Какие эмоции у вас вызвала эта публикация?

Улыбка
0
Огорчение
0
Палец вверх
0
Палец вниз
0
Аплодирую
0
Рука лицо
0

09.07.2019 - 07:58:44
469

“МОЙ ПУТЬ”

ДЕТСТВО.

        Появился я на этот свет 5 февраля 1957 года. Как это происходило, увы, не помню. Со слов родителей, роды принимал врач по имени   Владимир.см.фото: мне один год. А действо произошло в маленькой избушке бабки Баранчихи. Которая сама оказалась в наших краях, спасаясь в свое время от голодомора. Мать зашла к ней по каким - то делам. см.фото: Та самя избушка. Только намного позже. Превращення в кладовую, и перекрытая шифером. Тогда она была под соломой. Родители вспоминали, что стояли лютые февральские морозы. Там и застал этот момент мою мать.

        Отец Кирилл Куприянович 1926 года рождения, родом из хутора Ворсенское.  см.фото: Отец перед женитьбой.До 1939 года жили они, при так называемой панской Польше. С детства был пастухом. В школу не ходил. Даже понятия не имел, что такая может быть. Первый приход советской власти из-за ее кратковременности, он в своем медвежьем углу почти и не заметил. Потом пришли немцы, но из-за труднодоступности местности они так и не удосужились побывать на том хуторе. Но  немецкие «гостинцы»  пару раз и к ним залетали, с воздуха. В виде авиабомб, когда они пытались бомбить партизан. Зато там регулярно бывали партизаны, бандеровцы и бульбаши.

       По их требованию отец, будучи еще пацаном, неоднократно проводил к ближайшим хуторам и селам. Тем самым вносил какую - то лепту в партизанское и бандитское движение одновременно. С его слов, впервые обул ботинки в 1946 году, то есть в двадцать лет от роду, когда повторно пришла советская власть. До того на ногах носил исключительно лапти. Это я его опрашивал незадолго до смерти, а прожил он ровно 92 года:

- А носил ли, папа, кто - либо сапоги, ботинки, туфли в тот период? -  спрашивал я его. Он не долго - думая отвечал, что да, носили.

- Кто же? - уточнял я.

-Кожаную обувь до 1939 года носили поляки и евреи, - не задумываясь, кратко отвечал он.

-А чем занимались тогда евреи, и где ты их видел?

-Ну, они жили в нашем селе, к которому принадлежал хутор. У них по тем меркам были довольно добротные дома под железной крышей. А занимались они, в первую очередь, торговлей, потом было много портных и скорняков. Были среди них медики, и юристы.

-А поляки, чем тогда занимались?

-Эти в основном несли административную службу. Войты, старосты и гайовые*. Вот эта, сынок, категория населения, в лаптях никогда не ходила. Этот разговор я привожу для тех, кто сейчас иногда расхваливает хорошую жизнь при польской власти.

       Хуторов, которые были приписаны к тому селу, насчитывалось около пятидесяти. Все они находились в очень труднодоступных местах. Среди непроходимых болот и лесов. В пяти-двадцати километрах от села. Более-менее свободно к ним можно было добраться только в зимний период, когда все болота замерзали. По этой причине отец ни под какую волну мобилизации не попал. Да и на учете в военных комиссариатах, по всей видимости, не состоял. В 1947 году ему предложили ехать учиться в ФЗУ*. Добровольно- принудительно.

   Но, прослышав о голодоморе в этих заведениях, по дороге он сбежал. Через год его задержали дома, и присудили три года тюремного содержания. Свой срок отбывал в России, в мордовских лагерях. Под конвоем был, с его слов, только первых пару месяцев. Так как наказан был за административный проступок. Там прошел азы школы за первые три класса. Научился читать и писать. Работал подсобным рабочим на строительстве. Спал бок о бок на нарах с военнопленными немцами, и бандеровцами. Их содержали в одних бараках. От них тогда постиг многие премудрости в строительстве. И даже дружил с некоторыми. Освободился в двадцать восемь лет. Женился в тридцать.  

Мать Серафима Яковлевна, 1932 года рождения.  см. фото: мама перед замужеством.Родилась в селе Переброды, Высоцкого района. В семи километрах от нынешней границы с Беларусью. До 1939 года территория села относилась к БССР*. Сельчане до сих пор разговаривают там на белорусско-украинском суржике. Тоже еще успела мельком запомнить польское правление. Упелла перед войной пару зим походить в ЦПШ*. Затем немецкая оккупация. За активную помощь сельчан партизанам, немцы село сожгли. Правда, жителей не тронули, потому что сжигали не каратели, а фронтовики. Помню два эпизода с ее слов в детстве.Немцы, приказали жителям покинуть село перед сожжением. На сборы дали один час. Люди похватали что было самого ценного. И кто телегами, кто тачками, и просто в охапках несли свои пожитки. Колонна потянулас лес. Когда замыкающие отошли от села почти километр, то услышали позади себя какие – то вопли. Присмотревшись, увидели что за ними бежит немец, чем-то размахивает, и лопочет:

-лофел, лофел*!

Оказалось, что он нашел в одной из хат ложки, которые впопыхах хозяева забыли. И он, понимая, как будет трудно в лесу без этих предметов быта, решил догнать уходящих, и вернуть им забытое.

Второй случай, уже через пару лет войны. Мать, зимой на санках, везла родственникам в соседний лес, кое-какие харчи. Ее остановил немецкий патруль. Было ей тогда девять лет. Проверив содержимое поклажи, они о чем -то пошушукались между собой. Затем порылись в своей повозке, достали какой-то пакет, и сунули в ее поклажу.

-Дафай, дафай, дэфочка, иди к своей мамке. Скомандовал один из патрульных. Ни живая, ни мертвая, мама на одеревяневших от холода и страха ногах, двинулась в сторону леса. Она подумала что немцы положили ей мину. Родственники тоже со страхом развернули поклажу. Каково же было их удивление и радость, когда оказалось, что в пакете была драгоценная по тем временам-соль.

Всю войну прожила в землянке, в лесу. Рассказывала как-то нам, своим детям, что сидела вместе с другими сельскими детьми на руках у Сидора Ковпака, знаменитого партизанского командира. Они встречали его людей с букетиками полевых цветов, как своих защитников, и освободителей.

Там же неоднократно простужалась и болела целым букетом болезней до конца своей короткой жизни. Вышла замуж за отца в 23 года. Прожила 62 года.

         Первый год совместной жизни жили они у родителей отца. Там у него еще было три младших сестры и брат. Не очень дружелюбно приняли они в свою огромную семью невесту из чужого села, а потому через год родители в поисках счастья уехали на Донбасс. Поселились в пригороде Дебальцево. Отец работал на шахте, а мать в местном государственном саду. Прожили они там четыре года. Снимали комнату у местных стариков в частном секторе. Там я с детства привык к степным пейзажам и запаху тлеющих терриконов. Здесь же родился и младший брат Николай.

      Первое что мне запомнилось, это как мы, маленькие дети, копошились в этом саду. Сторожем и пасечником там работал дед Тимофей, хозяин дома у которого мои родители снимали угол. Его женой была бабушка Евдокия. Местные звали их сокращенно дед Тимоха и баба Доха. Осенью, во время сбора урожая, там для нас, голопузых, был настоящий рай. Яблоки и груши - размером с наши головы. Были настолько сладкие и сочные, что прямо таяли во рту. И под каждым деревом их были целые бурты. Нас никто не прогонял и не ограничивал в их поедании. А во время обеда, на десерт дед Тимоха ставил на длинный стол прямоугольный, цинковый тазик. Наливал в него, примерно, на два пальца толщиной, свежего, еще с сотами, ароматного, светло-красно-золотистого меда. Каждого из нас вооружали деревянной ложкой и куском свежего хлеба, испеченного бабушкой Дохой. См.фото: Мне пять лет. Мы как поросята усаживались вокруг этого корыта и лакомились от пуза, размазывая мед по щекам и животам. Правда, продлилась эта жизнь там для меня недолго.

   Отец на тяжелой шахтерской и непривычной работе быстро надорвался. Заработал паховые и пупочные грыжи. После не очень удачных операций, принял решение возвращаться обратно на малую родину. Помню, переезд. Поезда были еще с паровозами и свистками. Возвратились в свое село. Отец как - то быстро построил небольшую, с одной комнаткой и сенями, избу. Там я при печном отоплении и керосиновой лампе прожил до четвертого класса. В 1968-м, построили новый, большой, на три комнаты и кухню, дом. Здесь уже было и электричество.

      В селе был совхоз, но отец от работы в нем категорически отказался. За что и был не в одобрении у местной власти. Долго работал на сплаве леса, плотогоном. Была в те годы такая транспортировка, заготавливаемого в изобилии, леса-сосны-кругляка. Из-за отсутствия дорог, лес сплавляли до города Пинска по рекам. Работа тоже физически не из легких, а еще требовала ловкости и сноровки. Связанные бревна на извилистых поворотах все время норовили цепляться за берега и развязываться. Длинные плоты тащили катером.

        Мать работала в совхозе. В 1967 году появился у нас и третий, самый младший брат. Я со средним братом всячески старались помогать матери. Как старший, нес основную нагрузку. Совхоз специализировался на выращивании льна. См.фото: Лен во всей красе.И его прополка. В те годы химическая промышленность в стране была еще на не очень высоком уровне, поэтому все растения нуждались в ручной прополке. В других местностях выращивали свеклу, картофель, подсолнухи и т.п. А у нас, в основном, лен. Вот его то мы с детства и пропалывали. Нужно было днями ползать на коленях и вырывать между тонкими стебельками полезного растения сорняки. Мало того, что работа сама по себе нудная, так еще и нужно было быть все время сосредоточенным. Чтобы вместе с сорняками не вырвать тоненькие волокна льна. Мать все время предупреждала:

 - Дети, будьте внимательны, потому что придет бригадир и проверит. Если среди бурьянов заметит вырванный лен, он не засчитает мне трудодень. Тогда мы ничего не получим за свою тяжелую работу.см.фото: Я со средним братом Николаем.Разница в три года.

     Кроме того, были у нас и другие нагрузки. Приходило время, и в лесу начинали созревать различные дикие ягоды. В первую очередь, это черника. Ее было очень много. В село приезжали специальные заготовители. Они принимали эти ягоды по цене от семи до двенадцати копеек за килограмм. За день каждый из нас мог заработать от одного, до полутора рубля. Но это были реальные деньги, а не мифический колхозные трудодни. Денег за трудодни лично я не видел никогда. Как только отходил сезон черники, начинала созревать ежевика. Цена у нее была примерно та же. Только руки у нас от ее сбора были исцарапанные до крови. Но мы старались. Потому что на собранные в сезон деньги, нужно было приобрести учебники в очередной класс, и даже купить школьную форму. Правда, на нее уже деньги докладывали со своих заработков родители.

   И так из года в год. Только зимой, после занятий в школе, мы могли позволить себе немножко расслабиться. Покататься на лыжах, санках и коньках, а с началом весны и на оторванных льдинах. Окунуться неоднократно в полынью. Быть строго наказанными, и сохнуть на горячей печи.

    Коньки настоящие, железные, у нас в те времена еще были большим дефицитом. А такие, что с ботинками, как- то видел на фото. Поэтому мы делали деревянные, самодельные. Привязывали их шнурками к обуви и носились по льду не хуже, чем на настоящих. Даже в хоккей играли на любых замерзших лужах и болотах. А еще на этих же коньках делали, так называемые «тачки». Это соединяли два конька рядом. Параллельно, на расстоянии тридцать- сорок сантиметров к ним набивали одну-две доски поперек. К доскам снизу прибывали доску, типа, дышло. К этой средней спереди прибивали третий конек-руль. К нему поперек - перекладину. В руки, две палки с вбитыми и заточенными в них гвоздями. Все, тачка -самокат готова. На ней по ровному льду можно было довольно быстро кататься без устали.

         В оттепель, лепили из снега целые крепости.

см.рисунок. Разные варианты «крепостей» со снега. Та самая «тачка».

