Блеск награды.

   Теплоход «Тоболлес» Дальневосточного морского пароходства в конце июля с грузом пиломатериалов и разборных домиков находился за Полярным кругом. В одиночку, не спеша,  продвигался в сильно разряженном льду курсом на Певек. Солнышко светит почти круглые сутки, середина арктического лета балует теплом и полным штилем, ничто не предвещает ни каких осложнений и неприятностей.

   В июне хорошо поработал «южняк», и тяжелые многолетние льды снесло на север, арктическая трасса очистилась почти наполовину. По курсу лесовоза открывались широкие разводья, которые тянутся до самого горизонта, соблазнив капитана дать полный ход. Зачем пробираться как шпионам, тащиться еле – еле, если условия плавания благоприятные, и уже завтра к вечеру можно быть в порту назначения.

   Часа через четыре совсем успокоились, разводья не сужались, льда не прибавлялась, и скорость в четырнадцать узлов уже не казалась слишком большой. Так и шли до ноля, не сбавляя хода. Правда, иногда приходилось резко маневрировать, обходя громадные льдины – стамухи. Просто не верится, что можно с такой большой скоростью ходить в царстве вечных льдов, где за каждый благополучно отработанный день, моряки благодарны Всевышнему и судьбе.

   На мостике спокойная и деловая обстановка, капитан отдал рулевому несколько коротких команд, и судно, обойдя громадную многолетнюю льдину, снова вошло в широкое разводье. Но, проходя мимо это     стамухи, вдруг довольно ощутимо содрогнулось, задев, по видимому, подводную, невидимую часть этого мини айсберга. В общем то, удар был не сильный, иногда бились о лед так, что мачты тряслись, но тогда удары приходились на штевень, самую крепкую часть корпуса. А сейчас задели лед правой скулой, почти бочиной, где то в районе второго трюма.

   Как и положено, капитан сразу послал одного из вахтенных матросов промерить льяла трюмов и донные танки в районе удара. Матрос ушел, но уже через десять минут стало понятно, что столкновение не прошло бесследно, лесовоз стал явно крениться на правый борт. Через пятнадцать минут крен достиг семи градусов, а вернувшийся матрос доложил о прибывающей воде во втором трюме. Пока застопорили ход и полностью остановились, крен достиг четырнадцати градусов, и судно явно просело носом, как говорят на флоте, село «свиньей».

   А еще через час обстановка была полностью ясна и контролируема. Неприятность, конечно, большая, но не настолько, чтобы паниковать. Второй трюм затоплен наполовину, пробиты и затоплены два донных танка правого борта. Выровняли крен, взяв балласт в танки левого борта, а дифферент подравняли ахтерпиком, самым кормовым танком, в который набрали почти триста тонн воды. В общем, сделали все, что и положено в таких случаях, и снова дали ход. Надо идти в порт, пробоина, по всей видимости, приличная, и своими силами ничего не сделаешь. При скорости в шесть узлов, крене в четыре градуса судно управлялось вполне прилично и, кажется, были все шансы добраться до Певека сворим ходом, что и неплохо получилось.

   Дошли благополучно, выполнив первую задачу, и сразу стали думать над второй, наиглавнейшей: как все это преподнести пароходскому начальству, и как можно в лучшем для себя виде, параллельно занимаясь ремонтом.

   В порту все решилось быстро и по – деловому, за неделю полностью выгрузились и приступили к ремонту, без которого не дойти до Владивостока, до которого больше двенадцати тысяч миль. Такие происшествия для Арктики не редкость, и все делается по давно налаженным схемам и технологиям.

   Так и сейчас, закреновались на левый борт до максимума, оголив пробоину. Откатали воду из второго трюма и танков, принялись за установку цементных ящиков. Помог снова порт, выделив пять классных сварщиков, которые разделали и заварили пробоину. Так что морякам осталось только подкрепить поврежденный корпус, залив изнутри место пробоины нескольким тоннами цементного раствора самой высокой марки, поставив так называемые цементные ящики.

   Управились за пять дней и снялись на Тикси за лесом, в полной уверенности, что сварка и семь тонн бетона полностью удержать герметичность пробоины не только на балластный переход.

   Все получилось согласно расчетам, и к концу сентября теплоход «Тоболлес» пришел во Владивосток и встал в док, теперь уже на капитальный ремонт корпуса.

   Но на этом, в общем то, не сильно героическая история не закончилась. Ведь стране Советов всегда нужны герои, на кого то должны равняться советские люди. А где их брать, этих самых героев, в мирное время? А тут подвернулся случай, пробоина во льдах  Крайнего Севера, героическая и самоотверженная работа по ее заделке. И потом – не просто судно вернулось в базовый порт, а еще и доставили в Японию лес из северного порта, своим героическим трудом и профессиональным мастерством предотвратили пустой балластный переход с Севера.

   В действительности все было гораздо проще: жена капитана была родственницей какого то начальства, то ли городского уровня, то ли краевого. Вот и повернули дело на героические рельсы. К тому же капитан с помполитом, не жалея ярких красок, описали во всех отчетах, как возглавляемый ими экипаж героически противостоял суровой стихии и почти непреодолимым силам природы. И экипаж не только противостоял, не только выдержал испытания, но и вышел победителем. А победителей, как гласит русская народная пословица, не судят. А пара звонков из высоких кабинетов в пароходство положили конец сомнениям начальника службы безопасности мореплавания, и, наконец, все начальство единодушно признало моряков «Тоболлеса» героями мирных будней. Заставило закрыть глаза на инструкцию, в которой четко говорится: в сложных условиях арктического плавания, скорость должна быть максимально безопасной. В пароходстве быстренько составили нужные бумаги, и Родина наградила героев орденами и медалями.

   Конечно, награды были не самой высокой пробы, в основном всех последних трудовых степеней, но и то неплохо, ведь при другом стечении обстоятельств все могло обернуться строгими выговорами в лучшем случае.

   Орден вещь хорошая, и не у всех он есть, а коли это так, то надо подойти к этому трезво и грамотно, и постараться снять с награды приличные дивиденды. Пусть даже она всего то и четвертой степени. Примерно так рассуждал один из награжденных, боцман этого героического теплохода Толя Полищук. Он только что вышел из здания парткома и, рассматривая свой яркий орден четвертой трудовой степени, думал, как пустить его в дело. Чем он сможет помочь владельцу, прежде чем ляжет пылиться на задворки шкафа или стола. Ведь пока он в своем уме и твердой памяти, носить его не будет, ну разве что в исключительно полезных для себя случаях.

   Вариант созрел быстро, и не в пример другим награжденным, боцман не стал прятать блестящую игрушку в карман. Он нацепил его на пиджак и пошел записываться на прием к начальнику пароходства, человеку по жизни доброму и, как ходят слухи, большому поклоннику теплых компаний и торжественных мероприятий. Значит, человек он нормальный во всех отношениях, не чурается простых человеческих радостей, а значит, и вопрос может решить по – человечески. Эх, выпить бы с таким человеком – можно бы много полезных для себя вопросов порешать. Но это мечты неосуществимые: где он – и где начальник пароходства. Да и не пить ее, родную, идет боцман к высокому начальству, а по делу. Запись на прием прошла удачно: и день записи оказался как раз сегодня, и моряка с орденом выдели сразу из массы жаждущих этой самой записи аж шести утра, и записали без очереди. Боцман записывающему ничего не объяснял, сказав просто и коротко, мол, по личному, и погладил правительственную награду. И не стал записывающий маять орденоносца вопросами, внес в список, посоветовав не опаздывать на прием.

   Девяносто процентов народа ломиться на прием к начальнику пароходства по жилищным проблемам, а вот остальные с разными. Многие, как и Толя Полищук, идут просить что то конкретное, реальное и достижимое. Сделают все грамотно, и можно быть уверенным, с пустыми руками не уйдут.

   И вот сидит Полищук весь из себя строгий и примерный, напротив шести человек, самых главных людей пароходства. Он не горячась, не волнуясь, толково объясняет, но долго и нудно, с мельчайшими деталями, что на очередь на квартиру его не ставят, мол, имеет дом в пригороде. Но какой это дом, развалюха, да еще живет с родителями, женой, и двумя детьми. И неужели такая богатая организация, как пароходство, не может выделить герою двенадцатиметровую комнату, он согласен даже на семь квадратов. Один из замов мямлит что то про закон, и еще черт знает про что. И всем присутствующим ясно и понятно, что герою ничего не отломится, и что он время зря гробит, и свое, и чужое, пустыми разговорами. Но внимательно глянув на его лицо и яркую медальку , их начинают точить сомнения, ох, не прост этот мужичок. Еще через десять минут Полищук докладывает присутствующим, что на все просьбы он получает одно «нет».

