Люди хаоса

 

(Эпизоды из культурной жизни в 2‑х действиях)

 

Действующие лица:

 

ШУМЯКИН АЗАП КАЛИНОВИЧ, директор филармонии, 50‑55 лет;

КОРОБОВ ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ, заместитель директора филармонии, 40‑45 лет;

ПОДГУЗЛО НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ, художественный руководитель филармонии, 65‑70 лет;

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА, главбух филармонии, 40‑45 лет;

БОЖКО СЕМЁН АРКАДЬЕВИЧ, музыкант филармонии, 40‑45 лет;

ДУГОВА КАРИНА ВИКТОРОВНА, певица филармонии, 45‑50 лет.

 

Места действия: кабинет директора, фойе библиотеки – всё происходит внутри областной научной библиотеки.

 

 

Первое действие

 

 

Кабинет директора филармонии: вдоль стен шкафы с книгами в академических переплётах, в широких промежутках между шкафами на стенах висят всевозможные грамоты, награды в виде скрипичных ключей и бронзовые виолончели с застывшими на них смычками, золотой диск неестественных размеров, афиши известных музыкантов – звёзд ушедших лет. Создаётся впечатление, что кто‑то насильно объединил научно‑образовательное учреждение и развлекательное. Так и есть. Филармония в виду затянувшегося на несколько лет ремонта обосновалась в областной научной библиотеке. Жалюзи закрывают окно, поэтому понять погоду снаружи невозможно. В углу, под длинным подоконником, стоит несгораемый сейф.

Возле полукруглого директорского стола сбоку притулилась Любовь Васильевна: это слегка полноватая женщина с широкими бёдрами, сейчас шея её вытянута, как у болотной цапли, которая прислушивается к тому, что творится вокруг. Она тянет руку к сотовому телефону, который лежит перед ней на столе, затем отдёргивает руку и смотрит на часы. И так несколько раз.

 

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Господи, скорей бы всё закончилось.

 

Наконец‑то из телефона раздаётся рингтон с популярной эстрадной мелодией Trololoв исполнении Эдуарда Хиля. Любовь Васильевна нарочито медленно поднимает трубку. Говорит, растягивая слова.

 

Да, Азап Калиныч, слушаю вас… Всё хорошо?.. Ещё на год. Ну и слава богу… Да‑да, будем ждать, как говорится, с флагами и цветами. (Кладёт трубку и крестится.) Господи, сколько ж нервов из‑за этой!..

 

Любовь Васильевна достаёт из шкафа статуэтку поющего Орфея с кифарой, ставит на стол вазу с искусственными цветами, расставляет вокруг канцелярские приборы, но ей всё время что‑то не нравится.

 

Да что ж всё гадость какая‑то выходит?..

 

В приоткрытую дверь просовывается голова Коробова, заместителя директора. Коробов часто говорит скороговоркой, словно боится, что его перебьют или заткнут ему рот, но умственной энергии на длинный монолог не хватает, поэтому говорит с внезапными затыками. Он полноват и неряшлив. Любовь Васильевна наоборот старается говорить протяжно и завораживающе, будто пытается вас загипнотизировать или околдовать.

 

КОРОБОВ. Звонил?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Только что.

КОРОБОВ. Ну?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Всё хорошо. Договор продлили ещё на год. Просил встречать его с песнями и с флагом.

КОРОБОВ (мотнув головой). Во как.

 

Коробов тут же исчезает. Любовь Васильевна достаёт спрятанный между книг портрет директора филармонии в рамке с подставкой и аккуратно ставит его на стол.

 

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА (напевая). «Дурманом сладким веяло, когда цвели сады, когда однажды вечером в любви признался ты…»

 

Снова входит Коробов, но уже с бутылкой шампанского и большим цветочным тортом в прозрачной коробке. Несколько секунд он молча смотрит на работу Любовь Васильевны. 

 

КОРОБОВ. Люб, ты охренела, что ли!.. Ещё чёрную ленточку прицепи сбоку. (Ставит торт с шампанским на стол, и убирает портрет директора снова в книги.) Директора, блин, назначили на место директора, в смысле, на старое место… Оставили, блин. А у тебя тут проводы генсека в кремлёвском зале.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Как‑то вы быстро до магазина…

КОРОБОВ. Я заранее купил. Загадал – если куплю, значит, директора оставят… Не то что вы, пораженцы.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Витал Талыч, не обижайте меня.

