Иван Державин

В круге втором

                   Роман - хроника постсоветских   времен

                                                                                 Россия-Сука, ты за все ответишь.

                                                                                                               А. Синявский                                                                                                                                        

                                                                                      Эта страна должна испить всю

                                                                                   горькую  чашу до самого дна  

                                                                                                                         Е. Ясин  

           Сторож и хозяин

                        Послесловие хроники   «В круге втором»

                                                                                       Кто живет без печали и гнева,                   

                                                                                      Тот не любит отчизны своей.

                                                                                                               Н.А. Некрасов.

                                      Глава первая                               

Старики с черными сумками встречались Макарычу на каждом шагу.  Иногда он обменивался с ними взглядом, но редко, так как он и они обычно были погружены в себя.   В основном это были пожилые люди, нередко даже старше его. Каким-то чутьем он научился определять, кем они были  раньше, и в этом ему  помогали их сумки. У бывших интеллигентов они были похожими на его сумку с несколькими  карманами с молниями спереди и сзади, чтобы можно было положить не только   еду, но и  духовную пищу в виде  книги, журнала  и газеты. По качеству сумки и соответственно их дороговизне он судил о получаемой ее хозяином  зарплате, но  это необязательно, так как сумку могли подарить. Свою он, к примеру, нашел на помойке.  Она висела на  двери и показалась ему совсем  новой.  Он осмотрел ее  и увидел, что у нее была  сломана молния, починить которую для него не было проблемой.  Кстати, на помойке он не раз находил книги, которые когда-то так и не смог купить.  А сейчас их выбрасывают, как хлам, заменяя, видно,   порнофильмами.  Он брал книги с помоек, нисколько не стесняясь.   Взял и сумку, оказавшуюся дороже его, по оценке  жены, раза в четыре. Она тоже спокойно отнеслась насчет помойки. Такую сумку при их  нынешних доходах она  бы ему точно не купила. До этого у него была сумка тоже с молниями, которую  уже через год он начал чинить. Особенно часто рвались  места соединения ремня и ручки с сумкой. Эта же висела на металлических зацепках,  а толстая пластиковая ручка так и облегалась ладонью, к тому же вращалась.  Короче, недаром говорят,   чем мех  дороже, тем он лучше.

Этот  владелец черной сумки вдруг сам  с ним заговорил. Они оказались рядом перед светофором. Старик, на полголовы выше  Макарыча, коснулся его плеча локтем и, указав глазами  поочередно  на его и свою сумки, спросил, обнажив в улыбке две прорехи в верхних зубах:

 -    Махнем, не глядя? У меня там сегодня кусок торта.

 -   Нашел дурака. В моей пирожки с мясом, которыми жена меня не каждый  год  балует.

 -    Тогда, конечно. Ты чье богатство стережешь?

 -    Еврея одного.

 -     Не обижает? Сколько отваливает?

 -    Три  двести.

 Старик присвистнул:

 -   А говорят, евреи жадные. Четырнадцать тысяч – совсем неплохо. У меня в два раза меньше.

-    Какие четырнадцать? Три двести в месяц, не в  неделю.

-    В месяц? – возмутился старик. – Что это ты так низко себя ценишь? Кем ты был  в   той жизни?

В той жизни, повторил мысленно Макарыч. Точнее не скажешь.  Вся его жизнь поделилась на ту и эту, вернее, закончилась с приходом этой.

-    Пошли, зеленый, - подтолкнул его в спину, не дождавшись ответа, старик. – Я,  к  примеру, служил в военно-воздушных войсках.  Представляешь, как бы я жил с пенсией подполков…

Он вдруг ухватил Макарыча  за воротник куртки и отшвырнул назад.  Падая на кого-то, Макарыч услышал промчавшийся мимо вой сирены. Саму машину он не увидел, а успел заметить важно шедшую следом пузатую с молча мигавшим фонарем на  крыше.   

 Ему и женщине, которую он свалил, помогли подняться. Подполковник  бил рукой по карману сзади и гневно сокрушался:

 - Эх, нет пушки. Я бы их, гадов. – Он нацелил вслед машинам  палец.

Мужской голос предостерег:

-   Ты,  дед, с этим  поосторожнее. Один такой же храбрый наставил на них палец и  не досчитался последних зубов и нескольких ребер.  Они это не любят.

-  Они не это, а народ  не любят,  - поправила женщина, отряхивая себя, а заодно и  куртку Макарыча.

-   Не-е, эти выявляться не будут. Побоятся огласки. Говорят, тут поблизости  живет не то Грызлов, не то  Миронов.