 

В журналах и газетах для детей того времени были чертежи и рисунки таких укреплений. Вот и мы, соблюдая все законы фортификации, их строили. Затем делились на две команды. Одна занимала свои места в крепости, вторая атаковала. Если крепость оставалась уцелевшей после первой атаки, то команды менялись местами. Или если погода и время позволяли, то ремонтировали стены, и бойня снежками продолжалась. Такие вот были наши зимние детские игры.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

ШКОЛА.

     В первый класс я пошел, когда мне до семи лет еще оставалось пять месяцев. Я был еще совсем маленький. И учительница при мне, беседуя с мамой, даже предлагала:

-Может пусть он еще годик погуляет, подрастет?

   Но тут уж я сам возмутился и заявил, что в школу пойду со своими сверстниками. От предложения родителей проводить меня в школу, отказался. Букет цветов, врученный мамой непонятно для чего,по дороге сунул в кусты на обочине. Потому как считал, что с букетами в руках, могут ходить только девочки. см.фото:Я во втором классе.

      Учеба в первом классе давалась легко. Я быстро освоил всю программу и даже был любимчиком у своей взаимно любимой учительницы. Она как - то в конце зимы пригласила меня в учительскую и лично от себя подарила большую коробку замечательных цветных карандашей. Полина Юрьевна, так ее звали, уже тогда разглядела во мне тягу к рисованию. Очень красивая была для меня моя первая учительница. Я даже как - то по-детски был в нее влюблен.

              О том, что для детей в Советском Союзе есть какие - то санатории, пионерские лагеря, и даже какой - то мифический «Артек» в виртуальном для меня Крыму, я и мои погодки знали только из книг и пионерских газет. Правда, были такие счастливчики даже среди нас. Где - то в пятом или шестом классе в какой - то санаторий ездили дети директора нашей школы. Мы завидовали молча, не понимая почему им можно, а нам нельзя.

           В это время все книги, газеты и радиоточки трубили о всеобщем равенстве и нашем счастливом детстве. Но учителя никогда и ничего нам не растолковывали об имущественном расслоении советского общества. Но при этом периодически собирали по 15 копеек в фонд помощи детям-пионерам воюющего Вьетнама с каждого. Мы уже выписывали «свою» газету «Пионерская правда». Она была цветная и яркая. Там мы видели каких - то инопланетных, счастливых детей. Эти дети кроме школы посещали спортзалы и бассейны, кружки авиа и корабле моделирования. Катались на картингах, загорелые резвились на морских пляжах.

     Лично в моей голове роились тучи вопросов без ответов. Благо, уже тогда общедоступной была книга. В клубе сельской библиотеки книг было не меньше, чем в любой городской. И они постоянно широким потоком поступали - все новые и свежие. Я со второго класса стал ее постоянным посетителем. Огромные стеллажи были переполнены мне неведомыми сокровищами. Как – то, перебирая на полке тоненькие книжечки детской литературы, я на уровне своего роста оглянулся назад. Там стояли толстые, увесистые тома, покрытые «благородной» пылью. К ним нас еще не допускали.

       На корешке одной из них по вертикали было написано одно слово: «Владимир». И это слово означало мое имя. «Чтобы это могло значить», - подумал я. То - что Владимиром звали и вождя мирового пролетариата уже знал, но оно если где- то и писалось, то всегда в сочетании с фамилией (я тогда так считал) - Ленин. А здесь само по себе. Осторожно, чтобы не заметила библиотекарь, извлек ее из полки. И начал читать, развернув посредине. Речь там шла о князе, который правил какой - то Киевской Русью. С книгой в руках подошел к столу хозяйки библиотеки и начал просить, чтобы она разрешила мне ее взять для прочтения. Долго она сопротивлялась, пытаясь объяснить, что мне еще рано читать такие книги. Что я все равно ничего там  не пойму. Что я могу ее потерять, а она мол дорого стоит, но в конце концов уступила моим просьбам.

     Книгу «проглотил» довольно быстро. Многое запомнил, много чего, действительно, еще не понял. Однако уже тогда прикинул, что ведь не так уж и много осталось до тысячелетия крещения Руси. А в то же время на одном из стендов библиотеки, посвященном полету Ю. Гагарина в космос, увидел лозунг «Весь мир облетели, нигде Бога не встретили!». Я уже знал, что Бога нет, что религия, это пережиток прошлого. Что в церковь ходят только безграмотные старушки, и т.д. Но у меня уже тогда в голову закрался крамольный вопрос: -Интересно, а будут ли в стране как - то отмечать эту дату или проигнорируют?

       Через пару лет, уже в четвертом классе, на одном из атеистических стендов мне попала на глаза книга французского автора Лео Таксиля «Забавная библия». Я ее тут же оформил на себя и приступил к чтению. Дело в том, что у меня по соседству жила семья, как их тогда называли «Штунды». То есть сектантов- бабтистов, а их дочь была моей одноклассницей. И я частенько бывал у них дома. Ее родители ненавязчиво, но постоянно подсовывали мне для ознакомления то Евангелие, то Библию, то их периодический журнал «Братский вестник». Это в эпоху всеобщей, якобы, цензуры и подавления инакомыслия. Журнал - толстый, неказистый, с черно белыми фото, но в текстах и под фото были слова о каких - то связях этих «штунд» со своими «братьями» в США и странах Европы. И я их листал. И даже пытался что- то читать и понять, но ничего понять не мог. Мне нравились в Библии только черно - белые рисунки, выполненные в каком - то мне неведомом стиле. Там был тщательно прорисован каждый листочек, каждая веточка на неведомых дивных деревьях и такие же диковинные звери.

       Но, зная скептическое отношение моих родителей и ближайших соседей к этим непонятным «штундам», мы уже имели стойкую прививку против их попыток как - то нас обратить в свою веру. А тут еще такая книга попала в руки. В ней очень доступно, даже для моего возраста, было раскритиковано каждое библейское слово. Я даже взял у соседей их Библию, чтобы сравнить и убедиться, что этот Таксиль не врет. Тем более, что автор был для меня авторитетом. Ведь он был француз, не наш (это я уже тогда понимал), а зарубежным, а значит, по моему тогдашнему пониманию, ему можно было верить.

         Прочитав от корочки до корочки эту книгу, я уже при случае начинал подтрунивать над соседями и их верой. Они виду не подавали, но смотрели на меня, как на зловредного волченка, который где -то начитался заумных и витиеватых не по возрасту фраз, и с умным видом отрицает их веру. Надо отдать должное и их детям того периода. Сын на два года старше меня, и ровесница дочь, довольно успешно прошли все этапы коммунистического воспитания. Были и пионерами, и комсомольцами. При этом почти не вникали во что там веруют их родители. Их школьное воспитание в этом отношении было вполне успешное.

     Однажды, проходя по центру села, увидел, как дядьки, позже я узнал, что это была группа так называемых активистов (или парт актив), пилами по металлу («болгарок» тогда еще не было) спиливали крестики с ограды вокруг церкви. Верхушку каждого столбика венчал маленький крест, вот их и пилили. С внутренней стороны церковного двора ходил местный батюшка и что - то там причитал по этому поводу. Я остановился посмотреть, что происходит. Батюшка уговорил их все - таки не трогать крест над входной брамой. см.фото:  Наша сельская церковь.

     Деяние происходило под руководством председателя сельсовета. Он в конце концов чертыхнулся и сдался. Крест над брамой не тронули. Это происходило по весне 1964 года. От народа, который шушукался по углам на эту тему я услышал, что это мне неведомый Хрущев приказал спилить кресты. В том же году, но уже осенью, я впервые обратил свое внимание на лозунг, который висел над центральным входом в школу. «Да здравствует 47-я годовщина, Великой Октябрьской социалистической революции!».

    Я уже где - то читал или слышал, что когда - то, очень давно в нашей стране была какая - то революция. Как оказалось, исходя из информации этого плаката, она произошла не так уж и давно. А дел всяких с тех пор было наворочено очень много. По случаю этой годовщины по заборам всех административных зданий и школы в том числе, к каждому столбику были приколочены маленькие треугольные красные лоскутки- флажки. Это было что – то, типа праздничного украшения. На фоне всеобщей серости, трепещущий от ветра красный цвет, действительно, красиво контрастировал.

       А буквально через пару недель мы все узнали, что нашего главного партийного босса, Хрущева, с должности подвинули, а на его место назначен какой - то Брежнев. В тот же момент в селе сменили председателя сельсовета.

- Дети,- говорила наша классная руководительница,- в нашей стране произошли демократические перемены. На смену плохому руководителю, волюнтаристу Хрущеву, назначен достойный и всеми уважаемый партийный лидер Леонид Ильич Брежнев. И как вы знаете, одновременно и в нашем селе сменили председателя. Вот теперь то мы заживем по – новому, и счастливо.

    Слова лидер, волюнтарист, были мне неведомы, но в голове застряли. Я почему - то тогда ассоциировал ту смену власти со спиливанием крестиков. То есть я тогда так понял, что распоряжение Хрущева спиливать кресты с забора вокруг церкви было неправильным. И вот за это его и нашего председателя, видимо, и сняли с должностей.

     Была в селе и обычная православная церковь. Мои родители ее посещали только по очень большим праздникам. Типа Пасхи и Рождества. При этом отец особо не выпячивал, но все же демонстрировал при нас-детях, что верует. Мать никогда даже не пыталась изображать из себя верующую. Вела себя вполне нейтрально, а в церковь, если и ходила, то только за компанию с подругами, чтобы не отрываться. Бывал там пару раз и я. До сих пор удивляюсь, глядя на маленьких мальчиков, так называемых служек, которые помогают   во время службы в церкви. Не могу понять, как можно находить что - то интересное в церковных интерьерах, одеяниях, песнопениях, что-то такое, чтобы оно вдохновляло маленьких человечков до фанатизма.

      Я добросовестно пытался вслушиваться в церковнославянскую речь батюшки, чтобы хоть что - то понять. Чтобы хоть в одном предложении выловить какой - то смысл. Увы, у меня это не получалось. Я присматривался к прихожанам. Смотрел за выражением их лиц. Пытался понять, разумеют ли они те речи, о которых глаголит батюшка? Скорее догадывался, что они абсолютно ничего не понимают и даже не пытаются вникать и внемлеть. Просто стоят, как истуканы. Крестятся, глядя друг на дружку, когда якобы надо. Изображают, что понимают. Как позже я бы уже сказал-фарисействуют. А после того, как я начитался Лео Таксиля, мне становилось даже смешно, глядя на эти притворные лица дедушек и бабушек, дядей и тетей. Я с каким - то непонятным, смешанным  интересом, и недоверием смотрел на церковную утварь. Все эти сверкающие Врата и Алтари, Гроб Господен и ризы. Уже тогда понимал, что в нашей захудалой церквушке, это просто муляж, имитация, фальшь. Что никакого Гроба Господнего в нашем убогом, оторванном от цивилизации селе и близко быть не может.

   Сын батюшки, старше меня на лет пять, учился в той же школе, что и все мы. Другой попросту и не существовало. Затем поступил в автодорожный техникум и успешно окончил его. Я это просто констатировал для себя. Что вот, мол, молодец, не пошел по стопам отца, а значит не поддался тлетворному семейному влиянию. Но еще больше я был смущен и повержен, когда узнал, что после техникума он поступил в семинарию. Приезжая на каникулы, он прислуживал отцу своему при освящении пасхи, облаченным в ризу. Это уже было мне непонятно совсем. Еще больше меня расстроило то, что сын моих соседей-штундистов пришел со срочной службы в армии глубоко верующим. Потому что, как оказалось, по месту службы он был взят под жесткую опеку «братьев во Христе».

      Родители постарались по своим бабтистским каналам. А служил он во внутренних войсках аж в Воркуте. Охранял зэков. При этом я уже был наслышан, что его родители отвезли сала-мяса не одного кабана районному военкому. Хотели они как - то там так сделать, чтобы сынок вообще в армию не попал. Тогда я узнал, что по их вере они не должны брать оружие в руки. Вот военком и «расстарался» для них. Сынок два года автомат из рук не выпускал. Но из его рассказов, стоя на вышке с оружием в руках, зубрил статьи ветхого и нового Завета в нарушение всех уставов. Карманными Библиями его снабжали местные сектанты, когда он бывал у них в увольнениях. Вот тогда я и пришел к умозаключению, что зачастую яблочки от яблоньки далеко не падают.

