Исцеление стихами

Многое ли может поэзия? В начале своего литературного пути я спрашивал себя об этом не раз, и всегда казалось, что прекрасней её нет ничего на свете. Но, что ни говори, это было умозрительное представление. Реальность помощи, оказываемой поэтическим словом, была какой-то неосязаемой. Да и что за беды могли быть у юношей шестидесятых-семидесятых лет двадцатого века в СССР! Неудачно сданный экзамен или зачет, из-за которого могли лишить стипендии? Проблемы в личной жизни? Нелады с родителями? Непризнание со стороны литературного чиновничества? Впрочем, поводы для отчаяния возникают в любую эпоху.

И случилось однажды так, что я попал в затруднительное положение. Из университета был на год исключен. На работе получал гроши, с молодой женой разругался. Родители мои, с которыми жила тогда семья, как искренне казалось, меня совсем не понимали. Страсть к писанию стихов, которой я предавался урывками, никаких плодов не приносила. Из редакций время от времени приходили противоречивые отзывы, из которых ну никак невозможно было понять хороший я поэт или плохой. Эта неопределенность настоящего и будущего просто убивала.

В довершение всего, зайдя по обычаю в книжный магазин, я наткнулся на медицинскую книгу специалиста по ранениям в сердце, которая сплошь состояла из историй болезни. Представьте себе триста страниц текста типа: удар ножом, операция, попытка лечения, смерть, разрыв сердечной мышцы, операция, попытка лечения, смерть и т. д. Такое чтение повергнет в уныние кого хочешь. Придя домой без покупки, безвольно рухнул на диван.

И тогда я решил проверить силу поэзии на себе. Решил немедленно вспомнить или найти хоть несколько стихотворных слов, которые указали бы, как говорится, свет в конце тоннеля. Перебрал в памяти всех поэтов от Гомера и Катулла до Вознесенского и Рубцова. Встал, перелистал всего Пушкина и всего Некрасова из родительской библиотеки. Грешно сказать, перерыл собственные тетрадки с виршами за последние несколько лет. Снова бросился к бесценным книжным страницам. Ничего не нашел. Ничего. Казалось, отчаяние, навалилось на меня словно грозовая туча, беспросветно и непреодолимо.

В каком-то лихорадочном отупении, я взялся за томик альманаха «Вопросы перевода», начал машинально его листать. И вдруг наткнулся на перевод одного из восточных поэтов сделанный Рождественским, нет, не тем, не Робертом, а другим Рождественским, известным переводчиком.

И что же я прочел! Привожу по памяти стихи одного их средневековых поэтов, который в момент написания строф был глубоким стариком, ему было, наверное, за 80:

Мой стан согбен, как лук. Мне посох — тетива.

И скоро сам стрелой корявой умчусь в миры иные…

Вот это да!

Словечко «корявой» в применении к этой восьмидесятилетней «стреле» привело меня в восторг.

...