-    Жириновский тут рядом. Это я точно знаю.

-    Ну, этот бы не побоялся. Ему огласка – слаще мёда.

Но тут на них стали наползать с двух сторон машины.  Подполковник сцепился  с предостерегшим его мужчиной, доказывая, что у него не дрогнула бы рука.  Макарыч не стал его дожидаться и, чтобы не опоздать на день рождения хозяина,  поспешил дальше,  думая о том, что сам вряд ли стал бы пускать в них пулю. Не дай бог, еще  попал бы в кого,  и пришлось бы  помирать   в тюрьме.  Галина это не перенесла бы. А уж если  стрелять в кого, то не в этих сошек, а  в предателя Горбачева и подонка Ельцина за то, что они сотворили с его великой страной. И хотя он,  дожив  до семидесяти семи, ни в кого даже  ни разу не целился,  этих двоих он бы  прикончил, не побоясь никаких тюрем, а посчитал бы за великую честь кончить за это свою жизнь  на нарах.

А  этим троим, упомянутым у светофора, если бы представился случай,  он   лишь высказал бы все, что думает о них и о  власти, которую они представляют. Он стал перечислять свои к ней претензии, но быстро прервал себя, так как решил, что говорить  с ними о ней было бы  пустой тратой времени – они же призваны   защищать ее  своими законами. Ну,  кто из них, к примеру,  согласился бы с его главным категорическим требованием пересмотра итогов бандитской приватизации?  Макарыч считал решение этого вопроса ключевым для дальнейшей судьбы России. Народ никогда не простит его ограбление и всегда будет ненавидеть всех богачей, а вместе с ними и охранявшую их власть.      

Обо всех политиках Макарыч судил по тому, как они относились к этому его требованию.   Он живо  представил, как эта троица набросилась бы не него:  «Опять  «Грабь награбленное?» Это уже проходили! Это дестабилизирует общество!» Они даже слушать не хотели его возражение, что речь идет не о грабеже награбленного, а о возврате народу подаренного ему богом природных богатств и построенных его потом и кровью фабрик и заводов. Тогда почему  эти трое так рьяно защищают своими законами  право  абрамовичат и дериспаскачат  владеть    богатством  своих отцов? 

  Вот тут  Макарыч, к слову, поинтересовался  бы у Миронова, куда он засунул свой социализм, который обещал начать строить в России, если его партия пройдет в Думу.  Она прошла, во многом благодаря тому, что народ поверил его обещаниям, как это сделал сам  Макарыч, а вместо социализма Миронов вместе с Грызловым, с которым на смерть грызся  во время  выборов, предложил избрать Президентом России самого, что ни на есть, прозападного либерала и   ярого апологета капитализма   Медведева.

До базара  с Грызловым и Жириновским  Макарыч не опустился бы, но,  если бы они  его довели,  обязательно припомнил  бы первому его ляп о том, что Госдума – не место для политических дискуссий, а второму –  как долго он крутил  всем яйца насчет папы-юриста,  все-таки оказавшегося, евреем, в чем, кстати,    никто не сомневался.     Представив, как завизжал бы, брызгая слюной,  Жириновский, Макарыч довольно ухмыльнулся. Но тут он вспомнил вопрос, кем  был  в той жизни,  и опять похмурел.

-   Человеком был,  -  проговорил он сердито вслух. Можно сказать, государственным.  А это…-  Он стыдливо умолк, увидев вынырнувшего из-за спины парня, который на него  удивленно обернулся.

А это, продолжил он  мысленно, имеет совсем другой оттенок предназначения человека на земле. Не то, что сейчас. В его время это имело большое значение. Он и государство тогда были одно целое, а вернее, он считал себя   важным органом    государства,  от которого зависело  благосостояние всей страны.  А от государства, в свою очередь, полностью зависели  жизнь и благополучие самого Макарыча. При родной советской власти он  в его годы,  если бы и работал, то по своей специальности, а если бы   находился  на пенсии, то по своей  доброй воле, чтобы, как тогда говорили,  заслуженно отдохнуть. Его тогдашних  ста тридцати двух пенсионных рублей и ста двадцати жены хватило бы им  не только на харчи,  но и на подарки внукам.  А сейчас, если бы не эти три двести, они  могли и не выжить.  Эх, выцарапать бы ему у еврея еще тысчонки две, а как? Тот  же за них удавится. А уйти от него Макарычу было некуда. Кто  его возьмет?  Как увидят его морщины и седые волосы, только что не говорят с усмешкой: «Ты  же,  дед, вот-вот рассыплешься».

