“Дальнобойщик километровой прозы.”

3.

 

Иисус, наконец, добрался до Лондона.

Пришелец продирает глаза сквозь толпу горожан, - озарённых улыбчивым временем.

 

Смотрит человек-Троица на людей, кормящих птиц на площади, - возле храма Святого Павла.

Чему-то удивляется, - что-то на ум откладывает – улыбается.

 

Дождь перестал моросить.

Что еще?

 

Лисы, - не обращая внимания на людей, - точно бомжи, - обдирают помойки.

А прохожим и дела нет.

 

Буднично – люди как лисы.

Не делая исключений, - обдирают горожане до нитки – все дни недели.

Любят англичане ложиться спать, брюхо набив под завязку всем, что удалось отжать у Города.

Но каждое утро просыпается Лондон: позёвывает, потягивается, почёсывается, - а часам к семи-девяти, по гринвичу, - выставляет на перекрёстках дорог лакомства, - желая побаловать обывателей.

 

А горожане: что вперёд, что назад – всё равно бегут мимо, мимо утренних даров Лондона.

Обывателям больше нравится обдирать помойки. Они неукоснительно соблюдают английские традиции: считывать актуальные новости со страниц бульварных газет – их подкожное правило.

 

Подумаешь, бой у пропагандистских ходиков загнанный.

Зато  у людей, занятых делом, - как будто открывается второе зрение.

Поэтому коренные лондонцы при встрече глаза не прячут, как прежде, - а со значением пожимают ладони друг другу, - выжимая синь из глаз до остервенения.

 

Оседают рукопожатия целеустремлённых людей, - на газоны стриженные – странными предчувствиями.

Оседают приветствия горожан в памяти Лондона потливой сонливостью.

 

Но, - озадачив улыбками бритыми насущный День, - исчезают британцы куда-то в сторону.

Под бой загнанных ходиков, - бегут, бегут – по кругу.

 

Что еще?

 

Художник вышел из электрички на станции метро Ливерпуль-стрит где-то часам к десяти.

Постоял на привокзальном крылечке – солнце брызжет в глаза.

Свернул сигаретку, - попыхивает вслед прохожим духовитой "Вирджинией".

Редкие белые лица, - точно занозы, - диссонируют на фоне монолитного "цветного" людского потока.

 

Через минуту пришелец и сам затерялся в толпе горожан и туристов.

Рассекают улицы Лондона симпатяги арабы, африканцы и азиаты в пёстрых одеждах, - белые лица с улыбками бритыми скользят виновато, - мимо, мимо.  

И мой "белый" след затерялся где-то в центре Города.

 

А ближе к полудню художника уже можно было видеть в районе Челси.

How are you? - кричит он девушке-утру, помахивая рукой.

Но она не слышит, - нет ей дела до шума лондонских улиц – девушка кормит птиц почтовых.

 

И никто не обратил внимания на человека-Троицу, - бегущего встреч Лондону.

Дружелюбно всматривается Иисус в лица людей, - удивляется архитектурному облику Города.

Силуэт Тейт-модерн, - арки мостов, - колесо обозрения, - утопающие в туманном мареве крыши домов, - вздохи жеманной Темзы – картинки с выставки.

 

Шустрит пришелец по улицам, залитым светом, - в сторону Трафальгарской площади, - где каменные львы забили горожанам, - одарённым улыбками бритыми – стрелку на полдень.

И художник поспешает на зов сирены, - зазывающей горожан  на главную площадь – новую жизнь ладить.

 

Исхлёстан путь переселенца ветрами раздумий.

Не хватает ему сноровки прервать безудержный бег, - чтобы услышать молчание, - обращённое к человеческому Незнанию.

Чтобы обнаружиться в том, - кто он есть на самом деле.

 

В двусмысленности городских шумов пытается человек отыскать подобие собственным мыслям.

Отмахиваясь от проблем насущных, - поторапливает события грядущего Дня.

Просит содействия у архангелов, - отмывающих дыхание утренних мыслей от накипи повседневных желаний.

 

Но безучастны архангелы к недальновидным просьбам горожанина.

Нет содействия напрасным хлопотам: нет продолжения мыслям, - цепляющимся по привычке за подол вчерашнего Дня.

 

И хоть уверяют ангелы, -  что оставили они в Таллинне крылья, - изувеченной памяти художника, - чтобы лондонский Будда подарил четырёхдивному человеку новые крылья, - в это с трудом верится.

 

Ладно: идёт как идёт. Не буду гневить архангелов, - желая обратить их жалость к себе – в способ достижения цели.

Подумал беженец.

И ударил Часослов молоточком Тора в полдничный колокол, - и услышал художник во дворе Водолея песнь сокола – отдал должное рифме солнечной.

 

И стало ясно: подпевать птице болотной, - даже если это дочь, - даже если это память вчерашнего Дня – пустое занятие.

 

И попросил художник прощения у своей памяти: склонился в поясе перед судьбой вчерашней – перед земной Матерью.

И владения тонких сущностей – верхние причалы храма Артемиды – ударили в колокола судьбоносных пространств, - приветствуя стремление духа к свободе.

 

И усвоил мораль человек.

Чтобы ноги оставались упруги, - чтобы не испытывать боли, склоняясь в пояснице, -  надо отказаться от остро-пряной пищи.

Ибо важен не смысл, - а его утверждение.