   Жилплощадь с теплым туалетом дать не можете, на очередь квартирную тоже поставить не можете, а про путевку в турне по Европе вместе с женой и слышать не хотите. Ну хоть что то положительное вы решить можете? И смотрит прямо и честно, и начальники отводят глаза, думая, что сейчас все закончится, но не так думает боцман героического лесовоза. Он, можно сказать, только подошел к главному. И задает еще вопрос: а «Жигули» шестой модели они могут выделить за полную стоимость? А на дубовый вопрос, зачем ему машина, чуть не рассмеялся им в лицо, но ответил спокойно и солидно: долго добираться на работу из дальнего пригорода. Машина ему нужна только для этого и не для чего другого, ну, может, когда за снабжением в СМТО съездит. Стоянки то в базовом порту короткие, а успеть везде надо.

   На очередную просьбу героя желающих отвечать нет, все косятся на начальника пароходства. А тот, устав от этой бодяги с ушлым боцманом, которой не видно конца, и понимая, как тот умно подошел к нужному ему вопросу, дает распоряжение начальнику жилищно – бытовой комиссии выделить машину в течении десяти дней под полную стоимость. И уже не слушает, что толкует распорядителя квартир и машин, требует пригласить следующего просителя, давая понять, что решение принято и обжалованию не подлежит. Толя Полищук не сорвался благодарить, от счастья закатив глаза, он достал заранее написанное заявление и попросил его завизировать. И все, глядя на эту, заранее подготовленную бумажку, понимают, что никакая квартира этому пройдохе не нужна, как и не нужно все остальное. Он ломал комедию ради этой машины и добился своего.

   Начальник пароходства смеется, он умный человек и уважает умных, и потому без разговора чиркает на резолюцию, жирно подчеркнув модель машины, и жмет Толе Полищуку руку, как равный равному.

   А еще через час боцман мчится к себе домой на электричке, размышляя и прикидывая, сумеет или он за десять дней снять с учета и продать свой «Жигуленок», которому нет еще и двух лет. Машина, конечно, хорошая, но новая «шестерочка» в два раза лучше. А то, что он получит новую «тачку», Полищук вообще не сомневается.

   И когда через день в жилищно - бытовой комиссии начнут тягомотно втирать «очки», Толя улыбнется им очень доброжелательно и с бесцеремонностью уверенного в себе человека посоветует посмотреть на резолюции широко открытыми глазами, а заодно посчитать свои машины и машины родственников и друзей.

   Через семь дней темно – синяя шестерочка стояла в просторном гараже частного дома, выделяющегося двумя этажами и добротной ухоженностью среди прочих домовладений.

   Владивосток. 1975 год.

                  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                    

                                  Ульян Тишков – сержант разведки.

Если сказать что Петруха был удивлен, это не сказать ничего. Он видел, как отец плакал. И это его батя, у которого две «Славы», не считая других пяти орденов, про медали и говорить  нечего. Его батя плакал, разведчик полковой, который войну отмантулил с первого и до последнего дня. И с япошками бы прихватил, но рана открылась, и сняли его в госпиталь в Чите, из эшелона, несущегося на всех парах к новой войне. Батя, конечно, не рыдал, но слезы то текли самые настоящие, которые он смахивал рукавом старого пиджака. И все это происходило ни где ни будь, а прямо в зале клуба их маленького городка. Хорошо, что фильм то не очень, хоть и про войну, а потому то и народа в зале немного. Петруха уже видел это кино: «Живые и мертвые», и ни за что бы второй раз не пошел. Но че с батей то не сходить, который тоже его второй раз смотрит. Тем более после сеанса ему обещано мороженное, так сказать в награду за эту скукоту.

   Возвращаясь домой, сын все же спросил у отца про эти слезы. А что не спросить то, ему уже пятнадцать, и с отцом они почти на равных.

   - Батя, а че ты плакал то? Увидели бы знакомые, засмеяли бы.

   - Война, как наяву навалилась. Нас точно так же расстреливали, как этих мужиков, которые к своим пробились. И не поймешь кто хуже, немцы или свои.

   - Как расстреливали? Кто? Немцы или наши?

   - Можно сказать и те, и другие.

   - Как это и те, и другие? Такого быть не может. Слушай бать, а че ты мне про войну никогда не рассказываешь? Вон те пацаны, у которых отцы партизанили, аж захлебываются про их подвиги. А у тебя столько орденов, и ты про них ни слова.

   - Война страшная штука. Дай Бог, чтобы она тебя стороной обошла. Может я за всех отвоевался.

   - Че там страшного то? Главное, чтобы патронов побольше, и бей немчуру.

   - Дурачок ты, не знаешь, не болтай лишнего, чтобы беду не накликать. Не дай Бог, чтобы по тебе стреляли, и чтобы ты ни в кого не стрелял никогда.

   - Я же в военное училище собираюсь. А быть офицером и не стрелять, как то непонятно. Так че ты плакал то? Расскажи, как вас свои с немцами расстреливали?

   - А вот так и расстреливали. Нас первый месяц «Ганс» гнал в хвост и в гриву, а что не гнать то, мы без оружия. День и ночь улепетывали, чтобы от фрицев оторваться и хотя бы вооружиться, но не получилось. Немцы нас с левого фланга обошли, к реке прижали, заняли высоту, и с верху по нас с пулеметов застрочили. Мы, конечно, правее взяли, уклонились на пару километров и встали, вернее нас свои остановили. Капитан, весь черный от гари, наганом размахивал, в кучу сбивал. Именно в кучу, потому как мы были не воинством, а обыкновенной толпой.

   - И че этот капитан от вас хотел?

   - Он нас в атаку организовывал. Эту самую высотку брать.

   - Так вы же без оружия, ты сам говорил.

   - Он нам приказал в соседнем лесочке палок нарубить, чтобы немцы думали, что мы при винтовках. Мол, одним рывком возьмем эту высотку, а там глядишь, и у фрицев оружием разживемся.

   - Он че придурок этот капитан? С палками на пулеметы лезть.

   - Он то может и понимал что к чему, ведь он с нами в эту атаку пошел, но были там еще какие то военные, офицеры, они в отдалении расположились. Я как понимаю, от них эта команда пришла. Они скомандовали и ушли, я их больше не видел.

   - Батя, а ты не врешь? Как это с палками то воевать?

   - Хотелось бы соврать, да не получается. Вот и потянулись к этой высотке.

   - Я бы не пошел. Он же один был этот капитан, че его слушать то ненормального.

   - А вот поди же ты, а слушали. Глаза сверкают на черной морде, наганом размахивает, орет за Родину, за Сталина.

   - Да вы бы хоть по ночи наступали или под утро. По темноте то как то справнее, а че при солнце то на пулеметы переться.

   - Нам никто ничего не объяснял, мол, вперед и все.

   - И вы побежали немца выбивать?

   - Побежали, да еще как. Кричали ура, но это от страха, чтобы себя подбодрить. А немцы подпустили нас поближе и ударили из трех пулеметов кинжальным огнем, и враз из батальона меньше взвода осталось.

   - А сколько солдат в батальоне?

   - По -  разному, где то пятьсот, но это когда только на передовую прибывали.

   - И всех пятьсот за несколько минут положили?

   - Ну осталось сколько то, и то все израненные. Склон то ровный, укрыться негде.

   - А ты то как выжил?

   - Я увидел ствол пулемета весь в дыму, и немец без каски, строчит и смеется. Мы метров тридцать не добежали, и этот дымящийся ствол вот – вот со мной соединиться. Я упал, чуть вниз откатился, не хотелось вот так по дурацки погибать. Пули прошли выше, некогда было фрицу меня одного выцеливать. «Иванов» то еще много, и все в полный рост - стреляй не хочу. Я до сих пор этого немца помню и его страшную улыбку. На меня двое убитых свалились, прикрыли от другой очереди, которая добивала. Через минутку еще чуть ниже скатился, так и выбрался из зоны обстрела.

   - А что этот капитан?