 - Рассыплешься, - рассердился опять вслух Макарыч и настороженно скосил глаза в сторону. 

Пропустив  девушку  в обтянутых джинсах, он  задержал  взгляд на ее круглой попке и усмехнулся, довольный тем, что все еще поглядывал на тех, кто по красоте приближался к его Галине в молодости. А так как таких, чтобы были ей равны во всем, он не встречал,  то и не много  их у него  было после  женитьбы. И те в основном по пьянке.

Встретивший  Макарыча дневной охранник Витя предупредил, чтобы он не вздумал отказаться сесть за стол.

-   Наумыч в гневе страшен. Зачем тебе это?  Он там такой стол закатил. Тяпнешь грамм сто под икорку и потом смотри себе телевизор.

-    Сколько ему стукнуло?

-    Пятьдесят пять.

Макарыч пошел и не пожалел. Он увидел, как ведут себя   новые хозяева в новой для него жизни.

 Стол и в самом деле впечатлял. Длиной метров двадцать, он был плотно уставлен снедью, от которой Макарыч успел отвыкнуть.

  Все уже сидели на своих местах и ожидали, когда хозяин  закончит разговор по мобильному телефону и даст команду  приступать к празднеству. Макарычу досталось последнее место  рядом с Витей  и напротив уборщицы – узбечки  Шахи.

Наконец хозяин  закрыл крышку телефона и крикнул:

- Сторож пришел? Ага, вижу. Мы вас ждали, Василий Макарович. Дверь не забыли за собой закрыть?

Витя  ухватил  засопевшего  Макарыча за рукав и  крикнул:

-  Закрыли, Михаил Наумович! – А Макарычу  прошептал. – Не обращай внимания. Это ему надо показать власть над тобой.

Макарыч краем глаза увидел, как хозяин  что-то говорил сидевшим напротив,  указывая на него.  

-  Успокоился? – продолжал шептать Витя. – Накладывай еду, на вот тебе бутерброд с икрой.  Что будешь пить?

Макарыч указал на водку. Витя наполнил его рюмку, а Шаха подала  полную тарелку.

-    Ешь, это самый здесь  вкусный еда.

Он хотел налить ей вина, но она замахала головой.

-    Не, не, я не пью.

-    И ни разу не пробовала?

-    Ни разу.

А за столом уже начали восхвалять хозяина:   и какой  он умный и замечательный во всех отношениях как человек и как руководитель, лучше не придумать, и какой он добрый   и  чуткий к сотрудникам, и огромное ему спасибо за то, что он обеспечил столько людей работой,  и какой он бескорыстный и щедрый, подтверждением чего является этот стол. 

Выпив две  стопки и хорошо закусив, Макарыч  вернулся на свое рабочее место за столом сбоку от входной двери и напротив кабинета хозяина.

Шаха догнала его и прошептала:

-   Они врут про него. Он такой жадный. За каждую копейку  руки дрожат.

Он улыбнулся ей. В чем,   в чем, а в жадности  хозяину не откажешь.

Поэтому так удивил Макарыча  богатый стол. Видно, какой-то смысл  в этом был.    

Эту работу ему порекомендовал сосед.   Они знали друг друга со дня заселения   кооперативного дома в начале семидесятых.  У соседа долгое время был  желтый  «Москвич», который сменила синяя «Нива». Макарыча сосед наверняка помнил по двум поочередно «Волгам».  Их машины    до сих пор  иногда стояли рядом у дома, помогая друг другу  сносить насмешки блестящих иномарок.  Макарыч и сосед  всегда здоровались, но    никогда не разговаривали и не знали друг друга по имени.   Лишь пять лет назад их свели их  собаки:  крохотный чихуа-хуа  Макарыча Филька влюбился в огромную немецкую овчарку соседа. Она тоже была не безразлична к нему,  судя по вилянию  хвоста. Посмеявшись, глядя на них, разговорились и  хозяева. Коснулись размера  пенсий. Сосед очень удивился, услышав, что у Макарыча она  была меньше, чем у него.

- Вы вроде бы  были не рабочим, как я, а на высокой должности,  и пенсия у вас должна быть больше,   -  рассудил он  трезво.

- Своей самой высокой должностью я считаю  работу формовщиком  в конце войны. Я до сих пор  помню сладкий запах формовочной смеси.

    -   Сколько же вам было лет?

    -  Четырнадцать. А помощнику сварщика Павлику было  еще меньше. Запомнился мне как жуткий матершинник.  Защитную маску не  признавал, поэтому  глаза все время были красные и слезились.  Мы его предупреждали: «Ты же ослепнешь».  Он отмахивался: «А, хуйня.  Глаз – не пизда, проморгает».  Частушек знал несметное множество. Пять из них я помню до сих пор. Самая приличная из них: «Подружка моя, я тебе советую: если целка велика, залепи газетою».

