Глава "Право первой ночи"

От безудержно нахлынувшего чувства радости, достигнувшего высшей своей степени, все мысли Наташи сосредоточились на одном — на невероятном спасении от Борова и его умалишенной матери. Она не в состоянии была думать о чем-то другом, воспринимала происходящее вокруг как диво; новый мир, казалось, открылся ей, она смотрела на все другими глазами и, находясь в таком необычном состоянии, не обращала внимания на то, как смешно выглядит — неумытая, со спутанными волосами и со смятым полотенцем в руке. Она сообразила это лишь тогда, когда вышла из автобуса на остановке возле института. Со всех сторон шагали люди, сновали машины, иногда нетерпеливо объезжая застрявших на перекрестке и раздраженно предупреждая их об этом сигналами. Недовольно бормоча что-то себе под нос, старая женщина-дворник в оранжевой жилетке заканчивала выметать мусор с тротуара. Воздух наполнялся утренними звуками, на улице начиналась жизнь. Стоя по-детски растерянно, Наташа окидывала взглядом пробуждающийся город, не зная, как быть. Ее взгляд остановился на вывеске «Продукты». Постояв еще некоторое время, она медленно пошла к магазину, купила литровую бутылку минеральной воды, затем укрылась от посторонних глаз в кустарнике за углом девятиэтажного дома, пригнулась, чтобы не обрызгать платье и, поливая из горлышка на руку, умылась. Оставшуюся воду выпила.

«До начала занятий, наверное, еще долго, — прикинула она. — Может быть, не ходить сегодня на лекции, сразу поехать искать квартиру? Надо подумать». Она выбрала скамейку за деревом, немного в сторонке от дорожки, вымощенной прямоугольной плиткой и ограниченной с обеих сторон ровно постриженным декоративным кустарником, села на нее. Сюда лучи поднимающегося над городом солнца не проникали, они застревали в кроне деревьев и не мешали глазам. Повернувшись лицом в сторону фасада институтского корпуса, но, глядя не на внушительную серую стену с ровными, как свечи, колоннами, огромными темными окнами и тяжелой двустворчатой дверью, а вниз, на засохший газон, на увядающие цветы на нем, она стала обдумывать, как поступить лучше. Объявляя о наступившем новом дне, вопреки беспрерывному уличному шуму, в деревьях весело чирикала птичка. Наташа слышала ее, размышляла и вдруг почувствовала себя такой одинокой, как никогда прежде.

К соседней скамейке подошли и присели две девушки, вероятно, тоже студентки, но одетые дорого и со вкусом. Коротенькие юбочки, красивые блузки, босоножки с блестящими вкраплениями; у обеих крохотные сумочки под цвет босоножек, на головах стильные прически, судя по всему, сделанные не собственными усилиями.

— Твой Сережка очень продвинутый человек, — поделилась своим впечатлением одна из девушек, та, что очень худенькая и с сизыми волосами. — Знает жизнь. Я много чего успела повидать, но он меня даже удивил. Такая шикарная у него тачка! Круто!

— Он работал в баре, сейчас бросил, на наперстках бабки делает, — ответила ей другая, тоже худая, но не в такой степени и с волосами чуть посветлее. — Он имеет авторитет среди пацанов. Ездит с серьезными парнями в сауну. Вчера я с ними тоже оторвалась — попила водку, правильную музыку послушала. Первый раз. Все не брал меня. Раньше я не знала почему, теперь стало понятно.

— Почему? — поинтересовалась очень худенькая и предположила: — В их компании положено с длинноногими телками в сауну ездить, у него, наверняка, тоже есть.

— Да нет, что ты. А может быть, и есть. Вообще-то он меня конкретно предупредил, что любит пошалить с девочками. Настоящий супермен должен иметь две подруги: одну для души, другую — для тела.

— Ты, выходит, для души.

— Возможно.

— Почему же не брал тебя?

— Они в сауне обсуждают серьезные дела, не хочет, чтобы лишние уши были.

— Да ладно тебе заливать! — не поверила очень худенькая. — Они там отрываются с местными шлюшками, а ты уши развесила.

— Да мне по фигу!

Очень худенькая недоумённо взглянула на подругу.

— Полный отстой! Какая тогда ему от тебя польза?

— Как какая? Он меня по ресторанам возит, я же хорошо танцую. Ну, когда проявляет настойчивость, делаю расслабляющий массаж. Я девушка слабая, не могу отказать.

Худющая приглушённо прыснула.

— Платит хоть нормально?

— Естественно.

— Ты где-то специально танцевать учишься, да?

— Нет, еще в школе занималась, в балетную студию ходила.

— А с ним решила надолго?

— Я никогда не обдумывала этого вопроса. Как пойдет. Пока платит — все нормально. Там видно будет.

Пристукивая каблучками по дорожке, мимо быстро прошагала девушка с густой тушью под глазами. Видимо, однокурсница подружек, потому что они ее окликнули:

— Привет, Вика!

— Приветик! — ответила она, послала воздушный поцелуй и подошла.

— Как дела?

— Пока не родила.

— Эмм… это шутка?

— Нет, блин, правда. Ё-мое…

— Как учеба. Жизнь?

— Жизнь моя жестянка, как говорили классики. Учеба задрала. Надоело уже…

— Чего, к семинару готовишься?

— Ты рехнулась ненароком? Только второй день учимся, какие на фиг семинары? Отдыхать надо, а не зад протирать над учебниками, тем более, что у меня их нет ещё. Надо в библиотеку нагрянуть. А… вспомнила прикол! — Она красиво засмеялась.

— В общем, в прошлом году мы с пацанами бухали в скверике у детсада, а я в тот день как раз собиралась за учебниками заглянуть. Так вот, ужрались все в хлам и там тетка какая-то проходит мимо скамейки. Говорит, такая: «Как вам не стыдно, что вы тут водку пьянствуете и безобразие нарушаете?»

— Так и сказала?

— Ну, нет, конечно, она цивильно объяснялась. Так вот, а мне уже по фигу было, я такая встаю, шатаюсь и спрашиваю у неё, а как нам пройти в библиотеку? Она смотрит квадратными глазами, а потом говорит: «Ну, знаете ли!» И ушла. Ой, мы ржали вообще, я, как вспомню — рыдаю…

— Кстати, у тебя сигареты есть? — спросила не очень худая.

— Нет. Да и вы бросайте это дело. Здоровье дороже, блин.

— Да брось ты. Курить вредно, пить противно, колоться больно, а умирать здоровой жалко.

— А ты что… колешься?

— Я что, дура по-твоему, совсем? Так, косячок забьём иногда, а чтобы колоться… нет, спасибо, не надо мне такого счастья.

— Молодец! Слушайте, мне надо шмотками новыми прибарахлиться. Предки бабок не дают, а они нужны. Эта учеба уже достала. Бросить бы всё на фиг, найти бабок и тусить без просыху.

— Хм. Вот Лариса знает, как бабло заработать, — сказала худющая и обратилась к подруге. — Слушай, познакомь ее с каким-нибудь другом Сергея.

— На что это ты намекаешь? — возмутилась их однокурсница. — Да ты упала, что ли? У меня уже три месяца как парень есть. Да и вообще…

— Шуток не понимаешь.

— Если бы я понимала все шутки, я бы давно умерла от смеха. Ладно, что-то я заболталась. Пора идти уже.

— А ты куда?

— На витрину позырю, время еще есть.

— Давай, проводим тебя!

— Да ладно, к чему такие почести? Ну, проводите.

х х х

Все трое ушли. Наташа проводила их взглядом и не заметила, откуда появилась цыганка — молодая, улыбчивая, с белыми- пребелыми зубами, золотыми серьгами, в красной грязноватой кофте и пестрой юбке с многочисленными оборками. Возле нее подпрыгивали двое шустреньких цыганят. Увидев Наташу, она им что-то по-своему прострочила как сорока и уверенно повернула к ней.

— Позолоти ручку, красавица, всю правду скажу.

Наташа неприветливо взглянула на нее, напряглась.

— Я не любопытная, придет время, все без тебя узнаю.   

Цыганка затараторила, как заводная. Неожиданно, так, что

Наташа не успела откинуться назад, выдернула из ее головы волос, стала наматывать его на свой палец.

— Жила ты как у Христа за пазухой, на всем готовеньком, в мягкой постели спала, по своей воле ела-пила. Ухаживал за тобой молодой, красивый, в цвете лет, крепкого телосложения, умные речи говорил тебе. Трясся над тобой, глаз не сводил с твоего румяного личика, с пышных волос твоих. Непьющий, работящий, красавец мужчина. Близкая твоя, подругой называлась, от зависти бьется, зло на тебя имеет, не достался он ей, ты им завладела. Заглядывается она на него, как и раньше заглядывалась, недоброе помышляет, паутину плетет с утра до вечера, как паук на муху. Страдаешь ты, красавица, от беды хочешь спастись, от злых людей защиты ищешь. На красоту твою они позарились, ласково улыбаются, только знай, в своих интересах хотят тебя использовать.

Наташу охватило странное чувство: «Откуда она про меня все знает?»

— Деньги, сколько есть у тебя, в руку возьми, держи их, не выпускай. Мне не показывай, в своей ладони крепко зажми и слушай меня, всю правду скажу. Другую руку дай мне, красавица. — Она взяла Наташину руку; глаза ее заблестели. — Вся твоя судьба на ладони написана, могу все сказать: что у тебя на сердце, что было, что сбудется, что ожидает тебя.

— Наташа, это ты? — вдруг услышала Наташа знакомый мужской голос сзади.

Она оглянулась и не поверила своим глазам — в ее сторону шел вчерашний парень со шрамами на губах. «Подумать только, так рано, а он здесь, как будто бы договорились о встрече».

Да, это был он! Кто же еще! Он издалека приветствовал ее и, подойдя ближе, повторил бодрым голосом:

— Доброе утро!

Наташа вздохнула с необъяснимым чувством облегчения, напряжение с ее бледного лица исчезло. Но он заметил ее беспокойный взгляд и сходу прикрикнул на цыганку властным презрительным голосом:

— Эй, пошла вон!

Цыганка и бровью не повела, она сделала вид, что не услышала, ну вроде как не заметила его, все ее внимание было поглощено Наташей.

— Вся твоя судьба на ладони написана, могу все сказать, что у тебя на сердце, что было, что сбудется, что ожидает тебя.

— Ну, ты даешь, воще. Пошла вон, шельма! — повторил парень тихо, но очень внушительно и, спрятав руки в карманы, как будто борясь с желанием ударить ее, сделал угрожающий шаг по направлению к гадалке.

Улыбка тут же спала с лица цыганки, в глазах ее сверкнула злоба, которую, задергавшись на месте и замахав руками, она в одну секунду выплеснула на Наташу.

— Будешь в бреду метаться от боли, корчиться будешь, пощады просить, страшные мучения узнаешь, о каких ты и не помышляла! В наказанье за жадность свою получишь страданье! Для детей моих пожалела. Будут твои страданья страшнее смерти, мертвым будешь завидовать, сама захочешь умереть, да не умрешь! Мать свою, отца своего не увидишь!

Выпалив эти угрозы, она резко схватила за руку первого попавшегося цыганенка и потянула его, зашагав к троллейбусу с таким видом, будто очень торопилась: стремительно, с выдвинутой вперед грудью, рассекая воздух своей широкой юбкой. Второй цыганенок побежал в другую сторону, поднял с травы что-то отдающее металлическим блеском, тут же швырнул подальше и рванул со всей прыти вдогонку за матерью.

Наташа с необычайным волнением взглянула на малознакомого парня, сразу не могла собраться с мыслями и произнесла первое, что пришло на ум:

— Не пойму, откуда взялась эта цыганка? В одну минуту все истолковала.

— Не бери в голову, они всем одно и то же гонят, — сказал он, посмеиваясь. — Ты решила подышать воздухом перед занятиями? — Она подняла на парня глаза и ничего не ответила. Он улыбнулся краешком губ. — Испортила настроение? Понимаю, цыганок неприятно слушать. Их не надо близко к себе подпускать. Или ты веришь гадалкам?

В его голосе Наташа уловила что-то подчеркнуто вежливое, во всяком случае, почувствовала какое-то снисхождение. Она на долю секунды смешалась, внимательно глядя прямо ему в глаза, пыталась уловить малейший намек на иронию или усмешку и, не найдя, произнесла:

— Нет. А ты?

— О чем ты спрашиваешь? Не терплю цыганский колорит. Мне не нравится, как они дурят людей, пользуясь их доверчивостью, чтобы  выманить деньги. Я вообще презираю тех, кто врет, обманывает и ворует.

В фирменных джинсах, импортной рубашке, такой оду- хотворенный, уверенный, он с некоторой настороженностью оглядывал уставшее лицо девушки, опухшие глаза, спутанные волосы, измятое платье. Вероятно, Наташа показалась ему не столь привлекательной, как вчера. «Чем объяснить ее неопрят- ность? — думал он. — Может быть, она по ночам где-то расслабляется?» Ему очень захотелось знать, отчего у нее такой помятый вид, мысль об этом отразилась в его живых глазах. Наташа все поняла, она представляла, как сейчас выглядит, но в эти минуты для нее, впрочем, все было не важно. Переживания прошедшей ночи перевернули ее сознание, она поняла, что за любым неосторожным шагом может таиться трагедия. Вздохнув, она улыбнулась, спросила:

— Я тебе сегодня не нравлюсь?

— Да нет, нравишься, ты необыкновенная девушка; я предчувствую, что мы с тобой будем друзьями.

Наташа засмеялась.

— Не стану спорить. Со стороны виднее. Возможно, и друзьями будем.

— А ты что подумала обо мне вчера? — спросил он, помолчав немного. — Наверно, обиделась на меня?

— Я ничего не подумала.

— Честно?

— Да. Ты же не любишь, когда врут, вот я и разговариваю с тобой по-честному.

Еще вчера она не смогла бы даже вообразить себе, что когда-нибудь будет говорить с ним подобным тоном. Он опять оглядел ее с головы до ног.

— Тогда скажи мне, пожалуйста, с тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке, не волнуйся.

Наташа была довольна, увидев его. В обычном состоянии она повела бы себя совершенно иначе, теперь же ей очень хотелось с кем-то поговорить, он же — единственный человек в городе, с кем она была хоть чуть-чуть знакома. Она видела парня всего один раз, даже не знает его имени, но он почему-то сумел завоевать её расположение. Оттого, что он был рядом, Наташа перестала чувствовать себя одинокой и беззащитной.

— Садись, чего стоишь?

— Ты не против?

— Нет, конечно, раз предлагаю. Как тебя зовут хоть?

— Дима, — ответил он и сел рядом. — Наташа, ты не из наших краев?

— Из ваших. А что?

— Вижу, не казачка. Говорок у тебя необыкновенный, на московский смахивает.

— Мы с родителями недавно переехали из Мордовии.

— В Ростов?

— Нет. В Семикаракорский район.

— В Семикаракорский? — изумился Дима.

— Да. А что такое?

— Ничего, просто мне интересно. Я потом тебе расскажу! — торопливо проговорил он.

— Почему потом? Рассказывай сейчас или ты специально меня интригуешь?

— Да нет, просто уже не успею, я спешу. Мне надо еще цветы купить до занятий, у сестренки сегодня день рождения.

— А я не собираюсь идти на лекции.

— Почему?

— Тоже потом расскажу.

— Пожалуй, и я за компанию пропущу первую пару.

Наташа посмотрела на него с загадочной улыбкой.

— Сколько же лет твоей сестренке?

— Шестнадцать. Как тебе.

— Мне уже семнадцать… Желаю ей счастья, большой любви и тебя слушаться. Ты же старший брат, большой жизненный опыт имеешь, наверное. Должен давать ей умные советы. А у меня нет брата, я у мамы с папой единственная дочка.

— Спасибо, передам. Хочешь, я тебя познакомлю с ней?

— Познакомь, буду только рада… Ты не на нашем курсе?

— Нет, я на втором, на физмате учусь. Повторно поступил.

— Почему?

— Первый раз меня выгнали.

— За двойки?

— Нет за хулиганство.

— Вот ты какой! Тогда рассказывай, почему так удивился, когда услышал про Семикаракорск.

— Да ничего особенного, просто друг у меня там есть. В Заречном. Знаешь такой хутор?

Наташа засмеялась.

— Естественно, знаю, там живет мой парень, — сказала она и удивилась, как мгновенно поменялось выражение его лица. Серые глаза смотрели все так же мягко и дружелюбно, но брови нахмурились.

— Да? Это плохо.

— Почему же?

Дима нахмурился еще больше и замолчал. Повисла неловкая пауза.

— Что я такого сказала?  Ничего не понимаю. — Наташа покачала головой. — Непонятно.

— Конечно, такие девочки не бывают одиноки, — наконец произнес он. В его голосе прозвучало разочарование. Он посмотрел ей в глаза. — Понравилась ты мне, поняла!? У вас с ним серьезно?

— Серьезнее некуда. — Наташа бросила на него взгляд. — Хотела с тобой просто так поговорить, ты мне показался нормальным человеком. — Она вздохнула. — Понимаешь, как мне все это поднадоело, уже не знаю, куда деваться от признаний.

— Наташа, что такое? Я, правда, думал о тебе.

— Дима, не надо, пожалуйста. Все ясно и понятно без слов. Иди-ка ты за цветами, а то на лекцию опоздаешь. Мне надо ехать.

Слово не воробей. Дима осознал свою оплошность, понял, что его несдержанность вызвала раздражение в ней, такой милой и приветливой. Чтоб отвлечь Наташу от сказанного  и вернуть ее расположение к себе, попытался заговорить о том, как он вначале тоже чуть не поступил на химфак, но Наташа не поддерживала беседы. Она не хотела новых проблем и поэтому насторожилась. Бесцеремонное признание в какой-то мере повлияло на ее впечатление об этом человеке. Возможно, он сказал от души и правду? Бывают же такие люди, которые совершенно не считаются с условностями, хотя он должен был понять, что это ей не понравится. Она не могла знать точно, но чувствовала, что он не из робкого десятка, своего не упустит. Парень, избалованный вниманием девушек и пользующийся этим. Может быть, она ошибалась? И неизвестно почему ей вдруг захотелось разобраться в нем. «Когда-нибудь разберусь, времени будет предостаточно, — подумала она. — А сейчас надо уйти».

Она встала.

— Подожди, я еще не рассказал тебе о своем сослуживце.

— Ну, ладно, — согласилась она, — рассказывай. И присела. — Только заранее предупреждаю, ни на какую дружбу со мной не рассчитывай.

— Хорошо, постараюсь. Я только попрошу тебя передать ему от меня привет.

— Передам, а кому? Как его зовут?

— Витька Донцов.

От удивления большие Наташины глаза сделались еще больше. Она услышала то, чего никак не ожидала, не предполагала и предположить не могла.

— Так это же и есть мой парень!

— Да ты чего?

— Просто невероятно! Трудно поверить, но, тем не менее —

именно так. Точно, земля круглая.

— А мы с ним вместе в армии служили: в одном полку, в одной роте. Ты даже не представляешь, какими мы были друзьями!

Они уставились друг на друга и от удивления не могли больше выговорить ни слова. Невероятное стечение обстоятельств поразило воображение обоих.

— Так что? Друг моего друга — мой друг, — наконец произнес он. — Клянусь, я тебе буду самым верным другом, что бы ни случилось. Я тебе буду таким же другом, каким был мне Витек. — Наташа, удивленно уставившись на него, молчала. Он взглянул в ее как-то по-особенному заискрившиеся огромные голубые глаза с такой теплотой и нежностью и так улыбнулся, что сердце ее размякло. — Кстати, ты сегодня, правда, плохо выглядишь. Я вижу, что–то неладно с тобой. Тебя кто-то обидел, да?

У Наташи вдруг задрожали губы, и ее начали душить слезы. Нервное напряжение от ночного кошмара, заглушаемое эйфорией от невероятного спасения, в эту секунду внезапно вырвалось наружу.

