ТЁМНЫЕ ВОДЫ

(Памяти Б. Виана.)

Июльское солнце в этом году было щедро на температурный креатив в атмосфере нашего района. Район в протоколе Миннезингеров был под номером 248.

Так мне во всяком случае казалось, когда я сидел на кухне в своей однокомнатной квартирке на первом этаже, и допивал вторую бутылку пива. Не буду называть марку, чтобы не провалилась реклама на телевидении, а то уже полтора месяца ходят слухи, что они хорошо заплатили этому помойному теле-канальчику, чтобы толкнуть псевдо-хмелевый суррогат. Хорошо, что я ещё догадался подержать пиво в морозилке час: пить ледяное сейчас — и в самом деле создавалась иллюзия, что это — вещь и, что от него получаешь удовольствие, даже не взирая на слегка шибающий в нос привкус горелой резины. Тем более в такую жару: квартиры из модернизированного гипсокартона, сляпанного на скорую руку — наш 18-тиэтажный блок-хаус прогревались так, что не помог бы и пропеллер от самолета, если б его использовать в качестве охлаждения раскалённого, спёртого, душного воздуха в этих, мало пригодных для проживания, домино-коробках.

Что температура на улице — «о-го-го!» — возвращаясь к первой фразе, то есть далеко за плюс сорок градусов, к каким смело можно прибавить ещё двадцать, да десять накинуть сверху, я понял потому, что у заморенных жарой, сидящих на проводах, как скарабеи на куче навоза, птичек, перья ни с того ни с сего начинали дымиться, того и гляди готовые вспыхнуть, и пичуги орали от боли благим матом, с кем случилось такое несчастье, и клином бросались в резервуары с холодной водой специально предназначенные для разбрызгивания на городские тротуары; асфальт тоже размякал и становился как йогурт, и в некоторых местах начинал дымиться; такие места, граждане, будьте внимательны, обходите стороной, иначе от солнечного жара накатывающего сверху, и поднимающегося от асфальта, может треснуть черепушка — копытом дикого мустанга вам в грызло.

Поставив пустую бутылку под стол, приглушив модем в теменной доле головного мозга, настроенный на ультразвуковую волну, съев бутерброд с маслом и куском слабосолёной тихоокеанской сельди, предварительно прижав безымянным пальцем её хвост, чтобы не двигался, не возил по маслу, пачкая мне пальцы, которую, кстати, сельдь, я поймал сачком в районе Каймановых островов, в самый джекпот косяк проходил, очень удачно получилось, и её надо было обязательно съесть, а то при такой жаре она могла и стухнуть, даже в холодильнике, я что, зря три часа на баобабе сидел, закидывая удочку в пролив где поглубже, хорошо местные и залетные обезьяны, наблюдающие за моими неудачными манипуляциями с удилищем и жарко комментирующие мои действия на своем обезьяньем языке очень напоминающем иностранный диалект, а некоторые и снимающие на смартфоны, чтобы выложить потом в соци-индатруанальных сетевых затонах в тик-токе для продвинутых мартышек (они там морды корчат на радость другим мартышкам, лайкующим им не по-детски), вдруг заорали хором, когда одна из обезьян в желтых лосинах — чтоб мне квазимода приснилась — такая назойливая, и в топике от зурбагана, засекла в бинокль, как огромный густой косяк сельди зашёл в узкий пролив: с правой стороны рос баобаб, где я сидел на самой толстой нижней ветке, а обезьяны сплошь облепили все остальные ветви древесного исполина. И вот они загалдели на нескольких языках: смотри, чувак, вон идёт косяк сельди, а одна обезьяна, меня, говорит, Бриджит зовут, я прямо из города Парижа, в кино там снималась в главной роли, а теперь в тик-токе торгую фейсом*, — у меня хорошо получается на текущий момент, самый высокий рейтинг среди мартышек я прилетела на личном суперджете, собранном на мебельном комбинате имени Кантимира Бичунковского, — очень возбудилась от азарта и свалилась прямо в воду, но всё-таки успела в полёте удачно селфануться-факануться. Тут косяк, не рассчитав ширину пролива, уплотнился до такой степени, что многих начало выдавливать из воды. Жирные селёдки, по жирности не уступающие любителям детективно- помойного жанра, десятками стали выпрыгивать из воды по собственной инициативе. Видя такое дело я бросил удочку, схватил сачок, — они прямо сами в него валились, успевай вовремя подставлять, спасибо мартышкам вовремя подсказали. Да и то положа руку на сакральный орган — они тоже на этом селфи хайпанули круто для яндекс-дзена, тик-тока и лайки. Так что вернувшись с островов я не только на тропическом солнце подзагорел до волдырей, поел игольчатых скатов под соусом из тропиканки и попил мальвазии с местными аборигенками, изучая экзотический загар кончиками пальцев на их гибких, стройных, пахнущих морем, водорослями и баобабами, телах, но и привёз рыбы, самолично пойманной, забив ей полхолодильника — третьего дня дело было.