   - Его в самом начале убило. Я на него наткнулся, грудь разорвана, а рука наган сжимает. Я этот наган у него забрал, ни одного патрона в барабане. Забрал оружие, и совсем не зря, этот наган в сорок третьем меня спас, выполнил так сказать свою боевую задачу. Разведка боем была, в атаку кинули всех: и разведчиков, и штабных. После плотного артобстрела мы в первую траншею немцев ворвались, и тут я нос к носу с фрицем столкнулся. Жму курок, а выстрела нет, патрон перекосило. Видно диском автоматным по горячке за землю задел, когда падал. В последнее мгновение ткнул стволом в лицо немцу, упал и откатился в сторону. Очередь его автомата над самой моей головой прошла. Тут и сгодился наган, дернул его из - за пояса, и пять пуль в этого Ганса всадил.  До сорок четвертого этот наган с собой таскал. Потом уже потерял, когда меня в плен взяли.

   - Так ты и в плену был? Но ты батя, даешь.

   - Был, целых пять часов.

   - Да у тебя истории одна круче другой. И тебе за плен ничего не было? Говорят, за это здорово наказывали, все предательства боялись.

   - А про мой плен никто и не знал, командир роты догадывался, но не расспрашивал. Так все втихую и закончилось, без последствий.

   - Батя, а как это можно было на несколько часов в плен попасть. И как я понимаю, ты сбежал потом от немцев то?

   - На войне всякое приключалось, воевали то миллионы. А у меня все просто, в июле сорок четвертого, когда мы наступали, линии фронта как таковой не было, немцы где быстро откатились, где еще оборону держали. В общем, неразбериха полная. И надо же было нашему полку по моим родным местам наступать. Мы встали на ночлег всего в пятнадцати километрах от моей деревни. И засвербило у меня до дома сбегать, узнать, что там с матерью и сестрами, я  уже три года о них ничего не слышал. Отец мой, дед твой, в первые дни войны сгинул. Не сбегаю сегодня, может, уже никогда их не увижу, да и не знал я, живы ли они. Пошел к ротному, старшему лейтенанту Сибирцеву Андрей Палычу. Он молодой был, а толковый паренек, на фронте офицером стал, в общем, человек с понятиями. Он ко мне хорошо относился, мы с ним не раз и не два в дальней разведке бывали. Все объяснил – растолковал, мол, местность знаю отлично, вырос здесь, два часа туда и два назад, к утру снова буду в роте. Недолго Андрюха думал, иди мол, но учти, я тебя не отпускал, мы же в наступлении, с утра снова в бой. И в подарок моим родным от себя добавил пять банок американской тушенки. Вот я и рванул вперед, по первым сумеркам. Как и думал, за два часа добрался. И самое удивительное, наша деревня то стоит цела – целехонька, а что ей сделается в глухомани, вдали от главных дорог военных и направлений. Вот тут то я и расслабился, можно сказать, в полный рост по деревне прошел к своей хате. И мать, и сестры, все живы – здоровы, только боятся сильно, позабивались в подвал. Фронт то рядом, все гремит – грохочет.  Там с ними еще соседской малышни с пяток было, подвал то у нас большой, добротный. Пока обнимались – целовались, пока вещевой мешок с гостинцами вывернул, прошел час с не большим, наверное. И вдруг свет в окна ослепительный, и речь немецкая совсем рядом. Потом по - русски слышу кричат, мол, выходи немедленно. Не выйдешь, через пять минут от дома одни головешки останутся. Выглянул я и понял: пропал, метрах в сорока стоит немецкая бронированная машина, светит на дом двумя фарами, видно вокруг все, как днем. Крупнокалиберный пулемет с этой машины прямо на окна нацелен, и солдат немецких с десяток в отдалении мелькает. У меня три гранаты ручные, и три снаряженных диска к ППШа, ну и наган за поясом, в общем то, воевать можно. Если сильно повезет, то и вырваться можно, хотя это очень и очень затруднительно. А тут голос снова по русски, мол, не выйдешь, никого в живых в этом доме не оставим. Глянул я на детишек маленьких, обнял – поцеловал мать родную и вышел с высоко поднятыми руками, выходит, сдался добровольно. За это мне, в довесок за самоволку в военное время, по трибуналу ни прощения, ни пощады. Через мгновение меня разоружили и избили в кровь, закинули в амбар, который перед самой войной построили, и в котором ничего толком то не хранили, неудачное место под него выбрали. Забыли, что когда то здесь ручей протекал. И как только дождь начинается затяжной, так по этому высохшему руслу вода один из углов амбара подмывает, и хлюпает потом по всей площади, пока дождь не прекратится. И этот гнилой угол песком речным засыпали, я это сразу вспомнил, как только очухался. Кроме меня в амбаре еще пятеро пленников: две бабы и трое мужиков, как и я, все в кровь избитые валяются. Обыскать то меня обыскали, до вот ложку стальную трофейную за голенищем кирзача не нашли. Она мне очень сгодилась, по любому лучше, чем пальцами песок грести. Вот я и рою этот гнилой угол, и вроде все неплохо получается, только сил мало после немецкого побоища. А помогать мне никто не собирается, смотрят, да и только. Стиснул зубы и рою дальше, понимаю, чем скорее выберусь отсюда, тем лучше для меня. А песок то хоть и не слежался сильно, но и не вымылся весь, видно дождей то сильных не было. Через час прорыл нору, еще час расширял ее, но уже нет сил дальше рыть. Правило есть народное, коли голова пролезла, то и вся остальная стать пройдет, а я в то время худосочный был, жилистый.

   - Да ты и сейчас, батя, не растолстел то шибко.

   - С картохи разве разжиреешь, вот у меня голова пролезла, я сжался – скрутился змеей и выполз на свободу. Десяток метров и я в чаще, а там по знакомой тропинке до своих. Когда появился перед ротным, а это уже по светлу было, так тот только головой покачал, отдал свою плащ – палатку, мол, отсыпайся – восстанавливайся. На мое счастье на двое суток наше продвижение вперед застопорилось, так что я по тихой отлежался – отоспался, никто и не узнал, что со мной этой ночью приключилось. Ротный, конечно, догадался, а что тут не догадаться то: вернулся без оружия, без ремня, весь избитый. И как говорится, меньше знаешь - крепче спишь. Тем более особиста в роте не было на тот момент, ранили его неделю назад, а нового не прислали. Так что моя самоволка закончилась благополучно со всех сторон. И наша деревня целой осталась, мать с сестрами живы – здоровы. Оставшихся в сарае, немцы поутру постреляли, не выводя на улицу. А я так и не узнал, кто это меня немцам продал. А может никто и не продавал, может их часовой меня выглядел, все может быть. Хотя обычно немецкие часовые без раздумий стреляют, даже не окликая. В общем, довоевал я вполне благополучно до конца войны. Правда, меня еще раз осколками ручной гранаты посекло сильно, но я от этих ран в медсанбате при части долечивался и не долечился. Когда на Восток нас везли рана то и открылась, и сняли меня с эшелона, и война для меня закончилась. Подлечился и домой вернулся. Больше двух лет на разминировании работал. Вот и из нашей деревни в этот городок перебрался. Так что война для меня еще на три года продлилась.

   - Почему на три, если ты два года в разминерах то горбатил?

   - А в сорок восьмом году страшная голодуха у нас в Белоруссии случилась, много людей от голода поумирало, особенно детей. Так что этот год самым военным, самым лихолетным был, а вот с сорок девятого все вроде бы стало восстанавливаться, уже почти не голодали. Не хотелось это все вспоминать, да фильм душу растревожил. Правильное кино про войну, так оно и было. Так растревожило, что без стакана ни как. Пошли ка к тетке Аксинье зайдем, банку первача в долг возьму.

   Умер Ульян Тишков, русский солдат, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. За мирное время совсем не разбогател, и справным хозяйством похвастаться не мог. А как хозяйство поднимешь, когда донимали военные раны. Так донимали, что в шестьдесят пятом пришлось операцию в Минске делать. Осколок с места стронулся, немного до сердца не дошел. Дети разъехались по всей стране, и не смогли быстро собраться в день похорон. А похороны в России дело хлопотное и очень затратное. Походила жена – старушка по властям и ничего не выходила. Кое – как насобирала по соседям рубликов, чтобы достойно проводить в последний путь мужа, солдата, орденоносца: на подушечке несли награды, целый иконостас.

   На тихом кладбище, под скромной звездочкой, лежит русский солдат, от первого и до последнего дня отвоевавший на той страшной войне. И никто сейчас не знает, кроме родных и близких, что он честно выполнил свой воинский долг, что и подтверждено многочисленными наградами, до которых никому нет дела. Ими играются его внуки, а что, очень красивые игрушки.