— Что с тобой? — с тревогой и недоумением воскликнул Дима.

— Я не знаю, — всхлипывая, сквозь слезы произнесла она. Он обнял ее за плечи, прижал к себе как ребенка. Она слегка отстранилась, но не убрала его руки.

— Да что с тобой? Успокойся, — говорил Дима, поглаживая ее по голове. — Прошу тебя, хватит! Почему ты молчишь? Скажи мне, что-то случилось? Наташа, что происходит? Я ведь могу помочь!

Она сидела на скамейке, прижавшись хрупким обессиленным телом к почти незнакомому парню, и продолжала плакать; по ее щекам ручейками катились слезы.

— Ну что ты плачешь как маленькая? Тебя кто-то обидел?

Она минуту сидела в нерешительности, затем чуть слышно прошептала:

— Почему ты так странно смотришь на меня?

— Потому что ничего не соображу. Ты так неожиданно заплакала.

— Ты, правда, мне поможешь?

— Конечно, обязательно помогу. Какие у тебя проблемы? 

Наташа помедлила.

— Только, пожалуйста, не думай, что я какая-то ненормальная.

— Я и не думаю.

— В общем, мне негде жить.

— Как негде? А где же ты ночевала?

— Я нашла квартиру, но там… Думаю, что все-таки надо тебе рассказать. — Она тяжело вздохнула. — Даже не знаю, с чего начать… Понимаешь, со мной вышла такая история, — начала она. И рассказала Диме обо всем, что произошло с ней на остановке и в квартире Марии Степановны.

Дима слушал, сосредоточенно рассматривая перед собой надломленную ветку на дереве, и становился все мрачнее, а когда Наташа умолкла, он встал и, пройдя из стороны в сторону, твердо произнес:

— Я угроблю этого козла! На вокзале, говоришь, тусуется. Угроблю скотину!

Наташа бросила взгляд на его суровое, полное достоинства лицо, в ее широко раскрытых глазах сквозили беспокойство и осторожность. Она поняла, что он не просто высказал угрозу, но наверняка сможет это сделать. Руки ее теребили полотенце.

— Не надо связываться с ним, он когда-нибудь обопьется, сам подохнет, — бросив еще один быстрый взгляд, сказала она. — А ты можешь опять из института вылететь и еще в тюрьму попадешь. Ты только подумай, — убеждала она. — Я тебе не для этого все рассказала. Ты лишь помоги мне другую квартиру найти. Я вчера полдня проездила по городу, — никакого толку, боюсь, и сегодня не найду.

Дима слегка пожал плечами. В нем чувствовалась горячая целеустремленность, спокойная уверенность в себе, от которой, казалось, исходила энергия сильной натуры. Как бы соглашаясь с Наташей и успокаивая ее, он покачал головой, улыбнулся, но потом сразу посерьезнел и сказал:

— Я сам знаю, что нужно делать. Таких козлов мочить надо.

Дима не прикидывался, он от всей души готов был постоять за девушку и отомстить ее обидчику. К тому же желал выглядеть перед Наташей настоящим мужчиной. Также ему было важно, что подумает о нем друг. Он был уверен, что когда Наташа будет дома, расскажет про его поступок своему парню, хотел, чтоб она рассказала, и тот смог бы оценить его благодарность за свои добрые дела во время армейской службы. Наташа встала и посмотрела на нового знакомого с нескрываемой тревогой, словно обдумывая все, что может произойти.

— Дима, скажи, ты же не убьешь его?

Он улыбнулся в ответ и согласно кивнул.

— Ладно, не убью, но проучу так, что запомнит на всю жизнь. Не возражаешь?

— Не возражаю. Ведь за это тебя не посадят.

— А насчет квартиры придется что-то придумать. Знаешь, поехали к Валерке, вот у него и будешь жить. Только надо поспешить, сегодня он с женой на гастроли уезжает, нам надо застать их дома.

Его слова, казалось, повисли между ними. Наташа низко опустила голову, чтобы скрыть чувство, охватившее от мысли, что Дима, пытаясь помочь ей, преследует иную цель, свои интересы. Она вновь пожалела, что пожаловалась ему, решила все-таки самостоятельно найти квартиру и ни от кого не зависеть.

— К твоему другу? — наконец недоверчиво проронила она. 

Он заглянул ей в глаза.

— Да. А что тут такого? Ты чего, боишься?

— Дело не в этом.

— А в чем же? Там тебе будет хорошо.

Она помолчала, потом посмотрела на него грустными глазами, недоверчиво покачала головой и ответила:

— Ну, конечно!

— Наташа, Валерка мой друг детства, отличный пацан, мы с ним в одном дворе выросли и сейчас живем в одном доме, на Пушкинской, в самом центре. Оттуда тебе добираться до института будет легко.

— Дима, спасибо тебе. Я сама поищу квартиру.

— Что это значит? Но почему ты мне не доверяешь? — отрывисто бросил он. — Поехали скорее, можем не успеть. Считай, нам повезло, что Валерка сегодня дома.

— А что, обычно его дома не бывает?

— Обычно не бывает, они с женой постоянно гастролируют.

— Они что, циркачи?

— Они? Нет не циркачи. Иллюзионисты они. Поехали! Ты никак не осмелишься, а его жена, возможно, еще не примет тебя. Так что, если ты и пожелаешь, она еще подумает, пускать тебя на квартиру или нет. Короче, на месте все решим. Если все получится, поживешь у них сколько захочешь, а не понравится — уйдешь. — Он замолк в надежде, что ему удалось, наконец, убедить ее, но Наташа по-прежнему колебалась. — Ну что, едем?

— Дай, я еще подумаю.

— Долго думаем.

— Что же я могу поделать? — слабым и жалобным голосом возразила она. — Подожди, не торопи меня, я не знаю, как мне быть. У меня такое предчувствие…

— Это называется не предчувствием, а капризом или упрямством.

Наташа усмехнулась.

— Ты тоже заметил?

— Заметил, сразу заметил! — улыбнулся Дима.

— Мне папа все время говорит, что я от него унаследовала внешность, а от мамы упрямый характер. — Она внезапно почувствовала себя бесконечно усталой, измученной и опустошенной. «Сейчас бы помыться, съесть что-нибудь горячее и уснуть», подумала она и сказала: — Хорошо, я согласна. Только сначала давай заедем к Марии Степановне, я свои вещи возьму.

— Идет.

х х х

Они направились по дорожке, изгибающейся в сторону автостоянки. Подходя к черному «Мерседесу», Наташа нехотя замедлила шаг, остановилась. Дима подхватил ее за руку, открыл дверцу и посадил на переднее сиденье. Тихо загудел двигатель, машина тронулась с места.

— Куда ехать?

Наташа назвала ему адрес, потом спросила:

— Это твоя машина?

Он повернул голову влево, выжидая момент, чтоб влиться в общий поток, и словно не услышал ее слов. Через мгновенье резко прибавил газ и понесся, обгоняя другие машины.

— Дима, это твоя машина? — снова спросила Наташа.

— Ну, а ты как думаешь? — На лице его появилось странное выражение, хотя он все время улыбался. — Ну, что ж не спрашиваешь, где я ее взял?

Наташа пожала плечами.

— А что спрашивать, и так понятно — не сам заработал.

— Не сам, отец прибомбил. Наташа, ты не удивляйся, он большой человек: на таможне работает. У него денег — куры не клюют.

До Александровки они домчались раза в два быстрее, чем Наташа добиралась на автобусе.

— Ну что, — сказал Дима, когда машина остановилась, — ты одна пойдешь?

— Нет, вдруг Борька не спит.

— Точно, я как-то мимо ушей пропустил, что он днем всегда дома. Это то, что мне нужно. — Заглушил мотор и с самым непроницаемым видом сказал: — Пойдем!

Когда Наташа захлопнула дверцу, Дима достал из бардачка выкидной нож, «лисичку», сунул его в карман. У подъезда Наташа подождала его. Вместе поднялись в лифте на шестой этаж, подошли к нужной двери. Наташа сначала прислушалась, затем вставила ключ в замочную скважину, отворила дверь. Они прошли в зал; Марии Степановны не было. Услышав громкий трескучий храп из спальни, Дима мельком огляделся и сказал:

— Ты пока займись своими вещами, приведи себя в порядок, а я побазарю с этим бульдозером.

Наташа почувствовала, как внутри парня вновь закипает гнев от воспоминания о том, что она ему рассказала. Резко схватив его за руку, воскликнула:

— Не надо! Я боюсь. — И умоляюще поглядела на него, пытаясь догадаться, что он с Боровом сделает.

— Можно подумать, что ты хочешь его простить. Мне это не нравится, Наташа. Как можно прощать человека, который издевался над тобой?

Она вновь попыталась говорить о последствиях.

— Наташа, хватит! Нечего бояться. Этот козел получит то, чего заслужил. Он нахмурился, в упор уставившись на нее, и, удерживая свое возмущение, приказал. — Делай то, что я сказал. — От его жесткого голоса все ее тело сжалось, напряглось. — Ну, хорошо. Успокойся. Собирай свои вещи, причешись, а я пока выйду на балкон.

— Я так боюсь. Ты можешь пострадать из-за меня.

— Прости, я не предполагал, что ты так испугаешься. 

Вздохнув, девушка медленно подошла к сумке. Нашла расческу, посмотрела на себя в зеркало. Наклонив голову, принялась расчесывать волосы. Они мягко  рассыпались по спине, концы их достигали до пояса. Продолжая смотреть на себя в зеркало, она не услышала за спиной шагов Димы, увидела лишь его отражение и оглянулась. Он стоял напротив и смотрел на нее.

— Ты управилась?

— Да.

— А теперь бери сумку и подожди меня на улице.

Она бросила взгляд на его руки.

— Ты все же будешь бить Борова?

— Не волнуйся, только слегка приглажу.

— Я не пойду одна, лучше в кухне постою.

— Ну ладно, иди в кухню.

Когда Наташа ушла, он открыл дверь в спальню — на деревянной кровати со скомканным одеялом, словно в соломенном гнезде, лежал Борька с раскинутыми руками и громко храпел. На журнальном столике рядом стояла бутылка с пивом, на полу валялся стакан. Дима прикрыл за собой дверь, подошел ближе и, рассмотрев жирное оплывшее от пьянки лицо спящего, негромко скомандовал:

— Подъем!

Боров испуганно открыл глаза, не соображая в чем дело, словно зверь, оказавшийся в западне, закрутил головой. Сон мгновенно улетучился. Дима заглянул ему в лицо.

— Не ждал?

Боров уставился на незнакомца. Так они несколько секунд с ненавистью смотрели друг на друга. Затем Боров оглянулся на дверь, видимо, вник в происходящее, стремительно вскочил и кинулся на Диму. Не дав схватить себя, Дима ребром ладони нанес ему сильный удар по шее. Боров упал, тяжело и часто задышал. Полежал и, собрав силы, попытался встать. Но Дима сокрушил его ударом кулака. Боров перегнулся, схватился руками за грудь. Дима отошел к окну и, посмотрев через стекло на улицу, взял с подоконника фарфоровую статуэтку обнаженной женщины, повертел ее в руках, разглядывая внушительные формы, а когда Боров начал выпрямляться, занес ее над его головой. Через мгновенье статуэтка, разбившись о череп, с треском разлетелась по спальне, в Диминой ладони остались лишь гладкие ноги и нижняя часть такого же гладкого туловища. От сильного удара Боров качнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Дима дал возможность ему устояться, затем принялся молотить с таким видом, словно хотел превратить его в котлету. Боров сначала пытался вырваться, но вскоре прекратил сопротивляться и громко взвыл.

Наташа прежде никогда не слышала такого вопля и подумала, что ему пришел конец. Она вбежала в спальню. Бросившись к Диме, схватила его за руки и прикрыла Борова своим телом, словно щитом. Внезапно Боров замолк, она оглянулась — он лежал как мертвый. Дима выразительно выругался, но тут же с извиняющейся улыбкой на губах успокоил ее:

— Прекрати визжать! Живой он. Видишь, как хорошо дышит.

На самом деле Боров дышал плохо: прерывисто. Вероятно, Дима повредил ему ребро, а возможно и сломал, когда в последнюю секунду ударил кулаком в грудь. Замолчав, Наташа немного пригнулась и затаилась — не последние ли это вздохи? Вдруг Боров заморгал и стал со стоном переворачиваться, медленно поджимая под себя ноги. Устроившись удобнее, он уперся о пол руками, чтобы подняться, но тут же зашелся глухим надрывным кашлем.

— Слава Богу. Дима, побежали скорее отсюда. — Она потянула его за собой.

— Дыши глубже, козел, — Дима пнул поверженного  ногой, в зале прихватил сумку, вслед за Наташей вышел из квартиры и захлопнул входную дверь.

В квартире напротив громко звучал хриплый голос Высоцкого, несколько мужчин рьяно подпевали ему и, поддаваясь ритмам музыки, то ли топали ногами по полу, то ли стучали руками по столу. Наташа хотела запереть замок, но Дима ловко выхватил из ее пальцев ключ, приоткрыл дверь и бросил его в коридорчик. Услыхав, что пришел в движение лифт, они на всякий случай спустились на несколько ступенек вниз.

— Из подъезда выйдем по одному, — сказал Дима. — Сначала я, потом ты.

Дима держал руль одной рукой, другой время от времени легонько направлял туда-сюда короткий рычажок коробки передач; лицо его было невозмутимым, в то же время несколько озадаченным. Ему хотелось знать, о чем Наташа думает в эту минуту, не считает ли, что он очень жестокий, несдержанный. 

Однозначно, узнав, что она девушка его друга, отношения с ней должны быть соответствующими, чисто дружескими. А внутри парня затаилась подленькая надежда на то, что со временем она отдаст предпочтение ему. Тогда уж все будет по-честному, по крайней мере, совесть его будет чиста. В общем, сам он не предпримет никаких усилий для этого, но и отвергать ее тоже не будет. Если вдруг такое случится, она сама все объяснит Виктору. Другом его он тогда, разумеется, уже не сможет считаться, но и не найдется оснований сказать, что он поступил подло. «Плохо это, отвратительно, но ничего не поделаешь, и не стоит себя обманывать, я все равно буду ждать такого момента. Надо признать это и сказать себе честно. Что же в ней такого необычного, что я так запал на нее? Черт знает! Вот ведь, что получилось, блин». Он повернул голову и, прервав незамеченное обоими молчание, заботливым голосом, каким обычно спрашивают родители своих детей, поинтересовался:

— Ты сегодня ела?

— Не-ет.

— Сейчас перекусим у Валерки. Я бы тебя к себе домой пригласил, но знаю, что не пойдешь. Мы же с Валеркой живем в одном доме. Я тебе уже говорил об этом?

— Говорил.

— Даже в одном подъезде. Только не волнуйся, он отличный парень и жена у него хорошая, вот увидишь. Будешь у них жить — не тужить.

— Они одни, без родителей?

— Родители в Москве, им там дали квартиру. Валеркин отец, как и мой, тоже большой человек, два года назад его перевели в Москву, в правительстве работает. Министр, блин. Поняла? Не халя-маля! А эту квартиру он оставил Валерке.

Дима свернул на Пушкинскую улицу, в середине квартала резко затормозил.

— Вот в этом доме будешь жить. — Он показал на девятиэтажное здание с множеством балконов. — Пошли.

х х х

Они поднялись на второй этаж, остановились у коричневой металлической двери, Дима нажал на кнопку. Дверь распахнулась — на пороге предстал высокий молодой мужчина с веселым и приятно-хитроватым лицом.

— Димка, ты?  Здравствуй! — удивленно произнес он. У него оказался густой низкий голос. — Вот так сюрприз! Да не один, а с такой чудесной девушкой. Проходите.

Отступив и пропустив Наташу, он, как-то особенно дотошно окинув взглядом подъезд, захлопнул дверь и обнял Диму за плечи. В эту же минуту в прихожую выпорхнула его жена: совсем молоденькая, со стройными ножками, лукавыми темными глазами, нежной смуглой кожей и знойной обаятельной улыбкой. Она, видимо, только что приняла душ и причесала свои волнистые каштановые волосы, потому что выглядела завидно свеженькой, как подаренная кукла. Сунув руку в широкий карман черного с розовыми цветами халатика, она с непосредственным восторгом воскликнула:

— Ой, кто к нам пришел!

— Знакомьтесь, — сказал Дима. — Это Наташа, это Оксана, а это Валерка, современный нигилист.

Валерка обратил внимание на сумку, которую Дима держал в левой руке, усмехнулся.

— Конкурент, что ли?

Дима рассмеялся.

— Не смеши меня. Это Наташины вещи.

— Итак, если я не ошибаюсь, ты решил обрадовать нас знакомством со своей девушкой.

— Наташа не моя девушка, Наташа девушка моего друга.

— Вот черт! — почесал затылок Валерка, невольно сделав шаг к Наташе. — Не повезло мне, думал, теперь всегда смогу любоваться твоими голубыми глазами.

— Отстань, чего ты ее смущаешь? — возмутилась Оксана.

— Не отчаивайся, — улыбнулся Дима, — у тебя будет такая возможность. — И повернулся к Оксане. — Оксана, у нас с Наташей сегодня столько важных дел было, нам даже позавтракать не удалось. Ты не дашь нам умереть с голоду?

— Конечно, мои дорогие, сейчас я вас накормлю. Мы сами как раз собрались поесть. Наташа, проходи в кухню и вы тоже.

Все четверо прошли в кухню. Глаза Наташи невольно сделались удивленными, — такой просторной и с таким шиком обставленной оказалась эта комната: пеналы, шкафчики, отделанные кафелем стены, газовая плита, — все одного цвета, под дерево.

— Кушайте на здоровье, — сказала Оксана, усадив всех за стол и подавая в тарелках поджаренные котлеты с гарниром, ветчину, тонко нарезанные ломтики хлеба.

Наташа очень проголодалась, от запаха домашних котлет она проглотила слюнки и потянулась к вилке. Валерка взял крепкой рукой с длинными, как у музыканта, пальцами бутылку белого вина.

— Будете? — Никто не изъявил желания. Он налил вино в стакан. — За знакомство! — Выпив, приложил к губам салфетку. — Ну-ка, что мы тут с Оксаночкой сотворили.

Завязался разговор о том, о сем. Преодолевая застенчивость, Наташа еще больше чувствовала себя скованной от необычной обстановки, по этой причине не осмеливалась вступать в беседу, лишь ела и слушала.

— Моя душа истерзана тоской, — с серьезным видом проговорил Валерка. — Придавили меня заботы, головы от них не могу поднять. Эх, вернуться бы снова в далекую молодость — самую замечательную пору моей жизни.

— Вы думаете, я ему надоела? — засмеялась Оксана. — Это он в квартире не хочет убирать, боится подойти к пылесосу. Сегодня из-под палки заставила делать котлеты, так он теперь весь истосковался по холостяцкой жизни.

— Какая ты догадливая. Впредь буду иметь в виду, — отшутился Валерка и посмотрел на часы. — Вы извините, у нас билеты на поезд.

— Я знаю, — сказал Дима. — Потому мы с Наташей и поспешили застать вас дома.

Валерка чуть сощурился и, взглянув на Диму, продолжал улыбаться. Дима прочитал в его глазах, что он пытается понять причину их с Наташей визита, но молчит, ожидая, когда Дима сам все ему расскажет. И Дима не стал больше медлить.

— Валера, ты помнишь, я тебе рассказывал про своего армейского друга из Семикаракорска?

— Ну да, конечно.

— Так вот… Наташа его девушка. Она поступила в институт, а жить ей негде. Нашла одну квартиру, но там и хозяйка, и сын ее — оба алкаши.

— Помочь такой девушке — это святое. Какие проблемы! Я думал, что-то серьезнее. Оставайся, Наташа, у нас и живи, сколько хочешь, будете вдвоем с Оксаночкой котлеты жарить. Ты как, не против? — спросил он жену.

