Путь домой

1

Ничто нигде не начинается.

Не существует никакого первого мгновения, ни

единого слова или места, с которого начинается та или

иная история.

Всегда можно вернуться к какой-то более ранней

легенде и к предшествовавшим ей рассказам, хотя

связь между ними истончается, как только голос

рассказчика умолкает, ибо каждое новое поколение

желает, чтобы легенда была создана именно им.

Так язычники становятся святыми, трагедия

превращается в фарс, великая любовь скукоживается

до сентиментальности, а демоны вырождаются до

заводных игрушек.

Ничто не привязано к месту. Туда-сюда ходит

челнок, факты и фантазии, дела и домыслы сплетаются

в узоры, у которых общее только одно: то, что таится

внутри них. Та самая филигрань, что со временем

превратится в целый мир.

* * *

Должно быть, место, откуда мы начинаем,

выбирается случайно.

Где-то между полузабытым прошлым и едва

забрезжившим будущим.

* * *

Хотя бы вот такое место.

Этот сад, за которым никто не ухаживает уже три

месяца после смерти хозяйки, зарастающий

неукротимыми сорняками под слепящим глаза ярким

августовским небом. Несобранные фрукты остались на

ветках, цветочные бордюры буйно разрослись за лето,

пока проливные дожди сменялись знойными днями.

Этот дом, похожий на десятки соседних домов,

выстроенный так близко к железнодорожным путям,

что во время прохождения почтового поезда Ливерпуль

— Кру на подоконнике в столовой подскакивают

фарфоровые собачки.

И этот молодой человек, который сейчас выходит из

задней двери и направляется по заросшей дорожке к

ветхой постройке, откуда доносится приветственное

воркование и хлопанье крыльев.

Его имя — Кэлхоун Муни, но все зовут его Кэл. Ему

двадцать шесть лет, он пять лет проработал в

страховой компании в центре города. Работа не

приносит ему удовольствия, но уехать из города, где он

прожил всю свою жизнь, кажется невозможным,

особенно после смерти матери. Наверное, по этой

причине на его приятном лице застыло выражение

усталости.

Он приближается к голубятне, открывает дверь, и в

этот миг — не найдя более подходящего времени —

история начинает свой полет.

2

Кэл несколько раз говорил отцу, что дверь

голубятни снизу подгнила. Это лишь вопрос времени,

когда она сгниет окончательно и откроет обитающим

вдоль железнодорожных путей громадным крысам

доступ к голубям. Но после смерти Эйлин Брендан Муни

очень мало интересовался, если вообще интересовался,

своими призовыми птицами. И это несмотря на то — а

может быть, как раз потому, — что птицы были его

непреодолимой страстью, пока жена была жива. Кэл не

раз слышал, как мать жаловалась, что Брендан больше

времени проводит со своими драгоценными голубями,

чем бывает дома.

Теперь ей было бы не на что жаловаться: отец Кэла

целыми днями просиживал у окна с видом на сад и

наблюдал, как дикая растительность методично

поглощает плоды трудов его жены. Он словно надеялся,

что эта картина запустения подскажет ему способ

забыть собственное горе. Однако, судя по всему,

созерцание не принесло ему никакой практической

пользы. Каждый раз, когда Кэл возвращался домой на

Чериот-стрит (он собирался уехать оттуда навсегда еще

пять лет назад, но теперь его обязывало возвращаться

одиночество отца), ему казалось, что Брендан стал

немного ниже ростом. Не сгорбился, а как-то ссохся,

словно старался сделаться как можно менее заметным

для мира, внезапно ставшего враждебным.

* * *

Пробормотав слова приветствия четырем десяткам

голубей в голубятне, Кэл вошел внутрь и застал

необычайное волнение. Почти все птицы метались взад-

вперед в клетках, на грани истерики. Неужели в

голубятню забрались крысы, подумал Кэл. Он огляделся

в поисках следов, но не заметил ничего, способного

вызвать подобное смятение.

Никогда еще он не видел птиц такими

встревоженными. Добрых полминуты Кэл стоял

озадаченный и наблюдал эту возню (от хлопанья

крыльев голова шла кругом), прежде чем решил войти в

самую большую клетку и вызволить из общей свалки

призовых птиц, пока они не покалечились.