   Петруха опоздал на три дня, то билетов нет, то самолеты не летают из – за погоды, Владивосток то совсем не близко от Белоруссии. Раздал долги соседям, два дня пил не просыхая, обидно ему было так, что слезы наворачивались на глаза. Эх батя, родной ты мой человек, честно отвоевал, жил тихо и просто, и оказывается даже не заслужил от советской власти бесплатных похорон. Наверное, она тебе была не мамой эта власть, а мачехой, как и всему российскому большинству.

   Городок небольшой, все и вся на виду. Пересеклась Петрухина дорога с первым секретарем райкома. А что ей не пересечься то, если парень сам искал этого пересечения. Он спросил партийца, глядя тому прямо в глаза, почему семье фронтовика не помогли с похоронами. И не слушая пустое блеянье, зло и с ненавистью бросил тому в лицо.

   - Какие же вы твари. - первый орал на всю улицу, что он этого так не оставит, и сидеть Петрухе в тюрьме, и очень скоро, но дальше этих угроз дело не пошло. Видно не все человеческое поистратил первый на партийной работе, даже в пароходство не сообщил, как радист загранплавания о партии - кормилице отзывался.        

          

 

 

                                                  В джунглях моря.

   Лесовоз «NORD SEA» под панамским флагом и с русским экипажем вышел с Филиппин с грузом красного дерева назначением на Японию. Это судно    отработало свое , и пора бы ему встать на вечный прикол с последующей разделкой на металлом, как говорят моряки на «гвозди». Но на мировом судоходном рынке появились дешевые русские моряки и уж больно предприимчивые русские бизнесмены. Первые готовы работать за пятьсот долларов в месяц на любой водоплавающей рухляди, а вторые умудряются находить эту самую рухлядь  и со спокойной совестью выпихивать и тех, и других в море.

   Этот панамский лесовоз не был исключением, имея в своем активе сплошные минусы, начиная с экипажа, набранного «с миру по нитке», и заканчивая невыплатой зарплаты за весь полугодовой контракт. С приходом русских это судно обрело, можно сказать, третью жизнь, которая закончится для него, скорее всего, не под резаками газосварщиков, а на дне морском, случись ему попасть в приличный шторм – до того проржавевшим был его корпус.

   Половина экипажа, может, и не была отбросами общества, но в процветающих судоходных компаниях и на приличных судах в их услугах не нуждались, там для них не было места. Их любимое жизненное «хобби» со временем перешло в губительное пристрастие, почти недуг, и теперь без «огненной воды» они не мыслят своего существования. Из – за этого были мало способны к качественной работе, находясь в постоянном раздражении, которое гасится исключительно приемом спиртного любого качества.

   То, что люди проработали вместе полгода, можно считать чудом, но к сожалению и чудеса имеют свойства заканчиваться, тем более если их постоянно подтачивают все новые и новые негативные обстоятельства. Вот и последняя новость из этого ряда – у судна новый хозяин, третий за полгода. Это означает, что шансы получить зарплату уменьшились втрое.

   Судовладелец сообщил, что они теперь работники компании «GOLDEN SHIP». Название, конечно, крутое, но вся эта судоходна компания, скорее всего, состоит из этого одного судна. Еще он пожелал хорошей работы и спокойного моря и, конечно, пообещал рассчитаться с экипажем и поменять его при первой возможности. Он был бы полным критином, если бы об этом не заикался и ничего не обещал. Зарплата, которую моряки еще не видели, и неясность с окончанием работы – главные проблему экипажа, которые держат людей в постоянном раздражении, с похмелья переходящими в злобу на грани ненависти, как к себе, так и к коллегам по несчастью.

   Когда на борту заканчивается спиртное, в воздухе носятся такие «грозовые тучи», что малейшая «искра» может взорвать судовую обстановку. Хорошо, что морские переходы небольшие и спиртное фактически не кончается. Моряки совсем рядом с трагедией, но пока все обходится, и дай Бог чтобы обошлось. Разбитые губы и синяки под глазами в счет не идут: встал утром на ноги, значит все в порядке.

   Но все равно нельзя так долго испытывать судьбу, не может все это продолжаться бесконечно, все мыслимые сроки прошли, беда рядом с людьми. Отшвартовались от причала порта Себу в пятнадцать, а к семнадцати ноль – ноль из двадцать одного члена экипажа абсолютно трезвыми оставались только пятеро.

   В шестнадцать на вахту заступил старпом, радостно веселый от только что выпитого стакана виски. Алкоголь еще не «развез» его на жаре, и он искренне верит, что так хорошо и весело ему будет всю вахту. А сменившийся второй помощник зашел предупредить третьего штурмана, чтобы тот был готов заступить на вахту часа на два раньше. Тот только усмехнулся в ответ: они со вторым уже смирились и, не портя нервы, делили ходовые сутки на двоих. Ни капитан, ни старпом ни выйдут из пьяного штопора, пока на судне будет хоть капля спиртного. А в этот раз пьянка обещала быть крутой и долгой, дешевизна местного «пойла» и количество загруженного его на борт это красноречиво предполагали.

   Еще при погрузке продуктов боцман с усмешкой отметил, что на это переходе будем кормиться одной водярой, взятой, как обычно, на деньги, отпускаемые экипажу на питание. За ящиками с дешевым виски не было видно этих самых продуктов, а повидавший всякого филипок – шипчандлер только качал головой.

   В машинном отделении бессменными вахтенными будут пенсионного возраста стармех и год назад окончивший мореходку четвертый механик. Остальная часть машиной команды в пьяном угаре и не подумают спускаться в жару МКО, выпав полностью из работы как минимум на трое суток. 

   Боцман, еще один трезвенник в экипаже, обошел судно, проверил и задраил баковые помещения, лазы в трюма и в ростры, «набил» талрепа крепления палубного груза и ушел в надстройку, откуда неслась громкая магнитофонная музыка.

   Дальше все пошло, как обычно, на ужин опостылевшая сублимированная лапша и медленное, но неотвратимое погружение экипажа в алкогольный рай. После ужина боцман, подремав пару часиков в каюте и, не в силах больше терпеть жару, вышел на палубу, где солнце, опустившись до горизонта, уже не так пекло.

   Небольшое суденышко, маленькая и тесная надстройка, узкие палубные проходы. На главной палубе «караван» леса, и можно прогуляться только по этим узким проходам вокруг надстройки. Двести мелких шагов с одного борта через кормовую швартовую палубу на другой.

   Это ежедневный, вечерний моцион боцмана, когда можно слегка расслабиться, забыть мрачную действительность и немного помечтать о том, когда этот проклятый рейс закончится и можно будет вернуться домой, к семье. Можно, конечно, бросить все и свалить на попутном судне, но держит не полученная зарплата, и в душе все же теплится надежда, что все же заплатят, а бросив все, пролетишь уж точно.

   Мысли о не выданной зарплате, которая привязала его намертво к этому судну, сразу портят настроение. Их не прогнать, они мгновенно захватывают все сознание, а к ним тут же добавляются мысли о враждебном противостоянии между ним и матросами, и еще о многом другом, таком же сером и негативном.

   Солнце давно скрылось за горизонтом, и душная тропическая ночь вступила в свои права. Это время суток – самое тяжелое, состояние войны со всей пьющей братией заставляет боцмана держать дверь и иллюминатор в своей каюте постоянно закрытыми. Ведь у же не раз, куражась в пьяной крутости, обещали выбросить его за борт, чтобы не мешал нормальным людям своей придурошной работой. Уже пару раз не сдерживался и сам боцман, тыкал кулаком в эти пьяно – искривленные рожи, после чего в ненависти получивших фингалы, сомневаться не приходилось. Вот и приходится гулять по палубе как можно дольше, пока ноги не нальются свинцовой тяжестью, а тело ждет отдыха и сна в любой обстановке. И снова раз за разом двести мелких шагов с правого борта надстройки на левый через корму, потом назад, повторяя это снова и снова.