        Пасхальные праздники нам тоже нравились тем, что можно было порезвиться на всенощной вопреки строжайшим запретам учителей. Как правило, погода в те дни уже была относительно теплой. Появлялась первая зеленая травка. После длительных и суровых тогда зим было приятно всю ночь просидеть у ярко пылающего костра, и помять друг дружке бока на зеленой лужайке. Действо происходило на церковном цвинтаре.   Старшеклассники в течении зимы заготавливали шины. Воровали их в совхозном гараже, в леспромхозовских мастерских и везде, где они плохо хранились. И вот в течении ночи катили огромны шины прямо в пылающее жерло. Пламя вскидывалось порою выше крестов на куполах. Особо активные учителя-атеисты и комсомольцы ходили в темноте вокруг церковной ограды и злобно шипели, пытаясь всячески препятствовать нашему языческому буйству.

   Но мы прятали свои лица от их фонариков и отблесков пламени костра,  не обращали на них внимания. И почему - то совсем  не боялись. Никто не помнил случая, чтобы кого - то реально за это наказали.

    Периодически забегали внутрь церкви, чтобы согреться, и узнать, долго ли еще будут править службу, когда же начнется крестный ход вокруг церкви и освячивание пасхи? Но я не мог долго дышать приторной гарью горящих свечей и затхлым духом от тел. Выбегал на чистый воздух. И снова дым коромыслом. Борьба на травяном ковре. Прятки, пробежки в темноте. Девушки в наших игрищах участия не принимали. Активисты на церковную территорию не заходили. Родители в наши шалости не вникали. А посему мы куролесили без удержу.

     Но вот, наконец, отворяются врата и появляется батюшка, дьяк и прочие служки с хоругвями и крестами. В очередной раз объявляют народу, что сын божий воскрес из мертвых. Начинается ход вокруг церкви.см.фото: Крестный ход на Пасху. От свечей и начинающегося рассвета, блеска желтых церковных облачений, становится светло. Это зачаровывает.  Мы присоединяемся к хвосту колонны. Активисты за забором исчезают, как злые духи от креста. Затем народ выстраивается примерно пополам с широким проходом посредине. Народу очень много. Подходят со своими корзинками даже те, кто в самом храме ночью не был. Выставляют свои куличи и крашенки, колбасы и окорочка. Батюшка под песнопения усердно кропит все эти богатства свяченой водой.

     Мы, шпана, находимся в экзальтированном состоянии, в предвкушении обильного завтрака в ближайший час. Бежим домой, и родители степенно заходят в дом. Разоблачаются, умываются, садятся за стол. Отец полушепотом произносит «Отче наш». Мы слов молитвы не знаем, нас никто не учил и не принуждал. Мать уже накрыла стол.

  - Великий пост закончился, - говорит она. Хотя в нашем доме никто и никогда его не придерживался. Ранее я только неоднократно слышал от родных бабушек по маме и отцу, от родителей о бабушках, что они строго соблюдали все церковные каноны, в том числе и постились. А бабушка по отцу знала множество молитв наизусть. Каждое утро, поднимаясь в четыре часа утра и приступая к утренним делам по хозяйству, она беспрерывно, до девяти утра в полголоса бубнила их одну за другой.

    Позже я понял, почему, прожив до 92 лет она до самой смерти, имела великолепную память. Помнила всю свою многочисленную родню по именам. Знала кто из внуков и правнуков в каком классе и как учится. Помнила их даты рождения и интересовалась их успеваемостью. А пока отец, перекрестив ножом самый большой кулич, разрезал его крест на крест на четыре части. Мы приступали к трапезе. Отец наливал себе рюмку водки и матери на донышко. Нам еще даже понюхать не разрешалось. В конце завтрака начиналось баловство. С плетенки брали яйца крашенки и начиналась забава, чье яйцо крепче. У кого оно трескалось на носке и попке, тот отдавал его тому, чье яйцо оставалось целым.

   Затем, набрав по охапке яиц, бежали с тем же предложением поиграть к соседям. Накануне Пасхи мы, натянув на ноги длинные резиновые сапоги, отправлялись на болота собирать утиные яйца. Диких уток в те времена было очень много. Каждый из нас мог без напряга собрать одну-две корзинки довольно крупных яиц по утиным гнездам. И уток от этого меньше не становилось. Они еще успевали снести яйца по второму разу, так нам тогда говорили. На этом пасхальные каникулы быстро заканчивались. Наступала весна, а с ней и масса весенних хлопот.

Детская работа.

Что мы должны были уметь делать в своем возрасте тогда?

        Няньчить, смотреть за младшими братьями и сестрами. Кормить, поить, пеленать, за ними убирать. Очистить печь, грубку, растопить ее. Принести воды с колодца. Мить посуду, подметать полы. Трясти и чистить дорожки-половики. Убирать постель. Но это мелочи, и далеко не все.

       Нужно было наносить из леса березового сока. Для этого мы топориком делали косые насечки на березах, а под ними вбивали клинышки - желобки. Подставляли цинковые ведра. Обычно к утру каждое ведро уже было полным. Носили домой и наливали в деревянные бочки. В сок добавляли очищенную и нарезанную крупными кусками красную свеклу. Через две-три недели под деревянным кружком с гнетом получался великолепный квас светло-розового цвета. Никакие нынешние пепси и спрайты, и рядом с ним не стояли. Вкус был великолепным.

   Затем начинались работы в огороде. У нас возле дома было пятнадцать соток земли. Выращивали в первую очередь картофель. Затем капусту, огурцы, помидоры и всякую зелень. Помидоры в наших краях почти не дозревали на кустах. Их еще нужно было сорвать и выдержать на солнце, или наоборот-в темноте, чтобы они дошли до кондиции. Грунтовые воды в той местности стоят очень высоко. Поэтому посадка картошки довольно специфическая.

         Картошку сажают на грядках вручную, под лопату или под сапку. Вручную, это значит вталкивают каждую картофелину кулаком в песчаный грунт. Каждый год под нее дают максимально возможное количество навоза. Как только появляются первые ростки картошки, ее присыпают землей. Для этого вдоль грядок шириною в полтора метра, роют траншеи шириною и глубиною на один-два штыка лопаты. Эту землю насыпают поверху всходов. Проходит неделя, листки картофеля показываются снова, и их присыпают таким же образом по новой. Вдоль каждой грядки, длиною около сотни метров, образуются траншеи глубиною на восемьдесят и более сантиметров. Это делается для того, чтобы во время затяжных дождей картофель не вымок.

     Когда рядки картофеля в третий раз выходят из - под насыпанного грунта, их нужно сапками окучить. Это делается с целью уничтожить бурьяны, и насыщения куста картофеля воздухом. Работа эта крайне тяжелая, но деваться некуда. Пока мы маленькие, этим делом занимаются родители, но с течением времени потихоньку привлекают и нас. В течении лета траншеи (розоры-по нашему), постоянно зарастают лебедой и другими сорняками. Мы их пропалываем, и кормим этими травами свиней, делая сечку топором на доске. Потом мать ее запаривает кипятком, смешивает с вареным картофелем и пшеничными высевками. Свиньи с удовольствием поедают это пюре с салатом. Плюс к этому, в течении лета, мы обрываем листья с дикой малины. Они тоже идут таким же образом в рацион свиней. Заросли дикой малины растут в ближайших окрестностях в неограниченном количестве.

    Уборка, выкапывание картофеля начинается с первого сентября. Как только мы приходим с занятий в школе, нужно быстро перекусить и приступать к работе. Грядки освободить от сухой ботвы и еще сырых бурьянов. Все это нужно вырвать вручную, вынести на край огорода, и когда подсохнет, сжечь. Затем имеются специальные копачки в виде нынешнего украинского герба тризуба, загнутого по типу сапки, и с деревянной ручкой. Вот этим инструментом нужно было вгрызаться в засохшую за лето землю и, разгребая ее по сторонам, выкапывать мелкие клубни худосочного урожая.     

    Не смотря на обилие вносимого удобрения, редко у кого родились крупные картофелины, и чтобы еще и в изобилии. Количество урожая зачастую зависело от площади огорода. Разрывая грядки, нужно было одновременно засыпать выкопанные во время присыпания траншеи. А они зачастую еще были заполнены минимум до половины, а то и до верху водой. Надо было копошиться в грязи. Подвалов, а тем более глубоких, все из-за той же воды, ни у кого не было. Для хранения картошки здесь же в огороде разгребали и утрамбовывали на глубину ладошки круглую площадку. По краям нагребали валик из земли высотою сантиметров двадцать. Насыпали в круглый бурт картофель. Снаружи обкладывали его толстым слоем сена. Затем сверху присыпали слоем земли, примерно, в тридцать-сорок сантиметров, чтобы зимой не замерзла. Таких буртов при хорошем урожае было три-четыре. Картошку сразу делили на три сорта. Себе на пропитание, на семена, и основное количество - на корм для свиней. Картошка в те времена составляла как минимум пятьдесят процентов нашего пищевого рациона. Конечно, само собою еще выращивали свеклу и морковь, редиску и капусту, лук и чеснок, но их требовалось намного меньше. Поэтому эти овощи выращивали как бы мимоходом.

Наш язык.

   С детства я слышал, что приезжие нас называли полещуками. Непонятное слово почему - то состоящее из двух несовместимых слов: поле и щуки. Что это за такие полевые щуки? Но вопросов не задавал. Намного позже узнал, что наша обширная территория, захватывающая север Украины и южные районы Белоруссии, называется Полесьем. Потому как она сплошь была покрыта богатырскими пралесами. Вековые сосны и дубы до трех и более метров в диаметре. Березы и ольха, ели и непролазные лозы. Все это сплошною стеною окружало с детства. Чистейший воздух был перенасыщен лесными ароматами и запахами луговых трав. Мы, конечно, тогда на это великолепие не обращали никакого внимания, полагая, что такая благодать окружает всю планету Земля.

       Так вот, оказывается, из-за Полесья, народ, проживающий там, с давних времен прозывали поле(щ)уками. Намного позже, уже в возрасте за пятьдесят, я узнал от некоторых жителей южной части своей области, что у полещуков, имеются, якобы, даже некоторые анатомические особенности в строении, например, стопы. Мол, она у нас шире, чем обычно, а пальцы на ней растопырены. Это, якобы, связано с тем, что в нашей местности грунт сплошь песок. Природа, к примеру,  предусмотрела у оленей раздвоенные копыта, чтобы не проваливаться глубоко в снег, а Бог устроил стопу полещука, чтобы не проваливался глубоко в песок. Ничего подобного, конечно, в реалии нет и близко. Но в основной массе народ, конечно, самобытный и даже дремучий. Особенно, если взять  каких - то сто и более лет назад. Цивилизация в эти сплошь заболоченные и труднодоступные места проникала с трудом, но зато они более - менее в чистоте сохранили свой генофонд. Почти без инородных примесей.

         Соответственно, и язык тоже самобытный. Он довольно сильно отличается от литературного украинского языка. Этот суржик, всем суржикам суржик. Каких только слов в нем не намешано. Есть много таких, что и близко не найдешь ни в одном из славянских языков, но в основном, это устойчивая смесь русского, белорусского и украинского. Да к тому же примешано много польских, немецких, тюркских и даже латыни. В массе своей этот народ и не догадывается, что эти слова не родные, привнесенные неизвестно откуда. И мы с рождения трещим на нем, не задумываясь. Перенимая его от родителей и всех нас окружающих. И только придя в первый класс, в сознании происходит внезапный облом, так как вся программа обучения построена на литературной украинской мове. И здесь нам впервые объясняют, что до сих пор мы, как оказывается, разговаривали неправильно!

   Наступала самая настоящая ломка, (если можно применить сюда это слово). Оказывалось, что нужно полностью переучиваться. Все с самого начала. Лично меня все это очень тогда смутило. Особенно математика, физика, химия с их массой неведомых терминов. И я не знаю, как бы у меня вообще пошел процесс учебы, если бы мы не начали со второго класса изучать русский язык. Лично для меня он был намного доступнее нашего литературного. Потому что в нашей полещуцкой мове русских слов (хотя и достаточно исковерканных) было намного больше, чем чисто украинских.