- Так у вас как ветерана труда во время войны должна быть повышенная пенсия, - сказал сосед.

-  Когда у меня дело дошло до пенсии, от завода уже ничего не осталось. В девяностые его оккупировали фирмы.  После немецкой бомбы он быстро возродился, а   в мирное время  бесславно погиб от  демократии.

-  С моим заводом, на котором я проработал сорок пять лет, произошло тоже самое. Сейчас на его территории пятьдесят три  торговые фирмы и ни одной производственной.  Директор одной из фирм  работал когда-то у меня подручным и из жалости взял меня  к себе сторожем.

Макарыч,  сам не зная, почему,  вдруг     пожаловался, что не может устроиться на работу.

-  Так вы же с вашими запросами не пойдете, как я, сторожем.

-  Еще как пойду. Запросы у меня сейчас такие же, как у всех стариков: выжить. Пытался я устроиться и сторожем – не взяли, как только слышали, сколько мне лет. Правда, года три назад  в бюро занятости, внимательно просмотрев мою трудовую книжку, предложили  место разнорабочего за триста восемьдесят рублей, да жена  не пустила.

-  И правильно сделали. Это они в издёвку над вами. Я в то время уже около двух тысяч получал, а сейчас – пять.     Думаю и вам должны дать не намного меньше на одной фирме, где мне дня три  назад предлагали  работу сторожем.  Она  не на территории нашего завода, а где-то в центре.  Мне нет смысла уходить с насиженного места,  а вас могу порекомендовать. Условия такие же, как у меня: через два дня на третий с шести вечера до девяти  утра в будни и сутки в выходные. Если согласны, я сегодня же позвоню знакомому, а тот – хозяину фирмы.   Вас  как зовут?  Столько  лет знаем друг друга, а незнакомы. Я – Николай Петрович.

Макарыч тоже представился и дал свой номер телефона.

Уже через день он сидел перед кадровиком, мужчиной лет сорока пяти с моложавым лицом, не пострадавшим от набегов умных мыслей. Услышав, что Макарыч ни сторожем и ни охранником не работал,  кадровик изобразил раздумье  и   поинтересовался в надежде найти хоть какую-то зацепку.

-  А вообще-то  вы кто по специальности?  - И нахмурил жидкие брови, видя, что Макарыч  замялся. -  Вы кем работали? 

Не дожидаясь ответа   Макарыча,   кадровик взял со стола его трудовую книжку и, пролистав,    развел руками, подтвердив догадку  Макарыча насчет ума:

-  К профессии сторожа все ваши высокие   должности,  к сожалению,  не имеют никакого отношения.

- Ну, почему же? – возразил, цепляясь за соломинку, Макарыч. -  Работая за границей, я охранял и защищал  интересы государства. Смею вас заверить, это было не менее сложно, чем охранять здесь офис.

-    Э, не скажите. – На этот раз кадровик заглянул  в   паспорт Макарыча, очевидно, на год рождения, постучал им по столу и вдруг  смилостивился. -  Ладно, рискнем  вас  взять.           

Возвращая паспорт, он вдруг  улыбнулся, и лицо его преобразилось, подобно унылому пейзажу под лучами солнца.

Тебе, дружок, нужно чаще улыбаться, чтобы скрывать твою тупость,  чуть не посоветовал ему Макарыч. 

К счастью, даром телепатии, кадровик не обладал, и начал называть ставки за одно дежурство  тоном, словно не сомневался, что Макарыч тут же встанет и уйдет. Но тот  стал переводить  в уме услышанные цифры в месячную зарплату, чтобы сравнить с соседскими пятью тысячами, у него получалось  то меньше, то  больше.

Тут в кабинет  заглянула плешивая голова пожилого еврея и, бросив  на Макарыча любопытный взгляд, кивком вызвала кадровика.

У  Макарыча между тем окончательно суммировался оклад в две тысячи рублей с копейками, здорово его разочаровав.  Но где-то, рассудил он, платят и меньше, к примеру, консьержкам. И условия у них хуже, а здесь сиди  и смотри телевизор. Пока не найдут третьего, на нос будет выходить по три тысячи. Галина этим деньгам очень даже обрадуется. И дочери он поможет с оплатой за учебу детей, по тысяче будет давать в месяц.

Он решил не ерепениться  и согласиться.  До дачи  поработает, а там видно будет.