   Матрос Сергей Кирьянов, для своих просто «Киря», жизнью был недоволен конкретно. А этот последний контракт доконал его окончательно, истрепал нервы до предела. Во первых, их «кинули» с зарплатой, как последних лохов, и сомневаться в этом уже не приходится. Прошло полгода, а им не выплачено ни цента. «Гонят» одни и те «басни» для дураков, мол, не волнуйтесь, работайте, а заплатим потом, по приходу в базовый порт. А кого там найдешь в этом базовом порту, если даже не знаешь, кого искать, третий хозяин за шесть месяцев. Но даже если и найдешь, кто с тобой  говорить станет? За этими всеми фирмами – компаниями стоят такие «бригады», что мигом  прашивать расхочется, не то что права качать. В общем, денежки, обещанные семьсот баксов в месяц, накрылись стопудово, и нечего себя тешить иллюзиями. И это очень сильно осложняет жизнь, держит в состоянии такой постоянной злобы, что, кажется, он может «взорваться» от ярости. И самое противное, не знаешь как от этого освободиться. А к этому еще примешиваются горькие думы о своих бездарно прожитых тридцати пяти годах, и эта проблема, пожалуй покруче первой         будет. Ведь за душой нет ни семьи, ни хаты, ни накоплений. И если сказать себе честно, то на сегодня он оказался у «разбитого корыта», и все надо начинать сначала, как говорят с чистого листа.

   Все это тяжким грузом лежит на душе, а в совокупности с водкой очень хорошо «гробит» здоровье и нервы, не отпуская сутки напролет. Самое разумное – это бросить судно и выбираться домой , толку от это      работы нет и не будет. По приходу в Японию надо «пробить» это  вопрос, вдруг попутный пароход подвернется.

   Но это ближайшие планы, а на будущее надо вообще завязывать с морями. Неужели на берегу не найдется «жирного куска» для умного и сильного мэна? Мысль собрать «пацанов», жаждущих сбиться в «бригаду» под его авторитетным началом и заняться «промыслом» давно поселилась в голове  и уже потихоньку обрастает практическими идеями.

   Токарь Гриша Селезнев, числящийся здесь его корешем и правой рукой, обещает по приходу свести его со своим старшим братом, недавно вернувшимся с пятилетней отсидки, и местными «пацанами». А идей по «промыслу» хоть отбавляй. , с этим в России никогда не было дефицита, хочешь «бомби», хочешь – «крути», хочешь на гоп – стоп подписывайся.

   Эти мысли о будущих крутых перспективах возбуждают и немного пугают, но парень твердо решил вступить на тропу криминала, сыграть с судьбой по – крупному. Зарабатывать копейки уже нет сил, а красивой жизни и всего, что ей сопутствует, хочется все сильнее и сильнее.

   То, что он сможет начать дело, возглавив «пацанов», «Киря» не сомневается . На всех судах, где бы он не работал, его уважали, он всегда был в авторитете. Никто и никогда не смел на него вякать, знали, что разговор будет короткий. Не зря его юность прошла в борцовском зале, и до сих пор пудовая гиря и боксерская груша – его лучшие друзья и напарники. Вот только в этом контракте он чутка расслабился и уже третий месяц не делает элементарной зарядки. Но это не страшно, как говорится, опыт не пропьешь, несколько интенсивных тренировок – и тело все вспомнит, станет послушным и точным как часы.

   Его авторитет, конечно, для узкого круга лиц и в обычной жизни от него одни неприятности, ведь он участник всех крупных пьянок и разборок. Вот от этого и не в один экипаж назад не взяли. А то, что он авторитет не для всех, сразу портит едва улучшившееся настроение и возвращает в действительность, на это зачуханное судно. Ведь даже на этом «корыте» он для некоторых пустое место. Хорошо, что не стараются это подчеркнуть, как, например, боцман, с его небрежной отмашкой и ехидной просьбой сначала протрезветь, а потом лезть с советами. И это происходит чуть ли не через день и доводит «Кирю» до состояния почти полной невменяемости. Слава Богу, что всегда остается капелька здравого ума, чтобы не провести расправу прямо здесь на борту. Но только они вернутся в Россию, там боцман получит все сполна, расплата будет равноценной всем унижениям.

   Мысли о будущих крутых делах, о будущей крутой разборке, обычно успокаивали, приносили хоть и временное, но облегчение, но не сегодня. Стоило только подумать о боцмане, ежедневно достающего своей дурацкой работой, и ярость мгновенно заполнила сознание. Эх, врезать бы кому ни будь элементарно в харю, измолотить до полусмерти, выплеснув из себя клокочущую ярость. Но бить своих за просто так, в общем то западло, и не стоит даже думать об этом. Да и «месить» пьяные хари, не способные к сопротивлению, разве удовольствие? И вряд ли это снимет напряг. С ними и сидеть то сегодня противно, им лишь бы ужраться до соплей, и чтобы так всегда было. А почему, собственно говоря, надо кидаться на тех, кто проходит здесь если и не корешами, то постоянными собутыльниками? Почему не разобраться с тем, кого ненавидишь, почему «не вырвать» мучающий нестерпимой болью зуб с корнем, и навсегда покончить с доставшей до чертиков проблемой? Может, тогда отступит почти лишающая рассудка ярость, и он тогда вздохнет спокойно и весело. А коли решился он идти по «крутой дорожке», то надо когда то начинать, и чем скорее, тем лучше, чтобы покончить с сомнениями и колебаниями. Разборка то пустяковая, сделать – раз плюнуть, а авторитета на берегу прибавит железно. И момент как раз подходящий, через час почти вся толпа будет в полной отключке.

   Эх, губят «пожилого пацана» дурные идеи, мелькнула шальная мысль в задурманенном водкой мозгу, и он весь в ее власти, готов действовать решительно и без промедления. «Киря» сегодня пьет мало, алкоголь сегодня не помогает, наоборот, солью сыпется на открытую рану, заставляет еще острее чувствовать свои неподъемные проблемы.

   Все, решено, сегодня будет другое дело, которое наверняка снимет стресс, поможет благополучно закончить рейс. И не теряя времени, оторвав от стакана, вытащил Селезнева из каюты. Обрисовал план, который тут же порешили исполнить, пока еще не совсем пьяные и полны решимости, помноженной на пьяную ненависть.

   Селезнев не пацан, ему двадцать семь стукнуло, а все равно лестно, что такой человек, как «Киря», с ним на равных, в общем, «корешки» до конца жизни. А как корешу не помочь, да и дело то пустяк, всего то надо поприсутствовать, ну крайняк – чутка подстраховать. Да и то вряд ли, «Киря» борец, чуть ли не мастер спорта, такие приемчики знает, что никто не устоит.

   В каюте веселье продолжается, дешевое филиппинское виски льется рекой, и никто толком не видит друг друга из - за густого табачного дыма, никто не замечает, да и плевать на это, кто вышел – кто зашел.

   Боцман решил сделать еще пару кругов и заканчивать прогулку. Легкий ветерок с кормы уровнялся со скоростью движения, и на палубе стало так же душно, как и в каюте. Он снял рубашку и обмахивается ею как веером, но и это не спасает от духоты, тело влажное от пота, придется еще раз идти в душ.

   Обходя швартовую лебедку и уже сделав шаг от нее, он боковым зрением успел увидеть мелькнувшую тень, чуть повернулся к ней, и тут же шея попала в мощный захват. В последнюю долю секунды, прежде чем захват замкнулся, он успел втиснуть свою левую ладонь между рукой напавшего и своей шеей. Страшная сила неотвратимо сжимает шею, спиной оказался на чужой спине. Тело выгибается колесом, ноги вот – вот оторвутся от палубы, потеряют опору и тогда - все. Пытаясь противостоять этому, боцман левой рукой пытается ослабить захват, втиснув руку уже по кисть, напрягаясь всем телом изо всех сил, старается ногами не потерять опору и не дать противнику завершить прием.

   Уже потемнело в глазах, когда правая рука нашарила на внутренней стороне ремня ножны, примотанные к нему бесцветной изолентой. Нашарить то нашарила, но ни как не может вытащить миниатюрный тайландский стилет, с выскакивающим из ручки хищным узким лезвием. Левая в захвате, не дает стиснуть горло до конца, а правая все ни как не может освободить оружие, и через мгновение ничто не помешает напавшему довести прием, так называемую «кочергу», до конца.

   Еще немного, и ноги жертвы оторвутся от палубы,  и тогда не долго ему трепыхаться. Но боцман, вместо того, чтобы повиснуть на спине бездыханной кишкой, вдруг сгруппировался и двумя ногами оттолкнулся от швартовой лебедки. Сила толчка была такой, что «Киря» провалился на колено, больно стукнувшись им о палубу, но жертву не выпустил. Не вставая на обе ноги, и не ослабляя хватки, с колена почти доводит удушающий прием до конца. Но боцман в последнее мгновенье, весь мокрый от пота, сумел немного развернуться, почти соскользнул со спины и пяткой врезал Кире по ступне. От резкой боли тот чуть ослабил захват, и боцман полностью соскользнул со спины. Теперь его приходится давить через бедро. Опыт борца подсказывает «Кире», расцепись и иди на другой прием, но уж больно четко зафиксирована шея жертвы и, кажется, еще чуть – чуть - и затрещат сломанные шейные позвонки, да и «Селезень» должен вот - вот помочь.

