Исковерканные судьбы

                         Расставаясь, мы обещали писать друг другу.
                         Но жизнь завертелась, закрутилась.
                        Вспомнил об обещании, когда  было уже поздно…

Недавно, копаясь в архивах и просматривая старые фотографии, обнаружил пространное письмо ко мне  старого, ещё с детских времён, товарища. Как я забыл про него? Читал его письмо, глотая слёзы. Талик Нестеров так и написал в конце:
    - Коля! Вот и вся моя жизнь уместилась на шести листах бумаги. Больше я никогда не осилю сей труд! Пишу тебе – и плачу, плачу, плачу. Рука дрожит, глаза не видят – только водка, периодически наливаемая в гранённый стакан, поддерживает моё желание изложить тебе свою жизненную эпопею.

Талик Нестеров четыре года был со мной в детдоме села Вдовино Новосибирской области. Это был худенький веснущатый мальчуган с чуть оттопыренными ушами. Был немногословен, скромен, никогда, в отличие от меня,  не хулиганил, хорошо рисовал и был особенно удачлив в рыбалке. Койки наши в детдоме стояли рядом и мы очень подружились. Вечерами долго не могли заснуть, перешёптываясь и обсуждая прошедший день, и строя планы на будущий. Жизнь в детдоме  бурлила. Мы многое  узнали, многому научились. Это была настоящая школа жизни, подготовившая нас к новым  испытаниям… Прошло много лет. Я долго разыскивал адрес Талика и, наконец, написал ему письмо. Он  не отвечал. Написал ему ещё раз – нет ответа. Уже начал забывать о письмах ему, как пришло это пространное письмо от Нестерова:
    - Живу в Новосибирске. За приглашение приехать в Кисловодск к тебе на постоянное жительство большое спасибо, но такой я тебе, думаю, не буду нужен, т. к. пью горькую.  Родился я в Кисловодске по адресу: Горный переулок 24. Круглый замкнутый со всех сторон двор с одним входом. Рядом маленькая каменистая речка Ольховка – там мы ловили раков.  Небольшой мостик через неё. Карачаевский райисполком с двором, заросшим густой травой, сиренью и каштанами. Когда отца посадили в Пятигорскую тюрьму «Белый лебедь», то мы стали голодать. Я ходил в тот большой двор  собирать белые грибы. Прятал их в штаны с резинками внизу, чтобы не отобрали старшие ребятишки. Там я никого не помню – все знали только отца. Он был знаменит. Отец работал в штабе В.К. Блюхера. У нас было много их совместных фотографий – они очень дружили. Когда Блюхера расстреляли, то вскоре посадили и отца. Теперь он ежедневно в «Белом лебеде» ожидал расстрела. Отца нещадно пытали и били НКВД-эшники, добиваясь какого-то признания. Но что он мог признать, когда не было никакого заговора против советской власти и товарища Сталина? Отца сильно покалечили и выбили один глаз. Спасли от расстрела отца немцы. В  1942 году они заняли Пятигорск и освободили всех арестованных. Отец  каким-то путём добрался до Канады и стал жить в Торонто. После прихода красных  нас с матерью сослали в Сибирь, где мы с тобой и встретились в детдоме. До детдома я жил в соседней деревне Жирновке - побирался с матерью, голодал, замерзал, ночевал в копнах и стогах сена и соломы. Ночами пробирался в свинарник и подъедал остатки картошки и отрубей, а на машинном току женщины давали мне льняное семя. Нам приходилось есть кошек и собак, а также человечину. Мать заболела шизофренией, ушла в тайгу и навечно пропала. Меня, уже замёрзшего и не шевелившегося, подобрал Костя Поляков и отвёз во Вдовинский  детдом. Там не принимали детей «врагов народа», но Костя был сыном председателя Жирновского сельсовета и ему как-то удалось уговорить директора детдома Микрюкова.

Далее Талик подробно описывал свою теперешнюю жизнь, вспоминал Кисловодск, друзей, приглашал меня приехать в Новосибирск, чтобы посетить речку Шегарку и Вдовино, «связавшую нас взаимотрагической судьбой» и где прошло наше детство.
Я и сам давно хотел осуществить эту поездку, тем более у меня там проживал ещё один детский товарищ – Костя Чадаев, ещё более близкий, чем Талик. С ним мы учились в одном классе во Вдовино, затем в восьмом классе районного села Пихтовка – это в пятидесяти километрах от Вдовино. В сестру Кости – Ирку я был влюблён, а с Костей мы однажды чудом выжили, прошагав эти пятьдесят километров ночью в лютый мороз. Спас нас, уже замёрзших и не шевелившихся, проезжавший на санях почтальон.