       Наши школьные учителя в тот период, были сплошь приезжие. Они свободно говорили между собою и с нами чистым литературным украинским языком. А преподаватель русского языка - уже тогда пожилая женщина, также свободно владела обоими языками. И получалось так, что на переменах, дома и в повседневной жизни, мы между собою лопотали на своем местном, а вот на занятиях должны были напрягаться. Нужно было чуть ли не вручную крутить язык в противоположные стороны. Это лично мне достаточно сильно мешало осваивать программу точных дисциплин, но ведь деваться некуда…

    Благо, есть школьная и сельская библиотеки, а в них столько сокровищ в виде книг и журналов, что глаза разбегаются. При этом они еженедельно пополняются. У меня только одно постоянное сожаление, о том, что я физически не в состоянии все это перечитать и усвоить. А читаю я очень много. Зрение у меня взращенное на чернике, довольно мощное. Хотя мы тогда слыхом не слыхивали что черника как- то благоприятно воздействует на остроту зрения. Могу читать при любом освещении. При самом недостаточном, от пламени пылающих дров в проеме люка грубки, и от закопченного стекла керосиновой лампы. А уж при дневном освещении так вообще без проблем. Библиотекари - мои лучшие друзья и всегда мне рады. Правда, учителя настраивают родителей, чтобы ограничивали мне чтение художественной литературы. Потому что из-за нее я не совсем успеваю осваивать программу. И уже мать следит за мною и вырывает из рук книги, которые по ее мнению не те, что надо читать.

 

 

 

   Библиотекарям тоже поступают указания не выдавать мне книги, вне школьной программы. Благо, они их не слушают, и меня ни в чем не ограничивают. Очень интересные книги я читаю, даже укрывшись одеялом, при свете карманного фонарика. В пятом классе по памяти могу составить каталог из более чем пятисот книг, называя их автора, название и могу пересказать содержание. Мои любимые предметы: литература украинская и русская; история и география; биология и чуть химия. При этом терпеть не могу алгебру, математику, и физику. Соответственно, также относятся ко мне и педагоги по этим предметам. Из-за меня между ними происходят иногда мелкие междуусобицы. Но тех, которые меня хвалят немножко больше, чем тех, которые недолюбливают. А я, как заяц, петляю между ними. В общем, и целом нашел удобную золотую серединку-хорошист. Класс у нас большой. Тридцать шесть учеников. Ровно половина из них девочки. Так как у меня сестер нет, то эти, чужие для меня создания, какие- то совсем непонятные. Они вроде, как и мальчики, тоже имеют две ноги, две руки и голову. Но почему - то носят длинные волосы, а вместо брюк, какие -то юбки и платья. Странно и непонятно. За одной партой в первом классе, по случайному моему выбору сидел Андрей. Он уже тогда носил очки с очень толстыми стеклами. Он мне тоже был непонятен. Как, почему, зачем ему эти очки? Никто ведь в классе кроме него их не носит. А еще, когда он пишет, то наклоняет голову к тетради так низко, что носом размазывает строчки, написанные чернильной перьевой ручкой. Из-за этого у него нос и лицо всегда в чернилах. Фу, какой он неопрятный! Мне даже как - то даже неудобно сидеть с ним за одной партой, но просить поменяться местами с кем- то стыдно. При этом он, как и я, любит читать художественную литературу, да и старается дорожить дружбой со мною. Не драчун и не ябеда. Ладно, потерплю.

   В первом классе мы еще писали деревянными перьевыми ручками. Чернильницы «невыливайки» носили с собой. Чернила продавались в таблетках, и их нужно было растворять в воде. По этой причине мы все ходили постоянно перепачканные чернилами. Первые шариковые ручки появились в продаже в третьем-четвертом классе. Для нас тогда это было такое чудо, которое позже можно было приравнять по значимости к мобильному телефону или интернету.

    В классе есть и трое детей наших педагогов. Клава, она присоединилась к нам во втором, и Витя с Колей. При этом мать Клавы - директор школы, а у «Штурхалки» Вити и «Льоки» Николая, матери –обычные рядовые училки. Их мамы приехали к нам в село молодыми, когда последних активных бандеровцев выкурили или задушили в схронах. Здесь они повыходили замуж за местных «красавцев». Клава у нас красавица-брюнетка. Даже я на нее иногда поглядываю. Да и учится вполне прилично. А вот Льока со Штурхалкой, перебиваются с тройки на двойку. И даже мамы, увы, ничем помочь им не могут. Но в плане общего развития они, конечно, задних не пасут.

    Есть у нас и те, что пасут задних и коров одновременно. Не просто, как например, я раз в месяц пасу стадо в свою очередь, а те, что пасут эти стада на постоянной основе. За это и деньги получают. Они наоборот, приходят в класс один-два раза в месяц, в сезон, конечно, потому что зимой коровы стоят в хлевах. Эти отстают в учебе катастрофически. И уже никак не могут программу догнать. Им, конечно, перед одноклассниками стыдно. Таких немного, два-три человека. Это Иван- «Перепеча», Коля-«Карапало» и Петя-«Кабанчик». Я и до сих пор родителей некоторых из них понять не могу. Вроде были не самыми бедными.

        Но основная масса, за исключением просто прогульщиков и лентяев, посещают занятия регулярно. Конечно, совсем другое дело как они усваивают материал. Как всегда, и везде, есть камчадалы. Они с первой минуты определили свое место на самых задних партах. Соответственно, и занимаются там непонятно чем. Как они, бедолаги, выдерживают эти три-пять часов пребывания за партой, не вникая в суть происходящего, мне непонятно. Я бы давно рехнулся. А они ничего, только физически крепчают.  Есть и те, кто занимает первые ряды за партами, но, увы, они особыми талантами не блещут, хотя и задних не пасут. Может потому, что под носом у учителей выпадают из поля зрения?

        В нашем классе более-менее активна «золотая» серединка. Я в каждом классе сижу за второй-третьей партой. Со второго по пятый класс нас рассадили с девочками. Рядом со мною та самая Клава Якубович. Дочь директриссы школы, но у нас с ней нет никаких дружеских отношений. Мы почти не общаемся. Хотя она и не демонстрирует свое превосходство и нос наглядно не задирает, но дистанцию держит. Да и мне она как - то по барабану. Мне пока девочки вообще не интересны. Или я только делаю вид?

Кроме двух родных младших братьев, у меня еще есть достаточно многочисленные двоюродние родственники. Это как братья, так и сестры. Я даже далеко не о всех подозреваю что они существуют. Два брата ходят со мною в один класс. Это Николай, и Михаил . Миша ровно на год меня моложе, но пошел в школу вместе, чтобы не отрываться. Мы тоже иногда бываем в гостях друг у друга. Наши мамы стараются обязательно нас накормить, и чем ни-будь вкусным угостить. Я с Мишей иногда даже вместе ловим карасей, подручными средствами, и кломлями. У него за огородом проходит как раз довольно длинная канава, в которой они водятся.

         А вот на днях приезжала в гости тетя Таисия, мамина сестра. Со своими детьми. Они живут в нашем районном центре. Брат Борис, и сестра Алла. Они дети городские. В селе почти никогда и не были. А так как намного моложе меня, то еще совсем ведут на мой взгляд себя по детски. За неимением каких-то особых развлечений, я предложил  своим  родственникам прогулку за забор нашего огорода. Было тепло. И они с удовольствием поодержали мое предложение. А по моим представлениям тех лет, там в конце огорода, был удивительный уголок живой природы. Я все лето бегал туда как в маленький заповедничек.Там уже начинался дикий, смешанный лес. Дубы и ольха, березы и ели, лоза и прочие кустарники. Именно в тот момент там дозревала черника и голубика (по нашему, буйки). Там же, на небольшом клочке леса, можно было найти лисички и подберезовики, подосиновики и даже настоящего белого боровичка. А еще в рядом расположенном, небольшом болотце, водились дикие утки.  По нему бродили длинноногие аисты, и цапли. И при этом они на нас почти не обращали внимания. Стоял насыщенный дурманящий запах багульника. Мои гости с удовольствием кушали ягоды, и собирали грибы. Для них это было невиданное чудо. Ведь ничего подобного на своем асфальте, они еще в своей жизни не видели. Я с Николаем, носились по зарослям как олени. Для меня это была родная стихия. Горожане же ступали на эту, для них еще не ведомую, землю с опаской.

-Помогите! Спасите! - вдруг раздались вопли из кустов…Вопила сестра Аллочка.

-Что там такое!?- задал я сам себе вопрос, и сам испугался. Дело в том, что кроме всего прочего, там водились и змеи. В том числе и опасные, ядовитые гадюки. Я уже знал, что в селе были случаи укусов, со смертельным исходом. Поэтому я как дикий кабан, напрямик помчался к источнику криков. Алла утирала сльозы, маленькой ручонкой.

-Что, что случилось? - вопрошал я, глядя по сторонам, пытаясь увидеть источник опасности.

-Я, я заблудилась…, и мне стало страшно… Я посмотрел по сторонам. Она стояла в двух шагах от забора. За забором был наш огород, а в конце его, и наш дом. До меня конечно дошло, что она еще совсем маленькая. И что она испугалась потому, что впервые оказалась в такой обстановке. Но я еще долго удивлялся, что мол как это так может быть, что есть дети, которым может быть страшно в нашем милом, родном, и таком понятном лесу.

    И вот наступает переломный период в нашем образовании. Мы приходим в пятый класс. У нас впервые руководитель класса мужчина. Да какой! Стрельцов Глеб Владимирович. Стройный, худощавый педант-фронтовик. Носит полувоенную форму и надраенные до зеркального блеска хромовые сапоги. Со временем из его рассказов мы узнали и боевой путь. Их, курсантов Харьковского артиллерийского училища, бросили на передовую в качестве обычного пушечного мяса. Заткнули очередную брешь в прорыве. Не успели они окопаться, как наблюдатели закричали, что немецкие танки двигаются им в спину.

       Так он попал в окружение. Но с боями, в составе остатков своего подразделения сумел прорваться к своим. До конца войны служил артиллеристом. После многочисленных ранений и контузий, в звании капитана был комиссован из армии. Закончил агрономические курсы. По распределению попал на работу к нам в село. Через пятнадцать лет работы по состоянию здоровья партия перевела его на преподавательскую работу. Надо отдать ему должное, не имея чисто педагогического образования, он вел свои занятия по географии, химии и физике вполне достойно. А еще вел кружок киномеханика. Научил нас «крутить» кино. И с ролью руководителя класса справлялся на все пять. При необходимости мог вытянуть любого из нас указкой по спине или дать пенделя сапогом под зад. И мы никогда в обиде не были, осознавая что это вполне заслужено.

      По любой погоде, независимо от количества грязи на улице, сапоги у него без единой помарки. Он сразу предлагает нам разобраться попарно по собственному желанию. Я тут же избираю, и он соглашается в напарники своего бессменного товарища по кличке- «Рисель». Здесь же, на собрании пионерского коллектива меня избирают председателем совета отряда, а моего друга, Стрельцов сам назначает старостой класса. И предлагает занять нам парту в центре класса. Типа, мы теперь как руководство, должны быть на виду, и чтобы мы тоже могли держать всех под контролем. За этой партой мы вместе и просидели до выпуска.

   За четыре предыдущие года в классе было порядка десяти потерь. Кто - то остался на второй год после первого класса. Одна девочка от проблем с сердцем умерла во втором классе. Еще кто - то не смог перейти в четвертый класс. Не помню точно, но несколько девочек не пришли в пятый класс, ссылаясь на какие- то болезни, и для них на этом учеба закончилась.