   Корешок наконец сообразил,  что у «Кири» не все благополучно, и тут же кинулся на помощь. Не раздумывая, захватил ноги боцмана, и сразу дело пошло веселее, до лееров, в которые врезана калитка для выброса мусора, осталось всего три метра. И снова их противник сжался пружиной и резко выпрямился. «Киря» шею удержал, успев злорадно подумать, что недолго тому осталось трепыхаться, скоро поплавает вволю. Правильно сделал, что не стал сразу глушить, пускай в полном сознании и в одиночестве побудет последние часы в этом огромном и пустом море, черном до жути, и пугающе бесконечном.

   Но не удержал ноги «Селезень», отлетел на метр, больно ударившись о кнехт. И тут у «Кири» так кольнуло в правом боку, что он мгновенно выпустил противника, согнулся колесом, застонал от боли и прилег на палубу. Озверевший от боли, токарь кинулся вперед, толком ничего осознав, почувствовал колющий          удар в горло, в тот же момент споткнулся о ноги подельника и по инерции, ускорившись толчком в спину, вывалился за борт, в им же открытую заранее калитку.

   Казалось, бесконечно долго приходил в себя боцман, толком еще не осознавая, что произошло, но бездыханное тело на палубе ускорило процесс и призвало к действовать. Минута рядом с Кирьяновым, который лежит свернувшись клубком, сразу ставший каким то маленьким и безобидным, наконец, ясно высветили картину произошедшего, заставили сделать самое разумное на этот момент. Руки тот прижал плотно к животу, так что пришлось, преодолевая страх и брезгливость, прикоснуться к его горлу. Подержав пальцы несколько секунд, и не обнаружив пульса, перевернул труп за борт. При этом усмехнулся про себя: можно подумать, вызвал бы помощь, найдя у Кирьянова признаки жизни. За лебедкой нашел свою рубашку и протер ею палубу в районе схватки. Еще раз все внимательно осмотрел и выкинул за борт продолжавший находиться в руке стилет. В каюте при ярком свете лампы осмотрел рубашку и не обнаружил на ней следов крови – все так быстро произошло, что и кровь не успела вытечь. Потом долго мылся, стирал рубашку и шорты, а когда шел из душа в каюту, встретил сменившегося с вахты третьего помощника. Смотри ты как время мало прошло, а ему казалось, что сейчас уже три ночи. 

   Еще удивляло собственное спокойствие, почти равнодушие ко всему произошедшему, как будто и не стоял совсем недавно на краешке жизни, уснул сразу и без сновидений.

   Сверкающее всеми цветами радуги тропическое утро. Яркое солнце заставляет переливаться синее – синее море разноцветными бликами. На ярко – синем небе, которое почти одного цвета с морем, ни одного облачка. Красота завораживающая, все сверкает цветами праздника, и нет намека на недавно случившуюся трагедию. Красивое море скрыло все следы, и весело поигрывая ласковыми волнами, навсегда сохранит тайну прошедшей ночи.

   Загул экипажа продолжался трое суток, и никто за это время не хватился, и даже не заметил отсутствия двух моряков. А когда хватились, попытались разобраться, уже пришли в Японию, куда сразу прилетел представитель компании. Опрашивал всех, пытаясь прояснить ситуацию, но кроме того, что экипаж весь переход пил по – черному, ничего конкретного выяснить так и не смог. А вскоре всем стало не до выяснения обстоятельств пропажи двух человек. Японский портнадзор провел комплексную проверку судна и экипажа и приостановил эксплуатацию в связи с многочисленными нарушениями, а проще говоря, арестовал судно. Интересно, почему они раньше не проверяли и не арестовывали сухогруз, ведь не первый раз он приходит в эту страну.

   Не было счастья, да несчастье помогло. Тут и международный профсоюз заинтересовался, почему экипажу на платят зарплату. Представитель компании тут же по – тихому уехал, а еще через неделю, после выгрузки леса,  отправили домой и экипаж, получивший всю задолженность по зарплате, в счет проданного на металлом судна. Второй помощник, стармех и боцман были оставлены на борту, до полной его передачи японскому экипажу.

   Из японцев приехали двое: капитан и старший механик, очень пожилые люди, если не сказать старые. Под их командованием, в сопровождении буксира, перегнали судно в порт Симоносеки, где и пришвартовали его в последний раз к причалу сталелитейного завода. По возвращению домой их никто никуда не вызывал и никто ими не интересовался, а ведь боцман с неохотой и страхом ждал встречи с Родиной. И, наверное, по этому, всего через какой то месяц снова ушел в дальний рейс. Правда, в приличной компании и на хорошем судне.  И хотя в экипаже царит спокойная и доброжелательная обстановка, у него всегда, и на работе, и после, в правом кармане брюк небольшой, но острый, как бритва, складной нож: грозное оружие в умелых руках и экстремальной ситуации.

   Пару раз в месяц его мучают кошмарные сновидения, ему снится один и тот же момент, как он не может освободить из ножен стилет, как давит на кнопку, и как мучительно долго выползает из ручки лезвие и почему то все ни как не фиксируется по – боевому. Он просыпается в поту и со страшным сердцебиением, успокаивается, конечно, но больше уснуть в эту ночь так и не может. Он никогда не расстается с этим почти миниатюрным ножичком, готовым в любую минуту к применению.

   Разве такое могло прийти в голову в старые добрые времена, работая в пароходстве. А сейчас, когда на флот хлынуло много всяких разных людей, то и обстановка в экипажах оставляет желать лучшего. Да и есть от чего быть в напряге, если постоянно слышишь о не вернувшихся из рейса моряках, и никому нет до них дела.

   Совсем недавно вьетнамские рыбаки подняли из воды русского матроса, тот заявлял, что его выкинули за борт свои. А весь экипаж дружно утверждал, что тот выпрыгнул сам под воздействием хронической пьянки, и что «крыша у него постоянно съезжала». А как оно было, знают только участники этого дела.

   В общем, в длинных рейсах надо почаще оглядываться и иметь под рукой на всякий случай что то для личной безопасности. Мы попали в «джунгли», в которых находиться безоружным крайне опасно.

   Владивосток. 1992 год.

 

 

 

                         

 

          

 

 

 

 

                                        Крутяк, или сила против интеллекта.

Костю Самойлова свои кличут Костяном, как десантника из сериала про мстителей, и он вполне соответствует этому образу: восемьдесят пять килограмм накаченных мускул, которые просто прут из под обтягивающей торс маечки. Как и положено крутому пацану, череп выбрит до блеска, и к нему суровый, тяжелый взгляд. В общем, посторонись – подвинься, если не хочешь неприятностей. Да еще ко всем этим внешним прибамбасам, крутой «Маркушник» – купе. А самое главное - офигенная любовница, украшение всего и вся. У парниши жизнь заладилась конкретно, в общем, живи и радуйся, а вот этого как раз и нет, хмарь на душе частенько. И это случается именно тогда, когда рядом с ним его Дашенька, журналистка одного из молодежных издательств. Продвинутая девчонка, которая все и всех знает. И знает его, Костяна, как облупленного. И как ему кажется, частенько его «опускает». И делает это так интеллигентно, что прицепиться к ней вроде бы как и не за что. Надо бы наставить ей пару – тройку фингалов на симпатичную мордашку, и зарядить пинка, чтобы больше никогда не отсвечивала на его пути. Но как говорят сейчас в определенной среде, «соска» она сладкая, и оторваться от нее нет никаких сил. А по правде сказать, она ни какая ни «соска», у них все дальше классического секса дело не идет. Да и этим самым классическим сексом они совсем не злоупотребляют. Ну что такое раз в месяц, а то и реже. И кажется Костяну, не дурак же по жизни, что он для своей подружки служит продуктом для исследования. А это не только обидно, но и вообще как то не очень. А если учесть ее профессию, то это верняк конкретный. Не хватает ума самому разобраться в этих дебрях, а у друзей - товарищей спрашивать западло.

   Вот и сегодня рано поутру, после совсем не бурной ночи, настроение швах. Может противный осенний дождь на это влияет, а может предчувствие каких то близких неприятностей. Черт его знает, поживем – увидим. Кстати, надо завязывать с «качалкой», хватит всякую гадость глотать для наращивания мускулатуры, а то так точно в постели с любовницей совсем скоро ни на что не  способен будешь. Настроение ниже плинтуса, и надо как то сбросить с себя эту хандру.

