Ранним утром, когда лазоревое небо стало растворять-

ся в нежно-лавандовых разводах, а над грядой серова-

тых халцедоновых гор, напоминающих погруженную

в море конскую гриву, блеснула оранжевая полоска солнеч-

ного диска, Джанапутра вышел из царских покоев на бал-

кон с затейливыми балюстрадами, многоуровневыми ар-

ками, козырьками и статуэтками крылатых апсар, словно

это был не балкон, а пролетающая над городом колесница

Арджуны.

Внизу виднелись каменные шатры золотых башенок

дворца Раджхаттов, где-то за ними вздымались яркие ки-

сточки пальм, рассаженные рядами на ровных зеленеющих

газонах. Ниже располагались храмы внутреннего города,

утопающие в роскоши виллы знатных горожан, а там, за кре-

постной стеной, почти до самого побережья Южного моря

тянулись  тенистые улочки Нагарасинха, залитые розоватой

дымкой восхода.

Царь Джанапутра стоял со спокойным открытым лицом

и наблюдал за кораллово-красными облаками, струившими-

ся над шафрановой фатой утренней зари. Вместо изношен-

ных лохмотьев на нем сверкала расшитая золотом и бирю-

зой царская курта. Волосы были скрыты под белоснежной

чалмой, скрепленной жемчужной брошью. Он преобразился

за одну ночь и внешне, и внутренне — ему предстояло по-

бывать на острове, откуда никто не возвращался, ни герои

древности, ни великие полководцы, ни могущественные

цари, мечтавшие во что бы то ни стало присоединить его к

своим владениям. Вспоминая мрачные легенды об острове,

Джанапутра ожидал медитирующего Пурусинха, тело ко-

торого зависло в йогической осанне над балконом, а душа

пребывала в иных мирах.

Если первопредок ягуаров в действительности был

всего лишь спящим человеком, как об этом сказал сам Пу-

русинх, то, пока Джанапутра спал, он мог проснуться и сно-

ва оказаться в мире людей. Тогда душа того человека — по

имени Йуджин, кажется, — могла никогда больше не вер-

нуться в тело седовласого ягуара, не подававшее теперь

никаких признаков жизни. Тот человек, как ни в чем не

бывало, мог проснуться и заняться обычными своими де-

лами, ничего не запомнив из сновидения, которое снилось

ему только что. Ведь Джанапутра точно так же ничего не

запомнил из своего сна, хотя этой ночью ему приснилось

нечто необычайное, к чему он никак не мог подобрать

слов.

Но вот глаза ягуара задвигались под веками, его живот

стал втягиваться, производя дыхательные упражнения, по-

сле которых тело Пурусинха перестало парить. Царь Джа-

напутра, обрадованный его пробуждению или, скорее, не-

пробуждению, приветствовал первопредка поклоном.

— Мои поклоны тебе, царь Северных гор, прославлен-

ный вождь Пурусинх, — произнес Джанапутра.

— И ты будь в здравии, царь Джанапутра! — отвечал

Пурусинх, открывая глаза, горевшие янтарным блеском.

— Что-то подсказывает мне, что ты не передумал посетить

Аирват-двипу.

— Если остров настолько смертоносен, как об этом го-

ворят, нам потребуется оружие, чтобы сражаться. Быть мо-

жет, следует снарядить целый корабль с лучшими воинами,

— предложил царь Джанапутра.

— Полагаю, нам бы мог пригодиться нефритовый лук,

поражающий незримые цели, но кентавр Фридонисиус унес

его с собой, когда проходил через врата Майятустры. Лучшие

воины нам бы тоже не помешали, но сколько дней будет

плыть снаряженный корабль до острова? — полюбопыт-

ствовал Пурусинх.

— Полтора месяца, может, месяц при попутном ветре.

— Полтора месяца… — с досадой вздохнул Пурусинх. —

Должен тебе признаться, сил моих недостаточно, чтобы так

долго поддерживать жизнь в этом теле, я уже был пару раз

на волосок от пробуждения, и я знаю, что чары этого сна

скоро покинут меня окончательно. Нам нужно торопиться.

Поэтому мы отправляемся налегке.

Поднявшись, ягуар подошел к мраморным перилам бал-

кона, за которыми лежал утренний Нагарасинх. Он не был

уверен в том, что сумеет преодолеть расстояние до остро-

ва, перемещаясь прыжками по воздуху вместе с царем Джа-

напутрой. Особенно, если учесть, что он мог пробудиться,

находясь прямо над поверхностью океана. В сновидениях

вообще бессмысленно что-либо планировать, в них нельзя

быть уверенным даже в простых мелочах. Однако ягуар

нисколько не сомневался в том, что это затруднение разре-

шится, стоит только сделать первый шаг, а точнее, прыжок

в неизведанное.

— Дай мне твою руку, царь Джанапутра! — произнес Пу-

русинх, поднявшись на резные балюстрады. — Впереди нас

ждет то, чего нельзя миновать, так давай проживем этот

день не напрасно.

Они встали на самый край балкона, Пурусинх нащупал

одной ногой восходящую от земли волну и упал на нее, со-

вершая вместе с астральным двойником затяжной прыжок.

Они пролетели над цветущим парком, после чего ягуар

вновь оттолкнулся от упругих потоков сиддхической энер-

гии, и они взмыли над внутренним городом, разглядывая

древние храмы Нагарасинха, изысканные дома, ротонды,

площади, на которых суетились обитатели города. Царь

Джанапутра разглядывал с высоты участников недавнего

карнавала. Они вели себя довольно странно — некоторые

дамы выбегали на улицу нагишом, а кто-то впопыхах натя-

гивал на себя одежду.

— Что-то не так! — крикнул в ухо ягуару Джанапутра. —

Они чем-то напуганы!

Приземлившись неподалеку от ворот внутреннего го-

рода, Пурусинх тоже заметил, что вокруг творилось что-

то неладное. Праздные гуляки бежали прочь от игорных

заведений и ночных притонов. Из ростовщических до-

мов, причитая и охая, бежали богатеи-сановники, побро-

сав ручные повозки с драгоценностями и наложницами.

Впрочем, это выходило у них весьма забавно, они не мог-

ли бежать — они просто переваливались с ноги на ногу,

топчась на месте и едва волоча ожиревшие кенгуриные

хвосты.

Один из вельмож повалился прямо на дорогу, его тело

со следами искусственных вмешательств, подчеркивающих

важный статус, стало стремительно набухать и превра-

щаться в пузырь. Он шлепал губами, раздувал щеки, беспо-

мощно дрыгал ногами и руками, совсем как жук, перевер-

нутый на спину, пока не лопнул, забрызгав всю мостовую

липкой слизью, в которой так же беспомощно продолжали

барахтаться личинки Нишакти.

— Слишком много бакши-бакши, — обрисовал плачев-

ную картину некто стоящий рядом.

Голос показался знакомым. Оглянувшись, Пурусинх узнал

в говорящем просветленного Гуаттаму. На этот раз на нем

не было ни клобука верховного жреца, ни карнавального

костюма c колесом дхармы, зато над плечами у него дви-

гались крылья браминского грифа, которые в прошлую их

встречу были скрыты под мантией.

— Верноправые последователи Свабуджи придержи-

ваются правила «Если ты кому-то должен — займи еще и

дай в долг другому». Их тела не могут существовать без

ежедневного пополнения бакши-бакши, — разъяснил слу-

чившееся гриф Гуаттама. — Весь Нагарасинх жил в долг у

правителя Нишакти, но сегодня ночью все бакши-матхи

исчезли, стражи тайного корпуса разыскивают сводников и

торговцев дурманом. В городе поползли слухи, что во дво-

рец вернулся изгнанный царь.

После этих слов Гуаттама перевел зоркий взгляд на Джа-

напутру, которого теперь было бессмысленно выдавать за

отбившегося от каравана погонщика верблюдов.

— Прости меня, я не хотел тебя обманывать, — сказал в

свое оправдание Пурусинх, ничуть не сомневаясь в том, что

Гуаттама и так обо всем догадался. — Это была предосто-

рожность, чтобы нас никто ни в чем не заподозрил.

— Разумеется, если бы эти существа никогда не обма-

нывали, они бы были уязвимы, как дети, — кивнул ему

гриф. — Будучи зависимы от материального мира, мы все-

гда используем уловки для достижения свободы, не так

ли?