  Но вот в пятом классе к нам влилась свежая струя учеников. Это к нам присоединились хуторяне. Я и не знал, но оказалось, что в нескольких крупных хуторах существовали начальные-четырехлетние школы. И вот ученики этих школ пришли к нам. Здесь были и мальчики, и девочки. В результате в классе так и осталось снова тридцать шесть человек. Основная их часть сразу же плотно оккупировали камчатку. Так они там и сидели, почти не издавая ни звука до самого выпуска из восьмого класса. Мы поняли, что их подготовка в тех хуторянских школах была на очень низком уровне. Более-менее среди них выделялась только одна ученица по имени Нина. Красивая и не глупая девочка. Она сразу же подружилась с Клавой, и теперь они сидели за одним столом. А еще через какое - то время она стала моей соседкой, потому что соседи - баптисты продали им свой дом, а сами переехали в Харьковскую область. Правда, никакой особой дружбы, даже соседской у меня с ней не получилось.

         Отношения мои с педагогами, а это в основном были еще незамужние девушки, были разными. Все без исключения, они были приезжими. Жили по одной или вдвоем на съемных квартирах по хатам. Условия проживания были ниже среднего. Все удобства во дворе. Вода-колодцы. Отопление печное-дровами. Можете себе представить настроение молодых девушек, когда они шли учить сельских оболтусов. А учились мы без цели и без стимула. Толком даже не понимали, а для чего нам нужны те или иные дисциплины. Я дома просто читал домашние задания, потому что было задано. То- что нравилось, читал с интересом и что - то запоминал. К чему интереса не было, то просматривал без вдохновения, и тут же забывал, надеясь на авось. Учительницы тех или иных дисциплин, полагаю, что прекрасно видели мое отношение к их предметам, и соответственно, так же относились ко мне.

    Учительница пения, и она же по совместительству преподаватель алгебры по кличке «Щербина», меня терпеть не могла. Потому что я математику с той же алгеброй в упор не видел. И хотя мне нравилось петь, но отождествляя пение с нелюбимой училкой, я не мог и рот открыть. Спазмы душили голос. Мне не нравилась ее внешность, автоматически отыскивая те или иные недостатки на ее лице. Широкая щель между верхними передними зубами и крупные веснушки вызывали у меня ее полное неприятие. Она, соответственно, считала, что я не то чтобы не понимал математических задач, а полагала, что я их нагло игнорирую вместе с ней. Потому, как знала о моей отличной успеваемости по другим, гуманитарным предметам. Иногда я видел, что она готова физически меня придушить. И думаю что сделала бы это, если бы не боялась ответственности.

     «Баки», такая кличка была у нашей преподавательницы истории и географии, потому что она выпускала на щечки длинные пейсы, а в волосы закладывала вафельное полотенце. Тогда в моде было что- то типа, а ля бабетта, или как ее там… На голову повязывала легкую косынку, чтобы удерживать всю эту конструкцию. При этом такую прическу носили в то время многие из них. Такие наблюдательные как я, думаю, что замечали, как полотенца то и дело норовили своими уголками выдвинуться, как чертовы рожки из волос. Поэтому училки регулярно поглядывали в зеркальца и заталкивали эти предательские уголки обратно. Мы еле сдерживали свои ухмылки. Валентина меня выделяла на фоне основной массы, потому как видела, что я влюблен в ее предметы. Всегда высоко оценивала. Но, видимо, в силу своего вспыльчивого характера, могла влепить даже двойку, если я допускал малейшую оплошность во время ответа. В то же время при ответах многих других она на такие проколы могла даже не обратить внимания. Я естественно обижался, заводился и мог надолго надуть губы.

    Учительница русского языка и литературы имела прозвище «Стареча» из-за солидного возраста, и излишней массы тела. Ко мне относилась крайне положительно, так как видела мой интерес к ее занятиям. Некоторых могла перетянуть линейкой и по затылку, и по пальцам, чего никогда не позволяла по отношению ко мне. И потом до конца своей жизни интересовалась моими успехами в карьерном росте.

     К украинской мове и литературе у меня почему - то интерес был понижен. Я любил читать стихи и прозу на родном языке. Выделял многих поэтов и писателей, таких, как Михаил Коцюбинский, Степан Руданский, Иван Котляревский, и зачитывался их произведениями. А вот в тонкости украинского правописания вникать было лень. Учительница- миловидная, но уже в возрасте холостячка ставила мне «хорошо» только за то, что я мог с чувством, с толком, с расстановкой наизусть процитировать стихи или отрывки прозы из произведений, которые мы проходили по программе.

   Стрельцов (клички у него не было), относился ко мне вполне положительно. Но видя, что я всячески пытаюсь делать себе попущения по отношению к его предметам –химии и физике, спуска мне не давал. Закручивал гайки жестко. Поэтому чтобы не выглядеть в его глазах тупым, приходилось вникать в темы хоть и через силу, но реально. К моим успехам и промахам относился крайне бдительно, не позволяя отлынивать. Весь класс его уважал за строгость и порядочность. Мы, пацаны, думаю что большинство, в душе старались походить на него. Он был образцом для нас как учитель, как офицер, как мужчина.

     Были и другие «педагоги». Кое - кто их них исполнял свои обязанности спустя рукава, и мы также, соответственно, относились к их предметам. Например, сама директор школы, преподавала нам немецкий язык. Уже довольно пожилая женщина. Мать нашей Клавы. Видимо, обремененная должностью, семьей, домашним хозяйством и непутевым мужем, совсем не уделяла внимания нашим успехам по ее предмету. Она часто могла бессмысленно, отвернувшись, смотреть в окно, абсолютно не вникая в суть происходящего в классе. Чем мы, шалопаи, непременно старались воспользоваться. Несли всякую околесицу, лишь бы бормотать. Она же, выныривая из своих мыслей, ставила абы какую оценку. Видя такое ее отношение к своему делу, мы вообще забивали на ее дисциплину. О чем я впоследствии многократно жалел.

      «Пантелей», преподаватель предмета под названием «Человек» в программе восьмого класса. Это что - то типа краткого, ознакомительного курса по анатомии и физиологии человеческого организма. Высокий, почти двухметровый мужик. С протезом кисти левой руки и протезом правой стопы. С его слов, в десятилетнем возрасте, когда он пытался разобрать найденную на железнодорожной насыпи гранату ему их оторвало напрочь. Физически здоровый инвалид. «Гуляй рука-гуляй нога» - было его второе погоняло в селе. Потому - как напиваясь, он периодически терял эти протезы. Жена, она же наш директор школы, была старше его на семь лет. Клава, не его дочь. Семейный, запутанный клубок. Он злоупотреблял алкоголем и еще шастал по молодушкам. Одновременно работал школьным завхозом, кочегаром, и пытался вести некоторые факультативные предметы. Какой был из него педагог, даже мы понимали. Но не возмущались, учитывая прикрытие со стороны жены. Погоняло у него было из-за отчества, Пантелеевич.

Физрук.

       Молодой парень из соседнего села. Недавно демобилизованный из армии. Видимо, без педагогической подготовки. Скорее всего взяли на вакантное место более-менее толкового парня. Он еще в ту пору сам сильно нас стеснялся. Его смущение было написано на красневшем, по поводу и без повода, лице, но дело он свое знал. Под его руководством мы разучивали комплексы упражнений, бегали и прыгали. Подтягивались на перекладине и занимались на брусьях. Зимою ходили на лыжах. В общем, осваивали азы физической культуры.

   В далеко перезрелом возрасте я узнал из гороскопов, что год рождения меня и моих сверстников, это год огненного петуха. И тогда мне стало более-менее понятно, почему мы были такие драчливые. Целый класс петухов, за исключением нескольких старших и парочки младших на год. Шалили мы много. Драки один на один и группа на группу, происходили часто. Конечно, в основном, между петухами-мальчиками. Курицы нашего класса были более смирными. Хотя иногда тоже могли довольно громко выяснять между собою отношения. «Дружили» улицами против других улиц. Разделение на своих и чужих происходило по перекресткам и углам. Какой - либо страх во время драк теряли вообще. До сих пор удивляюсь, как сохранили в целости глаза и головы.

   Главными смутьянами в классе были сынки наших училок. Льока, Штурхалка и примыкавшие к ним Кабанчик с Карапалом. Первые два, видимо, полагали, что им позволено больше, чем другим, надеясь на прикрытие со стороны мам в любое время. Хотя и не помню случая, чтобы они просили этой помощи.

      У многих был взрывной и непредсказуемый характер. Непосредственно во время занятий порядок и тишину выдерживали. Выход пара начинался на переменах. С вышеперечисленными я вроде как и дружил, и дома у них в гостях бывал. В тоже время между нами исподволь точилось какое –то недовольство. Может быть не всем было по нраву, что я был формальным пионерским вожаком. Кроме того, редактором классной стенгазеты. По заказу классного руководителя некоторых отъявленных двоечников и драчунов с прогульщиками высмеивал довольно едкими карикатурами. Мне тогда это казалось так, ничего не значащим.

          Но только через полвека я узнал от некоторых из них, как это сильно их тогда задевало. Льока физически был крепче меня. И мы это неоднократно проверяли, но трусливее. Я частенько обращал в бегство его попытки завязать драку. Запомнил случай, что как –то догнал его, когда он, удирая замешкался, перелезая забор, и вытянул пару раз по спине тяжелой пряжкой ремня. Второй случай, когда я ему отомстил так, что он уже со смехом вспоминал этот случай при случайной встрече через лет двадцать.

      Сижу на переменке за партой. В совершено пустом классе. Был тогда дежурным. Обычно я в нем в перерывах не задерживался. От нечего делать, гвоздем соткой что - то рисую на седушке. В открытую настежь дверь входит подколодный друг Коля-Льока. Где-то за неделю перед этим, он нарисовал мне фингал под глазом. Мы были квиты. Потому что до того, такой же я оставил ему после кулачного боя. Периферическим зрением замечаю, что идет в мою сторону и, видимо, собирается присесть возле меня.  Не задумываясь, переворачиваю гвоздь острием вверх, и смотрю невинным взглядом в его всегда нахальные глазенки. Он, не подозревая никакого подвоха, со всего маху левой ягодицей нанизывается на гвоздь. И точно также, как ракета, от сильной боли взмывает вверх. С диким ревом, ничего не соображая, несется на улицу. Я вижу только шляпку гвоздя, торчащую у него из штанов, и бегу за ним.

       Все находящиеся в это время во дворе, не могут понять, что происходит. А происходит невиданное, Льока, без видимой причины, со страшной скоростью убегает от Вовы-Волка. Волк-это моя кликуха. Догоняю его на перелазе, и успеваю выдернуть гвоздь, как улику. Он, не останавливаясь, побежал далее, по направлению к своему дому. Я тут же швырнул травмирующее орудие в траву. Более недели он сидел за партой, мучаясь… на правой ягодице.  Мне иногда даже было жалко на него смотреть. Не знаю, но по - моему, он даже маме не пожаловался. Потому что никакой реакции со стороны вышестоящих не последовало. С тех пор он до конца учебы обходил меня стороной.

       Проверка класса на спаянность и взаимоподдержку произошла при таком случае. Дежурим по классу я, и Мария-Коза. Мы давно с ней на ножах. Но терпим  друг дружку, так как с подводной лодки некуда деваться. Следующим уроком должна быть география. Мы на перемене идем в топосклад* подобрать соответствующую теме карту. Там же берем мел, и любимую нашей Баки указку, длинную и до половины красную. Все это приносим в класс и без спора развешиваем. Но вот возникает конфликт. Она хочет указку положить в желобок под доской, а я решил поставить ее в угол. С козлиною упрямостью (не зря ее кличка Коза). И с каким -то остервенением она пытается вырвать указку у меня из рук. Я не желая поддаться на глазах присутствующих какой -то замухрышке в юбке, тоже пытаюсь не выпускать деревянную палочку из рук. Результат плачевный. Мы не сильно - то и напрягались, но почему- то прутик резко разделился надвое. Тонкий и заостренный конец оказался в копытцах Козы, а тот, что потолще, в лапах Волка.

     Мы мгновенно оценили последствия со стороны Баки за ее любимую указочку. Мигом, без обсуждения произошло примирение, и я бегом отнес эти обломки туда, где взял. В хранилище карт. А через минуту в класс уже входила мадам Баки. Первое, что она увидела в классе, это отсутствие ее любимой указки.

-Кто дежурный по классу? -прозвенел ее резко скрипучий в таких случаях голос. Мы с Машкой, находясь в разных местах класса, мгновенно поднялись.