   И вот при объезде дома по узкой, односторонней дороге, появилась возможность порезвиться, показать силу, и, конечно, настроение поднять. Да и пусть подружка полюбуется на его крутость. Впереди по тротуару топает мужичок, прикрывшись от дождя зонтиком. Но зонтик то прикрывает сверху, и ни как не защитит сбоку. И как раз на обочине дороги полноводная и грязная лужа.

   Скинул скорость, машина катится бесшумно, вот и с этим кадром почти сравнялась. Взревел мотор, левое колесо ударило по воде, и целая волна выплеснулась на тротуар. Слегка притормозил, он не собирается улепетывать, как нашкодивший пацан. Что может помешать крутому мэну насладиться зрелищем? Тормознулся, и в общем то зря, потому как через открытое окно машины очень громко и четко донеслось:

   - Вот пидор гнойный. – на это надо реагировать, ведь он правильный пацан. Но с другой стороны здесь не зона, про которую он, правда, только слышал. Да и свидетелей нет, а подружка не в счет. Да и насторожило что то в этом мужичке - ноготке. Нет, не стоит связываться, зачем лишний раз судьбу искушать. Ведь сейчас каждый лох имеет под рукой шокер или травматик. И совсем успокоившись, он уже было хотел добавить газ, как Дашенька невинно спросила:

   - А ты слышал, как он тебя назвал? – и на этот дурацкий вопрос надо отвечать, ведь он «рубит» в понятиях.

   - Предлагаешь выйти и накостылять товарищу?

   - Я не знаю, как у вас крутых принято на оскорбление конкретное реагировать, а я за такие слова в свой адрес глаза выцарапаю. - Костян решительно нажал на тормоз, решительно открыл дверцу, но был остановлен словами любовницы.

   - Ты это самое, поосторожней, не расслабляйся. Тип то очень опасный, как змея. Видел, как он мгновенно от воды зонтиком закрылся. Ни одной капли на него не попало, точно кобра ядовитая. – и смотрит чистыми глазами, в которых одна сплошная забота о нем, о Костяне. И сразу не захотелось покидать уютный салон, и он вроде бы как плюнул на этого чмыря.

   - Черт с ним, пусть живет. Не побегу же я за ним, он уже вон куда утопал. – и снова его сладкая любовница невинно советует.

   - Газуй скорее, ты его перехватишь. Нам всего то небольшой крюк дать в триста метров. – вот зараза. Тут уже надо действовать, хватит сопли на кулак мотать. И что ему какой то «сухостойный пенек», когда он семь раз в положении лежа жмет девяносто килограмм. А подружка все не унимается:

   - За такое оскорбление пусть ответит. Это же он тебя фактически в педики определил. Сегодня словами, завтра и того хуже. – Костян глянул на подружку внимательно. Та глаз не отводит, смотрит честно и преданно, просто волнуется, как бы с ним чего плохого не приключилось.

   Мотор взвыл, и всего через десять секунд «Маркушник»  встал на дороге, перегородив дорогу из сквера, из которого выходит его обидчик, и который

 кажется, понял, что за его «ливером» подъехали, и который будет отбит однозначно и без вариантов. И пока расстояние в двадцать метров сокращается, Дашенька заботливо наставляет.

   - Будь очень осторожен, ты же видел какая у него реакция, как у боксера профессионального, за долю секунды зонтиком от воды прикрылся. Ты, главное, в голову удар не пропусти, а то сразу кранты. – и где это она таких слов нахваталась, журналистка хренова. Если этот урод боксер, то ситуация мутная. Он как то нарвался на такого, тоже вроде пацан был сухостойный, весом чуть за шестьдесят, а так пару раз зарядил боковыми, что сначала искры из глаз сыпанули, а потом неделю в голове шумело. Он тогда на своей шкуре, вернее башке, узнал про выражение настучать в «бубен.» Очень плохо, когда по твоей башке, как по этому самому бубну колотят. 

   - И за ногами следи – не унимается любовница. – обычно, такие мелкие, норовят ногой пнуть в самое болезненное мужское место. Пропустишь туда удар, я не буду потом твоего «малыша» поднимать всеми развратными способами, так что берегись. – а до мужика то расстояние всего ничего, и выходить из машины совсем не хочется. Тем более тот, чувствуя угрозу, явно напрягся, несмотря на дождь, зонтик сложил, и теперь у него в руках, в, общем, то увесистая дубинка. И убегать не собирается, а наоборот остановился и выжидает, опустив правую руку куда то под плащ, за пояс. И снова подружка ненаглядная молвит свое подлое слово.

   - Смотри за его правой рукой, там у него ствол. Может и не настоящий, но травматик с резиновыми пулями точно. Глаза береги, кому слепой в этой жизни нужен? - все правильно, нафиг ему от какого то козла зрения лишаться. Тем более, что мужичок то совсем и не дохляк задроченный, скорее сухопарый. И плечи совсем не узкие, наверняка боксер. И правильно пишут в инструкции по самообороне: есть возможность избежать схватки, избегай. А то точно, кому потом слепой будешь нужен. И вполне успокоенный такими здравыми отмазками, Костян тронул машину и через минуты был далеко от этого неудачного места. Хотя как посмотреть, с какой стороны глянуть. Настроение улучшилось, он включил музыку и еще добавил газу, что тащиться то как дохлому, пусть все видят, крутяк несется. И только машина рванула к сотне, как Даша попросила:

   - Останови, мне выйти надо.

   - Ты же говорила тебе в редакцию, а это на другом конце города.

   - На такси доберусь. – и когда вышла из машины, прежде чем захлопнуть дверцу, добавила:

   - С пидором мне не по пути. – и пошла в обратную сторону движения. Шла бы походу, он бы ее догнал и поучил бы прямо на месте. Хотя в чем дело, у него будет еще время с ней разобраться. Вот сука, журналюга хренова, по «базару» и не скажешь, что девочка интеллигентная. Настроение снова на ноле, узнают пацаны, зачухарят.

   Прошла неделя, все вроде бы забылось, и Костян, если и вспоминает свою непутевую подружку, то лишь исключительно в плане эротики. Что и говорить, а девочка то ладненькая. И вот когда на душе воцарился покой и радость, неожиданно подкатил к нему с разговором Сема, старший их охранно – криминального агентства, и громко так, чтобы все слышали, спросил:

   - Че у тебя с твоей марухой приключилось? Она вчера сюда заезжала, речь перед братвой держала, в которой тебя прилюдно пидором называла, объясни,  что к чему. Мы, конечно, не на зоне, но все же. Половина наших за колючкой чалилась, им такое определение неприятно. - и что оставалось Костяну делать, только отмазываться. Поиграть мускулатурой и заорать, страшно глаза выпучив:

   -Вот сука, прошмандовка мутная. Я с ней разберусь по тяжелой, она ответить за свой гнилой «базар».

   - Вот – вот, разберись и доложи что к чему, а то ребята косятся.- Сема говорит, а сам смотрит, как бы мимо, и пацаны зыркают осуждающе. Так что пришлось «падать в тачку» и гнать в редакцию, разбираться с подругой за  гнусное оскорбление. И снова дупель – пусто, там сказали, что она в командировке, и будет не раньше, чем через неделю, на что Сема опять же угрюмо вынес свое решение:

   - Пока с ней не разберешься, сюда не показывайся. Сам, понимаешь, чем это для тебя может закончиться. Решишь дело правильно, тогда и приходи. А пока вали, чтобы глаза тебя мои не видели.

   Время бежит, и каждый день Костян в редакцию наведывается, не приехала ли его ненаглядная. Правда, ее милая мордашка теперь вызывает в нем однозначно чувство ненависти. С какой радостью он ей понаставляет под глаза фингалов, да и носик ее точеный чутка подпортит.

   И вот день возмездия настал, вахтер доложил, Дарья Сергеевна на месте, в своем кабинете номер пять. И Костян, распаляя себя, в два прыжка преодолел ступени хлипкой лестницы. Вот и кабинет пять, рванул дверь, можно сказать, ворвался внутрь и на мгновение тормознулся: его подружка держала в правой руке телефон, а пальчиком левой грозила ему, Костяну. И когда он сделал шаг к ней, протянула сотик. Почему он ей подчинился, почему взял этот телефон? Не понять. Может от того, что Дашенька смотрела на него уж больно спокойно, совсем без всякой боязни. Взял трубку, приложил к уху и услышал:

   - Майор Трунов, ФСБ, отдел по борьбе с терроризмом. Вы что то хотели сказать мне, молодой человек?