Ещё и холодильник «Свияж» 1975 года выпуска у меня с норовом, и не всякий более- менее годный к употреблению продукт позволяет класть в своё ледяное, как пещера в вечной мерзлоте, нутро, сердитым гудением предупреждая, дескать вот этому продукту там какому-нибудь просроченному йогурту нечего делать, убирай немедленно, а то повышу температуру до плюс десяти и остальные продукты испортятся. Такой видимо на заводе сделали холодильник, ведь говорила мама моему отцу, когда они его собирались купить: « Отец, давай другой купим, видишь табличка висит на ручке: «экспериментальный», за последствия разработчики не отвечают!

Надел белую фут-фут-болку-олку-олку с надписью AC/DC* и фотографиями трёх перекошенных морд: один в кепке визжит противным голосом а двое лабают на гитарах — это на груди портреты, — летние бежевые брюки, сандалии тоже под стать, пальцы между ремешков торчат, как угри из подводных кустов. На голову светлую бейсболку, предварительно смочив холодной водой, впрочем « кочан» тоже подержал под краном откуда лилась ледяная струя. Испытанный способ от зверской жары, которым пользовались белые колонисты, когда завоевывали территорию Сахары и приходилось ждать поезда врагов, зарывшись в раскалённый песок, что даже по нему ящерицы не могли бегать, нежные лапки сильно жгло у микро-дракончиков… Неизвестно, сколько времени придётся ждать на остановке автобуса. По городу прошел слух, что при такой температуре у этих коммерческих автобусиков марки «если сел, пеняй на себя», выходит двигатель из строя, ведь их собирали китайцы в доках Шань-Суаня с расчетом на страны с умеренно тёплым влажным климатом, типа как в дебрях Амазонки, — и получить солнечный удар прямо на лавочке; это не входило в мои планы — умереть такой нелепой, по всем демографическим показателям, смертью, ведь я придумал совсем другой сценарий суицида.

