Для Шона Бута каждое утро, насколько он мог

помнить, начиналось одинаково: он просыпался в

маленькой комнате, кое-как упрятанной под водостоком;

дешевые одеяла, под которыми он спал, обвивали

лодыжки, ветер шумел в ветвях деревьев за его

открытым окном.

Было 6:45. Всегда ровно 6:45. Ему не нужно было

проверять время, он чувствовал его нутром. Шон

немедленно встал. Бездельником его не назвал бы

никто. У него был определенный распорядок, и он

придерживался его. Минута уходила на то, чтобы снять

полотенце со спинки кровати и обернуть его вокруг

обнаженной талии. Еще несколько минут — душ в

маленькой кабинке в конце коридора, сначала ледяной,

а потом почти обжигающий. Он верил в пользу

трехминутных обливаний — ни больше, ни меньше,

причем «больше» означало расточительство. Он потер

свой короткий ежик волос бруском мыла «Дав», затем

брусок попутешествовал по его груди и морщинам на

теле. В сорок пять лет их у него было предостаточно,

хотя все остальное выглядело почти так же, как и

всегда. Он выключил душ, почистил зубы и вернулся в

комнату в 6:52. Воспользовавшись старым полотенцем,

он стер оставшиеся капли воды, затем надел свои

выцветшие брюки-карго и футболку с длинными

рукавами. Приближался День труда[2], так что утренний

холод задержится надолго, вплоть до полудня, и он

решил покрасоваться в одной из своих двух толстовок

лагеря Макау.

Было 6:58 утра, когда он ступил на лестницу,

которая привела его в главную комнату. Уже на пороге

его встретил запах яичницы и чуть пережаренного

тоста. Войдя, он помахал Эми. Теперь, когда туристы

разъехались, из всего кухонного персонала осталась

одна она. Осталась, поскольку ждала скорого прибытия

новых гостей.

Он толкнул скрипучую дверь веранды. Несмотря на

яркое солнце, на траве все еще оставался иней. Надо

было бы скосить траву, но придется подождать, пока

влага не испарится.

Он подошел к концу деревянного крыльца и

осмотрел внутренний двор — площадку для игры в мяч,

магазин скобяных изделий на другом конце, дорогу к

Боут-Бич и Свимминг Бич. Столетние сосны создавали

впечатление замкнутости, но это никогда не беспокоило

его. Это был единственный дом, который он когда-либо

знал, единственный дом, в котором ему хотелось жить, и

мысль о том, что ему придется распрощаться с

привычной рутиной и маленькой комнатой вверху этого

домика, была слишком тяжелой. Слишком…

Нет, пока рано беспокоиться, пока ничего еще не

произошло. Мистер Макаллистер обещал, что о нем

позаботятся, а ведь до этих пор все, о чем говорил

мистер Макаллистер, сбывалось с завидной точностью.

Ему нужно быть терпеливым. И Господу ведомо, что он

знает, как этого добиться.

Он поднял руку и схватился за потертую веревку

колокола. Хотя будить было некого, он все равно дернул

за нее, возвещая о наступлении дня. Он прозвонил

восемь раз: по одному на каждый час, и еще один —

специально для нее. Звон резал его уши, причем правое

слышало уже не так хорошо после многих тысяч таких

упражнений.

Ну и хватит. Ему надо было кое-чем заняться.

Приближались Макрели.