревиля, которому, пожалуй, даже следовало бы отдать предпочтение.     Людовик XIII  питал  настоящую  привязанность к де  Тревилю  -  правда,привязанность королевскую, эгоистическую, но все же  привязанность.  Дело  втом, что в  эти трудные времена  высокопоставленные  лица  вообще стремилисьокружить себя людьми такого склада, как де Тревиль.  Много нашлось бы таких,которые могли считать своим девизом слово "сильный" - вторую часть надписи вгербе  де  Тревилей,  но  мало  кто  из  дворян  мог  претендовать на эпитет"верный", составлявший первую часть этой надписи. Тревиль это право имел. Онбыл  один  из  тех  редких  людей,   что  умеют  повиноваться  слепо  и  безрассуждений, как верные псы, отличаясь сообразительностью и крепкой хваткой.Глаза служили ему для того, чтобы улавливать, не гневается ли на кого-нибудькороль, а  рука - чтобы  разить виновника: какого-нибудь  Бема или Моревера,Польтро де Мере  или Витри. Тревилю до сих  пор  недоставало только  случая,чтобы проявить себя, но он выжидал его, чтобы ухватить за вихор, лишь толькослучай  подвернется. Недаром Людовик XIII и  назначил де  Тревиля  капитаномсвоих мушкетеров,  игравших для него  ту же роль, что  ординарная стража дляГенриха III и шотландская гвардия для Людовика XI.     Кардинал, со своей стороны, в этом отношении не уступал королю. Увидев,какой грозной когортой избранных окружил себя Людовик XIII, этот второй или,правильнее,  первый властитель Франции  также пожелал  иметь  свою  гвардию.Поэтому он обзавелся  собственными  мушкетерами,  как Людовик XIII обзавелсясвоими, и можно  было наблюдать, как эти два  властелина-соперника  отбиралидля  себя во всех французских областях  и  даже  в  иностранных государствахлюдей,  прославившихся  своими  ратными  подвигами. Случалось  нередко,  чтоРишелье  и  Людовик  XIII  по  вечерам  за  партией  в  шахматы  спорили   одостоинствах своих воинов.  Каждый  из них хвалился  выправкой  и  смелостьюпоследних  и,  на словах осуждая стычки и  дуэли, втихомолку  подбивал своихтелохранителей к  дракам. Победа  или поражение их мушкетеров  доставляли имнепомерную радость или подлинное огорчение. Так, по крайней мере, повествуетв  своих  мемуарах  человек,  бывший участником большого  числа этих побед инекоторых поражений.     Тревиль  угадал  слабую струнку  своего повелителя  и этому был  обязаннеизменным,   длительным  расположением  короля,   который   не  прославилсяпостоянством в дружбе. Вызывающий вид, с которым он проводил парадным маршемсвоих мушкетеров перед кардиналом  Арманом дю  Плесси Ришелье,  заставлял  вгневе щетиниться  седые  усы его высокопреосвященства. Тревиль  до  тонкостивладел искусством войны того времени,  когда  приходилось жить либо  за счетврага, либо за счет своих  соотечественников; солдаты его  составляли легионсорвиголов, повиновавшихся только ему одному.     Небрежно  одетые, подвыпившие,  исцарапанные,  мушкетеры  короля,  или,вернее,  мушкетеры г-на де Тревиля шатались  по  кабакам, по  увеселительнымместам и гульбищам, орали, покручивая усы, бряцая  шпагами и с  наслаждениемзадирая телохранителей кардинала,  когда те встречались  им на дороге. Затемиз ножен с тысячью  прибауток  выхватывалась шпага. Случалось, их убивали, иони падали, убежденные, что будут оплаканы  и отомщены; чаще  же  случалось,что убивали они, уверенные, что им не дадут сгнить в тюрьме: г-н де Тревиль,разумеется, вызволит  их.  Эти  люди  на  все голоса  расхваливали  г-на  деТревиля, которого обожали, и, хоть все они были отчаянные  головы, трепеталиперед ним, как школьники перед учителем, повиновались ему по первому слову иготовы были умереть, чтобы смыть с себя малейший его упрек.     Господин  де Тревиль пользовался вначале  этим мощным рычагом на пользукоролю и  его приверженцам, позже - на пользу себе и своим друзьям. Впрочем,ни из каких мемуаров того времени не явствует, чтобы даже враги, - а их былоу него  немало как  среди владевших пером, так и  среди  владевших шпагой, -чтобы даже  враги обвиняли этого  достойного  человека в том, будто он  бралкакую-либо  мзду  за  помощь,  оказываемую  его  верными  солдатами.  Владеяспособностью вести  интригу  не  хуже искуснейших  интриганов,  он оставалсячестным  человеком.  Более того: несмотря  на  изнурительные  походы, на всетяготы  военной  жизни,  он  был  отчаянным  искателем веселых  приключений,изощреннейшим дамским угодником, умевшим  при случае  щегольнуть  изысканныммадригалом. О его победах над женщинами  ходило  столько же сплетен, сколькодвадцатью годами раньше о сердечных делах Бассомпьера (*15), - а это кое-чтозначило.  Капитан  мушкетеров вызывал восхищение,  страх  и любовь,  другимисловами - достиг вершин счастья и удачи.