КОРОБОВ. Ладно‑ладно… Поставь торт куда‑нить, попрохладней…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Попрохладней. Тут даже холодильника нету.

КОРОБОВ. А к директору библиотеки нельзя, что ли? Ты как главбух к ней…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. По‑моему, она нас ненавидит.

КОРОБОВ. Блин, когда уже эту филармонию отремонтируют… (Выдвигает ящики у стола и что‑то ищет.) Шесть лет в этом книгохранилище, как черви… Баянист говорит: «А где мне репетировать?» Библиотекари шипят как змеи – тиш‑ш‑ше! читальный зал! Додумались – филармонию в библиотеку всунули, лучше бы они палец в одно место… Люба, чё над душой стоишь?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Я хочу понять, что вы ищете в столе Азап Калиныча.

КОРОБОВ. Да папку ему приносил. Забрать забыл… Там проект об этом… эффективное использование площадей в новой филармонии.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Я думаю, Азап Калиныч скоро вернётся. В министерстве культуры сейчас не банкетируются.

КОРОБОВ. Какое министерство – управление культуры‑мультуры драное. Как этого повара поставили начальником – всё! Трындец!.. Матом не могу при женщине… Может, в шкаф куда сунул?.. (Открывает шкаф и смотрит между книг.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Витал Талыч, вы заместитель директора и должны держать себя в руках.

КОРОБОВ. Только и делаю, что держу в руках себя. Ни микрофонов, ни аппаратуры – не филармония, а прачечная.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Почему же прачечная?

КОРОБОВ. Потому что как в анекдоте – слышала? По телефону звонят в Министерство культуры: «Это прачечная?» – «Срачечная! Министерство культуры, йошкоро мать!»

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Ах, Витал Талыч, несдержанность вас когда‑нибудь подведёт.

КОРОБОВ. О, нашёл, кажись!.. (Достаёт из шкафа полиэтиленовую папку в цветочек. Смотрит внутрь.) Ноты какие‑то… Бумаги не мои, а папка моя.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Таких папок в школьных товарах – полно.

 

Во входную дверь просовывается всклокоченная голова Семёна. Лицо у него имеет унылый вид, а глаза смотрят жалостливо, как у побитой собаки.

 

СЕМЁН (зовёт Коробова). Виталик. (Замечает Любовь Васильну.) Витал Талыч, можно вас на секундочку?

КОРОБОВ (недовольно вскидывая брови). Куда на секундочку – по углам шарахаться? Говори тут – в рабочее время я только рабочими вопросами занимаюсь… (Взглянув на Любовь Васильну.) Если по личному вопросу, в обед подойдёшь.

СЕМЁН. Да я это… (Мнётся.) Может, перезвоню тогда, а?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Витал Талыч, я пойду яблочки порежу с лимончиком… (Демонстративно здоровается с Семёном и направляется к двери.) Добрый день, Семён Аркадич!

 

Любовь Васильевна уходит, а Семён плотно закрывает за ней дверь.

 

КОРОБОВ. Ты охренел, что ли?.. Блин, голову проверь… (Подходит к двери и слушает нет ли кого за дверью.) При Любе с такими вопросами лезешь. Ты знаешь, что её директор …? (Издаёт свистящий звук.)

СЕМЁН. Да уж вся филармония знает. Главбух с директором – одно целое. У всех так.

КОРОБОВ. Не умничай. Дебилы…

СЕМЁН. Виталик, меня Дугова хочет из бригады выгнать. Помоги, а.

КОРОБОВ. Помочь выгнать?

СЕМЁН. Ты чё, куда ж я пойду с баяном – на паперть, что ли?

КОРОБОВ. А нехер пить в рабочее время. Ты почему концерт сорвал? Тебя утром автобус с бригадой музыкантов полтора часа ждал – ты чё трубку не поднимал, партизан хренов?

СЕМЁН. Виталик, ей‑богу, в три часа только уснул. Всю ночь колотило. Нервы сдают.

КОРОБОВ. Зачем вечером бухаешь, если утром концерт?! Нетерпёж, что ли? Иди в наркологию, прокапайся.

СЕМЁН. Да я на нервах был. Со своей бывшей встретился… За квартиру стали перетирать, обмен там, трали‑вали… Угрожать стала: ну, в суд подам, если не разменяешь квартиру, всё такое… Меня прямо вот так всего внутри затрясло!.. Заколотило прям…

 

Семён показывает, как его стало трясти от нервов, на что Коробов смотрит с недоверием и усталостью.