 И вот я в Новосибирске в квартире Чадаева. Встретились, обнялись, прослезились, выпили по рюмашке коньяка. Костя красивый мужчина  небольшого роста, басистый, прямой нос, серые глаза, всё – такой же ёжик волос. Он женился на Вдовинской однокласснице Вере Марченко, есть сын и дочь. Работает кочегаром в котельной. Ненавязчиво, чтобы не обидеть, расспрашиваю:
    - Костя! Почему кочегар – не пойму. Ты же был отличник! Где-нибудь учился?
    - Нет. А зачем? Что бы это мне дало? Мы изгои общества. Нас стараются не замечать, о нас не говорят и не пишут. Все репрессированные стараются не вспоминать об этом и не рассказывают никому о своём прошлом.
    - Но в Новосибирске, говорят, каждый второй или сидел, или был репрессирован. Да и вся Сибирь такая! Зачем же «опускать лапки» - надо пробиваться, бороться, учиться.
   - Свою биографию не скроешь! Эти «кроты» из КГБ всё разнюхают. Они нас за людей не считают и перекроют все каналы к хорошей профессии и карьере. Ты же сам рассказывал, что хотел стать лётчиком и получил «от ворот поворот». Так что эта проклятая коммунистическая власть в России на века.
    - А в Пятигорск после освобождения почему не поехал? Ведь многие наши вернулись и неплохо устроились. Правда, мой друг  Вовка Жигульский пьёт тоже – горюет за отца, мать, бабушку, проклинает власть.
    - Может, я не такой, как все.  Как я могу туда вернуться? Там мне коммунисты и  НКВД-эшники  растоптали и изгадили душу, исковеркали всю нашу семейную жизнь. За что посадили отца? В плен попал. Ну, и что? Это война. А нас-то: малолетних детей и маму за что выслали в Сибирь? Сволочная власть! И она осталась такой же. У вас на Ставрополье вообще на 100% у власти коммунисты, их дети, родственники. Нет, Николай, никогда в России не будет правды, ибо мы - русские,  такие все! Дорвался до власти – забыл про народ! А вообще – что бередить душу? Жизнь уже закончилась.
    - Ты что, Костя? Нам же по пятьдесят! Самый расцвет! Много ещё впереди хорошего.
    - Нет! Я уже отжил своё! Давай, езжай к Талику Нестерову – проведай его. Я не поеду. Был недавно – не хочу расстраиваться. На «дне» он!

 - Костя! Что с вами творится? Владимир Жигульский, ты, Талик Нестеров – вы же все в школе  были отличниками! Вас всех хвалили на всех собраниях – ставили в пример, на вас равнялись, а теперь…  Почему сдаётесь?

   - Николай! Не береди душу. Я всё сказал. Давай закончим разговор на эту тему. Возьми вот этот листок с адресом Талика.