— Да ради Бога, — посмотрев на Наташу пристально и доброжелательно, ответила она. — Тебе у нас будет удобно жить, квартира большая, комнат достаточно. И никто не будет мешать заниматься, ведь мы дома практически не бываем. Ну что, кофе?

— Я не хочу, — вставая, сказал Дима. — Ну вот, Наташа, все и уладилось. Спасибо тебе, Оксана.

— Да брось ты, какие дела? Я даже рада. Вот, Наташа, возьми мой ключ, только не потеряй.

Валерка замысловато ухмыльнулся.

— Так что, Наташа, располагайся и не стесняйся, будь как дома. Ну, девочки, пока еще есть время, попейте кофе, а мы с Димой немного поболтаем.

Оксана подала кофе Наташе, налила себе и заговорила веселым и беззаботным голосом, как с давней подругой, легко разрушив Наташину скованность.

Дима с Валеркой, вышли в гостиную, сели на кресла.

— Наташа — симпатяшка.

— Понравилась?

— Ага.

— Мне тоже. Классная девочка… Мы же встретились совершенно случайно. Представляешь, как получилось? Увидел ее в аудитории и решил познакомиться, а когда разговорились, оказалось она из Семикаракорска, ну и дружит с Витьком.

— Невероятно!

— Да. Как это ни странно, вот так бывает. Надо будет смотаться к нему. Расскажу — не поверит. Да и вообще, мы после армии ни разу не виделись. Нам есть чего вспомнить. Так вот… Когда Наташа узнала, что мы с ее парнем вместе служили в армии, рассказала мне о своей беде. Она по объявлению нашла квартиру, в Александровке, а хозяйский сын по пьяни начал к ней приставать. Я ему, конечно, сегодня объяснил, как надо к девушкам относиться.

— Такой красивой девушке нельзя жить где попало.

— Да она в общежитие хотела, но там места не досталось.

— В общежитии — тем более, — сказал Валерка, о чем-то подумал и добавил: — Вокруг столько дерьма. Пусть живет у нас и ни о чем не беспокоится. Ты знаешь, я вообще считаю, не нужно размещать вузы в таких больших городах, как Ростов. В этом нет никакой необходимости. Почему бы их ни рассредоточить по маленьким городкам, поближе к природе, где нет ни суеты, ни шума. И студенты, и преподаватели могли бы постоянно бывать на природе, дышать свежим воздухом. При умственных нагрузках это очень важно.

— Я согласен с тобой. Насколько больше у них оказалось бы свободного времени. Вместо толканья в троллейбусе, они могли бы, например, погонять футбол или сходить на речку. Вполне возможно, что со временем так и будет. Правда, большие средства нужны. Это же надо заново построить корпуса, общежития, лаборатории.

— Ну и что? Ты знаешь, какие деньги в нашей стране расползаются по карманам чиновников? Тебе и не снилось. Так что при наличии желания государство это сделает на раз-два.

Они еще поговорили о футболе, о фанатах, хотя сами никогда ими не были.

— Черт с ним, с футболом, мне стало как-то все равно, кто выиграет, кто проиграет, — сказал Дима. — Лучше скажи, как у тебя дела.

— Все нормально. Работа чистая, клиентура сплошь интеллигентная, так что не жалуюсь.

— Куда вы сегодня наметили?

— В Тольятти.

— Далековато чего-то.

— Нам нельзя крутиться на одном месте, надо постоянно менять направление.

— Так и будете гастролировать? У вас же полно денег, хватит до конца жизни.

Валера рассмеялся.

— Хватит, если только я не буду ничего покупать.

— Я серьезно говорю. Я бы на вашем месте бросил все, приобрел домик в Сочи, на берегу моря, или построил особняк среди гор в Абхазии и наслаждался природой.

— Не, не тянет пока.

— Почему? Это была твоя мечта, иметь домик на берегу моря и белоснежную яхту.

— Понимаешь, не могу остановиться, когда вижу в окнах чужих квартир несметные богатства. Безбрежное море деятельности. К тому же большие деньги завораживают, не дают покоя моей душе. Она у меня только и унимается, когда кого-то обчищу. Это такое непередаваемое ощущение. Так что отдыхать пока не собираюсь: ни на море, ни под охраной с видом на небо в клетку. Вот уж когда постарею… — Он недоговорил, взглянул на часы и крикнул жене: — Оксана, осталось двадцать минут.

— Я уже почти готова, — торопливо ответила она, явившись в короткой джинсовой юбчонке и красивой трикотажной блузке. Посмотрела по сторонам, словно в поисках того, что обязательно надо взять с собой в дорогу, и, спрятав свои хитроватые глаза за большими темными очками в тонкой оправе, исчезла за дверью.

— Куртку не забудь! Там по вечерам может быть уже прохладно. Простынешь, а мне потом переживай.

— Какой ты у меня заботливый, и что бы я без тебя только делала? Даже представить страшно. Сам-то свитер возьми и туфли почисти.

— Делать мне больше нечего, поторапливайся, давай!

Оксана пропустила его указание мимо ушей, остановилась на минутку, будто не могла что-то вспомнить, взглянула на Наташу и позвала ее.

— Пойдем, я покажу твою спальню.

Наташа последовала за ней в огромную комнату с окнами, закрытыми плотными красными шторами и потому погруженную в полумрак. Посередине стояла кровать с балдахином, воздушным розовым покрывалом и двумя подушками поверх его. Слева, между окном и глухой стеной — мягкий угловой диван и столик. Вдоль противоположной стены — несколько шкафов, до предела забитых фотоаппаратами, видеокамерами, красивыми глянцевыми коробками.

— Холодильник в твоем распоряжении, — не обращая внимания на то, с каким изумлением Наташа разглядывает комнату, сказала Оксана. — Бери все, что ты захочешь, не скромничай. Мы вернемся, вероятно, в понедельник ночью. Если тебе не трудно будет, чего-нибудь приготовь и нам поесть.

— Обязательно приготовлю. Вы чего любите?

— Я пельмени, а Валерка на голодный желудок съест хоть волка живьем, — сказала, засмеявшись, Оксана, на секунду обняла Наташу и ушла в другую комнату.

Валерка сменил джинсы на черные брюки, прихватил небольшую сумку.

— Ну, пока, мы погнали. Да, Дима, чуть не забыл. Завтра ко мне должен прийти мытарь, если увидишь его, скажешь, что приедем где-то через недельку. Хорошо?

— Это обязательно?

— Да нет, если случайно встретится, — ответил он и вышел из квартиры.

Тут Наташа заметила, что и Оксаны уже нет, а Дима стоял в прихожей. Ей стало отчего-то не по себе. Она быстро покосилась на закрытую дверь, растерянно опустила ресницы, чтобы не взглянуть на его лицо и не выдать своего ощущения боязни. Она хотела что-то сказать, но удержалась; испуг еще отчетливее изобразился на лице ее. Дима неопределенно улыбнулся, сделал шаг к двери и, обозначив свое намерение уйти, остановился. Наташа восприняла его жест, как очень дружелюбный, поняла, что он сделал это с умыслом.

— Что-то не так? — спросил Дима.

— Я не пойму, что они за люди.

— Что именно тебе непонятно?

— Почему они так запросто пустили меня к себе жить и отдали ключ от квартиры? Ведь они совершенно не знают, кто я такая.

— Наташа, они мои друзья. Только поэтому. Ничего странного и загадочного в их поступке нет. Я же тебе рассказывал, что мы с Валеркой выросли в одном дворе и относимся друг к другу как братья. Когда нужно, и я ему помогаю, что ж здесь непонятного? И для тебя я сделаю все, что в моих силах, потому что Витек тоже мой друг.

— Дима, а кто такой мытарь, про которого тебе говорил Валера?

— Это мент, майор милиции.

— Почему же он его зовет мытарем.

— Ты знаешь, кого раньше так называли?

— Какого-то человека, замученного мытарствами, наверное.

— Нет, так в древности называли сборщиков налогов. А менты тоже обирают людей, поэтому Валерка и называет всех их мытарями.

— Вот интересно. Для чего же этот мытарь должен к нему прийти?  Обобрать его?

— Вот именно. Он крышует Валерку и Оксану.

— Что значит крышует?

— То есть прикрывает, ограждает от ответственности за преступления. А они ему за это платят.

Наташа сделалась очень серьезной и спросила:

— Ты хочешь сказать, что Валера с Оксаной преступники? Ты же говорил мне, что они эти… иллюзионисты. Это неправда?

— Нет, неправда.

— Тогда кто?

— Жулики они. Квартиры обворовывают.

— Жулики? — удивленно переспросила Наташа и хмыкнула, показывая, что не верит ни единому его слову. — Не может быть. Ты пошутил?

— Нет, — ответил Дима, — я серьезно сказал, домушники они. — И чтобы не быть голословным, предложил: — Пойдем, посмотрим их семейное гнездышко, ты убедишься.

Наташа недоверчиво отстранилась.

— Не хватало только.

Но Дима взял ее за руку, подвел к одной из комнат и раскрыл дверь. Наташа на минуту лишилась дара речи: комната напоминала склад магазина радиотоваров, меховых изделий, а также импортной одежды. Прямо на полу стояло несколько телевизоров, музыкальных центров и магнитофонов, вдоль стены висели норковые шубы, десятка два мужских костюмов, целый ряд платьев, блузок, юбок самых различных цветов и фасонов, на другой вешалке — с полсотни мужских рубашек.

— В спальню не пойдем, без меня посмотришь, — сказал Дима и повел ее в следующую комнату.

Она, по всем признакам, служила для отдыха. На стенах в богатых резных рамках висели картины, на столах и тумбочках по обе стороны роскошного дивана стояли хрустальные вазы, бронзовые статуэтки, судя по всему, старинные. На полу лежал мягкий ковер с немыслимыми узорами и пушистым ворсом. У Наташи было ощущение, что она попала в музей изобразительного искусства.

— А ведь правда! — проговорила она и смешно заморгала глазами. — Я не понимаю, ты же сказал, что презираешь тех, кто ворует, а сам дружишь с жуликами. — В голосе ее звучали робкие нотки и недоумение.

— Дело в том, — стал объяснять Дима с невозмутимым  видом, — что Валерка с Оксаной необыкновенные жулики, справедливые. Они обворовывают квартиры только тех, кто сам грабит государство и народ. Особенно взяточников: прокуроров, начальников милиции, врачей, чиновников и депутатов.

— Да? — Наташа задумалась. — Ну, с начальниками и врачами понятно, все знают, что они взятки берут, а причем тут депутаты?

— Как раз их Валерка больше всего и ненавидит. Он говорит, что депутаты — враги народа, потому что бессовестные. Люди им доверяют, а у них только одна цель — втихаря грести под себя. Россия — страна чиновников и для чиновников, они безудержно разрастаются и жиреют. Прежде депутатов избирали по разнарядке: столько-то рабочих, столько-то крестьян, а теперь народ голосует только за чиновников; такая вот у простых людей беззаветная любовь к начальству пробудилась. Ты думаешь, почему они так мечут икру перед выборами, налетают на избирателей, как вороны на кости, оккупируют телевизоры, улицы и заборы? Чтобы изо всех сил трудиться на благо общества? При большом желании этого можно достичь и без депутатского мандата. Тут причина в другом — они стремятся в депутаты ради привилегий и возможности набивать собственные карманы. Это каста неприкасаемых, законы на них не распространяются, вот Валерка и решил своим методом бороться с ними, наказывать хотя бы некоторых. Так он выражает свой протест обществу. У него терзающаяся неуемная душа.

— Что вы все тут какие-то душевнобольные. И ты, наверное, жулик и тоже испытываешь душевные муки?

— Не, я не жулик.

— Ну, скоро станешь. Ведь с кем поведешься, от того и наберешься.

— Жуликами не становятся, жуликами рождаются.

— Даже так?

— А как же? Для того, чтобы воровать способности нужны.

— Значит, Валерка талантливый жулик?

— Конечно, у него это наследственное, от отца передалось.

— Оксана — тоже?

— Оксана вообще одаренный человек, она даже гипнозом обладает.

— Здорово! И я хочу. Пусть она меня научит.

— Не получится, не каждому дано. Мы с тобой, Наташа, совсем другие люди, обреченные на честную жизнь.

— Ты-то чего ко мне клеишься? Или ни грамма не унаследовал от своего отца.

— Я в мать пошел, она инженером работает.

— Как же тебе, бедненькому, не повезло. Сейчас бы шнырял по чьей-нибудь квартире и засовывал за пазуху серебряные ложки. — Она недоверчиво взглянула на Диму. — Почему же ты сразу мне не сказал, кто они такие?

Дима чувствовал, что испытывает она. Взявшись за ручку и аккуратно закрыв дверь в комнату, он очень спокойно сказал:

— Тогда бы ты не поехала со мной к ним, и это было бы твоей ошибкой. А я хочу, чтобы ты жила в нормальных условиях.

— Дима, а почему их не посадят?

— Я же сказал, что их мент крышует. Раньше они воровали в Ростове, но однажды этот майор поймал их с поличным. Они откупились и договорились между собой, что впредь в Ростове не будут чистить квартиры, будут промышлять по другим городам. И теперь в случае подозрения, когда в наш отдел милиции присылают запросы, он подтверждает их алиби. — Дима помолчал. — Ну, как ты? Остаешься?

Наташа грустно вздохнула.

— Не знаю даже…

— Ты недовольна чем-то? Тебе не нравится, что они жулики?

— Довольна. Пусть воруют, мне-то что.

— Тогда давай так: поживешь немного, потом примешь окончательное решение.

— А сколько я буду платить за такую квартиру?

— Ты Оксану об этом не спрашивала еще?

— Нет.

— Вот хорошо. И не спрашивай, рассердится. — Он улыбнулся.  — Значит, договорились?

Наташа промолчала.

Не дождавшись ответа, Дима спросил:

— Ты когда поедешь домой?

— В субботу, не в эту, а в следующую.

— Если хочешь, можем поехать вместе, на машине. Я решил своего друга повидать. Хочешь?

— Ну, поехали.

— Все будет хорошо. В субботу я за тобой заеду, — сказал на прощание Дима.

х х х

Наташа заперла дверь, обдумывая происшедшее, постояла, затем прошла по прихожей, заглянула в спальню, пропущенную при совместном с Димой осмотре квартиры. Оглядев сказочную красоту и роскошь комнаты, она подошла к тумбочке, на которой стояла расписанная золотом ваза для цветов. Взяла ее в руки, полюбовалась. Ни разу не видала она такой диковинной вещи. Вероятно, вазу привезли из далекой страны, скорее всего, с Востока.

«Эта штука, должно быть, стоит очень дорого», — предположила Наташа и поспешила поставить вазу на  место. Оглядела всю спальню еще раз и пошла в кухню. Заглянула в непомерно высокий холодильник. Он был забит до отказа. С таким же удивлением она осмотрела ванную комнату. Не удержалась, открыла сверкающие никелем краны. Пока хлынувшая с шумом вода бурлила и заполняла ванну, разделась, перебрала на стеклянной полке тюбики и флакончики. Ей понравился один с красивым трехгранным колпачком. Она побрызгала из него в ванну и стала рукой размешивать воду. Легкая белоснежная пена вспучивалась, нежно искрилась и источала весеннюю свежесть ландыша. Когда невесомые пышные клочья добрались до краев, забралась в ванну и счастливо зажмурилась.

Искупавшись, заварила крепкий чай, попила. Раздумывая, чем заняться, выглянула в окно. Был изумительно ясный день. По аллее гуляли люди. В такие дни не сидится дома, что-то словно тянет на улицу, и ее ноги сами направились к гардеробу ворованных вещей. Через несколько минут она уже стояла перед зеркалом, рассматривая себя в новом наряде: черной декольтированной футболке, почти такой же, как у той гордой длинноносой однокурсницы, которая сидела в аудитории рядом с ней, и короткой джинсовой юбочке. Покрутившись, отметила, что действительно красавица и вышла из квартиры.

На улице по-летнему ярко светило солнце, в листве деревьев кружился теплый ветерок, иногда он касался Наташиных распущенных волос, и тогда они чуть-чуть развевались. Девушка ловила мимолетные взгляды прохожих и думала: «Вот сейчас бы оказаться в хуторе, чтобы меня в таком наряде увидел Эрудит». И ей захотелось домой, захотелось самой увидеть его, поговорить с ним. Она долго бродила по Пушкинской, потом свернула на перекрестке, вышла на улицу Энгельса, на которой было очень шумно, оживленно от мчащихся машин и несметного числа людей.

Мысли уносили ее к Эрудиту и вечером, когда она лежала в новой кровати под легким пуховым одеялом. Загадав по- девичьему обычаю: «Ложусь на новом месте, приснись жених невесте», она попыталась уснуть, но сон долго не приходил. Вероятно, потому, что была очень взволнована: столько пришлось пережить за прошедшие сутки. Наконец, ощущая, как по всему телу разливается приятное тепло, понемногу успокоилась, постепенно мысли об Эрудите заслонили собой все неприятные события в ее воображении. Дремотно вздохнув, она повернулась на бок, подсунула руку под голову. «Вот бы он увидел меня в такой кофте и юбочке», — это было последнее, о чем подумала Наташа. На губах ее промелькнула детская улыбка и, незаметно для себя, она погрузилась в сладкий глубокий сон.

 х х х

Этой ночью так же долго не мог заснуть и Эрудит. Двоих влюбленных разделяло расстояние в сотню километров, но как схожи были их думы, желания и надежды. Ради того, чтобы только на мгновенье увидеть Наташу, он готов был на все. С той самой минуты, когда они расстались, время для него шло в муке ожидания и мечтах о ней: самой нежной, самой прекрасной. Ему вспоминались ее необыкновенно голубые глаза, ее сияющая, такая невинная и такая чистая улыбка. Он думал о том, что оставшиеся до ее приезда на выходные девять дней и девять ночей будут тянуться все медленнее, но, в конце концов, наступит та минута, когда он подъедет на мотоцикле к ее дому, а она, очень соскучившись, выбежит навстречу и бросится в его объятия.

Между тем ночной сумрак рассеивался, временами тесную хату наполняло голубое сияние; Эрудит легко мог рассмотреть в ней стол, беленую печь, чайник, стоявший на электроплитке. Так он лежал, оглядывая свою хату и прислушиваясь к отдаленным звукам сонного хутора. Сколько же сейчас времени? Эрудиту казалось, что скоро утро. Он откинул одеяло, встал и подошел к маленькому окну. За окном прозрачный месяц скользил по небу и нырял в бесконечные облака. Эрудит включил свет — часы показывали без четверти два; он щелкнул выключателем, снова подошел к окну. Месяц все нырял и нырял в облака: холодный, безмолвный и одинокий; Эрудит понаблюдал за ним с минуту, затем отвернулся от окна и упал на постель. Когда же закончится эта ночь? Закрыв глаза, он начал снова представлять встречу с Наташей, и мечтания постепенно перешли в сон. Внезапно чей-то глухой отрывистый голос нарушил его приятные сновидения: «Несбыточны твои мечты, больше никогда ты ее не увидишь». Эрудит мгновенно проснулся, его охватило ужасное беспокойство, он привстал, огляделся, чтобы убедиться, что в комнате никого нет, что голос ему лишь почудился. «Какая ерунда померещилась». Он закрыл глаза и хотел опять заснуть, но уже не смог.

Эти слова, услышанные сквозь сон, так сильно всполошили душу Эрудита, что им овладела безотчетная тревога, которая не оставляла его и все последующие дни.

х х х

В пятницу после работы, желая хоть как-то отвлечься от навязчивого прорицания, он договорился с Борькой Лагуновым пойти на рыбалку. Взял удочку, позвал еще Генку Шмелева, который случайно попался на глаза, и друзья отправились на речку. В начале сентября устойчивые солнечные дни все еще напоминали о летнем зное, но в воздухе уже ощущалась свежесть. И в этот вечер погода стояла ясная, тихая. Со стороны хутора дул слабый ветерок, который рябил поверхность реки.