Он отодвинул щеколду, приоткрыл клетку на два-

три дюйма, и тут один из чемпионов прошлого года,

обычно очень спокойный голубь под номером тридцать

три (все они были пронумерованы), устремился к щели.

Пораженный стремительностью птицы, Кэл не удержал

дверь. В считаные секунды между тем мгновением,

когда пальцы соскользнули со щеколды, и следующим,

когда он снова ухватился за нее, Тридцать третий

оказался снаружи.

— Чтоб тебя! — выкрикнул Кэл, проклиная разом и

птицу, и себя, поскольку дверь голубятни он тоже

оставил приоткрытой. Тридцать третий, совершенно не

подозревающий, какой бедой может обернуться для

него эта выходка, ринулся на свободу.

Пока Кэл запирал клетку, птица успела вылететь

через входную дверь. Кэл, спотыкаясь, бросился в

погоню, но, когда он оказался на улице, Тридцать

третий уже хлопал крыльями над садом. Голубь сделал

над крышей три расширявшихся круга, словно

ориентировался в пространстве. Затем он, кажется,

определил, где находится его цель, и полетел в

направлении на северо-северо-запад.

Внимание Кэла привлек какой-то стук. Он оглянулся

и увидел, что отец стоит у окна и что-то говорит ему.

Уже много месяцев Кэл не наблюдал на изнуренном

лице отца подобного оживления: похоже, побег голубя

на время вывел его из уныния. Через мгновение

Брендан уже стоял у задней двери и спрашивал, что

случилось. Кэлу было некогда объяснять.

— Голубь улетел! — выкрикнул он.

И, не сводя глаз с неба, побежал по дорожке вдоль

дома.

Когда он достиг парадной двери, голубь еще не

пропал из виду. Кэл перепрыгнул изгородь и бегом

пересек Чериот-стрит, твердо решив догнать птицу.

Затея, как он прекрасно понимал, была безнадежная:

при попутном ветре призовой голубь развивает

скорость до семидесяти миль в час, и хотя Тридцать

третий давно не участвовал в соревнованиях, он все

равно с легкостью обгонит бегущего человека. Однако

Кэл не мог вернуться к отцу, не попытавшись поймать

беглеца, даже если попытка будет тщетной.

В конце улицы он потерял свою цель за крышами

домов, поэтому поднялся на пешеходный мост через

Вултон-роуд, перепрыгивая через три-четыре

ступеньки. Наверху он был вознагражден за труды

отличным видом. Город просматривался до Вултон-

хилла на севере, до Оллертона и в сторону Хантс-кросс

на востоке и юго-востоке. Ряд за рядом поднимались

крыши домов, сверкающие под яростным солнцем

знойного полдня, а размеренный «рыбий скелет»

тесных улиц быстро уступал место широко раскинутым

промышленным районам Спека.

Кэл разглядел и голубя, хотя тот превратился в

стремительно удалявшуюся точку.

Но это было уже неважно, потому что с возвышения

стало видно, куда устремился Тридцать третий. Менее

чем в двух милях от моста в воздухе кружило

множество птиц, без сомнения, привлеченных большим

количеством чего-то съедобного. Каждый год случался

хотя бы один день, когда популяция муравьев или

комаров внезапно резко увеличивалась и все птицы в

городе объединялись, поедая насекомых. Чайки с

болотистых берегов Мерси пари́ли крыло к крылу с

дроздами, галками и скворцами. Все радостно

присоединялись к пиршеству, пока летнее солнце грело

спины.

Этот призыв, без сомнения, и услышал Тридцать

третий. Заскучавший на сбалансированной диете из

кукурузного зерна и пелюшки, уставший от

размеренного распорядка голубятни и предсказуемости

каждого дня, голубь захотел на волю, в небеса. Денек

полноценной жизни: пища, добытая с некоторым

трудом, становится только вкуснее, вокруг — крылатые

собратья. Все это, как в тумане, промелькнуло в

сознании Кэла, пока он наблюдал за кружащей стаей.

Совершенно невозможно, понимал он, определить

местоположение одной конкретной птицы среди

мятежных тысяч. Остается надеяться, что Тридцать

третий пресытится полетом, а потом сделает то, чему

его учили, — вернется домой. Так или иначе, само по

себе зрелище такого множества птиц странным образом

завораживало. Кэл перешел мост и направился к

эпицентру крылатого циклона.