-А почему отсутствует указка? - уже догадываясь о причине ее отсутствия, завизжала еще громче она.

-Нее ззнннаеммм,- запинаясь, одновременно блеяли мы.

-Что вы, негодники, с ней сделали? А ну-ка сознавайтесь!!!

В ответ тишина. Молчим.

-Кто из всех присутствующих видел, кто знает где находится указка!?

 

     Все опустили головы, чтобы не встречаться глазами с вершительницей наших судеб по истории и географии, и не нарываться.

- Что, молчите!? Староста, куда девалась указка.

- Я ее не видел, - нагло соврал Рисель. Баки выскочила из класса. Через пару минут вернулась с обломками в руках..

-Чья это работа!? Кто сломал указку, я вас спрашиваю!

    Петухи упорно молчали.

-Что, круговая порука!? Вот до тех, пор пока не сознаетесь, весь класс будет стоять на коленях. Выйти всем из-за парт в проход между рядами. Все на колени становись!   Деваться некуда, весь класс изобразил покорность судьбе, и бухнулся коленками на грязный пол.

- Когда надумаете, пусть кто нибудь придет в канцелярию и сообщит, - Баки вновь выскочила из класса. Когда остались одни, стали думать и гадать, как быть.

  - А че тут думать, - подал я свой голос, – придется сознаваться. Пусть наказывает меня, а не весь класс. И подался в учительскую.

- А сразу сознаться, что смелости не хватило!?- все еще с повизгиванием, но уже на полтона ниже, запричитала историчка-истеричка.

-Да, не хватило. Потому что мы уже знаем, как вы реагируете на отсутствие этой указки.

-Так как это ты сам умудрился ее сломать? Кто тебе помогал?

-Сам не пойму, она случайно выпала из рук и переломилась.

-Ладно, пошли в класс.  Одноклассники по - прежнему натирали пол штанами и юбками.

-Всем сесть на свои места, -распорядилась Валентина Андреевна.

- За солидарность с виновником, я уж придумаю как вас всех наказать. А пока продолжим занятие по теме…    Она еще пофыркала какое - то время в мою сторону, но на оценке моей успеваемости по этим предметам это никак не отразилось. Коза тоже больше не нарывалась.

    Уроки по труду.

Их было не более пяти, а жаль. Занятия проводил мужчина лет за пятьдесят. Нам он казался очень древним. Да и профессиональным педагогом, видимо, не был. Тем не менее, дело  свое знал. Занятия проходили в каком - то старом особняке. Подозреваю, что в еврейском. Там стояли антикварные резные шкафы, напичканные столярным инструментом. Такие же столы, так называемые, венские стулья, кровати, тумбочки и прочая мебель. На этих занятиях я впервые, а больше и не пришлось, познакомился с простыми инструментами и их применением. Это топоры и ножи, стамески и сверла, молотки и киянки, рубанки и ручная дрель. Тогда еще не было «болгарки», сварочного аппарата, да и электродрели нашей школе были не по карману, но мастер научил нас забивать гвозди и строгать доску. Починить электрическую розетку и заменить кран в умывальнике. И на том спасибо. Остальное в течении жизни, при необходимости, приходилось осваивать самостоятельно.

    В конце седьмого класса самых активных и достойных принимали в комсомол. Клава, дочь директора школы, уже входила в состав какой - то комиссии по приему. Когда очередь дошла до меня, она начала морщить носик и пофыркивать, что, мол, я еще недостоин такого высокого звания. Но большинством голосов я был все - таки принят в ряды первых помощников родной партии. Не ожидал я от нее такого подвоха. И до сих пор не могу понять, чем я тогда не пришелся по душе этой мелкотравчатой мажорке.

На стыке каменного, и электронного веков.

    Общаясь, в основном, со своими сверстниками, бывая у них дома и во дворе, часто обращал внимание на вещи, которые меня поражали. Был у меня такой одноклассник, Паша Коширец. Но у него были, видимо, какие - то проблемы в развитии, потому что он не успевал по программе вообще. В то же время, его на год младший брат был вполне толковым и развитым. Так вот я еще застал, когда их семья жила в древней деревянной избе с глиняными полами. Это была довольно большая, приземистая изба, накрытая сеном-осокой. От древности она уже минимум на метр ушла в землю. Состояла из темных сеней и передней. Там всегда было темно, сыро и затхло. Окошки маленькие, в четыре подслеповатых стеклышка. Дверь закрывалась на оригинальный, самодельный деревяный замок, который открывался таким же деревяным ключом через круглое отверстие в двери. Затем открывалась древняя скрипучая дверь, и мы попадали в темные, захламленные сени. Следующая дверь вела в переднюю. Я у них бывал только летом. Поэтому там даже сохранялась приятная прохлада. Если-бы не затхлый воздух. В избе были какие- то широкие деревянные полати на всю семью, большая печь и стол. Но на стене висели часы с гирями и кукушкой. Таких я ранее нигде не видел. У нас дома были уже современные механические часы-будильник.

     Затем, гуляя у них во дворе, обратил внимание на какие - то тяжелые, толстые дубовые круги с дыркой посредине, а в них были плотно набиты металлические осколки. На вопрос что это такое, мои ровесники ответить не могли. Поэтому я потом спрашивал у отца. Он мне растолковал, что это жернова. А использовались они еще и не так давно, особенно во время войны, для помола зерна в домашних условиях.

    В следующий раз, во дворе своей одноклассницы Тани Павловец, я увидел деревянную трубу. Это был цельный ствол какого - то дерева, полностью выскобленный внутри, и закрывающийся с двух сторон деревянными пробками. Со слов ее отца, к которому я обратился за разъяснениями, это называлось жлукто. А использовалось оно для золения одежды. То есть одно отверстие плотно закрывалось. Через другое закладывалась порция мокрого белья. Затем засыпался слой золы, после него снова порция белья, и так слоями заполнялся весь этот объем, а в конце снова плотно забивалось пробкой. В таком состоянии эти тряпки выдерживались в течении какого - то времени. Щелочь, которая выделялась с этой золы отбеливала вещи, а вся живность в виде вшей и блох погибала.

     Очередной прибор из «каменного» века, который попал мне на глаза, назывался ступа. Да, та самая ступа, в которой обычно летала сказочная Баба Яга. В данном случае этот инструмент использовался для приготовления пшена из проса. Просо (т.е. семена с кожурой) засыпалось в эту деревянную емкость, и затем большим, тоже деревянным пестиком по нему часто-часто ударяли. Затем высыпали и провеивали.

   Будучи в гостях у своей бабушки по отцу, как -то увидел, что вся передняя комната занята странным, большим, деревянным сооружением. Одна из сестер отца, сидела в нем и, двигая руками и ногами, приводила все это сооружение в движение.

-Что это такое? - удивленно спрашиваю я у тети.

- А это, племянничек, называется прядильный станок.

    И точно, в заднем конце этого станка я заметил рулон уже сотканного холста. Пощупал, и оно показалось мне очень толстым, шершавым и грубым.

- И что из него можно делать?

- А почему ты спрашиваешь? - улыбнулась тетя.

- Ну, оно какое - то такое, как деревянное. Где же его можно применять?

-Когда рулон(свиток) будет соткан, его нужно будет долго замачивать в воде. Затем отбеливать на солнце. После того долго прокачивать качалкой и рублем*. И тогда оно станет белым и мягким. Из него можно будет шить сорочки и брюки. Его можно будет покрасить Сорочку - вышиванку сшить. Полотенца, простыни, скатерти, и много- много чего еще можно делать с нашего домотканого полотна.

        Здесь же попутно натыкаюсь на такие предметы, как веретено и прялка с куделей*, а также трепалка для трепания волокон льна и конопли. И все это или уже валялось во дворе за ненадобностью, или еще иногда использовалось во вспомогательных целях. Например, на станке тогда ткали половики из разных тряпок.

   В мой тот сельский период еще вовсю использовалась всевозможная керамическая посуда. В первую очередь, это горшки и глечики*. В горшках готовили первые и вторые блюда в печи, а в кувшинах хранили жидкие и сыпучие продукты. Молоко и сметану, сахар и пшено. Кисели, компоты и узвары. Пшеницу, и ячмень. Периодически тогда по улицам села ездили огромные фуры, запряженные волами или лошадьми. Это горшечники привозили свой ходовой товар. Керамика, это ведь не пластик, которого тогда еще и в помине не было. Для детей у них тоже были подарки. Всевозможные глиняные свирельки и свистки. Их мы выменивали на тряпье или на куриные яйца. Здесь же можно было приобрести деревянные гребешки и расчески. Благо, они не электризовывались. За дефицитом железных, селяне сами изготавливали деревянные ночвы. Я и сам в них в детстве мылся-купался. Очень удобные, в них не обожжешься.

Отдельной строкой нужно упомянуть бочкарные изделия. Теперь их можно увидеть только в этномузеях. А тогда, на совхозном дворе, я видел деревянные бочки под навесом, и просто под открытым небом, в огромнейшем количестве. Часть из них рассохлись и рассыпались на свои составные части. Всевозможные ушаты, дежи, бочки, бочонки и ведра использовались в домашнем хозяйстве постоянно. Это были самые ходовые и необходимые вещи того быта.

Первый легковой автомобиль.

 Лично я увидел его, когда мне от роду было семь лет. Может я видел их и раньше, но тогда еще не понимал, что это такое. Это была первая модель т.н. «горбатого» запорожца.Как он умудрился пробраться к нам в село, мне до сих пор непонятно. Ведь по сути дороги то и не было. Как теперь говорят, было только пару направлений. Одна вела на ж.д. станцию «Белая». Вторая в райцентр, и третья, в сторону соседнего, Сарненского района.

     Так вот этот дядька, приехал к кому- то в гости из родственников. Тогда как раз стояла сухая погода, направление подсохло, и он рискнул. Это был инвалидный вариант, с ручным управлением. Но мы тогда этого не понимали. Нам было главное то, что мы воочию видели маленькую машинку, внутри которой можно было сидеть, и главное, она передвигалась.

 Ведь до того мы такие видели только на картинках, ну и виде совсем маленьких, игрушечных. А в них увы, внутрь никак нельзя было забраться. А здесь, даже хозяин, толстый дядька вполне свободно залазил внутрь, что- то там включал, и она, заурчав, двигалась вместе с ним с места. Лично для меня тогда это было чудо.

      Ну, нельзя сказать, что мы были совсем дикие.Технику  тоже видали. В селе было полно т.н. «хлистовозов».  Это такие большие, грузовые машины. У них была кабина где сидел шофер, и  прицеп, без кузова. Просто дышло, и четыре колеса. На него грузили длинные сосны из нашего леса. Я тогда еще и не подозревал, что где- то существуют дороги с твердым покрытием. Эти машины натужно пыхтя, медленно ползли по грязи, которая порою полностью покрывала высокие колеса. Я тогда  не знал, что на этих монстрах-лесовозах  вывозят неведомо куда наше главное достояние, наш природный лес.

        Была и другая техника в селе и в совхозе. Трактора гусеничные и колесные. На озерах катера и моторные лодки. Но все это совхозное, или казенное-государственное.  А тут, машинка, о четырех колесах, и о чудо-частная, своя. Да еще и со слов старших, выдана бесплатно, как инвалиду войны.

 

ОРУЖИЕ.

      Ну, и само собою, у нас были свои мальчишеские секреты и игры. Первое наше оружие, это деревянные шпаги. О мушкетерах с их Дартаньяном мы уже были начитаны, и в кино насмотрелись. Поэтому любые руины заброшенного дома, или наоборот какой - либо новостройки, превращались для нас в место ожесточенных схваток. Кололи мы друг дружку до изнеможения. И только наступление полной темноты разгоняло нас по домам.

   Следующим этапом вооружения, были самодельные луки и рогатки. В классе пятом начинали втихаря от родителей изготавливать самопалы. Порох и дробь воровали у отцов и старших братьев-дядьев. Пистолетики изготавливали от миниатюрных, до маузерного размера. Порох засыпали на глазок, без всякой меры. Последний мой пистолет разорвало вместе с тремя перчатками и кожей правой ладони. Весь порох застрял в коже и под кожей. По ним отец и определил характер и причину ранения. Больше я их не изготавливал. В конце седьмого, начале восьмого класса мы начали воровать у отцов охотничьи ружья, и самостоятельно бегать в лес и на болота. Как за все это время не поубивали друг дружку-диву даюсь. Видать крепко нас оберегали ангелы-хранители.