Рыбаки с удочками в руках расположились возле камышей, на пологом берегу. Эрудит изредка перекидывался двумя-тремя словами со своими друзьями, но целиком поглощенный мыслями о Наташе, оставался не в духе, — не помогали ни речка, ни рыбалка. Обычно воспринимающий мелкие неудачи с иронической ухмылкой, он непомерно возмущался по поводу плохого клева и из-за своего нелепого возмущения стал злиться на самого себя. Его настроение окончательно испортилось, когда Борька напомнил, что завтра у Нины с Женькой Лопачуком свадьба, и пошутил:

— Как же они собираются жить, будут вместе плавать по морям или ей, бедненькой, придется скучать на берегу? Она не посоветовалась с тобой?

Эрудит нахмурился.

— А чего ты-то беспокоишься? Не волнуйся, они как-нибудь без нас с тобой разберутся. Все нормально у нее будет. Станет морячкой, квартиру в городе дадут. Это мы с тобой трактористы, а Женька молодец, неплохую профессию приобрел.

— Романтическую, — вставил Генка.

— Твоя Ниночка настырная, но интересная. Все равно, тебе жалко ее, вижу, какой расстроенный, — продолжал Борька, поправляя червя на крючке.

— А ты как думаешь? Первая любовь, — холодно ответил Эрудит. Неторопливо встал и, бросив взгляд на друга, который приготовился еще что-то сказать, улыбнулся. — И хватит душу мне теребить, ты же прекрасно знаешь, что Нина давно не моя, а Женькина. — Он еще постоял немного, посмотрел на воду, покрытую спокойной мелкой рябью. — Вам еще не надоело?

— Да что-то сегодня хреново идет… — начал было Борька. Но Генка опередил его и выпалил на одном дыхании:

— Давайте еще подождем, сейчас начнется клев, видите, малек запрыгал.

В этот момент действительно возле камышей, рикошетя по водной глади, серебристыми брызгами засверкала мелкая рыбешка. Борька уселся поудобней.

— Ну, ловите, — сказал Эрудит. Смотал удочку, отдал Генке своего единственного гибрида и ушел.

х х х

Накануне свадьбы Нины и Женьки Лопачука весь хутор только о них и судачил. Обсуждая предстоящее событие, женщины высказывали самые различные предположения по поводу такого поворота, строили догадки, пытаясь понять, почему после стольких лет дружбы с Эрудитом Нина неожиданно решила выскочить за Женьку. Для подозрения ее в конфузных делах никаких фактов не выявлялось, и каждая судила о ней в меру своей испорченности. Одни с неописуемым восторгом наперебой расхваливали Женьку, говорили, что ей просто посчастливилось отхватить такого парня; другие, в том числе обе Женькины родные тетки, хаяли его, нашептывали, что он ей не пара. Нине пришлось столкнуться с такими несуразными выдумками, что она почти не удивилась, узнав о том, что выходит за Женьку по расчету, так как его направляют на работу за границу, то ли в Америку, то ли в Европу. Она все только отшучивалась, никому ничего не объясняя. Потом ей надоела такая озабоченность любопытных казачек, стала стараться реже попадаться людям на глаза.

И этим вечером Нина сидела с Женькой подальше от чужих глаз, на бревне за его двором. Разговор между ними не клеился. Она находилась в глубоком унынии, одолеваемая самым мучительным для молодой девушки страданием из-за отвергнутой любви. Воспоминание о разлуке с Эрудитом лежало камнем у нее на сердце. С юных лет она была влюблена в Эрудита. Да что там влюблена, была без ума от него, и когда он, зная о подлинно страстных чувствах девушки, отмахнулся от нее, она никак не могла смириться с мрачной истиной, с каждым днем все больше цепенела от холода одиночества, а горькая обида разрывала ее душу на части. Нину не покидало ощущение, что напрасно решила выйти замуж за Женьку. За несколько встреч она нисколько не привыкла к нему, к его постоянному присутствию. Ей представлялось, что пройдет еще пять, десять лет, она и тогда не сможет привыкнуть к нелюбимому мужу.

Задумавшись, незаметно для себя Нина тяжело вздохнула и совсем загрустила. Женька попробовал развеселить ее анекдотами о Вовочке, но тщетно, Нина лишь для приличия улыбнулась; ее задумчивый взгляд устремился куда-то далеко-далеко. А Женька в это время не сводил своих глаз с нее.

— Почему ты такая невеселая? — прикоснувшись к ее голым коленям, — спросил он.

Нина нервно отдернула его руку, придумала какую-то отговорку. Женька выслушал, продолжая смотреть на ее грустное лицо. Она казалась ему такой прекрасной. Странное, смешанное чувство, непонятно — горести или счастья, шевельнулось в его сердце. Схожее чувство, вспомнил он,  возникло в нем и тогда, когда она неожиданно позвала его гулять с собой.

«Как бы не поссориться перед самой свадьбой, — смутно пронеслось у него в голове, — ведь больше никогда я не встречу такую чудесную девушку!» Ему не хотелось верить, что он не нравится ей, это было бы уж слишком. Просто между ними пока лежит отчуждение, которое нужно перешагнуть. Ему показалось, что случай для совершения этого геройского действия настал именно сейчас, и он вдруг обнял Нину, страстно сжал в своих объятиях и не давал ей освободиться, как она ни старалась.

— Женька, — без намека на притворство возмутилась девушка, — отпусти меня!

Он еще сильнее прижал ее к себе и осмелился припасть губами к ее губам. Внезапно Нину охватила ярость.

— Ты что, спятил? — гневно вскричала она. — Чего ты меня тискаешь, я тебе что, плюшевый медвежонок какой-нибудь?

Женька отпустил ее. Нина немного отшатнулась, вытерла ладонью губы.

— Извини, — примирительно произнес он. — Не обижайся.

— Мне на тебя нельзя обижаться. Но я не думала, если честно, что ты такой наглый, — как бы сама себе сказала Нина, подняв голову и напряженно вглядываясь в темное небо.

Она посмотрела на лесополосу, в которой много лет тому назад ее, с растрепанными волосами, всю перепачканную в тютине, впервые поцеловал Эрудит, снова тяжело вздохнула и подумала: «Ничего в моей жизни уже не изменить… Ничего… Сама во всем виновата… Как это грустно…»

Женька все так же смотрел на свою невесту и восхищался ее красотой, а сердце его сжималось: напрасно он обнял и поцеловал ее. Его взгляд, полный мучительной тревоги, не отрывался от ее глаз, он словно боялся, что она вот-вот встанет и уйдет. Об этом было страшно даже подумать! Наконец, опять решился извиниться и прерывающимся голосом, который явно изобличал его беспокойство, произнес:

— Нина, чем я могу искупить свою вину? Прости меня, пожалуйста.

Нина не ответила, и вновь повисла между ними неуклюжая тишина. Женька теребил нервно свои пальцы.

— Почему ты меня не можешь простить? — спросил он. — Нина, извини за то, что я так сделал…

Он взял ее за руку.

— Пусти. Что тебе надо? Кажется, я всё сказала, никакой обиды у меня нет. — Нина замолчала, как будто бы перенеслась в другое место и уже не замечала его. Тяжелая тоска сидела в ней. Девушке было очень плохо, и сейчас, сию минуту, ей захотелось убежать к Эрудиту, убежать навсегда. «Я хочу быть с Эрудитом, я никогда не разлюблю его, и мне не нужен никто, кроме него. Никто. Думала сделать ему назло. Зачем? Глупо, очень глупо. Сама во всем виновата… Зачем познакомила его с Наташей? Что я наделала!.. Что я наделала!.. Какая я дура… Господи, что я наделала!.. Почему, почему так? Почему я такая глупая?» Она чувствовала себя несчастной, подавленной. Вдруг, словно вспомнив о Женьке, посмотрела в его сторону и сказала: — Я понимаю тебя. Очень понимаю.

Женька почему-то ободрился, вскинул голову, выпрямился.

— Я просто думал, что завтра у нас свадьба, а мы еще ни разу не поцеловались. Прости, пожалуйста.

Нина пожала плечами.

— Ты читал «Смерть чиновника» Чехова?

— Да. А что?

— Ничего. Там тоже один извинялся, извинялся и, в конце концов, умер. — Снова возникла пауза, которая, как тонконогий паук, начала плести между ними неприятную липкую паутину. Словно смахнув ее рукой, Нина сказала: — Женька, ничего страшного не произошло, просто я не люблю такие нежности. Все нормально, забудь об этом. Ладно?

Хутор постепенно замирал. Вскоре стало совсем тихо,  только деревья шелестели листвой. Даже вдалеке не было звуков. Но вот где-то на улице застучали в окно, видно, какая-то девчушка прибежала с улицы и подавала сигнал матери. Немного погодя послышалось, как отворилась дверь и донесся сонный голос:

— Это ты?

Ответа не последовало, только хлопнула дверь. Минуты через две в Женькином дворе испуганно загалдели гуси, за стеной сарая, устав жевать жвачку, сытно выдохнула корова. Эти звуки в ночной тишине, с которыми скоро придется навсегда расстаться, показались Нине такими родными и тоскливыми. В груди ее заныло. Она обвела взглядом улицу, покачала головой, как будто бы хотела избавиться от грустных мыслей, и снова в ее памяти возник образ Эрудита. Ей не верилось, что еще недавно они вдвоем гуляли по этой улице, беспечно разговаривали, смеялись, целовались. Девушка пробовала думать о предстоящей свадьбе, но помимо воли вновь и вновь приходили непрошеные мысли и подобно жажде, не давала покоя несообразная тайна, которая проявлялась в ее голове все настойчивей и четче. С Ниной происходило что-то такое, чего с ней никогда не бывало. Да, она больше не надеялась вернуть Эрудита, но беспрестанно мечтала о нем, ждала какого-то чуда, теперь же в ее мыслях появилось большее, какое-то откровенное желание. Она окончательно поняла, что не сможет жить без него, и ее охватила нестерпимая тоска, печальная опустошенность. «Боже мой, что же делать?» Внезапно к Нине пришло ясное осознание своего сумасшедшего намерения, ее сердце тревожно забилось, а она все задавала самой себе один и тот же вопрос, волнуемая то решимостью, то страхом и все более убеждаясь, что ответ на него уже готов и неизбежен. Она понимала, что ей не следовало этого делать, но справиться с собой и предотвратить задуманное была уже не способна.

Женька не понимал состояния Нины, отчего она так грустит и следил за каждым ее движением. Помялся, проговорил:

— Нина, я так счастлив. Наступит завтрашний день, и мы с тобой поженимся. Я всю свою жизнь буду любить тебя, беречь и гордится, что у меня самая красивая жена. — Он запнулся и, словно боясь обидеть ее снова, добавил: — Знаешь, мамка сказала, что перед свадьбой нам с тобой надо хорошо выспаться.

Нина оживилась.

— Правильно она сказала, и я так думаю. Нам надо завтра выглядеть свеженькими, потому что все только на нас с тобой и будут пялиться. Пошли по домам.

Женька проводил Нину до ее калитки. Расставание было недолгим. На прощание он даже поостерегся обнять ее, только взялся за руку и ласково произнес:

— Желаю тебе спокойной ночи.

— И тебе, — ответила Нина. — Иди, а я постою немного, посмотрю, как ты пойдешь. Мне хочется возле своей калитки побыть одной, подумать. Ведь это было последнее в моей жизни свидание.

— О чем ты будешь думать?

— Не знаю, — прошептала Нина, — ничего не знаю…

Как истинно влюбленный, Женька сделал несколько шагов задом, не отрывая своего взгляда от нее, помахал рукой, повернулся и стал удаляться. Нина проследила, когда он растворился в темноте, еще некоторое время постояла в нерешительности, вышла за калитку. И с опаской, словно перешагивая незримую запретную черту, направилась в ту сторону, где жил Эрудит.

х х х

Когда Эрудит пришел с речки, тревога и беспокойство терзали его еще больше, чем прежде. Но отчего? Не зная, куда себя деть, он брался то за одно, то за другое дело. Затем посидел в хате и пошел в дом, не зная, что ему там нужно было. Снял со стены ковер, выбил его, повесил на место, так же выбил половики, протер тряпкой пол и вернулся в хату. Разогрел суп, поел. Потом взял в руки том Сервантеса и принялся за чтение. Но лишь глаза скользили по строчкам, а на ум ничего не шло. Он закрыл книгу и, решив лечь спать, стал готовить постель.

Вдруг в дверь постучали. Эрудит не сомневался, что это Генка, который, набегавшись по улице, решил заглянуть к нему на огонек и похвастаться своей удачей на рыбалке. Аккуратно складывая покрывало, не оглядываясь, Эрудит крикнул:

— Заходи.

Дверь открылась, кто-то, осторожно ступая по полу, вошел. Поняв по звукам шагов, что это не Генка, Эрудит быстро обернулся и очень удивился, когда увидел Нину.

— Ты? Чего тебе нужно?

Нина вздрогнула, замерла на месте и сердце у нее екнуло. Бледное лицо ее вспыхнуло ярким румянцем. Эрудит понял, что своим грубым вопросом поставил Нину в неловкое положение и поспешил исправиться.

— Нина, я очень рад, что ты пришла. Просто ты появилась так нежданно-негаданно, что я не сообразил, что сказать. Проходи, присаживайся. Он добродушно улыбнулся, и сам подошел к ней.

— Что-то случилось?

— Ты меня не прогонишь? — едва выговорила она и в глазах ее застыло тревожное ожидание.

— Ну что ты, Нина, о чем ты говоришь? Почему я тебя должен прогнать? Проходи. Что с тобой? — проговорил он и подумал: «Уж не поругалась ли она с Женькой?»

Нина больше не могла выговорить ни слова, она просто стояла вся сжавшись и глядела на него. Потом неожиданно для себя бросилась к нему на шею и стала твердить:

— Любимый мой. Родной. Мой единственный. Я такая глупая, такая глупая. Я не могу жить без тебя, любимый. Мой самый любимый.

Эрудиту стало жалко девушку, он тоже обнял ее и погладил по голове. «Точно поругалась с Женькой и с горя пришла ко мне». Он вдруг почувствовал,  как  всего  его  охватывает волна нежности, порыв искупить свою вину за причиненное ей страдание, когда они расставались, успокоить своим участием, защитить от беды. Она словно почувствовала это, прижалась к нему еще сильнее и с бесконечной робостью проговорила:

— Завтра у нас с Женькой свадьба, а в понедельник я с ним уеду. И может быть, больше никогда не увижу тебя. Зачем же мне тогда жить? Эрудит, мой любимый, я хочу, чтоб ты был моим первым мужчиной, чтоб я родила твоего ребенка. — Она судорожно вздохнула. — Я решила сказать тебе об этом сразу, потом… потому что потом не смогу это выговорить.

Она говорила так тихо и так медленно, как будто бы у нее не было сил говорить.

Эрудит не знал, что делать, ему даже и в голову не могло прийти такое. Как можно родить ребенка по заказу? Все выходило так, как будто бы она просто просила его сделать ей одолжение. Он взял Нину за плечи, бережно отстранил от себя, пристально посмотрел в лицо. И поддавшись привычке разговаривать с ней запросто, не церемонясь, спросил:

— А твой Женька в курсе? Ты ему рассказала, для чего пошла ко мне?

Она вздохнула, открыла глаза и, встретив его взгляд, неимоверно смутилась. Щеки ее просто заполыхали.

— Эрудит, не говори со мной так, прошу тебя, или я сейчас умру от стыда. Я и так готова провалиться сквозь землю.

Кровь от ее щек вдруг отхлынула, они стали бледными. Она опустила свои длинные ресницы, стояла испуганная и растерянная.

— Нина, не волнуйся, пожалуйста, — ласково заговорил он, пытаясь успокоить ее. — Слышишь? Все в твоей жизни будет хорошо, вот увидишь!

— Скажи, ты меня хоть капельку любишь? — робко спросила она. Скажи, что любишь, хотя бы обмани.

— Конечно, люблю и не одну капельку, а очень много, целый океан. Как же я могу не любить тебя, ведь ты такая хорошенькая и ты мне очень дорога, потому что у нас с тобой столько всего было.

Нина с замиранием сердца прислушалась к его голосу, взглянула на его радушное улыбающееся лицо, вновь бросилась в его объятия и осыпала поцелуями. А Эрудит, целуя Нину, думал: «Неужели она не понимает, что Женька может догадаться, чьего ребенка она родит. Очень может быть, что догадается. Это сильно осложнит ее жизнь. Кому понравится воспитывать чужого ребенка? Как же мне быть? Она и так из-за меня вдоволь наплакалась, я не хочу стать причиной еще больших страданий, не хочу исковеркать ей жизнь. Ведь она решилась на этот шаг необдуманно, вероятно она сейчас не вполне соображает, не дает отчета своему поступку. Но как сказать об этом? Может быть, я, как последний идиот, должен оттолкнуть ее от себя, объяснить ей, что ее намерение безнравственно, неприлично? Сколько раз в армии представлял ее в своей кровати. И вот она сама меня просит — это сбывается моя мечта. Как откажешься от такого дела? Нет, это не в моих силах. Возможно, даже и глупо».

Нина прижималась к нему все плотней, ее распущенные волосы  рассыпались у нее на спине, она улыбалась, глядя в его лицо.

— Мне так хочется, чтобы ты меня целовал, — прошептала она. — Сладостнее твоих поцелуев ничего нет.

И он целовал ее, ощущал запах ее дыхания и целовал снова и снова. Она закрыла глаза, ее возбужденное тело, жаждущее ласк, уже бесконтрольно стремилось к нему.

— Я тебя люблю. Ничего мне больше не надо, только бы ты вот так целовал меня всю жизнь.

Эрудит несколько насторожился. «Почему она говорит: «всю жизнь?» Может быть, она вовсе и не хочет выходить замуж за Женьку, видать, придумала завлечь меня в постель, чтобы таким способом я попался на ее уловку? А вдруг так оно и есть? Потом расскажет обо всем Наташе, а через девять месяцев еще и вещественное доказательство предъявит». Подумал он об этом и, ощущая ее всем своим телом, прошептал, задыхаясь, как будто бы ему уже не хватало воздуха:

— Ты такая нежная, такая вкусненькая, как спелая ягодка.

— Я люблю только тебя, Эрудит! Я люблю тебя, люблю! —

шептала она, чуть дыша, поглаживая его рукой по щекам.

И опять их губы слились в долгом поцелуе. Так страстно они целовались и прежде, когда Эрудит, как и сейчас, обнимал ее. Тогда точно так же она испытывала неизведанное состояние, но не хотела выказывать это никоим образом, прятала захватывающие ее чувства, старалась побороть острое желание, всеми силами подавляла в себе дурманящий, терзающий тело порыв к неизвестному. Теперь все было иначе. Нина раскрылась перед любимым, расслабилась, пришла с полной готовностью отдаться ему и не боялась высвободить свои чувства, напротив, именно этого и хотела, потому что любила его безмерно. Ей нужны были его поцелуи, как ничто другое на свете. Она ждала его действий, затаив дыхание, слыша каждый удар своего сердца.

Эрудит провел рукой по ее шее, талии, опустил руку еще ниже. Легкое подрагивание ее длинных ресниц выдавало в ней страстное волнение, она вопрошающе смотрела на него. Он почувствовал, как убыстряется его пульс, как у него в жилах сильнее бьется кровь и уже отвлекся от всех мыслей относительно возможных проблем с Наташей, действительность стала незаметно ускользать от его восприятия. Нина подставляла ему свои губы, жаждая бесконечно долго быть в его сильных, крепких объятиях, чувствовать его мускулистое тело и ощущать себя желанной. Эрудит бережно-бережно отстранил ее, сделал шаг и она все поняла. Одной рукой он подтянул к себе дверь, а другой накинул крючок. Когда  повернулся к выключателю, она на мгновение подняла голову, взглянула на него, увидела в его серо-зеленых глазах неистовое желание и опешила. Эрудит указательным пальцем нажал на выключатель. В хате стало темно.