 

КОРОБОВ. Семён, ты чё думаешь, мы баяниста не найдём? Я вон щас свисну – пол‑оркестра прибежит устраиваться. Ты уже задолбал пьянками, мать бы пожалел. Если б не тётя Клава, я б тебя уже давно выкинул к чёртовой матери.

СЕМЁН. Виталик, по‑родственному, войди в положение. Просто жизнь как‑то вот перевернула всё… не знаешь за что схватиться.

КОРОБОВ. За воздух держись. Чё там Дугова про директора говорит?

СЕМЁН. Да так…

КОРОБОВ. Ты не такай, говори, как есть.

СЕМЁН. Злится, что директор звание для неё тормозит.

КОРОБОВ. Грозилась?

СЕМЁН. А чего грозиться‑то, у него через месяц контракт кончается. Подожду, говорит, другой директор заслуженную даст.

КОРОБОВ. Теперь не даст. Калинычу контракт ещё на год продлили.

СЕМЁН (машинально). Ух ё!.. (Спохватившись.) Поздравляю.

КОРОБОВ. Так что смекай, чё шефу скажешь. Про своё будущее. Я тебе, Семён, конечно, как родственнику помогаю, но у меня уже аргументы кончились… Знаешь, вот чувствую себя, как маленький засранец, который по карманам мелочь натырил, а его застукали. И чего говорить – вообще непонятно!.. (Смотрит Семёну в глаза.) Ну, чё у тебя глаза красные? Бухал вчера? Только врать не надо.

СЕМЁН. Клянусь – ни грамма! Могу даже дыхнуть. Хы!..

 

Семён дышит Коробову в лицо, тот морщится и отворачивается.

 

КОРОБОВ. Семён, блин!.. Ты чеснок лопатой жрёшь, что ли? Специально, блин?

СЕМЁН (сдерживая улыбку). Виталик, это я для профилактики. Осень, блин. Насморк, блин.

 

Коробов взрывается и кричит Семёну в лицо, размахивая руками и краснея от натуги, но всё равно это выглядит как‑то неестественно.

 

КОРОБОВ. Издеваешься, что ли? Да я тебя, гад, щас в порошок сотру! Ты у меня, падлюка, будешь землю носом рыть!.. Я тебя вышвырну с работы, блин!.. Ты у меня, блин, кверху ка̀кой скакать по улице Будённого будешь!.. Ты, блин, чё щеришься, Семён?!

 

Семён и вправду криво улыбается одним уголком рта.

 

СЕМЁН. Виталик, ты чё блинкаешь, как школьник? Заряди по полной, трёхэтажным. У тебя классно получается.

КОРОБОВ (махнув на него рукой). Да иди ты… в рощу! Материться отучаюсь. Жена говорит, я уже не замечаю, когда мат вставляю. Вот, блин, контролирую. Херня, конечно, полная…

 

Коробов достаёт из грудного кармана плоскую фляжку, отворачивает железный стаканчик в виде крышки, наливает туда из фляжки и быстро выпивает.

 

Очч классная штука!.. (Стучит пальцами по фляжке.) Весь день в тонусе, и никто знать не знает. Говорят, Николай Второй тайком от царицы тоже коньячок из фляжечки посасывал. Хочешь?

СЕМЁН. А чё же.

КОРОБОВ. Из моих рук только…

 

Коробов поднимает вверх фляжку и поит Семёна, который машинально тянет к ней руки.

 

Руки, говорю!.. (Убирает фляжку.) Хорошего помаленьку.

СЕМЁН (крякнув от удовольствия). Силён!.. (Кивает на фляжку.) У меня есть такая же.

КОРОБОВ. Только не вздумай – «такая же»! Мне перед зрителем не выступать. Я в кабинете могу закрыться и хоть спать ложиться. Мне баян не растягивать.

СЕМЁН. Понятно.

КОРОБОВ. А мне вот не понятно, что с тобой делать. Шеф придёт, пусть сам с тобой разбирается. Мне уже, честно говоря, вся эта бодяга во где сидит!.. (Проводит себе по горлу ребром ладони.) Иди давай.

 

Семён направляется к двери на выход.

 

В общем, я тебя постараюсь вытащить. Надо будет кое‑какую реорганизацию состряпать. Только никому об этом… А если я что‑то попрошу, ты, Семён, не сопротивляйся, а делай. Понял?