Теперь самое то, подумал я, глянув в зеркало — может в последний раз — на свой худой, слегка заросший рыжей щетиной (в нашем роду у мужчин у всех была такая: у отца, у деда и даже дяди), обшарпанный в нескольких местах «буд- кэпитал» (физиономия) и, мысленно поставив удовлетворительную оценку за его внешний вид. Да и то — производить впечатление я ни на кого не собирался. Вот Алиса, как и все красивые девушки, любила вертеться перед зеркалом, высматривая на лице угри и прыщики, и если замечала, то прямо с наскока, коверкая симпотную фэйси-ган (лицо); я в своих рассказах использую абсурдные словосочетания вместо имен существительных, делая скидку читателю, чей уровень развития как читателя, находится в процессе развития… если только находится.., например, как данное словосочетание — «симпотная фэйси-ган», (хотя если переводить дословно то первое слово производно от фейс с английского face — лицо, морда, будильник, буд-кэпитал (моё сленговое словосочетание я уже их много придумал), второе — ган — автомат, а вместе — убийственная красота: словосочетание моё прошу обратить внимание), по отношению к лицу в трагическую гримасу, просила меня их выдавить, не обращая внимания, даже если я чем- нибудь был занят мелким но важным в хозяйстве делом: чинил ли кран, чтобы не капала вода, меняя пластмассовую китайскую прокладку, или выпиливал лобзиком из фанеры портрет Джимми Хендрикса (я обожал слушать его гениальные гитарные пассажи сидя на крыше арендованного у владельца дома участка где выращивал квазиэлектронные матрицы для высокоинтеллектуальных носителей: офисных работников, шахматных мастеров и т. д. в оранжерее). « Выдави скорее!» — кричала она капризным голосом, не требующим ни малейших возражений. Приходилось бросать лобзик или гаечный ключ и, сполоснув руки, высматривая на её щеке, лбу, либо подбородке, где она показывала черную точку, — если не обращать пристального внимания и видно не было, — совершать не очень приятную процедуру. Я терпеть не мог это занятие, в свое время отдав щедрую дань выдавливания угрей на своей, далекой от совершенства осмелюсь предложить, морде, но я питал постыдную слабость к этой девушке, какой писатели классики в своих произведениях они её по легкомыслию назвали любовью, тем самым дав сто очков фору для представительниц фемино-департамента, а рождённые глодать кости в пещерах купились на этот ирреал- дивергент, ошибочно считая её почти самим совершенством (т. е. внешне по форме исполнения она была совершенна: хорошо сложена, длиннонога и т. д.) и, скрепя сердце, приходилось, найдя, черную точку, ногтями больших пальцев осторожно подковыривая жирную чёрную головку подкожного паразита давить… сначала внутрь, потом, виртуозно делая ногтями движение вверх, отчего подкожный мерзавец попискивая и сопротивляясь, стараясь избежать гигиенической экзекуции, выползал весь наружу, — с таким жирным отвратительным тельцем, как у недозревшего червяка-опарыша, на каких я ловил рыбу в реке: и чтобы он не уполз, и не спрятался, тут же давить ногтем о какую- нибудь твердую поверхность. В таких случаях Антуанетта совала мне свое карманное зеркальце, на обратной стороне Луны — «Dark Side Of The Moon»*, — его я и завершал план по уничтожению очередного подкожного жителя. Августа потом смывала эту гадость горячей водой и протирала насухо бумажным полотенцем. А с прыщами, когда приходилось их давить, было сложнее. Во время чистки кожи на лице моей полубогини (конвертируя напыщенный слог поэтов древней Эллады), она, страдальчески закатив бульдозер в гараж… т.е. глаза чуть ли не под потолок, хотя я там и не мацал — образно выражаясь — и, когда мои пальцы нащупывали зеленый гнойничок, она инстинктивно привставала на цыпочки, её почти ангельское личико уходило вверх, и я уже не видел где и чего я давлю, тем более в отличии от угрей выдавливание прыща сопровождалось болезненным движением. « Андреа, стой спокойнее!» — говорил я в таких случаях. Ойкнув или фыркнув, она опускалась на пятки; надо подчеркнуть — с недовольным видом — мои ногти, если они в тому моменту еще не были сострижены, находили гнойничок и давили его, давили… Из него брызгал гной, Ангелина вскрикивала:» Ай, больно, не можешь поосторожнее! Совсем хочешь меня изуродовать!» На что я не обращал внимания, точнее старался не обращать, потом брал ватку с одеколоном или корвалолом, если был под рукой — смотря что попадалось — быстрее, ведь даже гиппопотам в курсах, что корвалол состоит на девяносто процентов из чистого спирта, и нежно тёр место на щеке, где у любимой девушки случилась такая оказия. Из ранки выступала капелька крови. А девушка в знак благодарности чмокала меня в губы, и тут же деловито начинала рассматривать щёку, лоб или подбородок в зеркале, где я ликвидировал мелкое внезапно появившееся помимо её воли уродство, приставая ко мне с расспросами, не портит ли её внешность засохшая капля крови, замажь скорее тональным кремом и слегка попудри, и всё будет о'кей, мама, смотри — видна Йокогама…

Всё это теперь было в прошлом: на сегодняшний день Алиса более- менее устроилась в земле под роскошным дубом; я надеюсь ей там не было совсем уж паршивецки. И мне только оставалось послать ей эсэмэску, сообщить что я больше не приду в условленное время, и она теперь вольна поступать как считает нужным.