—  Я боюсь, — тихо сказала Нина.

— Чего же ты ожидала от меня?

Она зашевелилась, положила руку ему на плечо и  почувствовала, как судорожно напряглись его мышцы.

— Эрудит, прошу тебя. Ты должен меня выслушать…

Он провел ладонью по волосам, легким движением прижал девушку к себе и прикоснулся к губам своими губами, заставив ее умолкнуть…

Разжав свои объятия, они лежали неподвижно, молча. Нина приходила в себя. Волнение и страсть в ее исстрадавшейся душе медленно унимались, в ней воцарялся ни с чем несравнимый покой. Эрудит дышал глубоко, устало; она прильнула к его груди, преданно погладила по голове.

— Как трудно мне без тебя будет жить, —  шептала она.

В окошко стыдливо  заглядывала ночь, наполняя хату мутным лунным светом. И была эта ночь такая короткая. Рассвет забрезжил внезапно. Ее голова покоилась у него на груди, и она слышала удары сердца.

— Мне так не хочется уходить от тебя.

— Не спеши. Еще только начало светать.

— Нет, надо идти. Больше нельзя.

Эрудит приподнялся, опершись на локоть. Грустная улыбка тронула ее губы.

— Ты меня не провожай, люди увидят, — прошептала она. — Даже не вставай.  Пусть в моей памяти все останется вот так. — И уютно прижавшись к нему, замерла.

— Нина, послушай, я тебя люблю, но…

— Не надо, — перебила она. — В жизни все не случайно, ты мне сам об этом говорил.

Одевалась она неспешно. Эрудит, повернувшись на бок, смотрел полузакрытыми глазами.

— Прощай, — тихо шепнула она. Запечатлела на его губах поцелуй и тихо ушла, закрыв за собой дверь.

В этот день Нина и Женька сыграли свадьбу. Жених ликовал от счастья, на руках носил свою невесту. В воскресенье у них продолжилось гулянье. А в понедельник утром молодожены уехали.

Глава XV Оборотни

Наташа проснулась довольно рано, бодрой и с хорошим настроением. Потянулась со сна, привела себя в порядок. Обстановка богатой квартиры, как и вчера, вызывала у нее восторг. Это бодрящее и вместе с тем томительное чувство было знакомо ей по детскому впечатлению, когда однажды она с родителями была в музее Ленина в городе Ульяновске. Тогда она, освободившись от руки матери, ходила из комнаты в комнату, сравнивала свою деревенскую избу с домом, в котором когда-то жила многодетная семья Ульяновых, и он казался ей великолепным дворцом, а себя она представляла в нем чрезвычайно важной особой.

И сейчас Наташа открывала двери в комнаты, разглядывала их с еще большим интересом, чем в первый раз, и в ней появлялось бессознательно волнующее чувство ожидания чего-то необычного, приятного. «Вот это квартира, — восхищалась она, — какая просторная, какой высокий потолок!» Роскошная обстановка свидетельствовала о богатстве Валеры и Оксаны, хорошем вкусе и их тяге к дорогим вещам и украшениям. Наташина комната была, наверное, самой простой и скромной, но и в ней стояла такая красивая мебель, какую она никогда не видела. Девушка мысленно перебирала в голове факты, предшествующие этой удаче в своей жизни. Она попыталась разобраться в цепочке совпадений, недоразумений, для нее необъяснимых, и в какой-то миг пережила недавние ощущения, отчего почувствовала легкий приступ страха или что-то в этом роде, но тут же подумала: «Чего я испугалась? Все уже позади, теперь мне бояться нечего». Словно стараясь убедиться в этом, продолжала ходить из комнаты в комнату, рассматривать их. Постепенно тревожные ощущения прошедших дней развеялись, а вскоре от воспоминаний о них не осталось и следа.

Знала бы Наташа в ту минуту, что ей готовит этот роковой для нее день; знала бы она, что и от радости, и от беды все мы — на волосок.

х х х

Солнце, выплывая на синеватую белизну неба, подрумянивало редкие облака. Обычно такое утро навевает грусть по прошедшему лету. Наташе думалось об Эрудите. Вместе с тем в глубине своего неискушенного сердца она чувствовала, что Дима тоже, возможно, неплохой человек. «А Валерка с Оксаной какие-то странные люди. Имеют такую квартиру, столько всякого добра, но почему-то все воруют. У них совсем другая жизнь, не такая, как у нас в хуторе. Чтобы учиться, им не надо уезжать из дому, даже в институт могут ходить пешком, без давки в автобусе. Да они в автобусах, наверное, никогда и не ездили, у всех свои машины. У Димы вон какая, иномарка! Другой бы на его месте выделывался, а он такой простой, как будто обыкновенный деревенский парень. И привлекательный очень». Она вдруг поймала себя на том, что неправильно поступает, позволяя себе думать о Диме. Словно раскаиваясь и желая загладить свою вину, сама для себя отметила: «Он герой, заступился за меня. И помог мне с квартирой. Я очень благодарна ему за это, но какая мне разница, привлекательный он или нет. Самый хороший — это мой Эрудит, лучше его никого нет, потому что я соскучилась по нему, потому что люблю одного его».

Дорогу в институт Наташа нашла легко и дошла до него, как ей показалось, очень быстро. Она подошла к огромной, высотой в два человеческих роста двери и распахнула ее.

В этот день было четыре пары. Когда закончилась первая лекция, Наташа не поднялась из-за парты и не вышла в коридор. Подперев голову руками, она продолжала сидеть на месте, упиваясь своими мечтами, и чувствовала себя счастливой. Она не замечала, как ее однокурсники, которые уже совсем осмелели, или стоя между рядов, или передвигаясь по аудитории, вели меж собой воодушевленные разговоры. В ее воображении возникали картины жизни в такой чудесной квартире и встречи с Эрудитом. Она вовсе не хотела увидеть Диму, даже и не думала о нем, но нисколько не сомневалась, что он сейчас придет поинтересоваться, как ей в новой квартире. Каково же было ее удивление, когда вдруг прозвенел звонок, а он так и не появился.

На следующих перерывах она так же сидела за партой и ежеминутно поглядывала на дверь, в которой должен был появиться Дима. Его все не было. Наташа не ждала его, но была уверена, что он придет. После занятий она вышла на улицу, осмотрелась, однако среди толп оживленных студентов Диму не увидела. «А может быть, он не хочет мне надоедать, — подумала она. — Он же умный человек, соображает, что чем реже мы будем встречаться, тем приятнее мне с ним будет общаться».

Наташа заподозрила его в желании, несмотря на их уговор, все-таки понравиться ей, стать не просто другом, а наладить сердечные отношения. Она недолго постояла, рассуждая сама с собой, следует ли ей рассердиться. Разумом понимала, что не имела никакого права сердиться на него, особенно после того, как он за нее набил морду Борову и, что еще более важно, помог устроиться на квартиру. Но вот что будет дальше? Неожиданно для себя подумала о том, что он может прийти к ней вечером. «Ну и пусть? Я просто не открою ему дверь. Он, конечно, порядочный человек, но оставаться наедине нельзя ни с кем. Я изучила повадки городских парней, мне хватит. Впредь буду умнее».

Студентка бесцельно пошагала наискосок по тропинке к тротуару, не думая ни о чем. Точнее, старательно не думая о всевозможных опасностях, преследовавших ее с первого дня жизни в Ростове. Ноги сами вывели ее к киоску с канцтоварами. Она облокотилась о деревянный подоконник и наклонилась вперед. Но ничего увидеть не удалось, — прямо перед окошком сидела продавщица, скучно глядела на улицу и закрывала собой весь ассортимент киоска. Наташа подняла на нее глаза. Та, пристально и с любопытством оценив Наташу, неизвестно отчего занервничала. Виновато улыбнувшись, Наташа поскорее отпрянула от окошка, чтобы открыть продавщице обзор, отошла на два шага и, постояв немного, направилась к продовольственному магазину. В нем потолкалась среди покупателей, издали поглазела на цены. Потом, решив просто так погулять, несколько минут ходила, разглядывая дома с большими окнами, отражающими клочки неба с плывущими по нему кучевыми облаками, и не заметила, как оказалась на незнакомой улице.

Народу стало меньше, движущиеся все в одну сторону машины останавливались перед выбоинами и ехали дальше. На углу улицы — нагромождение ящиков, мусора — что-то похожее на свалку. У Наташи возникло какое-то странное предчувствие. Что–то должно случиться, что-то ждет ее, и с этим ощущением неотвратимости она продолжала идти вперед.

Может, перебраться на другую сторону и вернуться? Вдруг перед ней из подъезда вышли трое мужчин. Они скучились под старой пыльной березой, растущей на краю тротуара. Один из них, с редкими волосами на голове, своим телосложением напоминающий мумию, заметил Наташу, отделился от компании и двинулся прямо на нее. Она, обшарив взглядом почти безлюдную улицу, остановилась. Внимательно глядя на Наташу, мужчина приближался, еще несколько шагов и, не отрывая взгляда от нее, сделал широкий и короткий приветственный жест. Наташа повернулась, но он окликнул ее:

— Девушка, подождите.

— Чего вам?

— Купите золотые сережки.

— Мне не надо.

— Недорого, за три червонца отдам.

— У меня и столько денег нет.

Он впился своими впалыми глазами в нее, словно ожидая другого ответа. Солидный мужчина, идущий по противоположному тротуару под руку с женщиной, вероятно, женой, что-то шепнул ей на ухо, и они замедлили шаг. «Мумия» неожиданно вернулась к своим друзьям. Но у продавца сережек, видимо, возникли какие-то другие мысли, он опять стал приближаться к Наташе. Остальные ждали, наблюдая за любопытной парой напротив. Наташе сделалось страшно, сердце заколотилось. Она решительно повернула налево, в сторону Пушкинской улицы, и, не оглядываясь, пошла быстрым шагом.

И это оказалось ее роковым поступком. Если бы  немного помедлила, то смогла бы избежать той жуткой участи, которая была ей уготована.

х х х

Спустя несколько минут девушка подошла к своей новой квартире. В то же самое время подъехала милицейская машина и припарковалась на другой стороне улицы.

На площадке играли дети, за ними присматривали мамы или няни. «Вот бы и мне устроиться к кому-нибудь нянькой, могла бы хоть немного зарабатывать», — взглянув на площадку, размыслила Наташа и не заметила подпрыгивающую на бегу девочку — мулатку с кучерявой головкой — которая чуть не сбила ее с ног. Наташа невольно остановилась, пропустила девочку и осталась стоять на тротуаре, наблюдая за тем, как забавно та пыталась самостоятельно забраться на качели. Вдруг почувствовала, как спину обжег чей-то пристальный взгляд. Наташа настороженно оглянулась, подняла глаза. С того места, где она стояла, за ветками деревьев на аллее четко была видна только задняя часть припаркованной машины с синими буквами

«иция». Наташа сделала несколько шагов в сторону и увидела возле машины двоих милиционеров в форме. Один из них высокий, узколицый, лет тридцати пяти; другой значительно моложе — крепкий, обветренный, загорелый, с жесткими черными усами. Наташа почему-то подумала, что это те самые мытари, о которых говорил Валерка. И она не ошиблась. Тот, что высокий, был майор Шкуродеров, давнишний  Валеркин друг. А с усами — сержант Удавнюк.

Милиционеры переглянулись, зашептались о чём-то, потом опять переглянулись. Затем майор, уперев руку в бок, окинул быстрым взглядом Наташу и повернулся лицом к сержанту.

— Ты видал,  голубоглазая блондинка. Ух, какая! Сочная! И подставочки ровные.

— Чего, вздрючить хочешь? — ответил сержант.

— И не только. У меня на такую есть заказ от басурманов.

Басурманами Шкуродеров называл арабов, неизвестно для чего появившихся в Чеченских аулах. Он одно время промышлял наркотиками — сопровождал курьеров в Чечню и обратно. Там и познакомился с этими бородачами. Из разговоров с ними он понял, что они — миссионеры. «Чеченцы, — говорили они, — неправильно поклоняются посланнику Аллаха пророку Мухаммеду, неправильно истолковывают принципы ислама, изложенные в Коране. Вот мы будем учить их истинной вере». Шкуродеров видел, сколько у бородачей денег, и чувствовал, что они не только с этими намерениями обживают чеченские горы, а замышляют что-то более серьезное. «Эти бедуины, видимо, надолго хотят обосноваться в Чечне, — размышлял он. — Надо покрепче с ними подружиться, от них есть что поиметь». Он стал гостить у миссионеров все чаще, полностью вошел в их доверие и теперь зашибал большие деньги, поставляя им красивых молоденьких девочек. Сначала промышлял один, потом приобщил к своему бизнесу сержанта Удавнюка.

На аллее было немноголюдно. Шкуродеров, безучастно разглядывая с некоторым интервалом проходящих по ней людей и оценивая обстановку, вынул сигареты, взял одну в рот.

— А ну-ка, проследи за ней.

— Так ведь нам на кражу надо.

— Ты мне порассуждай еще. Дуй, сказал тебе.

Сержант Удавнюк вразвалку пошагал в сторону Наташи. Прошел мимо нее раз, другой… Остановился возле детской площадки, опять зашагал…

Наташа настороженно повертела головой и направилась в свой подъезд. Удавнюк неспешно последовал за ней. Через минуту он вернулся к майору.

— Ну и что?

— Докладываю: объект зашел в Валеркину квартиру.

— Ты чего, в натуре?

— Так точно, — доставая из пачки сигарету, подтвердил

Удавнюк. — Причём дверь открыла сама.

— Как это сама?

— Реально, ключом.

Этот факт заставил майора задуматься, он помрачнел немного.

— Что такое? Откуда у нее ключ? Сколько я Валерку знаю, он никому ключ от квартиры не доверял. Там столько улик. Здесь что-то не то. Я даже вполне могу предположить, что эта кукла ему близкая родственница.

— Все может быть.

— Возможно, его жена дала ей свой ключ? Но все равно… — Майор замолчал на полуслове и уставился на Удавнюка. — С другой стороны, зачем они дали ей ключ, если сами дома? А может, они уехали? Валерка тебе ничего не говорил насчет гастролей?

— Нет.

— Тогда тем более. — Шкуродеров напрягся, удрученно фыркнул, — как бы это не приманка. Я, между прочим, доложил шефу по поводу заказа на блондинку. А вдруг он — сука? И Валерка знал, что мы сегодня подрулим к нему. Тоже — рванина. Вдруг КГБбешники что-то вынюхали по проститутке, которую мы с тобой прошлый раз отволокли к этим головорезам. А?

— Что ты меня спрашиваешь? Откуда я знаю.

Шкуродеров резко обернулся, и на его губах появилась усмешка.

— А что, я не могу спросить тебя?

Сержант, невозмутимо покуривая, прижался задом к машине.

— Можешь. Спрашивай.

— А ты, случайно, не сотрудничаешь с ними?

— Слушай, фильтруй базар. За такое можно и по зубам получить.

— Это ты мне говоришь?

— Кому же еще?

 Шкуродеров помолчал.

— Ладно, комплиментами обменялись, перейдём к делу. Давай рассмотрим ситуацию по порядку. Если нам с тобой подсунули приманку, а это, скорее всего, так, то нам надо в этом разобраться… побыстрее и попроще. Короче, необходимо проверить. Ты же понимаешь, что другого выхода нет. Нужна ясность, иначе либо нам придется срочно завязывать, либо рано или поздно влипнем. Значит так: имеем то, что имеем, и с этим нужно жить. Провернем операцию по эксклюзивному сценарию.

— Что ты решил?

— Да ничего. Что решать-то? Будем ломиться в дверь.

— Думаешь, откроет?

— Если она — приманка, должна открыть.

Удавнюк отстранился от машины и задумчиво зевнул.

— Не нравится мне всё это. Сначала надо бы на происшествии порисоваться.

Шкуродеров рассмеялся.

— Так я и знал.

— Чего ты заливаешься? Нам с тобой нужна безукоризненная репутация, чтоб в случае чего в характеристике написали: «Чистокровный ариец».  Это я со школы милиции запомнил… Карьера — не самоцель, а способ достижения цели.

— Выбрось все из головы, чему тебя там учили, и запомни одно золотое правило: «Всегда действуй по обстоятельствам». Шефа, что ли, боишься? Да пусть только пикнет. У меня на этого гондона такое досье, если захочу…  А ну, пошли!

х х х

Наташа сидела в кухне за столом и вилкой делила на части большую котлету, а другой рукой нетерпеливо прикасалась к горячему стакану с чаем. Она выглядела немного встревоженной, но так проголодалась, что думать ни о чем не хотела. Быстро управившись с котлетой, подула на чай и стала мелкими глотками пить. Выпив, открыла холодильник и стала изучать его содержимое. В этот момент в дверь позвонили. Наташа замерла.

«Это Дима, точно, как я и предполагала». Она подошла к двери, вцепилась в дверную ручку и, боясь обнаружить себя случайным шорохом, раздумывала, стоит ли смотреть в глазок. Позвонили снова. Наташа не сдержалась и взглянула, но за дверью оказался не Дима, а два милиционера. Те самые мытари. Наташа в замешательстве смотрела на них через глазок, не зная, как реагировать на этот визит. На всякий случай на цыпочках отошла от двери и прижалась к стенке. «Видать, пришли узнать, когда Валерка с Оксаной будут дома. Наверное, надо сказать им, ведь Валерка Диму просил об этом». И она открыла дверь.

Милиционеры, переступив порог, вежливо поприветствовали ее.

— Просим прощения за беспокойство, — произнес Шкуродеров, окинув прихожую быстрым пристальным взглядом. — Гражданка, будьте добры, назовите, пожалуйста, ваше имя.

— Наташа.

— Вы хозяйка этой квартиры?

— Нет.

— А кто хозяева?

— Валера и его жена Оксана.

— Они дома?

— Нет.

— А когда будут дома?

— В понедельник вечером. Они уехали, вчера ещё.

— Куда?

— В Тольятти.

— Что-нибудь говорили?

— Да, Валера просил Диму сказать вам, когда они вернутся.

— Какому Диме?

— Ну, я не знаю. Он друг их, живет в этом же доме.

— А, ясно, — сообразил Шкуродеров и пояснил Удавнюку: — Это с третьего этажа, он в десантных служил. Ты его не знаешь. — А у Наташи спросил: — Со шрамами на губах?

— Да.

— Ну, точно, Кучеров. Шухорной пацан.

— О чем они еще разговаривали?

— Разговаривали, но о чем не знаю. Мы с Оксаной были в кухне, а они сидели вот тут. Потом Валера с Оксаной собрались и сразу уехали на вокзал, у них билеты были на поезд.

— Ты говори толком, не путай. Может, слышала краем уха…

— Да нет, ничего не слышала. — «Что-то случилось, — подумала Наташа. — Да, сомнений нет, это очевидно». Ей стало как-то не по себе, как-то неуютно, она затаилась, присмирела, но убедила себя, что оснований для беспокойства нет. Однако спросила: — А случилось что-то, да?

Лицо Шкуродерова сделалось хмурым.

— Да, случилось. Они подозреваются в совершении преступления. А как вы оказались в их квартире? Вы им родственница? Или сообщница?

Наташа виновато потупилась.

— Нет, я квартирантка.

Милиционеры переглянулись.

— Откуда приехала?

— Из хутора Топилина, Семикаракорского района.

— Предъявите, пожалуйста, паспорт и прочие документы. 

Наташа принесла из спальни студенческий билет.

— Вот.

Удавнюк развернул его, прочитал.

— Наташа Беседина. Правильно?

— Да.

— А как погоняло?

— Что?

— Кликуха как?

— Какая еще кликуха?

— Нам надо знать твою кличку, — вмешался Шкуродеров.

— Вы чего, серьезно, что ль?

— А ты думаешь, мы шутим?

— Да нет у меня никакой клички. Что вы на самом деле? Это коровам и собакам клички дают, а у меня имя есть. Вот тоже еще…

— Во, грузит! — подметил Удавнюк. — Ну ладно. А паспорт имеется?