СЕМЁН (улыбаясь). Есть не сопротивляться. Побить, что ли, кого?

КОРОБОВ. Ага – убить. В новой филармонии проект буду продвигать. Очень денежный. На чужих людей полагаться опасно, а ты вроде как свой. Свой?

СЕМЁН. Конечно, свой. Тут без разговоров… Ладно, пока. (Уходит.)

 

Коробов делает глоток из фляжки, но тут же прячет в карман, потому что открывается дверь и в проём просовывается голова художественного руководителя Подгузло. Лысый, с крючковатым носом и выпученными глазами, острый подбородок торчит вперёд – он похож на какого‑то сказочного колдуна или чародея. Говорит быстро, но тоже часто тормозится во время речи, кружит на месте, словно лисица, потерявшая след.

 

ПОДГУЗЛО. Ой, я на секундочку. Хотел узнать у Азап Калиныча, как дела его многотрудные?..

КОРОБОВ. Всё нормально, контракт ещё на год…

ПОДГУЗЛО. Я сердцем чувствовал – всё будет замечательно.

КОРОБОВ. Да ладно – сердцем. У меня б жена в управлении культуры сидела, я бы все новости первый знал.

ПОДГУЗЛО. Ну что вы, это закрытая информация. Я подарочек прикупил, конечно. Приметы, знаете ли…

 

Подгузло протискивается в дверь, словно её кто‑то держит снаружи. В руках у него подарочный пакет.

 

Думаю, куплю – оставят директора, а не куплю… От художественного руководителя, как говорится, от чистого сердца и для больших надежд на будущее…

 

Худрук протягивает пакет Коробову. Тот заглядывает внутрь и вытягивает оттуда бутылку коньяка, а сам пакет ставит под стол.

 

КОРОБОВ. Армянский. Вери гуд. На видное место. (Ставит коньяк на стол возле портрета.) Как придёт, так и приступим… Чё у вас там с Божко случилось?

ПОДГУЗЛО. С Семёном? Он же от вас вышел… Я думал, он проинформировал.

КОРОБОВ. Ну, он мне свою версию рассказал. Вы свою расскажите. Я чувствую, этот клубок так просто не распутать.

ПОДГУЗЛО. Да нет, всё элементарно, Витал Талыч. Вчера бригада музыкантов с Кариной Дуговой ждала его час двадцать в автобусе. Все волновались, звонили ему, но он не брал трубку, понимаете, на звонки не отвечал… Что случилось – непонятно. В результате пришлось отменить концерт. Мда, неадекватная ситуация.

КОРОБОВ. Главбух говорила, сколько мы денег из‑за сорванного концерта потеряли? Сколько зрителям вернули?

ПОДГУЗЛО. Я думаю, где‑то около…

КОРОБОВ (перебивая). Не надо думать, надо точно знать. А вы что предлагаете?

ПОДГУЗЛО. По поводу чего?

КОРОБОВ. Инцидента. Чё с Семёном делать будем? Увольнять?

ПОДГУЗЛО. Ну‑у… Ситуация, конечно, серьёзная, я бы даже сказал экстраординарная… Карина Дугова отказывается с ним работать. Говорит, это уже второй случай. Первый раз ему простили, скрыли, как говорится, а вот сейчас вся бригада музыкантов настроена очень агрессивно.

КОРОБОВ. Бригада музыкантов – не смешите меня. Певица, баянист, гитарист и ведущий. Из этой бригады можно только Дугову оставить как певицу и Семёна как баяниста – остальных на стройку!

ПОДГУЗЛО. Ну, они совершенствуются…

КОРОБОВ. Ага, пусть на сигарной фабрике пальцы совершенствуют. Гитаристу руки отрубить за такую игру. Пацаны в подворотне лучше играют.

ПОДГУЗЛО. Ну что вы, Игорь Иваныч учебник написал о технике игры на гитаре. Доцент в нашем университете.

КОРОБОВ (морщась). Николай Васильч, давайте вот это фуфло здесь не будем… Все мы знаем, как это делается. Я могу профессором стать по игре в бубен. Легко. Просто время на это тратить жалко. И денег жалко всяким прохиндеям дарить.

ПОДГУЗЛО. Ну хорошо. Как скажете.

КОРОБОВ. А этот, ведущий, он же толще меня в пять раз. Как он может концерты вести? Ему надо на кулинарных шоу работать. Как зритель после такой ряхи может слушать лирическую песню? «Шеф‑повар влюбился», да? Как хотите, это не бригада музыкантов.

