ШТОФ           - Э-э, мил человек! Что ж Вы накидочку-то свою мокрую себе да на коленки? Давайте-ка, я её вот тут пристрою, рядом с этим нашенским нововведением – паровыми отопительными трубами. От них очень хороший жар идёт!..           Шустрый и кругленький – как колобок – невысокий хозяин заведения ввиду отсутствия в такую ненастную осеннюю погоду других посетителей взял у меня насквозь промокшую накидку и форменную, горного мастера, фуражку, и отнёс их к вешалке. Вешалка эта представляла собою маральи рога, водружённые навершием на вертикальную стойку из бамбукового толстого ствола. Она располагалась рядом с двумя большими чугунными ребристыми трубами, идущими вдоль всей стены – и пропадающими в той стене где-то за длинным столом-стойкой трактирщика. Две похожие вешалки, но с широкими лосиными рогами, высились у входов в огороженные слегка потёртыми бархатными занавесями приватные кабинеты.           Трактирщик меж тем вернулся ко мне с маленькой плоской медной тарелкой, на которой горкой лежало несколько крупно нарезанных ломтей чуть подвяленного ржаного хлеба, которого успели потереть основательно чесночными зубцами с солью. И потому аромат от этой тарелки сразу возбудил у меня хороший аппетит – и я решил слегка перекусить. Хотя и заглянул сюда только с целью пересидеть ненастье. Ну – и дождаться вечернего поезда. Машинист паровоза Матейчук был моим старым знакомцем, и никогда не отказывал добросить меня до нового заводоуправления, построенного пять лет назад – ещё до моего назначения – в трёх верстах от самого завода и основной горной выработки…           Заказав наваристого бараньего бульона, в котором плавало средь золотых капель жира две половинки варёного яйца и небольшая, предварительно поджаренная до золотистой корочки, картофелина, я, посмотрев на улыбчивое лицо гостепреимного хозяина, кивнул на скамейку напротив меня.           Тот, не говоря ни слова, быстро метнулся к своему столу, и, выудив из-под него прямоугольной формы штоф и пару изящных гранёных чарок, подсел ко мне.           Тощая, и, будто чем-то вечно недовольная, кухарка с мужеподобным лицом принесла поднос с заказом, косо глянула на трактирщика, и, не промолвив ни слова, величаво – насколько это ей удавалось при такой костлявой угловатой фигуре, удалилась, цокая набойками туфель – будто подкованными копытцами, невидимых за длинным подолом серой юбки, к себе на кухню, дверь в которую располагалась сбоку от длинного стола хозяина сего заведения. И туда же, в эту самую кухню, судя по всему, и вели те самые паровые трубы.           Как только мы остались в небольшом – столов на пять – зале одни, трактирщик протянул руку к бутыли, ловко открыл притертую стеклянную пробку – и разлил прозрачную жидкость по чаркам.           - Ну, так давайте за погоду, – коротко сказал он и опрокинул посудинку в себя.           Я последовал его примеру. Потом мы одновременно отломили от ржаного по кусочку, занюхали лёгкий сивушный дух – в штофе оказался весьма недурной самогон – и я спросил, принявшись за горячую до обжигаемости языка похлёбку, предварительно покрошив туда ещё целый ломоть хлеба:           - А почему за погоду-то? Она очень уж дурная – вам не кажется?           - Кажется-кажется! – улыбнулся трактирщик. – Но вот именно она Вас ко мне привела! А то уже ведь более суток никого здесь и не было! Выходной ещё только через два дня у работничков ваших будет. А в будний день сюда мало сейчас кто заходит. Все хотят в пристанционную ресторацию. Не для того, чтобы поесть. А больше для престижу и бахвальству. И деньгу чтоб спустить – туда же! И купчишка проезжий, и мастеровой со своею кралею, и семейные со всем своими выводками – как в театру разоденутся – и туда же! А моё заведение – вот хиреет…           - А отчего ж оно хиреет у Вас? – я, слушая хозяина, продолжал хлебать наваристый бульон, оставив картофелину с яйцом на потом. – Был там раза два. Ничего особенного. Только окна большущие с французскими шторами, да граммофон с медной трубою посреди зала высится на малахитовой тумбе. А вот кормят бедно, да дорого. А официанты при расчёте ещё и свысока смотрят так, пренеприятно, будто хотят сказать – мол, что ты сюда припёрся, со своими нищенскими грошами…           И я, прервав свою тираду и трапезу, уже сам разлил из штофа по второй.           