ЦЫГАНЕ.

      В селе частенько ошивались цыгане. Они, бывало, приезжали целым табором, и останавливались где - нибудь на околице. Там, где им было сподручней. Мужской пол выпасал коней, а днем отсыпались. Цыганки шастали по селу и занимались своим привычным делом. Гадали, клянчили еду, деньги. Параллельно проводили разведку на предмет где и что плохо лежит. Цыганы по ночам бродили и воровали по возможности, но так как наш народ в массе своей был нищим, то и воровать было нечего.

   Был случай, что к нам на ночлег в дом напросилась молодая цыганская пара. Лет по двадцать пять. Они и на цыган мало смахивали. Были довольно прилично одеты и чистоплотны. Когда они зашли во двор, я как раз игрался с молоденьким щенком.

- Ой, какой красивый борзик! –сказала цыганка,-А как его зовут?

- Еще никак,- ответил я, - но думаю, что так Борзиком и назову.

Мне эта кличка понравилась. Действительно, в последствии он так и остался Борзиком.

    Родители разрешили им переночевать одну ночь. У них были с собою какие - то продукты. Молодая цыганка попросила чистую кастрюльку. И я тогда запомнил, как она сидя на корточках, на голой ладони, вместо разделочной доски, очень ловко и быстро, своим острым ножом нарезала чищенную картошку, лук, морковку. Я даже удивился и спросил:

- А почему вы не пользуетесь разделочной доской?

  На что она ответила, что ей так привычнее. Потому что им в их походной жизни не всегда приходится иметь под рукой весь кухонный инвентарь. Они поужинали, в кровати переночевали, и утром удалились. Никаких проблем нам не доставили.

     В другой раз я познакомился с цыганенком своего возраста. Мы разговорились. Оказалось, что он был достаточно начитан. Я спрашивал, где и как он ходит в школу. Он сказал, что ходил пару зим, и выразил тогда сожаление, что хотел бы нормально ходить и закончить школу, но, увы, родители ему не могут предоставить такой возможности. Я тогда у него расспросил и узнал несколько слов на ромском языке…

        А еще тогда по селу довольно часто шныряли нищие и какие- то погорельцы. Они постоянно стучали в окна, и Христа ради просили кусок хлеба. Через плечо у них висели большие торбы из домотканого материала. Были они оборванные, грязные. Мать им никогда не отказывала, и всегда делилась последним куском хлеба, салом. Еще какие - то инвалиды-богомазы носили в мешках иконы и продавали их. Товар был, видимо, ходовой, и раскупался.

   В начале шестидесятых мне еще неоднократно приходилось видеть лапти на ногах у жителей той местности. Наш дом стоял тогда на окраине села. И я видел такую картину. Хуторяне, шедшие по каким - либо делам в село, ботинки(туфли) несли с собой. В кустах переобувались. Лапти засовывали в кусты ежевики и далее уже шли в кожаной обуви. Думаю, что так они старались сберечь дефицитную еще тогда обувь.

     Видел старых дедов в домотканых брюках и длинных, почти до колен, вышитых сорочках. Женщины одевались в так называемые шнировки. Это такие расшитые ленточками и бисером жилеты, плотно облегающие   талию. Они подпирали грудь. Сверху в моде было много мониста. Расшитые юбки и лапти на ногах. А по большим праздникам для посещения церкви-сапожки. Первые брюки на женщинах я лично увидел где-то только в начале семидесятых годов.

          Летом, до лет двенадцати и позже, мы много занимались кроме всего прочего рыбалкой. До проведения мелиорации, в нашей местности воды было очень много. Особенно с весенними разливами. Щуку можно было поймать руками в лужах на дороге. Карасиков ловили всеми подручными средствами. Удочками, вершами, кломлями*, кошелками. В любой канаве кишели вьюны и прочая мелкая рыба.

     Примерно раз в месяц подходила наша очередь отпасать стадо коров. Я не любил этим делом заниматься, но родители потихоньку приучали к сей участи нас. Мол, вы посмотрите, некоторые чужие дети день в день пасут худобу, а вы три-четыре раза за сезон пытаетесь увильнуть. В стаде, бывало, от пятнадцати до тридцати коров. Каких -либо удобных участков лугов или полей для этой цели не существовало. Вокруг леса и болота. В лесу стадо иногда разбегалось в разные стороны, не успеешь глазом моргнуть, как уже ни одной коровы не видно. Любая из них могла тут же угодить в болото и провалиться в трясину. Что и бывало неоднократно. Вторая напасть, по всему лесу были засеяны частные нивки. Худоба хорошо знала, где и что лакомое растет, и старалась туда забраться. И третья запретная зона, это молодые посадки леса. На них была зачастую хорошая трава. А коровы вместе с травой сметали и сосенки. За этими посадками следили лесники. Можно было нарваться на крупный штраф. Короче, там скучать было некогда. Питались тем, что мать в торбу с утра положит. Хлеб, сало, бутылка молока. В сезон могли быть свежие огурцы, помидоры.

          После соленого сала в жару настигала молодой организм жажда. Хорошо, если это бывало в лесу. Там было много колодцев с чистой и прохладной водой. Их рыли лесники и заготовители смолы. А зачастую приходилось пить болотную воду и из с луж на траве. И ничего, не то что поноса, даже никакого метеоризма не было. Полагаю, что экологическая обстановка тогда еще была вполне терпимой.

           В классе шестом-седьмом меня уже стали привлекать к уборке сена. Нужно было граблями быстро и сноровисто сгребать в кучки валки сена на болотах. Его нужно было заготавливать очень много. Если хозяин накашивал десять стогов, то девять забирал себе *совхоз, а десятый полагался хозяину. На зиму для коровы с теленком нужно было минимум четыре стога сена. Вот и посчитайте. Косили исключительно косами вручную. Болота крайне опасные. Оболочка дерна из переплетенных корней травы была толщиной не более десяти сантиметров. см.фото: У нас это тогда называлось кружок. Это места где лес вместе с торфом, выгорел от пожаров. Там образовывались глубокие илистые ямы, впоследствии залитые водой. Здесь можно было легко утонуть. Под этой рогожей находилась вода. Порой до пяти и более метров глубиной. Если этот ковер прорвать, то уже никто и никогда не найдет ухнувшего в неведомые глубины. Зачастую поверху тоже стояла вода по колено. см.фото: Стоги сена на болоте. По этому болоту с косой нужно было ходить с большой опаской. Как по тонкому льду. Рогожа под ногами прогибалась, булькала пузырьками воздуха, кряхтела и пыхтела. см.фото: Болота полесья. Сама трава была часто очень жиденькой. Для того чтобы накосить один стог, нужно было измахать косой несколько гектаров площади. По болоту росли чахлые кустики лозы и такие же березки. Чтобы попить воды, нужно было снять косу, и ею вырезать в этом дерновом покрытии дыру, примерно 10-15см. В нее опустить пустую бутылку. Затем на горлышко бутылки натянуть подол майки, для процеживания воды от мелких частиц торфа и насекомых. см.фото: Косари.

   Уже в классе седьмом –восьмом, отец начинал учить пользоваться косой. Когда я впервые самостоятельно накосил шестнадцать копен сена за полдня, отец своим глазам не поверил.

- Может тебе кто - то помогал? - спрашивал он. А в глазах у него светилась гордость за такого сноровистого помощника. см.фото: Метание стога сена. Период косовицы, был тяжелейшим. Чтобы иметь зимой свое молоко, масло, творог, сметану, нужно было минимум месяц-полтора рабского труда на болоте. Своего транспорта не было. А до сенокосного болота нужно было топать пехом минимум двадцать километров.

          Именно на период заготовки сена, односельчане, и моя мать в том числе, готовили специальный, высококалорийный продукт. У нас он назывался трибух*. Это по специальному (полещуцкому) рецепту начиняли мясом свиной желудок, или мочевой пузырь. Примерно десять кило отборного, свежего свиного мяса кусочками со спичечный коробок, плюс такими кусочками немного сала. Соль, черный перец горошком, лавровый лист. Все это тщательно перемешивалось. Затем предварительно вымытый и выскобленный желудок, плотно набивали этим полуфабрикатом. Отверстие тоже туго зашивали. Опустив в холщовую торбу(мешок) этот почти круглый шар подвешивали на чердаке, на тонком шнуре. Чтобы к нему не могли добраться грызуны. Крыша чердачного помещения должна была быть камышовой или деревянной. Чердак должен был хорошо вентилироваться. Через полгода, это изделие усыхая, уменьшалось примерно вдвое. Снаружи оно покрывалось плотным слоем соли. И только тогда оно было готово к употреблению в пищу. Нужно было нарезать тонкими ломтиками. По вкусу непревзойденное. Напоминает салями, но эта колбаса ему и в подметки не годится. Теперь в продаже есть подобный продукт, испанского происхождения. Под названием хамон. Не знаю, не пробовал, но технология приготовления похожа, и на картинке выглядит примерно так же. По нынешней цене тоже почти совпадают.  

   Затем копны сена нужно снести на специальных длинных жердях-носилках в одно место. Желательно твердое и возвышенное. Чтобы стог не замок, рубим хворост из лозы и березы. Концы его втыкаются в дерн болота, и заламываются над ним на высоте тридцать-сорок сантиметров. Верхушки наклоняются к центру. И нужно их втыкать по кругу и много. В результате получается что -то в виде помоста для будущего стога. Во время переноски копен ноги часто прорываются в бездну. Только успевай бросать носилки, и с воплями, повалившись в сторону, вытаскивать ноги, провалившиеся по колено, а иногда и по ягодицы. Работа крайне тяжелая. Руки вытягиваются за сезон, как у гиббона ниже колен. Стог мечут отец с матерью. Они в этом деле уже не одну собаку (трибух) съели. Потому как это дело тоже требует умения и сноровки. Часто родители ночуют здесь же в стогах. Потому как некогда ходить туда-сюда домой. Стогов, как я уже писал выше, нужно много. Дома хозяйством в это время управляем мы сами.

Каникулы в лесу.

      У нас на квартире поселился на время молодой парень. Лесничий. То есть полномочный хозяин всех лесных угодий нашего лесничества. Родом из города Гайсин Винницкой области. Мы как раз вышли на летние каникулы перед восьмым классом. Где - то через пару дней он предложил моим родителям непыльную для нас работу в лесу. Нужно было сжигать оставшиеся после вырубки ветки от сосен. Работать среди лета в лесу для нас за счастье. Тепло, светло, дурманящий аромат смолы и хвои. Россыпи желтых лисичек на зеленом ковре из упругого мха. Кисти изумрудной кислосладкой брусники. Кустики сочной, сверкающей черники. В тенистых закутках выглядывают из под буро - коричневых шапок грибы-боровички. В сырых, затененных местах свисает красная и желтая малина. Обрубленные ветки почти все уже сложены в кучки. Их остается только поджечь. Ну, и кое какие подобрать, подкинуть в костер. И за это еще и не плохо платят. Взрослые рабочие продолжают пилить деревья на обозначенном участке. В лесу стоит вагончик на полозьях. Там у них передвижная база. Там и мы вместе с ними обедаем. Женщины - повара готовят вкуснейшие супы из концентратов. В пакетиках макароны в виде звездочек и букавок, со всеми необходимыми приправами. Зачем нам какие- то пионерские лагеря с их соленым морем? Нам и здесь прекрасно.