ПОДГУЗЛО. Ну, Витал Талыч, на такую зарплату как бы не каждый покусится. Практически полставки платим.

КОРОБОВ. Слушайте, вы художественный руководитель… За такие деньги люди на стройке вкалывают – и в зной, и в стужу. А эти дармоеды в тепле на сцене ваньку валяют.

ПОДГУЗЛО. Нет, я просто говорю, если мы кого‑то уволим, найти замену трудно…

КОРОБОВ. Зачем увольнять, всё гораздо проще, из одной бригады сделаем две. В одной – гитарист с ведущим, в другой – баянист с певицей.

 

Худрук явно шокирован услышанным, он вытирает платком лысину, кряхтит и покашливает.

 

ПОДГУЗЛО. Ну, как бы… Певица без ведущего… Народ не поймёт.

КОРОБОВ. Пусть баянист объявляет, язык у Семёна работает дай дорогу. А ведущий пусть с гитаристом на ложках стучит, какие‑нибудь народные мелодии… Оптимизировать надо, деньги экономить.

ПОДГУЗЛО. А как с инцидентом быть?

КОРОБОВ. Никак. В связи с реорганизацией бригады уволить никого не можем. В качестве наказания выговор Семёну объявим – с занесением в грудную клетку. (Делает удар в воздух.) Шутка.

ПОДГУЗЛО. Ну да, уже как бы действенная мера… Но боюсь, Дугова начнёт бузить, они с Семёном на ножах.

КОРОБОВ. Ну, бузить начнёт, скажете, пусть одна ездит без баяна и без ведущего. Сольная программа – сама себя объявляет и поёт под минусовки – сама будет за кулисы бегать музыку включать. Посмотрим, как она закружится.

ПОДГУЗЛО. Витал Талыч, это может плачевно закончится. Я имею в виду не для вас, конечно, для филармонии. Вы же знаете, Карина как бы человек конфликтный, несдержанный, чуть что может заваруху устроить. Вы же помните, как она в прошлом году коллективную жалобу грозилась написать в Москву, в министерство культуры. В коллективе её поддерживают как бы.

КОРОБОВ. Ключевое слово «как бы». Нет у нас никакого коллектива, есть сброд алкоголиков, недоумков и всяких истеричек, которые возомнили себя звёздами. Я прав?

ПОДГУЗЛО. Ну, в какой‑то степени… Просто не хотелось как бы внештатных ситуаций…

КОРОБОВ. Николай Василич, вы сколько у нас получаете?

ПОДГУЗЛО. Ну…

КОРОБОВ. Сорок тысяч. На полставки. А музыканты сколько на полной? Двадцать тысяч. У вас ещё грант от администрации пятнадцать тысяч. Потом премия. Льготы как заслуженному работнику культуры. Я уж не говорю, что вы в универе на должности профессора числитесь. У нас ещё как руководитель оркестра народных инструментов. Плюс почётный гражданин города – тоже надбавки и льготы. Лауреат какой‑то там премии Министерства культуры. Депутат областной Думы… Ну? Стольник набегает? Двести? Больше?..

ПОДГУЗЛО. Какое это имеет отношение к данному разговору? Ей‑богу, Витал Талыч, я всегда стараюсь быть объективным…

КОРОБОВ. Вот и старайтесь. Если музыканты узнают, что вы в двадцать раз больше их получаете, а в филармонию только раз в месяц заявляетесь, да и то в бухгалтерию за деньгами…

ПОДГУЗЛО (перебивая). Витал Талыч, я не виноват, что филармония на капремонте.

КОРОБОВ. Они вас сожрут с дерьмом. И даже не икнут.

ПОДГУЗЛО (вытираясь носовым платком). Хорошо, я поговорю с Дуговой. Поставлю её перед фактом, так сказать.

КОРОБОВ. И так поставьте, чтобы она даже не пикнула.

 

Открывается дверь и появляется Любовь Васильевна с торжественным выражением лица и с подносом, уставленным тарелками, где лежат яблоки, апельсины, сыр, ветчина, балык и другие кулинарные излишества.

 

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Машина директора у входа. Вы все дела закончили?

 

Худрук заметался, будто пойманная лисица, и метнулся к двери.

 

Вы куда, Николай Василич?

ПОДГУЗЛО. Любовь Васильна, мне партитуру надо кое‑кому передать. Дело безотлагательной важности. Я мигом. (Выскальзывает в дверь.)

КОРОБОВ. Врёт как дышит. У него селезёнка болит, думает, мы тут всё выпьем, а он к финалу объявится… Пить не хочет зараза.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Ради уважения рюмочку надо пропустить. Хотя бы одну.

КОРОБОВ. Вот и проследишь. Щас я пойду руки помою. И кофту переодену, а то эту уляпаю…

 

Коробов выходит, а Любовь Васильевна с тихим азартом опытного официанта расставляет блюда на столе и что‑то напевает.

Дверь неслышно отворяется и появляется директор филармонии: невысокий крепкий мужичонка в светлом костюме с лопатообразным галстуком в горошек и с картофелеобразным красным носом на лице. Волосы жёсткие и седые, как проволока. Брови густые и расчёсанные немного вверх. Лапы большие и крепкие как у работяги. На первый взгляд он больше похож на конферансье из самодеятельности, чем на директора филармонии.

Он подходит сзади к Любовь Васильне и хватает её за округлые бёдра. Она наигранно вздрагивает и медленно поворачивает голову.

 

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, у меня от такой внезапности может сердце остановиться.

ШУМЯКИН. У тебя мотор, а не сердце… Что: сердечко трепещет, когда я рядом? (Прижимает её к себе.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, у всех сердечко трепещет, когда вы рядом.

ШУМЯКИН (о чём‑то своём). Если бы – клопы рояльные… (Рассматривая пакеты на столе.) Кто поздравлять приходил?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Коробов и Подгузло. Остальные ещё не успели.

ШУМЯКИН. Остальные думают, директору дали большого пенделя – накось‑выкусь! (Делает неприличный жест рукой. Его внезапно прорывает.) Не дождётесь, морды протокольные! Я всех вас в узел скручу!..

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, миленький, всё уже позади. Давайте коньячку выпьем. За победу на фронте искусства.

 

Любовь Васильевна открывает коньяк и разливает его по рюмкам.

 

ШУМЯКИН. Люба, ты не представляешь, что эти мудососы натворили!.. (Достаёт из‑за пазухи письмо и со всего размаху кладёт на стол.) Вот! Полюбуйся!..

 

Любовь Васильевна всё в таком же замедленном темпе протягивает рюмку Шумякину, не обращая внимания на бумагу.

 

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, вы не передумали насчёт кругосветного круиза? На два месяца.

ШУМЯКИН. Люба, какие круизы! Проснись! После такого письма меня должны были в наручниках зафутболить прямо в камеру! Ты хоть прочитай, чё там написано.

 

Любовь Васильевна наконец‑то берёт бумагу и начинает читать с самого верху.

 

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Это в Москву письмо, а почему оно здесь?

ШУМЯКИН. Потому что в Москве, слава богу, не идиоты сидят. Когда Министерство культуры Российской Федерации получило это кляузное письмо от работников нашей филармонии, то оно поступило очень мудро и правильно! Оно направило его в наше управление культуры, а там, слава богу, сидит такой замечательный человек как Евстахий Палыч, который меня вызвал сегодня и сказал: «Если ты, Азап Калиныч, хочешь и дальше возглавлять своё культурное учреждение, ты должен разобраться с этими заговорщиками и разогнать всё это осиное гнездо. Чтобы впредь мне таких бумаг из Москвы не поступало!» Вот: и тут все фамилии с подписями… на обратной стороне. И знаешь чья подпись первая?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА (переворачивая лист и читая). Карина Дугова. Честно говоря, я не очень‑то удивлена. Скорее всего, её инициатива.

ШУМЯКИН. Певичка позорная! Я тебе этого никогда… не прощу! (Наливает себе почти полный стакан коньяку, сливает туда из своей рюмки и выпивает залпом.) Никогда не прощу…

 

Дверь открывается и входит Коробов в светлом пуловере, из‑под которого торчит красный галстук. В руке у него подарочный непрозрачный пакет, в котором что‑то лежит.

 

КОРОБОВ. Кому не простишь? Евстахию Палычу?.. (Кладёт пакет на стол.) Это лично от меня. Набор этой… бритвенной косметики.

ШУМЯКИН. Спасибо, Виталик… (Приобнимает его за плечи.) Евстахий Палыч – человечище! За четыре года весь город под себя подмял. Ты его поваром больше не обзывай.

КОРОБОВ. Да я от души, по‑доброму.