Крайне  огорчённый,  попрощался с Чадаевым Костей, и поехал к другому другу.
Еле разыскал общежитие Талика. Он был уже под хмельком  и не узнал меня. Постарел, поседел, в очках, руки трясутся. В единственной комнате кавардак, грязно, на полу скорлупа яиц, таз с мочой. Я вытащил бутылку водки, колбасу, батон. Талик с жадностью выпил, заговорил:
    - Колька! Углов! Неужели это ты? Как ты меня нашёл?
    - Талик! Расскажи о себе!
    - После освобождения переехал в Новосибирск. В Кисловодск не поехал – не было денег, да и особого желания. Поначалу был под надзором комендатуры, ежемесячно отмечался. По истечении 10 лет нашей Шегарской эпопеи был амнистирован в связи с указом Верховного Совета и получил документ за подписью УВД. Отслужил в Чите три года. Теперь  вот видишь – живу в общаге. Дали его от станкостроительного завода  имени А. И. Ефремова, где проработал  грузчиком, плотником, столяром 32 года. Заработал на сквозняках кучу болячек: хронический бронхит, хондроз и прочее. Теперь перебиваюсь «шабашками» - кому стекло вставить, кому замок, дверь – окно починить. Дают на бутылку – и хорошо! День прошёл. Друзья у меня такие же. Прожил 16 лет с одной женщиной – детей не было. Дали ей общежитие – ушла от меня. Живу уже восемь лет один. Иногда хожу к ней на третий этаж смотреть телевизор. Злая и жадная старуха. На книжке тысячи, а 20 копеек не даст никогда.
Мы допили бутылку. Я дал денег – Талик оживился и быстро принёс  другую. Выпили – я сильно опьянел.  Мне было искренне жаль друга, его изломанную судьбу и эту неприкаянную  сегодняшнюю жизнь. Долго и бессвязно о чём-то говорили, заплакали, вспоминая горькое детство, обнимались и снова плакали. Я решился:
    - Знаешь, Талик! Переезжай ко мне в Кисловодск! Я работаю руководителем, есть связи в исполкоме, пропишу тебя и дам  малосемейку. Будешь работать у меня в домостроительном комбинате.
   - Спасибо, Коля! Надо подумать. Сначала надо подлечиться, а я боюсь принимать лекарства – организм отравлен алкоголем.
    - Ладно. Об этом мы ещё поговорим.  Теперь расскажи об отце. Как он стал военным и попал к Блюхеру?
    - Николай! У нас в семье все были военные. И я бы, наверное, тоже стал, если бы не ссылка. Дед мой был полковником царской армии и так же был в штабе Колчака. В 1976 году меня вдруг вызвали в областное УВД и сказали, что меня через Красный Крест разыскивает отец. Он живёт в доме престарелых  в Торонто и желает иметь со мной переписку. Я растерялся, был ошеломлён и потрясён таким известием. Ведь сколько лет прошло! Но меня успокоили и сказали, что неприятностей никаких не будет, если не буду клеветать на советскую власть.
    - Ну и что? Стал писать отцу?
    - Написал одно письмо, а в ответ отец прислал десятки. Начал их ежедневно читать – тяжело было разбирать почерк, т. к. отец практически ослеп с одним глазом. Стал читать и пить, плакать, пить и плакать… и так несколько лет!
Мы выпили. Талик чуть успокоился и продолжал:
    - Отец много писал о своих родителях. Его папа (мой дед) был ярый служака в царской армии, дослужился до полковника. Во время гражданской войны воевал против красных. Отступал до Иркутска со штабом Колчака. Рассказывал, как провели последнюю  ночь в России: «Завтра чуть свет снимаемся на чужбину – в Маньчжурию. Красные  хамы победили, но, думаю, ненадолго. Их было много, и они все поддались на обещания большевиков. Сидим в хате местного казака – атамана. Пьём самогон и поём наши грустные русские песни. Хозяйка угощает нас вкусными сибирскими пельменями…».
    - Талик! Дед потом не объявился? А отец как попал в Красную армию?
    - Не знаю. Дед так и пропал в Маньчжурии.  А отец тоже дослужился до полковника, но теперь Красной армии. Служил под руководством Блюхера. Кстати, рассказывал, что прадед  получил фамилию Блюхер от помещика, который дал своему крепостному, храбро воевавшему и вернувшемуся с войны  с  Георгиевским  крестом. Помещик очень гордился своим смелым крепостным и на радостях дал ему фамилию Блюхер. Так он отметил его  в честь какого-то знаменитого немецкого полководца. Отец очень дружил с Блюхером. Когда мы начали переписываться, отец долго не мог понять, как мы очутились в Сибири, а не в Кисловодске, где мы проживали. Я ему написал, что здесь мы не по своему желанию, а по нашей Конституции. Мы являемся его семьёй, т. е. я и мать должны провести в ссылке в глухой тайге 10 лет.  Он опять усомнился, ссылаясь на ту же Конституцию: «жена не отвечает за мужа, брат за сестру, а сын за отца». Тогда я открытым текстом в письме подтвердил, что мы испытали на своей шкуре.
Бутылка  закончилась. Мы замолчали.  Я встал – надо было прощаться. Обнялись, вытирая слёзы. Неловко сунул ему в руки двести рублей – Талик с жадностью схватил их. Ушёл. Ушёл навечно.

Все мои друзья вскоре скончались. Сначала – в 52 года ушёл Костя, затем Талик, а потом и Владимир Жигульский. Вечная память вам – безвинным жертвам большевизма!