     Но вот одна из кучек веток навалена на самом краю вырубки. Прямо под высоченными соснами. Я с младшим братом, не задумываясь поджигаем ее. Смолистые ветки мгновенно вспыхивают высоким пламенем. И тут я замечаю, как змейка огня быстро побежала по смолянистой коре сосны вверх, и мигом подожгла крону сосны. Лесничий нас предупредил об опасности пожара. А я уже где - то читал о таком понятии, как верховой пожар. Это когда в лесу горят только верхушки деревьев. А загасить его очень тяжело. Мы с братом тут же подняли дикий рев. Подбежали рабочие. Быстро спилили заполыхавшие две рядом стоявшие сосны и свалили их на чистое пространство. Наше счастье, что ветер в тот день вверху дул из лесного массива в сторону пустыря. Это мне была наука на всю жизнь. Как нельзя разжигать костер в лесу. Чуть позже наш квартирант привез молодую жену, и переселился в отремонтированный для него домик.

РЫБАЛКА.

   Наше село не зря называлось Великие Озера, потому что располагалось на живописных берегах двух больших озер, соединенных между собою перешейком. По форме они напоминали песочные часы. Через них тогда протекала речка Льва. Само собою разумеется, что зимою и летом, по возможности, мы проводили много времени на песчаных пляжах этих озер. Особенно красиво в тихую погоду смотрелось наше село с противоположного крутого берега. Стройная, высокая церковь, деревянная, трехсотлетняя, между таких же высоких зеленых деревьев, отражалась в воде как голубой корабль, зашедший в тихую гавань.

       Естественно, что в озерах было много всякой рыбы. Карпы и караси, лини и раки, а командовали над ними всеми огромные, корявые щуки. Иногда их вылавливали и я видел, что им было много лет . Иногда мы с удочками часами высиживали в ожидании поклевки той или иной рыбы. И часто наши ожидания были не напрасны. Запомнился один случай зимой. Я со школы по каким - то делам зашел к своему однокласснику-двоюродному брату Николаю. Его дом с подворьем располагался на берегу озера. И когда мы зашли во двор он обратил мое внимание на столпотворение на льду.

-Бегом, пойдем посмотрим, кажется там происходит интересная рыбалка,- скороговоркой проговорил он. Мы быстро сбежали ко льду. Картина, которую я там застал, навсегда врезалась в глаза. Прорезанные бензопилами полыньи, размером примерно три на десять метров, по льду всего берега заполонил народ. Рыба душилась и массово шла на открытую воду. Мужики и бабы черпали ее из воды, кто чем мог. Подсаками и кошелками, дырявыми ведрами и сетями. Тут же насыпая ее в мешки. Позже я у него кушал эту рыбку. Высушенная в печи, она становится прозрачной, как янтарь. Косточки пересыхают и становятся хрупкими. В виде тарани и для приготовления супа, изумительная вещь.

          Отец любил рыбачить исключительно остями и другими принудительными снастями. Он с такой рыбалки привозил килограммов двадцать-тридцать щук, язей и судаков, нанизанных на кукан. Получалась полная ванна. Ему некогда было баловаться удочками.

-Я должен взять ее силой,- говорил он при случае. А не сидеть на берегу, и клянчить что мол, ну клюнь, ну возьми гачек…тьфу, а не рыбалка!

       Вьюнов тогда было так много, что некоторые хозяева их сушили, перетирали в муку и кормили свиней. Получалось сало как масло, до двенадцати-пятнадцати сантиметров толщиной.

НЯНЬКИ.

  Периодически мать отвозила меня к своей маме, моей бабушке, в село Переброды. См. фото: Мои няньки, слева направо тетя Настя, и тьотя Марися.Там у меня было много нянек. Две тети и два дяди, которые потом, когда мать уезжала, не знали как от меня избавиться. Самый младший из них был старше меня на семь лет. Тетки были старше дядек, поэтому спихивали меня на них. А те, имея свои, совершенно не связанные со мной интересы, тоже старались слинять без меня. В результате я частенько был предоставлен сам себе. Как- то побывав на чердаке, нашел там старый патефон и гору керамических пластинок. Стянул все это добро вниз и протер от пыли. Кто -то помог мне его настроить и запустить. Так я впервые познакомился с русскими романсами, венгерским композитором Брамсом, и французом Жоржем Бизе, Ференцом Листом и Мендельсоном. Были тут Марк Бернес и Дунаевский, Хачатурян и Прокофьев. Еще больше не запомнил. Но так я впервые в шесть лет приобщился к классической музыке. Долго еще точил иголки и крутил ручку того патефона. Няньки были только рады, что я нашел себе занятие и никуда не отлучаюсь.

    Брали дядьки, конечно, меня и с собой иногда. Так один раз всей гурьбой сначала завалили в совхозный гараж и украли ведро промасленной ветоши. Моего возраста было человек пять, остальные постарше. Из разговоров я слышал, что идем на берег реки взрывать мину. И точно, старший в компании, заводила лет тринадцати, по фамилии Поляков, отыскал в пляжном песке широкую, как сковородка мину, и босой ногой сгреб с нее песок. Затем разложил на ней ветошь и поджог. Всем нам было приказано попрятаться в ближайшем кустарнике. Мы разбежались максимум на пять - семь метров. Костер догорал, мы все высовывали шеи из кустов, а взрыва все не было. Поляков подошел к костру и ногой подгреб тряпки на место. В это время мимо проходили две девицы лет восемнадцати.

- А что это вы здесь делаете? - обратили они на нас свое внимание.

-Не ваше дело, идите как шли,-тявкнул на них предводитель команчей.

-Вот мы сейчас надерем тебе уши, тогда посмотришь, какое наше дело,- пригрозили вождю племени «здыхота» девушки, и обратились к кому- то из тех, кто по моложе…

- Так что вы тут жжете?

-Ну, что, что, мину взрываем! - гордо заявил кто - то из голопузых.

-Что!?- у девиц округлились глаза. Они тут же схватили какие - то палки, и начали бегом гнать нас как гусей впереди себя. Одна еще вернулась назад, и посмотрела на блин, как позже мне рассказывали, противотанковой мины. Она лежала там с войны, а в том месте был брод. Девушки загнали нас в село, а сами побежали в сельсовет и доложили о находке. Потом приезжали саперы и обезвреживали боеприпас. Но уже, увы, без нас.

  В следующий раз дядьки уложили меня в сарае на сене. Дождались, когда я усну. Заперли дверь и сбежали. Я долго ревел со страху, когда проснулся. И только соседи, услышав плач, выпустили меня из тюрьмы. Вечером дедушке доложили, как дядьки за мной ухаживали. Дед снял с гвоздя на стене свой широкий ремень и пригласил сынков по очереди к себе на колено. см.фото: Дед Яков по матери, между своими сыновьями, слева направо, Григорий и Александр. Долго они визжали и просили прощения, но дед, как истинный воспитатель, был неумолим. Больше меня одного не оставляли.

   Поэтому в очередной раз взяли меня с собой на реку на рыбалку. Они в компании играли в карты, а я и мне подобные должны были следить за поплавком. Было дело. Мы вовремя просигналили, что поплавок ушел под воду. В результате из воды был извлечен карп на два кило. Потом нам стало скучно, и мы все стадом полезли в воду купаться. Дядья так заигрались, что и не заметили, как мы начали переплывать реку. За два метра до противоположного берега у меня стали иссякать силы, и течение начало тянуть меня влево. Судорожно, из последних сил я все - таки успел вцепиться за песок ногами, и выползти на берег. Только тогда кто -то из нянек обратил на нас внимание. Они даже успели перепугаться. И просили меня, чтобы я никому не рассказывал, как учился плавать. Вечером бабушка жарила на сковородке рыбу.

 

См. фото: Баба Нина, по матери.

  У бабушки по отцу жила тетя Мария. См.фото: Дед Куприян. По отцу. Его я в живых не застал. Рано умер от фронтовых ран и болезней. У нее был сын Женя, старше меня на семь лет. У них я тоже периодически бывал, но не долго. День-два с ночевкой. У них мне тогда запомнились матрацы. Очень жесткие и колючие мешки, набитые сеном. А укрывались рогожей, и долго было очень холодно. См.фото: Баба Устима, по отцу. Пока я не согревался своим дыханием. Женя тоже брал частенько меня на озеро. Он себя чувствовал в воде, как рыба. А был настолько силен, что катал меня по воде на своей шее.

КУПАНИЕ.

           Зимой взрослые дядьки вязали на льду озера плоты из длинных сосновых бревен. Там они дожидались весны. Как только лед сходил, мы уже по ним прыгали, и начинали купаться. Вода еще была еще холодная –прехолодная. Но мы друг дружку подзадоривали на слабо. Никто не хотел показывать, что ему холодно, и раздевших, начинали нырять. Нырнув в очередной раз в щель между плотами, я попытался достать дна, чтобы от него резко оттолкнуться, и пробкой выскочить из под воды. Вода, дно перед глазами какое- то лохматое и черное. Я разворачиваюсь и отталкиваюсь, но толчка почему -то не получилось. Я только дотронулся ступнями к чему -то киселеобразному и скользкому. Посмотрел вверх. Сквозь желтую, насыщенную мелкой сосновой корой воду еле-еле пробивался лучик солнца. Я из всех сил греб руками, ощущая, что силы на исходе. И только сейчас начинаю осознавать, что могу не попасть в щель между бревнами. Стоит отклониться на десяток сантиметров в ту или иную сторону, и я, потеряв ориентацию, останусь под колодами…

          Сильно ударившись темечком о скользкое бревно, последним усилием воли принимаю резко влево, и выныриваю. Пацаны подхватывают меня за руки и вытаскивают на плот. День был солнечным. Долго я отлеживался, видимо, от переизбытка адреналина, было даже поначалу жарко. Страдал от испуга и от пережитого, но все - таки замерз. Было еще только начало мая. Выкрутил трусы, оделся, и как ни в чем не бывало, побежал домой. Там ведь никто не догадывается о том, что сегодня уже мог и не прийти…

ОКОНЧАНИЕ ШКОЛЫ.

      Восьмой, выпускной класс пролетел быстро. Мы, кто желал продолжить учебу, активно просматривали газеты. В них, по тем временам, была масса объявлений на тему: «Куда пойти учиться». Я прямо зачитывался тем разнообразием предложений. Выбор был широкий. Тем не менее, трудно было найти что- то именно то, что на всю жизнь. Большинство мальчиков нашего класса, не долго- думая, подались осваивать обширное поле механизаторов широкого профиля. А это трактористы и комбайнеры, шофера и бульдозеристы. У меня к технике отношение почему-то было всегда прохладное.

  Немного, но нашлись и те, кто решил получить свидетельство о полном среднем образовании. То есть продлить учебу в девятом-десятом классе. Видимо, с дальним прицелом, на поступление в какой-либо ВУЗ. Увы, как позже оказалось, таких было совсем немного. В институт инженеров водного хозяйства поступил один мой одноклассник. Двоюродный брат Михаил, после срочной службы. Спустя несколько лет, поступил в военно-медицинскую академию и я. Вот и все из нашего класса, кто поднялся чуть выше среднего. Видимо, все - таки многое зависит от уровня образования. От школы и уровня подготовки педагогов. А еще от цели, поставленной каждым учащимся перед собой. Если цель с детства не определена родителями и учителями, то и двигаться куда-то в потемках нет смысла.

         Судя по тому, что та самая Клава, дочь директора, после восьмого класса, вместе со своей временной попутчицей Ниной поступили всего лишь на медсестринское отделение Ровенского медицинского училища, то и они планку своих мечтаний высоко не поднимали. То есть и сама руководительница нашей школы, не особо - то была амбициознее местных крестьян. Абы только чтобы дочь лен не полола. Да и то она нарисовала доченьке, а за компанию (для отвода глаз) ее подруге-справки об отличном окончании неполной средней школы. Чтобы без экзаменов протолкнуть чадо в среднее-специальное заведение. На фельдшерское отделение медицинского училища, подал документы и я. И даже поступил. Без справки.

*гайовые-лесники.

*ФЗУ-фабрично-заводское училище. Позже ПТУ.

*БССР-Белорусская советская социалистическая республика.

*топосклад-комната хранилище географических и исторических карт.

*рубль и качалка-деревянные приспособления (вместо утюга) для выглаживания, выравнивания одежды с домотканого полотна.

*куделя-комок шерсти, или льна с которого затем свивают нить.

*глечик-керамический кувшин.

 

 

 

Продолжение читайте в книге «медицинское  училище»

жаль что блог не пропускает фото.







Категории:

Чтобы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться.