Девочка с топором и косичками

Глава 1. Обратно в Чернаводэ

Как говорится, хочешь насмешить бога: расскажи ему о своих планах. Моё заявление о переводе в Констанц на должность следователя лежало на столе, между мной и начальником отделения полиции, Нану.

– Я читал твою историю в досье, Кассандра. Очень трогательно, – начал Нану, смачно затянувшись. При этом стало видно, как его серая рубашка промокла от пота подмышками. – Воспитывала бабушка, потому что родители пропали неизвестно куда. Бабушку убили из-за двух старых икон, когда ты закончила школу, и тогда у тебя появилась цель: ловить преступников.

Он затягивался так, что за три затяжки осталось полсигареты, а на жёстких седых усах (давно нестриженых) оседали нити дыма. Это бесило: вдруг проснулась старая жажда к никотиновым палочкам, и я сжала зубы, поёжившись на стуле напротив.

Нану стряхнул пепел в металлическую пепельницу с чеканкой по краю и подытожил:

– Нет уж, хватит, дорогуша. Полицейских – и следователей, и патрульных – полно. А психологов-криминалистов кот наплакал. Каждый день на свет появляется какой-нибудь псих и шинкует всех в капусту из-за того, что мамочка в детстве насильно кормила его гороховым супом. Кто будет заниматься этими ребятами, если ты будешь шастать где попало и допрашивать свидетелей? Молчишь? Вот и молчи. Потому что тебя недавно так изрешетили, что ожила только благодаря богу. Или в твоём случае – дьяволу.

Я криво усмехнулась: слухи, как обычно, опережали меня. Даже здесь, в Констанце, за спиной шептались, творили крёстные знамения и смотрели недобро. Сразу стало ясно: завернут обратно, суеверные идиоты. Но это полбеды. После дела Николы Прутяну поднялась такая волна межведомственных проверок и антикоррупционных чисток, что вонь стояла – будь здоров. Шерстили министерство, полицию, армейские казармы; искали всех, кто был хоть как-то связан с Ханзи и Йорданом.

– В Чернаводэ тебе будет поспокойнее, – Нану раздавил окурок в пепельнице.  – А здесь мало ли чего. Сама понимаешь. Люди волнуются. Поезжай. Как тебе новый начальник?

Я неопределённо повела плечом. Вспомнила, как встретил меня в участке Гунари, тот самый следователь с обвислыми усами, который допрашивал в больнице. Он-то и представил мне нового начальника – Антона Калдарару, лет на пятнадцать старше меня, с ранней проседью и жёсткого, будто только что из горячей точки. С Антоном у нас не сложилось сразу. Он сходу обвинил меня в непрофессионализме по делу Риты, и Николы, устроил разнос за хреновое ведение архива и утром, когда я мирно дрыхла, наорал по телефону за то, что не вышла на работу. Оказывается, я должна была с помощью телепатии узнать, что он снова вернул меня в штат.

– Сработаетесь, – кивнул Нану. – Патологоанатом?

Патологоанатом, Виорел Кришан, был юн и безус. Однако, порослью в виде бороды на лице, видимо, весьма гордился. Мы толком и не общались: он не вылезал из наушников.

Я вздохнула.

– Понятно, – кивнул Нану. – Вот удостоверение. Копии приказов возьмёшь в канцелярии.

Я встала, понимая, что разговор окончен. Пожала плечами, вышла. На пороге Нану окликнул:

– Что, Деменитру, как твоё колено?

– Лучше прежнего.

В отделе расследований Констанца почти ничего не изменилось за восемнадцать лет. Разве что стены в коридорах подштукатурили, покрасили в зелёный, ну и свежие лица (если их так можно назвать) украшали доску с ориентировками в коридоре. В канцелярии замотанная кадровица велела подождать на улице с полчаса, и я послушалась: сама кадровица отвечала сразу на два телефона и ещё что-то успевала печатать на клавиатуре, а от летней духоты у меня уже вся блузка промокла. Впрочем, на улице было не лучше: солнце так и палило. Пришлось извлечь из рюкзака стекловолоконную белую шляпу, переделанную в стетсон, и набросить на голову.

Я принимала солнечные ванны во дворе отделения на скамейке, удивительно быстро смирившись с поражением. Лезть скандалить было лень: зноем разморило так, что двинуться лишний раз не хотелось. Ну и плюс всё, что я когда-либо знала о Нану: человек-кремень, на хорошем счету, людей своих бережёт, но и строг так, что лучше это не проверять, себе дороже. Ничего, мы тоже не из известняка. Первая попытка зачтена, будет и вторая. Во дворике было так тихо, что только из открытых окон отделения слышался скрип принтера да шаги. Патрульная машина где-то болталась, а в кустах акации прятались измученные воробьи: жажда и зной доконали и их.

В Чернаводэ было посвежее из-за зелени. Возвращаться туда не хотелось. Во-первых, и там все смотрели косо из-за слухов. А во-вторых – Мариан... который исчез и не появлялся почти год. Понятное дело: находясь в розыске, на пороге криминалиста не особо появишься, но он же не совсем человек и мог бы... Мог бы. Но не стал. Поэтому, чтобы не свихнуться от постоянных мыслей о преступнике модельной внешности, госпожа Деменитру успела обеспечить алиби для одного наивного бедолаги-строителя, а для одного особо ретивого священника – путёвку в психиатрический санаторий. А в третьих, уезжая в Констанц, я обнаружила на крыльце букет белых роз с запиской «Прекрасной Кассандре от Антона Калдарару». Антона Калдарару, моего начальника полицейского участка в Чернаводэ…

Глава 2. С особой жестокостью

Когда раздался тот звонок, после которого всё и завертелось, я потела в участке над месячным отчётом, а Антон вышел, чтобы купить мороженого. Я сразу сказала, что есть его не буду, но Калдарару – упрямый осёл, который по-румынски, видимо, понимает плохо. Шла вторая неделя изматывающего зноя, когда звонков не было даже по мелким кражам из магазинов: каждый чернаводинец искал и дрался за место под кондиционером, вентиляторы не спасали; у многих тогда «полетели» холодильники, и Згырчиту из ремонтного сервиса неплохо нажился, загибая за починку «конские» цены.

В участке кондиционера не было, а была в нём натуральная душегубка, несмотря на распахнутые окна, ибо невыносимая жара висела без малейшего намёка на дуновение ветерка. На небе – ни облачка, в прогнозе погоды – +40C°.

Я вытерла вспотевшие пальцы о форменные брюки, чтобы ручка не выскальзывала, и продолжала мужественно сражаться с отчётом. Мысли о море – таком прохладном и нужном сейчас – налипали на слова на бланке. Антон, пока Гунари дежурил, возил меня после смены в местный посёлок Кныш – купаться. Я поначалу отнекивалась, но пришла отупляющая мучительная жарища и всё решила за меня. Да и поплескаться в чистых волнах всё-таки было приятно (хотя я видела, каким взглядом смотрит Антон на меня в купальнике). Но теперь Гунари взял отпуск и укатил с семьёй куда-то в Черногорию. Так что Калдарару оставалось только время на пересменке, и он пытался выжать из него всё, что только можно. Вчера мои любимые кешью притащил. Сейчас вот за мороженым побежал... лучше бы взял лимонад.

Понятное дело, чего начотделения добивался, и я ждала этого момента, чтобы объяснить ему, что ничего не светит и всё такое прочее. Возможно, и я сама частично виновата в том, что сразу не пресекла эти знаки внимания на корню. Но Мариан ушёл. Он так больше и не появился. А я осталась одна. Антон – вдовец и неплохой полицейский. Я отлично поняла, по какой причине он резко перестал орать на меня и прислал месяц назад розы: раскопал-таки моё дело, чёрт его дери. Раскопал всё и проникся...

Вообще-то он даже симпатичный, глаза лисьи, серые да умные. И улыбка такая... редкая, но пронимает. Вот только забота его доставучая в печёнках уже сидит. Сколько раз говорила: «не надо...» и всё одно как об стенку горох. Может, боится не успеть ничего? Сорок восемь лет – не шутки.

Я сложила отчёты в стопку. В туалете перед зеркалом опрыскала лицо и шею водой. Взлохматила волосы. День тянулся, как резиновый.

И вдруг раздался тот самый звонок.

– Полиция! – заполошно кричали в трубке. – Ай, полиция?

– Криминалист Деменитру слушает.

– Полицию дайте! – завопила баба, услышав мой голос. – Мужика! Полицейского!

– Я и есть полиция! – рявкнула я. – Говорите! Имя, фамилия, причина вызова!

– Илинка Чореску я, – залепетала баба, – я сегодня к Марешам зашла, а там Флорика вся в крови, а муж её, Григор… ой, горюшко! На полу лежит в луже крови! Как свинья зарезанная! И топор рядышком... ладно, дочка-то их у нас ночевала-а...

Я сглотнула. Не люблю бытовуху. Дурное дело. Но слыша, что баба совсем ударилась в истерику, скомандовала:

– Дочку Марешей домой не пускать. Ничего не трогать. Закрыться дома! Сейчас будет вам полиция.

Я положила трубку. Калдарару стоял на пороге с полными руками мороженого и лимонада. Увидев мою кислую физиономию, он замер и всё понял.

Я подняла на него взгляд:

– По коням, начальник. Убийство нам на голову упало.

По дороге я набрала Виорела, объяснила, куда подгонять грузовичок, чтобы забрать тело.

– Что эти Мареши? – спросил из-за руля Антон. – Алкоголики? Цыгане?

– Какое там, – я махнула рукой. – Семья дальнобойщика. Недавно сюда переехали, лет пять или шесть. Я их видела за всё время пару раз. Григора этого у Гэнеди. А Флорика дочь  в школу водила. И в больницу. Хреновое дело, – я нахмурилась. – Дочку их в интернат отправят. Отца убили. Мать посадят.

Антон молчал. А что тут ещё скажешь?

Когда мы подъехали, Илинка Чореску, пышная фермерша в белом переднике на цветастом платье, маячила на тротуаре. С крыльца дома тропинка кровавых следов уводила по дорожке к соседнему дому и обратно: Илинка прижимала платок к глазам и охала. Следы были её, со страху она бегала туда-сюда, не зная, за что схватиться.

– Ой... – запричитала фермерша, увидев нас, – да что ж это такое делается... Флорика же – ангел чистый, ни слова никогда никому... тихая, в чём душа только держится... да как это... что же это...

– Пойдёмте, – кивнул Антон, проверяя табельный. – Понятой будете.

В доме пахло медью и каким-то дешёвым пойлом. Картина, открывшаяся нам, потом ещё долго стояла перед глазами. Солнце заливало белым светом гостиную, измазанную красно-бурым: на стенах, на шторах отпечатки окровавленных ладоней, будто какая-то работа импрессиониста. Столько красного на белом...

Флорику мы нашли в углу. Она, растрёпанная и чёрная от крови, смотрела в одну точку и напевала: «спи, доченька, спи...» Рядом лицом вниз лежал труп с рубленой раной на затылке. Нет, с несколькими... Мужской труп. Небольшой топорик, которым обычно рубят дрова на растопку, валялся рядом. Крови натекло столько, что она пропитала коврик у дивана.

Антон, надо отдать ему должное, действовал оперативно. На топор наступил и надел наручники на тощие запястья женщины – она даже не думала сопротивляться. А я вытащила фотоаппарат и принялась запечатлевать место преступления со всех ракурсов.

– Я поехал, – Антон коснулся плеча. – Заведу дело, оформлю её. Допрошу. Справишься?

– Угу. Тело перевернёшь?

Он повернул труп так, чтобы я смогла сфотографировать лицо, и я порадовалась, что не успела съесть мороженое. Раззявленный рот, закатившиеся под веки глаза, свёрнутый набок нос... заросшие щетиной щёки и подбородок старили покойного Григора, делая его пятидесятилетним. А вот его жена мне показалась намного более юной.

– Могли бы и подождать, – ворчливо заметил Виорел, входя и натягивая резиновые перчатки.

– Жара такая! – возмутился Антон от двери. – Давай пакуй его, пока не протух!

Я натянула перчатки, и мы упаковали тело. И пока Виорел привязывал его ремнями в кузове, чтобы не болталось на кочках, я сунула в мешок орудие убийства и сняла со всех поверхностей отпечатки пальцев. Не забыла и Илинку, а с Флорики Антон снимет.

Что семейка не шибко дружная в глаза бросилось сразу: ни одной совместной фотки в рамке. А значит, либо вспомнить нечего, либо не хочется.

Комната Флорики меня поразила: столько мягких игрушек у взрослой женщины редко увидишь. Хотя, может, она их коллекционировала. Или остались после того, как дочь выросла.

– Дочка-то их, Лалка, часто у нас бывает. То свинушек покормит, то куриц. Любит она животных-то, а отец запрещал... – стрекотала за моей спиной Илинка. – А и Флорика её сама к нам отправляла, как Григор с рейса приходил. А я и рада!

Я нарочно тянула время, не желая переходить к самому неприятному: объяснять дочке Марешей куда подевались её родители.