Наташа посмотрела на него растерянно, постояла немного, поколебалась, размышляя, стоит ли показывать паспорт. «Вдруг он и его возьмет?» И ответила:

— Паспорта нет, я его оставила дома.

— Девушка, как же это вы в город без паспорта приехали? —посочувствовал огорченно Шкуродеров.

— Постой, не мешай. Гражданка, вам придется пройти с нами. Шкуродеров из-за спины Наташи одобрительно и многозначаще кивнул.

— Зачем, что вам надо от меня? — спросила оторопевшая девушка. На долю секунды у нее даже перехватило дыхание, но она мгновенно опомнилась, взяла себя в руки и придала лицу спокойное выражение.

— Для выяснения личности, — категорично заявил Удавнюк. Девушка суетливо посмотрела по сторонам.

— Постойте, по-моему, у меня и паспорт есть, я просто позабыла.

Она быстро шмыгнула в спальню. Шкуродеров шепнул Удавнюку:

— Какая у нее прелестная речь. Тихая, плавная.

Наташа вернулась, Удавнюк одобрительно кивнул, взял паспорт из ее рук, мельком просмотрел и тоже отправил в свой карман.

— Зачем вы взяли мой паспорт?

— Необходимо выяснить вашу сопричастность к расследуемому нами преступлению. — Она бросила на него опасливый взгляд. Лицо Удавнюка было непроницаемо. — Гражданка, вам известно, что хозяева этой квартиры совершили ряд тяжких уголовных преступлений?

— А мне какое дело до этого? И вообще, они, по-моему, порядочные люди.

— Это  ваше  мнение. А у нас другое. Отвечайте только на поставленный вопрос. Так известно вам или нет? — Наташа молчала. Удавнюк шагнул почти вплотную к ней, заглянул в лицо, злобно встряхнулся. — Повторить вам вопрос?

— Нет, не надо повторять. Я их всего один раз видела.

— На вопрос,  на  вопрос  отвечайте.

— Мне ничего о них не известно.

— Вы настаиваете на этом?

— Настаиваю.

— Хорошо. Не хотите облегчить свою участь. А я бы посоветовал вам во всем признаться начистоту, рассказать все о ваших связях с этой преступной группой и все, что вам известно об их противоправной деятельности. Это в ваших интересах. Чистосердечное признание смягчает вину.

— Я ни о каких преступлениях ничего не знаю; пожалуйста, отдайте мои документы, — еле вымолвила она.

— В таком случае, гражданка, пройдемте с нами. В отделении все выясним.

— Никуда я не пойду.

— Как следует подумайте или мы будем вынуждены применить силу.

Наташа поникла. Она горько упрекала себя за безрассудство, когда открыла им дверь.

Шкуродеров сзади обнял ее за плечи, успокаивающе по- гладил.

— Чего ты так запаниковала?

— Я не хочу никуда ехать. Я на этой квартире только второй день живу, и ни о каких преступлениях ничего не знаю.

— Ну, вот и хорошо, расслабься. Ты же понимаешь, нам надо все официально оформить. Сейчас поедем в отделение, напишешь объяснение, и мы тебя отпустим. Ничего с тобой не случится.

— Правда? — не поверила она.

— Правда. Никто не собирается сажать тебя за решетку. Так лучше уж не отказывайся.

Наташа перевела дух, посмотрела на Шкуродерова умоляюще и хотела было попросить его разрешить ей написать объяснение прямо здесь, но поперхнулась от хмурого взгляда Удавнюка, который сразу же показался ей противным и глупым.

— Я лично не уверен, что вся это история закончится хорошо, — покачав головой, категорично и громко произнес Удавнюк.  Черные усы его зашевелились. — Знаешь, что меня больше всего беспокоит? То, что она не согласилась идти с нами сразу, не подчинилась требованиям правоохранительных органов. Я не понимаю, почему она не пошла. Боится? Значит, рыльце в пушку. Законопослушный человек не будет оказывать сопротивление органам правопорядка.

— Глупости не говори, — остановил его Шкуродеров. — О каком сопротивлении ты раскричался? Пугаешь девушку… Никто здесь не сопротивляется. — Он вновь обнял Наташу за плечи, сочувственно и вопросительно заглянул ей в лицо. — Всерьёз расстроились, что ли? Брось. Я же сказал: напишите объяснение, следователь побеседует с вами, и все.

— Мне не о чем с ним говорить, я не совершала никаких преступлений.

— Но вы живете в одной квартире с преступниками. Я ж не знаю, в каких вы с ними отношениях. Идемте, гражданка, — деликатно сказал Шкуродеров и стал легонько подталкивать ее к двери. — Идемте, Наташа, идемте.

Наташа машинально провела рукой по волосам, глубоко вздохнула и послушно шагнула к двери.

х х х

На улице майор Шкуродеров с Наташей шли впереди, а сержант Удавнюк чуть сзади.

— Прошу! — остановившись возле машины и распахнув перед девушкой правую заднюю дверцу, учтиво пригласил Шкуродеров.

Наташа замешкалась, ее ноги сделались ватными.

— Садитесь, садитесь.

Она беспомощно огляделась по сторонам, опасливо и потому как-то неловко просунулась в салон. Шкуродеров пригнулся и таким же вежливым тоном попросил ее:

— Подвиньтесь немного.

Наташа освободила место. Он залез в салон, расположился. Удавнюк в это время сел за руль, завел двигатель; машина плавно тронулась с места, выехала на другую улицу и помчалась, удаляясь от центра города. Они проехали под мостом, миновали бензоколонку, потом повернули направо.

Наташа сидела неподвижно и смотрела сквозь стекло. Расслабившись на сиденье, майор Шкуродеров неторопливо разминал сигарету и с самодовольной ухмылкой поглядывал на девушку такими глазами, что ей становилось не по себе. Очень долго он держал пальцами сигарету, выжидающе, словно забыл о ней, и все пристальней разглядывал Наташу. Наконец, щелкнув зажигалкой, с наслаждением затянулся, затем лениво открыл окно и стряхнул пепел. Волосы Наташи слегка затрепал теплый ветер. Тяжкое сознание собственной беспомощности и какое-то неприятное ощущение страха все усиливалось в ней, словно она не была уверена, что в милиции ее только допросят и отпустят домой. Она чувствовала себя разбитой, слабой, подавленной. Шкуродеров, как будто не замечая этого, затянулся еще с большим удовольствием, высунул руку с сигаретой в окно и вяло спросил:

— Значит, первокурсница?

— Да,— не повернув головы, ответила она.

— И как же ты оказалась у Валерки? Я просто теряюсь в догадках.

— Я же сказала: они пустили меня на квартиру.

— Это я понял. Меня интересует, как ты с ними

познакомилась.

— Меня с ними Дима познакомил. Почему вы меня в чем-то подозреваете?

— Ничего удивительного, у нас работа такая, подозревать всех в преступлениях, — поучительно пояснил он, затягиваясь сигаретой. — Мы призваны оберегать от преступников честного советского человека, ибо он рожден для счастья, как птица для полета. Ясно? А с Димой, значит, у вас близкие отношения?

— Почему близкие? Я с ним только позавчера познакомилась, в институте.

— Это он велел тебе так говорить?

— Никто ничего мне не велел. Я правду говорю. Просто мне жить было негде, я долго не могла найти квартиру, рассказала об этом Диме, вот он мне и помог.

— Та-ак. — Он был доволен ее ответом, удовлетворен. Выпустил струю дыма и задумался, с вожделением оглядывая Наташу с головы до ног. Ее пышные светлые волосы упали на лицо и закрыли один глаз. От навязчивого циничного взгляда она поежилась, пугливо провела ладонями по лицу, убирая волосы. В голубых выразительных глазах, отрешенно смотрящих вперед, была досада, а по четко очерченным губам скользнул тяжелый вздох негодования. Шкуродеров нетерпеливо затянулся еще раз, выбросил в окно окурок.

— И как же ты его отблагодарила?

— Кого?

— Диму.

Наташа бросила на Шкуродерова недоумённый взгляд.

— Никак.

— Но он, ясное дело, чего-то просил у тебя?

Наташа опять подняла на него глаза.

— Нет.

— Не верю, — вздохнув со значением  и не сводя с нее насмешливого наблюдающего взгляда, произнес Шкуродеров. Затем поразмыслил, хитроумно улыбнулся. — Разве так бывает? Лучше признайся честно, мы с тобой не маленькие, понимаешь, о чем я говорю.

— Нет, не понимаю, — резко ответила Наташа.

— Скоро поймет, — повернув голову, бодро рассмеялся Удавнюк.

Наташа напряженно застыла.

— Ты чаще на дорогу смотри, не мешай нам с девушкой разговаривать, — командным голосом сказал ему Шкуродеров, легонько тронув Наташины волосы. Наташа отпрянула. Она испугалась и вместе с тем страшно возмутилась. Он остался сидеть неподвижно, только усмехнулся от ее реакции на прикосновение. Потом потянулся, соединил пальцы на затылке, чуть не задев своим локтем Наташину голову, и задержал взгляд на окне, словно любуясь видом на городские окраины. — Хороший сегодня денек… — сказал сам себе и пододвинулся к Наташе вплотную.

— Да что же это… Отодвиньтесь от меня.

— Так приятней. Значит, не понимаешь? Ну, ты меня удивляешь. Так ведь у тебя же есть женишок?

— А зачем вам знать?

— Что ты сейчас сказала?

— А то, что это вас не касается.

— Как же не касается? Посуди сама, если есть, значит, ты уже все соображаешь, все умеешь, а если нет, тогда другое дело.

— Почему вы так со мной разговариваете?

— Как? Мне кажется, я исключительно вежлив.

— Вам только так кажется.

Глубоко оскорбившись, Наташа отвернулась к окну, всем своим видом дав понять Шкуродерову, что ей противно слышать его пошлости. И потеряла дар речи. Ее такие голубые, такие необыкновенные глаза, казалось, замерли от мрачного отчаяния. Там, на улице, больше не было ни домов, ни потока машин, только пересеченная железнодорожным полотном поляна, на противоположной стороне которой росли редкие деревья и кустарники. Вдоль них шагала небольшая группа мужчин и женщин с ломами и лопатами в руках. Вдалеке ехал тяжелый грузовик, за ним неуклюже поматывалась оранжевая стрела ползущего следом автокрана. Перепугавшись до смерти, Наташа сначала ужасно растерялась, а через мгновенье вцепилась в ручку заблокированной дверцы и отчаянно закричала:

— Куда вы меня везете? Остановите машину! Сейчас же остановите!

Слезы брызнули из ее глаз.

Шкуродеров сразу изменился. С какой-то возбужденной яростью протянул к ней длинную руку с растопыренными пальцами, схватил ее за шею и подмял под себя.

— Ох, ты, как забрыкалась. Молодец! Молодец! А ну-ка еще громче! Вот так, вот так! Не нравится? Смотри ты, какая сильная зараза.

В безнадежной попытке вывернуться Наташа отчаянно извивалась под тяжелым мужским телом, но Шкуродеров не отпускал её. Схватив двумя руками за бока, вдавливал её в сиденье, прижимался лицом к ее лицу и ловил своим ртом ее губы, азартно приговаривая:

— Ну, ну, ну, молодец! Давай еще, давай!

— Даешь, молодежь? — обернувшись, пришел в восторг Удавнюк. — Вот ты садист, Андреич. Любишь, когда они визжат. Я с тебя балдею.

— Ты можешь побыстрей ехать? — бросил ему Шкуродеров, не отрываясь от своего занятия.

— Куда так торопишься? И так реально торчишь, — съязвил

Удавнюк и нажал на газ.

Наташа вырывалась, кричала из последних сил:

— Что вы делаете? Отпустите меня!

Шкуродеров стиснул ее груди, сжал голову и на ухо пропел:

«Я пришел к тебе в ночи, я сказал тебе, молчи». Потом просунул руку под платье.

— Ну что ж ты так разоралась? Я не собираюсь убивать тебя, если ты сама не захочешь этого.

Рабочие, шедшие по поляне, проследили, как милицейская машина свернула с дороги в сторону леса, пронеслась по склону мимо разбросанных куч мусора, мелькнула среди деревьев и скрылась в их темной зелени.

— Менты опять поехали на природу водку пьянствовать, — подметил молчаливый мужчина, шагающий впереди всех.

— А чего же им еще делать? — безразличным голосом вы- разила свое мнение одна из женщин.

х х х

Несколько минут, углубляясь в лес, машина петляла между деревьев по узкой просеке, оставила позади себя обширную поляну, затем спустилась в пологую ложбину, со всех сторон окруженную редким кустарником и бурьяном. На тенистой стороне ее лежал десяток закопченных кирпичей, валялись пустые бутылки, пачки из-под сигарет, клочки оберточной бумаги. Удавнюк резко повернул руль, заглушил двигатель и, выскочив из кабины, весело объявил:

— Приехали.

Шкуродеров тоже вылез, потянулся, вальяжно обошел вокруг машины, посмотрел на растрепанную Наташу через открытую дверцу, заставив ее съежиться.

— Тебе же сказали: «прибыли». Ну, прыгай смелей, не стесняйся! Иль помочь?

Наташа не двигалась. Шкуродеров без особых усилий потянул ее за руку.

— Осторожно, не упади.

Встав на землю, Наташа, едва дыша от испуга, огляделась по сторонам. У нее на глазах застыли слезы.

— Нравится? Сказочные места, — издевательски сказал Шкуродеров. Наташа все крутила головой, словно не могла сообразить, что произошло. Она как будто попала в медвежью яму: кругом лес и мертвая тишина. И в этой тишине особенно угрожающе снова прозвучал голос Шкуродерова: — Не вздумай сдернуть, ноги переломаю. Кирдык сделаю.

А Удавнюк, раскинув под кустом одеяло, служившее в таких местах им с майором скатертью, уже выкладывал на нее выпивку и закуску. Управившись с этим делом, он потер руки, откупорил бутылку водки, налил по полной майору и себе. Подсевший к нему Шкуродеров все разглядел, покачал  головой.

— Мне-то можно, а тебе всю ночь рулить, пей поменьше. Они подняли стаканы и одновременно бросили взгляд на Наташу.

— Стоит. Послушная. Чего же мы о ней забыли? Нехорошо, даму надо угостить, — сказал Удавнюк и, поставив свой стакан, достал из сумки еще один и наполнил тоже. — Иди, хлебни для храбрости.

Наташа содрогнулась, услышав его предложение, ничего не ответила, лишь исступленно смотрела на него.

— Что, не будешь? Давай хоть чокнемся. Не желает. Ну, не обижайся.

Они сидели как охотники на привале: невозмутимые, довольные собой. Шкуродеров влил в себя почти весь стакан, отломил кусок колбасы, закусил. А Удавнюк степенно отпил лишь треть стакана, зажевал шоколадкой и стал разглядывать Наташу.

— Такая киска, я тебе доложу. Девушка в слезах. Знаешь, если бы она не так дорого стоила, я бы не отдал ее этим головорезам. Припрятал бы где-нибудь и трахал помаленьку.

Шкуродеров продолжал жевать и как будто не слушал его. Удавнюк бросил в рот еще квадратик шоколадки, закурил и забеспокоился.

— Слушай, Андреич, за эту надо просить побольше. Если они за ту, с грязными волосами, дали десять штук, то за эту, думаю, надо просить минимум двенадцать.

— Причем тут грязные волосы, их что, нельзя вымыть? Она тоже была неплохая; хоть и шлюха, но выглядела прилично.

— Нет, ты не прав, эта дороже стоит. Прикинь: беленькая, глазищи вон какие большие, голубые, как у Снегурочки. Натуральная блондинка. Такие на дороге не валяются. А подставки? Одни подставки чего стоят!

— Да успокойся ты, конечно поторгуемся.

— Я думаю надо начать с пятнадцати. Прикинь, штуку шефу и по семь нам с тобой. Отстегнут, клянусь тебе, отстегнут.

С опаской слушая их разговор, Наташа поняла, что ее хотят кому-то продать. Мысли в панике заметались. Она упала на колени, сложила в мольбе руки и залилась слезами.

— Дяденьки милиционеры, отпустите меня! Отпустите меня, пожалуйста! Я никому ничего не расскажу, только отпустите меня!  А если вам нужны деньги, мой папа продаст все, что у нас есть, и все вам отдаст. Мы и дом продадим, и все-все. Прошу вас, отпустите меня!

— О, на коленях! Это же отличная поза, — скривил улыбку Шкуродеров. — Надо попробовать. — А Наташе сказал: — Какая ты наивная. Не ожидал. Да твой папа столько денег, сколько мы за тебя получим, и во сне не видал.

Наташа продолжала плакать и с болью просить:

— Дяденьки, отпустите меня, отпустите.

У Шкуродерова в глазах сверкнуло.

— Чего, прикольнемся? Пусть побегает.

— Не заныкалась бы.

— А мы предпримем превентивные меры. — Кривая улыбка снова тронула уголки губ Шкуродерова, и он шагнул к Наташе. Наташа встала на ноги, замерла в ожидании. Он, насмешливо улыбаясь, приподнял пальцем её подбородок. — Значит, так. Хочешь, чтоб мы отпустили тебя? Хорошо. Считай, что у тебя сегодня счастливый день. Ты можешь идти, но только при одном условии: сначала разденешься догола.

Наташа не сразу осознала смысла его слов. Звуки доходили до нее приглушенно, как из подземелья, и она никак не отреагировала.

— Ну, чего молчишь? Раздевайся.

Наташа вся похолодела. Слезы из ее глаз потекли нескончаемым потоком.

— Я не могу.

— Все понял: стыдишься. Растерялась, боишься. Но я не понимаю только одного: чего в этом страшного? Естественно, непривычно раздеваться перед мужиками, зато останешься живой. Ты должна радоваться, а не стыдиться. Если я правильно понял, то ты просила, чтоб мы тебя отпустили. Вот я с тобой заключаю сделку. — Наступила пауза. Шкуродеров уставил на девушку насмешливые глаза. Не говорил ни слова, но время от времени вытягивал руку, поворачивал ее к себе и пристально следил за ее лицом. — Вот так, иногда приходится выбирать, — наконец сказал он и открыл в ожидании рот.

Удавнюк, подперев левой рукой голову, лежал на боку и неторопливо курил. При этом тоже не сводил прищуренных глаз с Наташи, со сладостным предчувствием ждал ее действий.

— Хитрый, Андреич, уж ты в трудное положение поставил ее. — Открыл бутылку с пивом, отхлебнул из горлышка, еще больше сощурив глаза, громко произнес: — Чего стоишь? Иди! Он тебя отпускает.

— Да, иди, только, как договорились, голышом, — вернувшись к Удавнюку и усаживаясь рядом с ним, подтвердил Шкуродеров. Потрепал ладонью его волосы и, потешаясь, дополнил: — Народ жаждет стриптиза! Видишь, у него спина чешется, крылышки растут, дух поднимается.

— Давай, давай, не набивай цену, — взыгрался Удавнюк. 

Наташа все стояла с опущенной головой и не двигалась. Она не верила, что эти изверги отпустят ее, лишь поглумятся над ней. Разденется она или не разденется, они все равно не отпустят. Но это был хоть какой-то шанс. «Быстро разденусь и пойду. Сначала медленно. Пока они будут потешаться, дойду до зарослей, потом брошусь в них и изо всех сил побегу. Буду бежать до тех пор, пока не упаду. По кустам на машине они не смогут проехать, а так, может быть, не догонят. Потом заберусь в самую чащобу, запрячусь и буду там сидеть. Когда наступит ночь, выберусь из леса, найду на свалке какую-нибудь тряпку, замотаюсь в нее и дойду до города. А там люди».

Она уже приложила ладони к платью, приготовившись снять его, уже сжала их. Но не смогла. Она очень хотела жить, и это был единственный шанс остаться живой, но что-то останавливало ее. «Зачем терпеть такое унижение? Нет, нет, не могу».

— Да-а… — протянул Удавнюк. — Не мычит, не телится. — Взмахнул рукой, чтоб обратить на себя внимание Наташи и недовольно сказал: — Э, алё! Слушай… тебе не кажется, что ты злоупотребляешь нашим терпением? Давай шевелись. Ты же смелая девушка, красивая и умная. Снимай шмотки потихонечку и чеши по полянке, а мы с удовольствием заценим тебя.

— Только волосы разбросай по плечам. Дикарки все косматые, — добавил Шкуродеров.

Не взглянув на них, Наташа неожиданно зашагала в направлении просеки.

— Кхм, — произнес Удавнюк удивленно. — Хотел посмотреть, откуда у нее стройные ноги растут, а она удалилась, как английская королева.

— Вопиющая наглость, — в тон ему произнес Шкуродеров, дожевывая колбасу. Они переглянулись, оба посмотрели Наташе вслед, но не сделали даже попытки остановить ее. Шкуродеров усмехнулся, опять потрепал волосы Удавнюка и по-молодецки крепко потянулся. — А ножки-то у нее действительно хороши. Эх, и нравятся мне такие девочки. А что, может быть, в самом деле, оставим ее себе? Припрячем и будем, как ты сказал, помаленьку. Кстати, ты же был на даче у Гарика, у него там очень подходящий погребок. А? Как ты на это смотришь?

— Категорически против. — Удавнюк уперся рукой о землю, сел, почесал за ухом. — Может, остановить? Не догоним.

— Не догоним, так разогреемся. Куда она от нас денется. Дальше уйдет, больше   адреналина накопится. Спортивный азарт повышает тонус, укрепляет нервную систему. О здоровье, Удавнюк, думай, о здоровье, а не о деньгах. Здоровье дороже денег. Правильно?

— Правильно. Одно другому не мешает. Не, хватит. Давай по стопарику и погнали. Укрысится, шарь потом по кустам.

Видя, как Удавнюк суетится, Шкуродеров нарочно тянул время. Молча закурил, потом сказал:

— Ну, наливай.

Наташа шагала по мягкой траве, она уже отдалилась от ложбины метров на двадцать, но до зарослей еще далеко. Было страшно, страшно до оторопи, страшно настолько, что каждый шаг давался ей невероятным усилием над самой собой. Сердце отчаянно билось, как птица в сетке, стремившаяся выбраться на волю. «Минута. Нужна еще одна минута, и я дойду туда! — Она поняла, что милиционеры решили поиграть с ней в догонялки, позабавиться таким образом. — Пусть посидят еще всего одну минутку, только бы не поторопились. Господи, помоги мне!» Напряженно вслушиваясь, она уловила слабый, похожий на шепот, шорох листьев, почувствовала легкий ветерок, ласковое тепло солнца. Оно было еще высоко, но уже касалось верхушек деревьев. От этого, от ощущения внезапной свободы что-то случилось с ней, она вдруг забыла о предосторожности, о плане усыпить бдительность своих мучителей и сделала именно то, чего как раз не следовало делать — как безумная, бросилась бежать, тем самым обрекая себя на издевательство и гибель.

Расстояние до густых кустов шиповника и щетинистой поросли акации стремительно сокращалось. Наташа бежала и видела только эти заросли. «Сейчас, сейчас добегу, брошусь туда и быстро пролезу в самую чащу, а потом проберусь как можно дальше, и они меня не найдут!»  Но в тот момент, когда до зарослей оставалось всего несколько шагов, она оглянулась и обмерла: рядом, чуть не сбив ее, резко затормозила машина. Шкуродеров ловко выпрыгнул из кабины и под отрывистый смех Удавнюка метнулся наперерез.

— Ма-ма! — в отчаянии закричала Наташа. Ее голос плачущим эхом прокатился по лесу.

Шкуродеров подбежал к кустам, опередив ее, остановился и, словно не решаясь на какое-то действие, расслабленно опустил свои длинные руки. Наташа на миг застыла на месте, затем бросилась мимо него, пригнулась, намереваясь нырнуть в кусты, но Шкуродеров успел схватить ее. Дернул, со всей силой прижал к себе.

— Куда ты рвешься? Постой… Нам не туда, нам сюда.

Вырываясь, тяжело дыша, Наташа рыдала навзрыд и призывала на помощь неизвестно кого.

— Помогите! Помогите!

— Ух, ты, как запыхалась. Тебе отдохнуть надо.

Он заломил бьющейся девушке руки, выкрутил их назад и затолкал ее в машину. Она увидела перед собой перекошенное лицо захлебывающегося от радости Удавнюка.

— Побегала? Зря ты полезла в кусты. Знаешь, там сидит серый волк, зубами щелк.

— Поехали! — скомандовал ему Шкуродеров.

На ложбине Шкуродеров вытащил Наташу из машины, с довольной ухмылкой на лице остановился перед ней и с издевкой сказал:

— Куда ты бежала? Я же сказал: голышом. А ты? Нехорошо поступила, ой как нехорошо. Проштрафилась ты, девочка, провинилась — вот что я тебе скажу. Почему ты не разделась? А? Смотри, как это делается, — вот, очень просто. — Он отпустил ее руку, сбросил с себя милицейскую форму, снял трусы, майку, даже носки. — А теперь на колени!

Наташа, обливаясь слезами, отрицательно мотнула головой. Она была обречена, последние остатки надежды покинули ее. У нее тряслись руки и ноги, мир вокруг ее перевернулся.

— Нет, ты встанешь на колени. На колени, я сказал! Сильная рука его схватила ее за волосы и потянула вниз, как тугую ветку, которую наклоняют с намерением оборвать высоко висящие плоды. Наташа извернулась, Шкуродеров не успел отдернуться, и она разъяренно вцепилась в его палец зубами. Он взвыл от боли, дернул руку. Но Наташа, сжав свои челюсти изо всех сил, вцепилась мертвой хваткой. Вдруг на ее голову обрушился резкий дробящий удар. Второй, третий. Ноги подкосились, в глазах потемнело, и она без сознания упала на землю.

— Твою мать! Смотри, что сделала эта дрянь, — закричал

Шкуродеров, подскочив к Удавнюку.

— Ты нуждаешься в неотложной медицинской помощи, —глядя, как из пальца брызжет кровь, рассудил тот.

— Морду разобью, тварь! Чего ты рассуждаешь? Аптечку давай!

Сам взял бутылку с водкой, полил из нее на палец.

А Удавнюк уже бежал тяжелой трусцой, нес аптечку, на ходу открывая ее. Обильно окропил кровоточащий палец йодом, перевязал.

— Ты ее не убил?

— Не знаю. Они живучи, как кошки. Надо было зубы выбить.

— Ни в коем случае, товарный вид испортишь. Шкуродеров кинул на него недружелюбный взгляд и, пробуя шевелить прокушенным пальцем, уже спокойнее произнес: — Вот дрянь. Пойду, получу моральное удовлетворение.

Он стянул с лежащей без сознания Наташи платье, все белье, бросил его к кустам и грузно навалился на нее. От удовольствия у него даже потекла изо рта слюна.

х х х

Два остервеневших садиста, подобно пещерным зверям, услаждающимся кровью жертвы, которую они разрывают на куски, несколько часов измывались над несчастной девушкой и наслаждались ее страданием. День угасал, становился прошедшим временем, вместе с ним угасала Наташина человеческая жизнь. Для нее больше не стало ни настоящего, ни будущего, остались только страх и мучительное существование.

Когда вечернее небо осветилось холодными огоньками звёзд, ее мучители начали собираться в дорогу. Прибрав аптечку и смахнув на траву остатки пиршества, Удавнюк устало вытряхнул одеяло, положил его на капот машины. Доведенная до исступления, граничащего с потерей рассудка, Наташа сидела с поникшей головой. Шкуродеров напел: «Кому-то было хорошо, а кому-то — плохо» и  швырнул ей платье.

— Одевайся, коза драная. На сегодня хватит. Поедешь к басурманам. Они там голодные, давно тебя поджидают.

Он подождал, когда Наташа оденется, подвел ее к машине и затолкал в багажник. Затем двумя короткими шнурами связал ей руки и ноги, взял одеяло, лежавшее на капоте. Брошенное сверху, оно прикрыло Наташу всю полностью, она инстинктивно повернула голову на бок, и услышала, как   глухо захлопнулся багажник. Словно обдумывая свои дальнейшие действия, Шкуродеров постоял немного, затем влез на заднее сиденье и пробормотал с холодным спокойствием:

— Я, пожалуй, посплю.

Прежде чем завести двигатель, Удавнюк протер глаза, закурил. Затем всмотрелся в неясные очертания деревьев, включил фары, и машина, как будто сама собой, поехала.

Наташа лежала в тесном багажнике как под прессом. Вдруг ее замутило, словно от долгого кружения, она стала проваливаться. Но вскоре очнулась от боли в руках и ногах. Лишь наполовину придя в себя, почувствовала, что ее ступни и руки словно перерезают, что ее тело находится в неудобном положении. Хотела пошевелиться, но ей никак не удавалось. С каждой минутой боль нарастала, становилась невыносимой, и она застонала, пытаясь тем самым унять боль. «Чего это она скулит?» — задумался Удавнюк. Подождал — стоны стали слабее, реже. — «Не задохнулась бы». Вылезать из кабины ему не хотелось, но перед выездом  на трассу он все же затормозил. Открыл багажник, пригляделся.

— Чего ты тут томишься? Не задохнулась еще? — Наташа только простонала. — Ну, ничего, в горах отдышишься, там воздух свежий, полезный.

Увидев, что она накрыта с головой, откинул одеяло, на всякий случай ощупал, как связаны руки и ноги. Шнуры были затянуты с такой силой, что впились в кожу.

— Вот идиот! Пока доедем до места, начнется гангрена. Кто за калеку заплатит?

— А? Тебе что-то не нравится? — послушался пьяный голос

Шкуродерова.

— Я молчу, спи, — ответил Удавнюк, доставая из кармана нож.

Разрезал шнуры, багажник  запер на ключ. «Так надежнее будет».

Кромешная темнота окутывала все бескрайнее равнинное пространство, лишь с двух сторон плыли навстречу друг другу светящиеся фары машин. Удавнюку сделалось жутко, он поежился, как от озноба, нырнул в кабину и, быстро набрав скорость, помчался по трассе.

Дорога предстояла дальняя.

х х х

Дима несколько раз порывался встретиться с Наташей, но всякий раз сдерживал себя. Не хотел, чтобы она обиделась на него за то, что он нарушает свое обещание не претендовать на ее расположение. А на этот раз решился заглянуть в аудиторию, в которой по расписанию проводились семинарские занятия в Наташиной группе. И удивился, что ее нет. Еще больше удивился, когда узнал от однокурсниц, что она не появляется на лекциях уже четвертый день. Он разыскал старосту группы, девушку с хорошей фигуркой и каштановой косой.

— Не знаю, в чем дело, — сказала она, перебирая пальцами по своей косе, перекинутой на грудь. — Может быть, заболела. Вообще странно… Мне ничего не говорила. — Девушка оставила косу в покое и очень серьёзно посмотрела на Диму. — Ну вот, больше я ничего не могу сказать.

У Димы была еще одна пара, но он не пошел на лекцию, а сразу же уехал, надеясь найти Наташу в квартире. Дверь ему никто не открыл. Не удалось найти Наташу и на следующий день, и после. Не представляя, что с ней могло случиться, все время до понедельника, когда должны были вернуться со своих гастролей Валерка с Оксаной, он провел в напряжённом ожидании. В понедельник даже не пошел на занятия. Спустившись со своего этажа, позвонил в Валеркину квартиру, и опять дверь никто не открыл. Тогда он вышел из подъезда и стал ждать. И не напрасно. Часа через два к дому подрулило  такси, из него вышел Валерка. Один. Они поздоровались и выжидательно посмотрели друг на друга.

— Ты меня ждёшь? — после паузы спросил Валерка, поправив на плече ремень спортивной сумки.

— Да.

— Что случилось?

Вместо ответа Дима тоже спросил:

— Ты чего один приехал?

Валерка хитро улыбнулся.

— Одын, совсем одын.

— А где Оксана?

— Пойдем в квартиру, жрать хочу как волк.

Они сразу же пошли в кухню. Увидев оставленную на столе грязную посуду, Валерка недовольно вздохнул, но тут же его лицо опять приняло добродушное выражение. Он сел на стул, откинулся назад и вытянул ноги. — Присаживайся. Оксана не приехала, некогда ей. Мы с ней подцепили жирного карася, депутата горсовета, с бронированной дверью. Без ключей проникнуть в квартиру никак невозможно. Так что Оксана в данное время сидит с ним в ресторане. В доверие втирается. А я решил не маячить там без толку. Как добудет ключи, позвонит. — Он сказал это как бы между прочим. — Ну, ладно, говори. Что там у тебя?

— Что-то с Наташей произошло.

— В смысле…

— Пропала она.

Валерка снова кинул взгляд на стол.

— Я сразу понял, что-то не так. На другую квартиру ушла?

— Вряд ли. Ее и в институте нет.

— Даже так? — Он подумал немного и спросил: — Между вами никакого конфликта не было?

— Не было. Как вы с Оксаной уехали, я ее больше не видел. 

Валерка расстроился, наверное, больше Димы. Он помолчал, встал и пошел осматривать комнаты. Через минуту хлопнул дверью спальни, вернулся.

— Слушай, дело серьезное. Ее сумка здесь. С ней, похоже, приключилась какая-то беда. — Постоял с хмурым лицом, не произнося ни слова. И Дима молчал. Они оба были в полной неопределенности. Внезапно Валерку пронзила догадка. — Понятно.

— Что тебе понятно.

— Понятно, откуда ветер дует. Ты не против, если я пошарю в ее вещах.

— Зачем?

— Мне надо узнать, паспорт в сумке или нет. Студенческий билет явно был всегда при ней, а паспорт не должна бы носить с собой.

— И что из этого? — недоуменно спросил Дима.

— Давай сначала проверим.

Они вместе зашли в спальню, просмотрели содержимое Наташиной сумки. Паспорта, естественно, не было.

— Мне кажется, я знаю, что случилось. Это дело мытаря. Точно его работа. Наташа, вероятно, поела, а потом неожиданно вышла из квартиры, потому что даже посуду не прибрала, как будто бы кто-то позвал ее. И больше не вернулась. Я уверен, что это мытарь. Просто так она никому не открыла бы дверь, а он в милицейской форме, ему могла. Кроме того, ни одному бандиту не придет в голову украсть паспорт. Это мог сделать только он, чтоб никаких следов не осталось. Узнал от нее, что она из хутора, и куда-то упрятал. Нет ее и нет, кому какое дело. Кто ее будет искать? В паспорте — фотография, фамилия, а так — кто она? Кого искать-то? А побаловаться с девочками он любит, это я знаю. Не хочу пугать тебя, но в прошлом году он в лесу изнасиловал и убил одну проститутку. Был даже суд. Дело замяли, конечно… Да. Слушай, езжай-ка ты, пожалуй, прямо сейчас на старый автовокзал, он там «наперсточников» пасет. Если не болтается вокруг вокзала, зайди в опорный пункт. Обычно он там бывает, это его хлебное место. Напирай на него буром, посмотришь, как будет реагировать.

Диму словно поразил столбняк.

— Чего, не поедешь? Хочешь, сгоняем вместе.

— Да нет, сам разберусь.

х х х

Затормозив возле автовокзала, Дима бегло огляделся вокруг. В стороне от остановки, как обычно, присев на корточки, какой-то жулик шустро передвигал наперстки, его кольцом окружали десятка два возбужденных людей. Дима прошелся вдоль выстроившихся в шеренгу пригородных автобусов, заглянул в дверь. Обошел вокзал с другой стороны, вернулся обратно. Вошел в здание вокзала. Повсюду, особенно возле кассовых окошек, толпился молчаливый народ с чемоданами и сумками в руках. Над одной из дверей у дальней стены глазами нашел написанное ровными буквами слово «милиция». Открыл ее. В комнате стояли грязный коричневый сейф, шкаф, стулья и два канцелярских стола желтого цвета. За одним из них с повернутой на бок, как у прислушивающейся курицы, головой, сидел милиционер. Он водил карандашом по листу бумаги: то ли писал, то ли что-то подчеркивал, а может быть, рисовал. Но это был не Шкуродеров. Дима спросил его:

— Сержант, мне надо увидеть Шкуродерова. Не подскажешь, где найти его?

— Иди отсюда, не мешай работать, — не меняя положения тела, рыкнул сержант.

Дима хлопнул дверью, направился к выходу. Навстречу ему, не спеша, словно прогуливаясь, шагал Шкуродеров. Увидев Диму, он заметно вздрогнул, с некоторым удивлением взглянул на него еще раз, повернулся и, ускорив шаг, повернул на улицу. Дима поспешил за ним. А когда тоже оказался на улице, крикнул:

— Майор, подожди, поговорить надо.

Шкуродеров остановился.

— В чем дело, гражданин?

— Иди сюда! Поговорим с тобой, — твердо произнес Дима.

Шкуродеров потемнел, сделал несколько решительных шагов навстречу.

— Это что за выходки?

— Где Наташа? — тоже потемнев, спросил Дима.

— С кем-то ты меня путаешь, малый…

— Не узнаешь меня? Говори быстро, где Наташа.

— Знаешь что? Я при исполнении! На нарах захотел по- потеть?

Дима сунул руку в карман.

— Да я тебе, падла, кишки выпущу.

— А, вспомнил. Тебя, кажется, Димой зовут? Не понимаю, что ты тут мне… Кто эта Наташа? Я не знаю, о ком ты говоришь.

— Знаешь, — едва сдерживая себя, прошипел Дима и пошевелил в кармане рукой.

— Что ты пугаешь?

— Я тебе сказал, кишки выпущу, мразь. Пикнуть не успеешь. Ну!

Взгляд Шкуродерова скользнул по свирепому лицу широкоплечего парня, — к руке, которую держал он в кармане.

— Что ты хочешь?

— Если сейчас же не скажешь, что ты сделал с Наташей, я перережу твою глотку прямо здесь, — с явной готовностью осуществить свое намерение произнес Дима

Пот выступил на лбу у Шкуродерова, дыхание сделалось тяжелым. Он кашлянул в кулак, пытаясь справиться с напряжением, и заговорил с таким  трудом, словно кто-то невидимый сжал ему горло.

— Не нужно это. Ничего с ней не случилось. Я все расскажу, давай только отойдем.

Он подтвердил свои слова кивком головы и пошагал за автобусы. Дима, не спуская с него глаз, пошел следом.

— В первую очередь, меня интересует, откуда ты узнал? — с невеселой усмешкой спросил Шкуродеров, показывая, что готов к откровенному разговору.

— Не твое дело.

— Ладно. Я все уже понял. Только не надо мне угрожать, давай договоримся по-хорошему.

— По-хорошему? Это как?

Шкуродеров с сожалением вздохнул.

— Буду с тобой откровенным. Стыдно признаться, но я действительно хотел уговорить Наташу стать моей любовницей. Думал, осыплю ее деньгами, и она растает. Пойми меня, просто не устоял перед ее красотой. — Дима недоуменно смотрел на него. — Уж больно хороша кошечка, такие ножки, да и все остальное… — Он усмехнулся, причмокнул губами. — Диман, поверь мне, я каюсь и сожалею, что так вышло. Особенно мне перед Валеркой стыдно. Хотя прежде чем пойти на это, я у нее расспросил об ее отношениях и с тобой, и с Валеркой. По- считал, что она всего лишь квартирантка, — он с пониманием взглянул Диме в глаза, — оказалось, если я не ошибаюсь, не совсем так. Я приношу тебе извинения, извинюсь и перед ней, и перед Валеркой, возмещу Наташе моральный ущерб, только давай договоримся с тобой, пусть все будет шито-крыто! Сам понимаешь, я боюсь огласки, это же, считай преступление. И знаешь, что? Хочу попросить тебя помочь мне.