ШУМЯКИН. Во‑во!.. Если б не его добрая душа и большое сердце, я бы уже ту‑ту паковал чемоданы. Я ему теперь по гроб жизни обязан.

КОРОБОВ. Ну, мы все ему обязаны. А чё за кипиш‑то?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Вот. (Протягивает Коробову письмо.) Наши бунтари филармонические накатали в Москву жалобку.

КОРОБОВ. Да?.. (Осторожно берёт бумагу, словно она чем‑то инфицирована.) То‑то я хребтом чую, целится кто‑то прямо в спину… Я ознакомлюсь?.. (Читает письмо.)

ШУМЯКИН. Эти дебилы не понимают, что себе яму копают. Они же этим письмом, можно сказать, помогли мне! Евстахий Палыч сказал: «Если б не эта кляуза, я бы с тобой уже договор расторгнул, как с директором филармонии». Прямо так и сказал. «Но ты, – говорит, – доказал, что можешь отстаивать свою позицию перед всем коллективом. Что ты не слабак, и не сбежишь в кусты от всяких там горлопанов. Нам, – говорит, – такие люди позарез нужны! Чтобы бороться с теми, кто хочет в стране посеять хаос! Вот ты и будешь бороться с людьми хаоса».

КОРОБОВ (читая и одновременно комментируя письмо). Вот суки… Не скупятся на эпитеты… (Цитирует с издевательским пафосом.) «Этот авантюрист заставляет нас покупать билеты на свои же собственные концерты. Нас, создателей культурных ценностей!» Да потому что вас слушать никто не хочет – бандуристы клубные! (Читает дальше.) «Хотя концерты стали редкостью, в основном мы ездим по детским садам со сказками». А вам что, по борделям хочется? Ей‑богу, я бы сегодня всех уволил.

ШУМЯКИН. Я бы тоже уволил, если б это была моя личная филармония. А так – терпи и кряхти. (Разливает коньяк по рюмкам.) Любань, давай за компанию…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, домой сами повезёте. На четвёртый этаж.

ШУМЯКИН. Да хоть на пятый. Давай за любовь и дружбу!

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Тогда на брудершафт.

 

Любовь Васильевна и Шумякин пытаются выпить на брудершафт, хотя это и довольно сложно с его небольшим ростом и её пышной грудью. Это целый цирковой номер, на который директор пока не готов.

 

ШУМЯКИН. Ладно, давай без выкрутасов… по‑простецки.

 

Просто чокаются и пьют. Коробов уткнулся в письмо и никак на них не реагирует.

 

КОРОБОВ (продолжая читать). «Мы так понимаем, что деньги на приобретение аппаратуры и инструментов украдены, и мы вынуждены работать без микрофонов со своими личными колонками от компьютеров, включать музыку со своих планшетов и телефонов»… Слушай, Азап, да за такое упрятать надо в тюрягу!

ШУМЯКИН. Виталик, не баламуть воздух. Выпей.

КОРОБОВ. Да нет, я говорю, их можно упрятать за ложные обвинения. Они что за руку тебя схватили? У них что доказательства есть? Микрофоны с аппаратурой у нас числятся в наличии, а если у вас их на концерте нет – уж извините, значит, вы сломали. Значит, вы ещё и порчу имущества будете оплачивать. (Со справедливым негодованием.) Что за моральные уроды! Крысы, блин!.. (Внезапно его осенило.) Азап, это уголовная статья! Ну да, за ложь и надругательство над государственным лицом. Давай щас нашего юриста вызовем и телегу на этих тараканов накатаем – пусть в говне побарахтаются. Павлюку, нашему судье, отдадим, пусть им впаяет по самое не балуй, штраф тысяч на триста или пусть годик в тюряге на баланде посидят. Враз поумнеют!

ШУМЯКИН. Не кипятись. Мстить на холодную голову надо. Люба, сама себя обслуживай – без этих давай, без церемоний.

 

Шумякин явно подобрел от выпитого коньяка и сел на стол.

 

С этими насекомыми потом разберёмся. Ты лучше скажи, что мне с худруком, с Подгузло, делать?

КОРОБОВ. А что с ним делать – пусть золотые яички несёт, пока задница не лопнула.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Да и жена в управлении культуры сидит как никак. Вдруг пригодится.

ШУМЯКИН. Господи – в отделе кадров! Ты дальше, дальше читай. (Тычет пальцем в письмо.) Там и про худрука написано, и про нас с тобой.

КОРОБОВ (читая дальше). «Художественный руководитель филармонии Николай Васильевич Подгузло является депутатом, почётным гражданином, профессором университета, руководителем ансамбля…» – До хрена ещё перечислений – «…Он просто подставное лицо, на которое директор филармонии и его заместитель Коробов выписывают себе гранты, под его фамилию создают фальшивые проекты, как например, “Вечер джазовой музыки с лучшими саксофонистами России”, о котором мы случайно узнали. Хотя в действительности такого концерта не было…» Люба, у тебя новая бухгалтерша не слишком часто курит в общей курилке, а?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Витал Талыч, об этом проекте никто не знает кроме меня. И нас с вами.

ШУМЯКИН. И Евстахия Палыча.

КОРОБОВ. И нашего яйценосного Подгузло.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, зачем вам этот якорь на шее? Он нас всех на дно утянет.

КОРОБОВ. Лучше часть денег потерять, чем свободу. Избавляйся от него, Азап, – я хребтом чую, когда трындец подбирается.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Евстахий Палыч вам первый спасибо скажет. И жена тут не спасёт.

ШУМЯКИН (распаляя себя). Виталик, я в этой библиотеке заживо гнию зачем? Я, заслуженный работник культуры, зачем как бомж ючусь по чужим кабинетам? Вот мне это надо?

КОРОБОВ. Ради искусства.

ШУМЯКИН. Ради вас, идиоты! Чтоб вы подправили своё материальное положение. Люба, скажи сколько мы лишимся в денежном эквиваленте, если уйдёт наш худрук.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Много. И возможностей много упустим. Но с другой стороны…

КОРОБОВ. С другой стороны, надо взять нового человека – и всё начать с чистого листа.

ШУМЯКИН (вспыхивая и негодуя). Виталик, ты себя слышишь? Да новый человек здесь таких дел наворочает – будем в колонии разгребать!.. Да, Подгузло мерзавец и слизняк, но уже прирученный, свой.

КОРОБОВ. Тогда пусть делает всё, что мы скажем – от и до!

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Согласна с Витал Талычем. Пусть пожёстче будет, понапористей.

ШУМЯКИН. Уговорили… (Набирает номер на сотовом телефоне.) Николай Василич, я вижу вы совсем закружились… Говорю, в делах всё, в хлопотах… Не забыли обо мне?.. Ну, конечно. Мы уже, понимаете, на всю катушку отмечаем восшествие Николай Второго на престол… Ну да. Поэтому с нетерпением и благоговением ждём дражайшего нашего худрука…  Ах, вы рядом? Ну и отлично. (Кладёт трубку.) Сейчас подойдёт. Говорит, в туалете сидел, живот прихватило.

КОРОБОВ. Врёт как дышит.

ШУМЯКИН. Пусть врёт, лишь бы польза была.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, может быть, я уйду?

ШУМЯКИН. Нет, Люба, ты у нас в качестве этого будешь… специалиста по финансовым вопросам. Ах, чуть не забыл!..  (Достаёт из дипломата папку с бумагами и протягивает их Коробову.) Эти твои проекты по новой филармонии и близлежащей территории… Очень пригодились. Евстахий Палыч сказал, что в подвале под филармонией можно и ночной ресторан открыть. Каждый квадратный метр должен копеечку приносить… Смекаешь?

КОРОБОВ. А в фойе что, пивнушку откроем?

ШУМЯКИН. Фойе наше с тобой будет. Потом рядом гостиницу отстроят для гастролёров. Пятизвёздочную! С торгово‑развлекательным комплексом. Там и аквапарк, и чёрта лысого там тока нет! Дай срок! Так развернёмся, соседи от зависти подавятся.

КОРОБОВ (недовольно). У повара понос от обжорства не случится?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Не к столу такие разговоры.

 

Слышен стук в дверь.

 

ШУМЯКИН. Не занято. Входите.

 

В узкий проём двери сначала просовывается лысина худрука Подгузло, затем плечи, грудь, а потом уже и остальное туловище, словно дверь шире не открывается.

 

ПОДГУЗЛО. Не помешал?.. Азап Калиныч, мои вам самые искренние поздравления!.. (Жмёт руку директору.) Как говорится, чтобы ваш талант руководителя принёс ещё много пользы нашей замечательной филармонии. Ура!

 

Любовь Васильевна подаёт худруку рюмку и бутерброд.