Мысль Гуаттамы содержала наблюдение, на которое

Евгений по какой-то причине никогда раньше не обращал

внимания. Он даже не догадывался о наличии этой взаи-

мосвязи лжи и свободы. Ведь самое возникновение лжи

всякий раз было обусловлено стремлением к свободе. И

не только лжи! Невольный обман, всякий грех и неправда

были не иначе как другим именем свободы. И если кто-то

становился свободнее, то это всегда подразумевало очеред-

ной обман, ибо нельзя было сделаться свободнее, не сделав

кого-то другого менее свободным. Единственная возмож-

ность обрести хоть какую-то независимость от прочих джи-

ва-саттв, тех или иных обстоятельств состояла именно в

том, чтобы научиться обманывать более искусно, чем это

делали другие. И разве не по пути искусного обмана следо-

вала сама жизнь, обращаясь для джива-саттв смертью?

— Будучи свободным от уловок, лжи и обмана, говоря

только правду и ничего, кроме правды, нельзя быть сво-

бодным? — изумился ягуар. — Получается, что если никого

никогда не обманывать, твоей открытостью будут пользо-

ваться другие?

— Да, но всегда существует способ обойти предписан-

ную последовательность событий, если знать, что все это —

ненастоящее, нир-лока. Ибо мир, который требует обмана,

не может быть реальным.

Просветленный Гуаттама указал на камни, которыми

была выложена мостовая внутреннего города:

— Бросить камень легче, чем поднять его, обработать

и уложить в ровную дорогу. Кто считает свободой то, что

легче всего, никогда не возьмется поднимать и укладывать

камни. Он будет бросать их и спотыкаться, пока не упадет.

Не выполняя тяжелой работы, он разучится созидать. Ра-

зучившись созидать, существа перестают быть творцами,

и тогда они сами становятся тяжестью. Как тот лопнувший

сановник, как весь этот заблудший город.

Рассуждения грифа пришлись по душе ягуару, и между

ними завязался разговор:

— Поднятием и укладыванием камней была построе-

на эта дорога, которая теперь облегчает путь прохожим,

и этот город, облегчающий жизнь его обитателям. Но вот

проходит время, и дорога становится негодной, а в городе

начинают править самозванцы, делающие жизнь в нем не-

выносимой. То, что было тяжелее, делает жизнь легче, а то,

что было легче, делает ее тяжелее. Время изменяет значе-

ния наших действий и бездействий, так, может быть, в нем

причина обмана?

— Всех этих иллюзий первопричина в сознании. И вся-

кая дорога, проложенная другими, лишь временно облегча-

ет путь, она не ведет вас к освобождению, — гриф тронул

пальцем гладкие перышки на своем виске. — Ваше созна-

ние заставляет вас полагать, что мир реален. От сознания

ничего не утаишь, оно знает вас лучше, чем вы сами. Оно

наделяет вещи иллюзорным смыслом, который меняется,

причиняя саттвам страдания. Оно создает образ времени, в

котором вы живете, поскольку с ним и через него оно на-

ходит свое обоснование. Так утверждается самосознание —

высшая иллюзия всех иллюзий, эта вишмайя и есть перво-

причина всех заблуждений.

— А как же сознание Всевышнего? — подключился к

разговору царь Джанапутра, догоняя собеседников, кото-

рые неторопливо шли по дороге. — Оно тоже иллюзия всех

иллюзий?

— Какое бы сознание вы ни рассматривали, самоотож-

дествление с ним уже есть отделение. Где есть отделение,

там возникает ограничение, где есть ограничение, там воз-

никает несвобода, где есть несвобода, там возникает ложь.

Как бы мог Всевышний или Бхагаван, как вы Его называете,

пребывать в состоянии, освобожденном от самомнения и

всего ложного, если бы Он не превозмог Самого Себя зна-

нием об иллюзорности самосознания? Если вы стремитесь

к освобождению, вы не можете цепляться за сознание, даже

если это сознание Всевышнего.

Джанапутра, сраженный безукоризненностью этих раз-

мышлений, взглянул на седовласого ягуара, ожидая от него

возражений или, скорее, ища хоть какой-то поддержки. Но

первопредок шел, задумчиво сложив руки за спиной, пыта-

ясь разгадать, чье лицо ему напоминала птичья голова Гу-

аттамы. Если бы Джанапутра знал, что этот высокогорный

гриф, шагающий рядом, был мыслеобразом Бодхисаттвы,

то он бы, наверное, тоже помолчал, с благоговейным тре-

петом переживая эту встречу. Однако царь Джанапутра ни

о чем таком не догадывался, и это вносило в их разговор

известную долю непринужденности.

— А ты что думаешь, Пурусинх? — нетерпеливо вопро-

шал Джанапутра ягуара, оставив за спиной врата внутрен-

него города.