— Чего?

— Просто прошу тебя поговорить с Наташей, чтоб она никуда не жаловалась. Я отблагодарю тебя. Майор Шкуродеров не забывает услуг. Пойми, все мы живые люди, кто не ошибается.

— Где она?

— На даче у моего друга.

— Это правда?

— Не веришь?

— Поехали!

— Диман, давай через пару часиков. У меня прямо сейчас совещание в отделе. Просто физически не смогу. Давай, встретимся вот на этом месте ровно в два и смотаемся за ней.

— Ты ее что, запер?

— Да, запер. Но с ней все в порядке, клянусь.

Он проводил Диму до машины и, когда Дима сел за руль, задержал дверцу.

— Еще раз приношу свое извинение. С тобой мы почти не знакомы, а Валерку я очень хорошо знаю. Больше всего мне перед ним неудобно. Кстати, он еще не приехал?

От его дружеского тона лицо Димы окаменело.

— Слушай, если что-то случится с Наташей, имей в виду, больше не выкрутишься. Ты знаешь, кто мой отец… Звездочки слетят с плеч вместе с твоей безмозглой головой. Не только за Наташу ответишь, но и за то, как придушил в лесу проститутку, вспомнишь. Все вспомнишь. Это точно, можешь не сомневаться.

Он резко захлопнул дверцу, сел прямо, положил руки на руль и стал думать: «Что-то здесь не так. Всего нескольких моих слов хватило, чтобы заставить его сознаться. Но ладно, важно, что я узнал, где она. Теперь главное вызволить ее, а после с ним разберемся».

х х х

Шкуродеров помедлил, словно ожидая, что Дима откроет дверцу и что-то добавит к сказанному, затем бросил на «Мерседес» раздраженный взгляд и пошагал. Когда вошел в комнату милиции, Удавнюк все еще сидел за столом и все также водил карандашом по бумаге. Шкуродеров остановился за его спиной, стал смотреть в окно. «Черт возьми! Просто так не обойдется. Придётся повоевать. Все закономерно, любое серьезное дело всегда тянет за собой целую цепь последствий, — рассуждал он вслух. — Тем более у меня нет выбора, нет никаких вариантов». Приняв окончательное решение, стал обдумывать детали плана действий, пытаясь продумать все наперед, предусмотреть самые непредсказуемые ситуации. Но нервы надо было как-то успокоить. В глазах его прятался страх, а на обычно самодовольном лице застыло выражение отчаяния. Он достал из-за сейфа начатую бутылку водки, плеснул в стакан, опрокинул его в рот и вместе с выдохом произнес:

— У нас проблемы.

Удавнюк с удивлением взглянул на него.

— У нас с тобой никогда не было без проблем. Мы не ищем в жизни легких путей.

— У нас очень серьезные проблемы, — злобно повторил Шкуродеров. — Сейчас тут был Валеркин друг, Диман, он в курсе, что мы с тобой увели из квартиры эту куклу. Требует вернуть ее.

— Ну и что? Давай пригласим его в ресторан, отстегнем, сколько нужно, и красиво разойдемся. Чего он рыпается? Кто она ему?

— Не получится. Я знаю его, крутой пацан, опасный, так просто с ним не сговоришься. С ним никак не договоришься. Уяснил? — Он снова протянув за сейф руку, взял бутылку и отпил из нее — Вообще, откровенно говоря, я очень хотел бы с ним договориться. Честное слово! Ничего не пожалел бы! Но, повторяю еще раз, — это невозможно. Если он сказал, чтоб мы вернули Наташу, — все, другого не дано. Либо мы вернем Наташу, либо он нас с тобой самих наизнанку вывернет. И нечего пытаться. Бесполезно протягивать руку тому, кто ее никогда не пожмет. Ты знаешь таких начальников, которые не берут взятки?

— Нет.

— А я знаю. Двоих. Их мало, один человек на сто тысяч, но они есть. Лет пять или семь тому назад, ты тогда еще не работал, прокурор в нашем районе был. Сколько я горя от него натерпелся, рассказать невозможно. Истукан, баран, осел упрямый. Ему было все равно: друг ты, брат, сват — все по закону. Мог бы денег иметь видимо-невидимо. Самая такая хлебная должность. «Давай, — говорю ему, — закроем дело, пять штук обещают». — Ты представляешь, пять штук — это новенький «Жигуль». — Нет, слышать не хочет. Упирается, хоть отверткой ухо долби. Ну, и приходилось сажать человека безо всякой пользы. Сам ходил и зимой, и летом в затрепанном плаще, в мятой шляпе, по-моему, ни разу досыта не нажрался, но никогда рубля не взял.

— Во, козел.

— Вот и я говорю: скотина. Диман из этой категории, такой же истукан. С той лишь разницей, что не имеет с баблом никаких проблем. Отец у него в таможне работает, большая шишка. Представляешь? Отец — прожженный жулик, а он — сознательный гражданин, принципиальный товарищ. Не могу разобраться, чего у них с Валеркой общего?

— В таком случае давай наркотики ему подсунем?

— Ты соображаешь, чего сказал?

— А что?

— А то, что его к отделу близко нельзя подпускать. Стоит ему только вякнуть про эту куклу и понесется. Я ж сказал тебе, кто у него отец. Там такие связи. А Валеркин отец тем более — министром работает в Москве. Это — во-первых. А во-вторых: часики тикают. Мы ограничены временем и пространством.

— Что же нам делать?

Шкуродеров шагнул к столу, пригнулся, понизил голос. — Я

сказал ему, что мы заперли ее на даче у Гарика.

Удавнюк даже подпрыгнул на стуле.

— Зачем?

— Ты слушай меня. Надо действовать, у нас нет времени оглядываться по сторонам. Иначе или получим по ножу в печенку, или загремим на всю катушку. Я пообещал ему отдать эту сучку. В два часа он будет здесь, поеду с ним как бы за ней. Слушай меня внимательно: сейчас же дуй на дачу Гарика, но сначала заверни к нему на работу за ключами. Машину поставь так, чтобы не с одной стороны не было видно. И жди.

— А если он…

— Молчи, Удавнюк. Молчи… У меня не бывает никаких «если».

Он взял из рук Удавнюка карандаш, перевернул лист,

испещренный цифрами, набросал схему дачного участка, домика и стал давать четкие инструкции. Удавнюк напряженно вникал в то, что ему предстояло совершить.

Когда Шкуродеров закончил и опять потянулся рукой за сейф, он спросил:

— Слушай, ты так обрисовал Димона. Откуда ты его знаешь? Он тебе что, корефан.

— Нет, — ответил Шкуродеров. — Для этого я держу сексотов. Они по моему заданию о любом человеке, который меня интересует, все вынюхают. А Диманом я заинтересовался потому, что он Валеркин друг. Мне надо было знать, чем Валерка дышит, потому что у нас с ним дельце одно имеется.

х х х

С автовокзала Дима приехал домой, пообедать. На газовой плите разогрел борщ, но даже не притронулся к нему. Через каждую минуту поглядывая на часы, ходил туда-сюда по комнате, думал. В голову лезло всякое. Он вновь и вновь задавался вопросом: почему Шкуродеров так быстро сознался? Почему он целую неделю держит Наташу взаперти? Не такой уж он простой, чтоб надеяться, что она согласится стать любовницей. По меньшей мере, все это странно… А вдруг ее уже нет в живых?

Он внутренне ужаснулся и почувствовал пульсацию крови в висках от мысли, что этот ублюдок может сотворить с ней. Он упрекал себя за то, что уговорил ее жить на квартире у Валерки, что долго не решался встретиться с ней. Если бы он видел ее каждый день, возможно, предупредил, посоветовал бы ей быть осторожнее. Доведя себя до состояния отчаяния и продолжая размышлять, он по ступенькам спустился к другу, поговорить с ним. Часы показывали половину второго. Валерка открыл дверь раньше, чем он успел позвонить. Вне всякого сомнения, ждал его. Дима сосредоточился и выдохнул:

— Ты прав, Наташа у мытаря.

— Я не знаю, что тебе сказать, — вникнув в ситуацию, авторитетно заявил Валерка, когда Дима вкратце передал ему разговор со Шкуродеровым. — Если мытарь повел себя так странно, то ничего хорошего от этого не жди. По-моему, он задумал какую-то игру с тобой, уловку.

— Посмотрим, — сказал Дима, направившись к двери. Валерка остановил его.

— Подожди. Я тоже поеду.

На автовокзал они приехали немного раньше назначенного времени, но Шкуродеров уже ждал. Он стоял совершенно спокойно в тени, возле стойки с желтой табличкой, указывающей маршрут автобуса. Когда же увидел вместе с Димой Валерку, сменился в лице. Валерка скупо поздоровался с милиционером и, вознамерившись понять, что у него на уме, пристально посмотрел ему в лицо. Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. Первым заговорил Шкуродеров:

— Вы вдвоем?

— Да, вдвоем, — резко ответил Валерка.

— Не ожидал, если честно.

— А где твоя машина?

— Сейчас подъедет. Да собственно она и не нужна, можем смотаться на вашей.

— Тогда садись.

Валерка открыл дверцу, они оба влезли на заднее сиденье. Дима повернул голову, вопросительно посмотрел на Шкуродерова.

— Куда ехать?

— Через Ворошиловский мост, на старые дачи, — глухо сказал он, потом поерзал по сиденью и начал было оправдываться:

— Все получилось как-то спонтанно…

— Прекрати, — это пустой разговор, — оборвал его Валерка. — Неужели ты думаешь, что я поверю тебе после всего?.. Ты поступил подло, а теперь несешь какую-то ахинею.

— Да, ты прав, — притворно согласился Шкуродеров.

— Я могу сказать только одно… Считай за счастье, если с ней все в порядке. Понимаешь, что ты сделал? В душу мне плюнул. Ведь мы не первый год знаем друг друга. Тебе что, шлюх мало? Вечером подъезжай к любому ресторану или гостинице и нагружай полную машину. Нет, ко мне приехал. Сегодня ты, как хозяин, вошел в мою квартиру и увез эту девочку, а завтра за моей женой придешь?

Шкуродеров молчал.

Дима промчался по городу, обгоняя поток машин безо всякой осторожности, доехал до дачного поселка, следуя указаниям Шкуродерова, свернул в узкий проезд и остановился. Пристроил свой «Мерседес» возле ограды так, как удобнее было развернуться, и только тогда словно очнулся. Шкуродеров вылез из машины, Дима подошел к нему ближе и внушительно сказал:

— Смотри без шуток!

Шкуродеров в ответ только ухмыльнулся и демонстративно показал пустые ладони.

Дима бросил взгляд на домик. «Там, за одним из окон, зарешеченным металлическими узорами, бьется перепуганная до смерти Наташа», — пронеслось в его мыслях. Сейчас он ее освободит, отвезет в город. От радости она будет обнимать его, целовать. И он будет счастлив, что спас ее, даже если она по- прежнему останется девушкой Эрудита.

И у него, и у Валерки читалась в глазах настороженность. Шкуродеров открыл калитку, жестом пригласил их войти. Друзья переглянулись, в последний раз отдали дань сомнениям и решительно шагнули вперед. Дверь в домик была незапертой. В нем оказалась всего одна комната с низким потолком. Дима бросил взгляд на покрытую бесцветным лаком лестницу с крутыми ступеньками, над которой зияла квадратная дыра. Его глаза увеличились.

— Так где же она?

Ожидая ответа, оба напряглись, притихли.

Шкуродеров нервно рассмеялся, внезапно вскочил на лестницу и пронзил их ненавистным взглядом. Он уже был хозяином положения. Придя в себя, Дима выхватил из кармана нож. Вдруг на улице послышались шаги. Они приближались. Дима повернул голову, прислушался. Дверь резко распахнулась, в проеме ее застыл на месте Удавнюк с пистолетом в руке.

Шкуродеров поднялся еще на одну ступеньку выше и с усмешкой произнес:

— Промашку вы дали, друзья, не надо было меня трогать. Судьба. От неё, говорят, не уйдёшь.

— Ты точно, мразь, не уйдешь! — закричал Дима, блеснув острым лезвием «лисички» и сделав шаг к лестнице, чтобы дотянуться до него. Крик его был полон не ужаса, а ярости.

Шкуродеров как-то по-особому взглянул на Удавнюка и кивнул. Тот резко выбросил вперед правую руку, раздался глухой хлопок.

Пуля попала Диме в голову. Он, словно споткнувшись, схватился за стенку и упал на пол. Тоненькая, едва видимая ниточка крови заструилась по его шее к воротничку джинсовой рубашки. Побледнев от потрясения, Валерка склонился над ним. Он видел мертвого Диму, чувствовал запах порохового дыма, но не мог поверить, что все это произошло на самом деле. Его сердце бешено барабанило, а время словно остановилось. Подняв голову, безумными глазами посмотрел на Удавнюка, только что стрелявшего в Диму, и в его лице тоже увидел страх.

— А тебя никто не звал. Но теперь надо заткнуть рот и тебе, — прозвучал голос Шкуродерова.

— Нет! — вскрикнул Валерка.

Рука Удавнюка замерла.

— Почему нет? — ухмыльнулся Шкуродеров. — Покуда ты жив, я буду чувствовать себя некомфортно.

— Не убивайте меня, я буду молчать.

Шкуродеров закачал головой, выражая полное безразличие к его словам.

— Не верю.

— Почему, Андреич?

— Потому, что мы отвезли в горы вашу Наташу и продали. Если бы она была здесь, целая и невредимая, тогда бы другое дело. Но теперь не получится. Мне тоже хочется жить. А висеть у кого-то на крючке я не привык. Так что, друг мой, твою просьбу удовлетворить не могу, — сухо и зловеще вынес свой приговор Шкуродеров, с откровенным сожалением взглянул на Валерку и кивнул Удавнюку. В следующее мгновение раздался второй выстрел, такой же глухой.

Шкуродеров спустился с лестницы, открыл дверь, нервно огляделся. Никого! Подошел к убитым Диме и Валерке, лежащим рядом друг с другом, осмотрел их.

— Метко, метко. В руке не дрогнул пистолет. Молодец! — похвалил он Удавнюка. Достал из Диминого кармана ключи, положил их в свой. — Прости, Господи, за грехи наши тяжкие! Ну, хватит дрожать, тащи сюда бензин.

Удавнюк вышел, а через минуту вернулся с тяжелой канистрой, поставил на пол и взялся пальцами за крышку.

— Подожди, — остановил его Шкуродеров, — не торопись. Сделаем так. Я сейчас отгоню «Мерседес» Джеку, поставлю ему в гараж, пусть сразу же начинает потрошить, и поеду в отдел, чтоб видели меня там. А у тебя теперь задача несложная. Подожди здесь с полчасика, но не больше. Потом весь бензин выливай на трупы, не забудь оставить на дорожку к выходу, поджигай и пулей мотай отсюда.

— Хорошо. Это все? — прерывисто вздохнул Удавнюк.

— Нет, не все. Сразу же, как окажешься в городе, позвони в пожарную. После этого дуй на опорный пункт, хватай первого попавшегося крестьянина — они обычно с паспортами в город приезжают — и оформляй протокол задержания. Главное, укажи в нем время задержания — «четырнадцать часов пятнадцать минут», данные паспорта и заставь расписаться. Потом отпустишь его, а сам пошляйся перед кассами, зайди в диспетчерскую. В общем, будь на виду. Вот теперь все. Ну, я погнал.

х х х

Он быстро сел в машину. Удавнюку очень хотелось  уехать вместе с ним, но он только проводил гневным взглядом удаляющуюся черную иномарку. Потом ушел в глубь сада. Там лег на траву. Страх, который был у него перед убийством, странным образом исчез, лишь озноб все не прекращался. Дрожащими руками он достал из кармана «Нашу марку», чиркнул зажигалкой. «Эти двое тоже лежат, только вот я лежу живой: покуриваю, гляжу на деревья, а они — нет. У них глаза закрыты. Придет ночь, потом наступит новый день, но им теперь все равно: никаких проблем. Вот ведь какая жизнь. Они мне еще ничего не сделали, а я их уже убил».

Удавнюк никогда не испытывал угрызений совести, ему не свойственно было каяться, сочувствовать, жалеть. Но на этот раз вместе с дрожью он во всем теле ощущал гнетущую тяжесть. Однако она исчезла, как только он подумал, что на их месте могли бы оказаться они с Андреичем, ведь Диман конкретно угрожал. Прежде Удавнюку и в голову не приходило, что может попасть на нары, за спиной Андреича он чувствовал себя как за каменной стеной. А теперь почему-то призадумался: «Андреич, конечно, мурый, сам не стал стрелять. Если чего, все на меня спихнет… Вообще жить страшно. Нет, надо отвлечься, иначе не упокоюсь, — решил он. — Сейчас помечтаю об отпуске». Но стал думать о «Мерседесе». — «Интересно, сколько Андреич возьмет за него с Джека? Тысячи три-четыре? Тоже неплохие деньги. А, нет. Их надо будет отдать Гарику, возместить нанесенный ущерб. Ну ладно, хоть так, все не из своего кармана…»

Он прищурил глаза от яркого солнца, стал изучать расположение веток на дереве, под которым лежал. Потом устремил взгляд на небо, необыкновенно чистое и голубое, как Наташины глаза. Воздух был по-особенному прозрачен, пахло спелыми яблоками. «Денек-то какой! Скоро бабье лето! Самое время оттянуться за городом, на природе. Эх, что ни говори, хорошо быть свободным: всегда можно легко делать все, что хочешь».

Тем временем Шкуродеров отогнал «Мерседес» к Джеку Потрошителю на разборку, договорился с ним о цене. В отдел приехал на троллейбусе. Зашел в дежурную часть и теперь, присев на краешек стола, травил анекдоты. Подбирал самые смешные, запоминающиеся. Коллеги смеялись. Даже задержанный, пьяный мужчина лет сорока, которого втолкнул в дверь молодой лейтенант, начал смеяться и кашлять.

— Заткнись, паскуда, — отрезвил его ответственный дежурный, когда зазвонил телефон.

Мужчина сразу сник, виновато посмотрел на всех и, словно вспомнив, что ему сейчас не до смеха, уставился в пол.

— Пусть повеселится напоследок, — ритмично постучав ладонью по крышке стола, заступился за него Шкуродеров. И сам он выглядел очень веселым, только как-то странно блестели его глаза.  — Иди ко мне, чего они тут тебя обижают!

Задержанный вдруг всхлипнул и разрыдался.

— На старых дачах обнаружены два обгоревших трупа, — положив трубку, проговорил ответственный дежурный.

Через пять минут на место происшествия выехала оперативная группа, возглавляемая майором Шкуродеровым. Окна машины были открыты, ветер свободно гулял по салону. Майор сидел на переднем сиденье, как будто ничего не замечая вокруг, смотрел куда-то вдаль, и улыбался своим мыслям: «Ловко все мы провернули, профессионально. Преступление века! Даже жаль, что нельзя никому рассказать! Да, я парень с головой. И Удавнюк четко сработал. Молодец! Серьезно относится к делу. Хороший стрелок. Но очень жадный: за деньги мать родную продаст. Не мешало бы и от него избавиться; нельзя доверять ему. Придется пораскинуть мозгами, как. — Шкуродеров сосредоточился, задумался, но ненадолго. — В сущности, пока не следует забивать голову разной мелочью, все будет зависеть от обстоятельств… Договорюсь со своими бедуинами, одного его отправлю к ним в горы — и с концами. В ущелье следов не найдешь… В общем, пока не до этого. Сейчас надо заняться преступлением: раскрыть в установленный срок, посадить кого-то. Дело предстоит канительное. Ничего, потихонечку все улажу. Основа основ — грамотно собрать улики, остальное — дело техники. Бомжей много. Выберу самого нелюдимого, покажу ему этот домик, вернее, то, что от него осталось, ознакомлю со своей версией: как и почему он совершил преступление. А выбить признание — раз плюнуть».