Хозяин моргнул, вздохнул облегченно. Мы чокнулись.           - За приятное знакомство, так сказать. – Сразу после этих слов мой визави хлопнул чарку, крякнул и задорно захрумкал корочкой ржаного хлеба.           Я последовал его примеру.           - Хорош, чертяга! – прожевывая хлеб, заметил трактирщик. – Я за что Матрёну и держу, – и он кивнул на закрытую дверь кухни, из-за которой раздавалось чуть слышное звяканье и стук. – Пусть и сварлива до изумления баба. Но быстро что приготовить для гостя, да и эту самую заразу сделать – это она средь таких первой кухарной мастерицей будет!           - Да, – подтвердил я, принимаясь за оставшиеся на дне тарелки картофелину с половинками яйца. – Градус хороший держит. При таком градусе у Вас в заведении даже в подобное ненастье должно народу много собираться. Согреваться, так сказать…           И я усмехнулся. И, в самом деле – жидкость из чарки уже разлила по внутренностям своё тепло. Обстановка вокруг как-то посветлела, стала почти родной, домашнее-уютной.           - Должно-то – должно. – Собеседник горестно вздохнул на мою улыбку. – Но вот тока в выходные да праздничные дни сюда и заходят. И даже господа бывают. Но – редко-редко. А по будням-то – только какой-то прохожий или работник заглянет. А местные казённые мужики – те вообще за версту обходят. Предпочитают посещать трактир Федьки Соболева при заводоуправлении – пусть он отседова и в трёх верстах будет…              - Ну, тот трактир, скажу вам в утешение – совсем ни в какое сравнение с Вашим не идёт. Грязно там, пол заплёван, половые ленивы и обсчитывают, а готовят в нём совсем дурно и невкусно. И воздух там спёртый какой-то. – Утешая хозяина, я разлил по третьей, и протянул ему последнюю половину ржаного ломтя. – Заходил, было дело. Столовался я там пару раз. И теперь туда – только по крайней нужде – как сильно ежели проголодаюсь – и пойду… Ну, будем!           И я выпил вместе с трактирщиком…           Сказать по правде – покривил я душою. Почти каждую неделю столовался я в Федькином трактире. А иногда – когда не успевал на поезд – оставался на ночлег в одной из пяти комнат, что были устроены на втором этаже Федькиного заведения.           Но хотелось что-то сказать приятное гостеприимному моему собеседнику – и я слегка соврал. Притом, что насчёт чистоты и качества блюд сказал истинную правду.           Стараясь поменять тему, я спросил:           - А что ж такая у населения нелюбовь к вашему очень даже приятному и чистому заведению?           Трактирщик помолчал немного. Потом встал, подошел к кухонной двери, чуть приоткрыл её. Потом закрыл, накинул на проушину крючок – и, быстро просеменив к противоположному концу длинной стойки – трактирного стола – нагнулся, взял что-то из тамошних глубин. Прихватив на обратном пути большое блюдо с такими же ржаными вялеными краюхами, сдобренными чесноком, подошел к моему столу.           Поставив прямо поверх опустевшей хлебной миски новую полную, он сел и что-то протянул мне.           Это что-то было бережно завернуто в чистую холщевую тряпицу, перетянутую тонкой атласной ленточкой черного цвета.           - Вот оттого и не ходят. – Он кивнул на хрустальную бутылочную пробку, которую я выудил из тряпицы. – Это всё, что осталось от прежнего трактира...