   - Да нет, ничего, товарищ майор. - Костян мгновенно покрылся холодным потом.

   - А я скажу, хочу просто предупредить,  Дарья Сергеевна мой очень и очень близкий друг. Не создавай проблем на пустом месте, а то сам понимаешь, что к чему. Напряги извилины, нам лучше не встречаться. – телефон запикал короткими гудками, разговор окончен, журналистка смотрит по - прежнему спокойно и в упор. Что оставалось делать? Только положить телефон на край стола и тихонько исчезнуть. Будущее высвечивалось как непонятное, так и тревожное.

   Через пару минут в кабинет номер пять зашел парнишка небольшого росточка в сером свитере.

   - Ну как Дарья, жива – здорова? И даже не испугалась? «Кабан» то весь из себя крутой и здоровый, смотри, доиграешься.

   - Чему быть, тому не миновать, товарищ майор ФСБ. Так что на будущее, если что, можешь откликаться подполковник Трунов. Заслужил, да и подполковник звучит посолидней. – журналисты весело рассмеялись.

        

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  Масалову Анатолию Лаврентьевичу посвящается, который был отличным капитаном и просто хорошим человеком. 

 

 

                                          В краях не ласковых.

 

   Бухта Нагаева, конец тридцатых, холодная осень, слякотно, грязно и очень холодно. Пароход «Индигирка» стоит под выгрузкой в магаданском порту, в столице колымского края, давно ставшей печально знаменитой. Зловещий ГУЛАГ трудится в этих краях не «покладая рук», добывая для Родины стратегический металл – золото.

   Всю навигацию, с конца апреля и по декабрь, пароходы везут сюда все необходимое, начиная с гвоздя и заканчивая зэками: дешевой рабочей силой. Дешевой до безумия, ведь человеческого материала в стране много, этих невольников, врагов народа, которых в далеком будущем назовут жертвами сталинских репрессий.

   Моряки не любят этот порт, он внушает страх огромной грязно – серой массой заключенных, которые тут повсюду. И страх с легкой возможностью влиться в их ряды, остаться навсегда в этом Богом проклятом ледяном краю. Холода наступили рано, бухту вот – вот скует ледяной панцирь, выгрузка идет не останавливаясь ни на минуту, ни днем, ни ночью, чтобы пароход не оказался в ледяном плену.

   Не радует быстрота выгрузки только капитана, с последней выгруженной тонной груза решится, кто из членов экипажа станет подданным его величества ГУЛАГа. На борту трудятся местные чекисты, три дня назад арестован второй помощник, и вряд ли они ограничатся одним штурманом.

   В привезенном грузе обнаружена недостача мануфактуры, предназначенной для премирования вольняшек – золотодобытчиков. За этот ситец и крепдешин, уворованный неизвестно кем, пострадает экипаж и уже пострадал второй помощник, отвевающий за груз. Еще трое матросов ждут своей участи, они были тальманами, считали – принимали эти самые ящики при погрузке, и их подписи стоят в грузовых документах. Они пока еще на борту, но в любой момент могут пополнить ряды колымских зэков, согласись капитан с выводами энкэвэдэшников.

   Деревянные ящики, в которых был груз, не имели следов вскрытия, контрольные ленты целые. Это говорит о том, что материя была похищена вдали от парохода, скорее всего, там, где формировался груз, уж больно все сделано профессионально, в смысле упаковки тары.

   Если разбираться по – настоящему, рыть глубоко и тщательно, то следствие затянется на неопределенно долго, а чекистам нужен результат сегодня, сейчас, и доводы капитана разобраться во всем объективно на них не действует. Найти преступников и доложить «наверх» - их главнейшая цель. Ведь это сулит благодарности  и поощрения сегодня, а не когда – то, в необозримом будущем. А может, заметят и переведут в края более ласковые, подальше от этой ледяной Арктики.

   Дело то пустяковое, но все уперлось в капитана, который не хочет согласиться с выводами следствия и начать сотрудничать. И зря он дергается, пытается что то доказать – это простое незнание текущей ситуации, когда система перемалывает миллионы, и что для нее какой то лишний десяток людского материала. Правда, себя они этим материалом не считают, ведь они самые главные шестеренки системы, ее фундамент. Бывают, конечно, сбои, не без этого, и свои летят в ненасытную пасть ГУЛАГа. Но это слабые, и добренькие к врагам народа и прочей контре. А в этом деле все абсолютно ясно и понятно, но, видите ли, капитан не может подписать протоколы, ему, видите ли, кажется, что его люди не виновны. Считай, не считай, а подписать придется, а не то сам сменишь теплую и комфортную каюту на холодный угол в бараке.

   Капитан все знает и понимает, все до жути просто, всего то надо документально согласиться с выводами энкэвэдэшников. И пароход под его командованием уйдет из этого проклятого места, но к арестованному штурману добавятся трое матросов.

   И еще одно знает капитан: не сможет он подписать нужные чекистам бумаги, не сможет подписать приговор невиновным людям. Подпиши – и сможешь ли жить  с таким грузом на душе. Не будет ли это приговором самому себе, ведь от себя не уйдешь…

   А эти знают, на что давить, красочно описывая, что будет с ним и его семьей, попробуй он отказаться. И все эти последние дни и ночи в его мыслях и снах жена, сын и дочурка, его двухлетняя любимица.

   Он так хорошо помнит ее худенькое тельце, теплым комочком устроившееся на его руках, прижавшееся к его груди и что то лепечущее ему на ухо. Он бесконечно бродит с ней из комнаты в комнату, пока ребенок не засыпает, положив головку отцу на плечо. Он ощущает ее легкое дыхание на своей щеке и еще долго не улаживает ребенка в кроватку, боясь потревожить и разбудить.

   Как это было давно и кажется сладкой фантазией на фоне сегодняшней колымской действительности. Он вспоминает такой родной запах ее волос и это последней каплей переполняет душу, комок в горле и слезы подступают к глазам. Капитан быстро выходит на палубу, якобы проверить, как продвигается выгрузка, где ледяной ветер мгновенно выбивает позорную жалость к себе.

   Через пару минут он снова в реальной жестокой действительности. Ветер выбивает слезы, и под это можно проплакаться по настоящему, , хотя кроме пары слезинок в углах глаз вряд ли появится. И все равно после этого становится намного легче, и капитан еще больше утвердится в вере, что нельзя марать себя подлостью и предательством.

   Сегодня закончится выгрузка. После шестнадцати отход, и с восьми утра в каюте капитана трое офицеров НКВД. Они по – хозяйски сбросили белые полушубки на диван и ходят по каюте, поскрипывая сапогами и ремнями портупей. Два розовощеких лейтенанта и майор, в противоположность им с серо – землистым лицом. Эту нездоровую серость подчеркивает ослепительно белая полоска подворотничка.

   Капитан в этот трудный для себя день официален, в полной парадной форме. Тяжелый китель с золотыми шевронами на рукавах помогает ему чувствовать себя именно капитаном, ответственным за людей и пароход, а не просто морским специалистом.

   Майор, кажется, все понял и не вмешивается, отрешенно куря папироску за папироской. А вот лейтенанты все пытаются доказать свою профпригодность, пытаются дожать человека.

   - Так вы утверждаете, товарищ капитан, что экипаж не причастен к хищению груза и следствие идет неправильным путем?

   - Да утверждаю – капитан говорит и смотрит прямо в глаза курносому офицерику, и тот, немного смутившись, отводит глаза, но продолжает гнуть свою линию.

   - Значит, Органы ошиблись, арестовав штурмана, вы это хотите сказать? - и смотрит снова в упор, как учили старшие товарищи. Глаза светлые, совсем еще мальчишеские, но иногда в них мелькает что то жесткое, волчье.

   Разоблачает врагов народа, хотя сам еще по молодости не догадывается, что он и его сослуживцы и есть самые настоящие враги всего человеческого. И что самое страшное – это непоколебимая уверенность, что им все позволено.

   Но сегодня произошла осечка, такого еще никогда не было, человек их не боится и они уперлись в чужую волю, в сильный характер, и ведут гнилые дискуссии, вместо того, чтобы действовать энергично и беспощадно, как учат Партия и товарищ Сталин.

   - А если мы вам покажем протокол, где ваш штурман во всем чистосердечно признался. Что вы на это скажете?  - и с неподдельным интересом ждет ответа.

   - Такого быть не может, у нас честные люди работают.

   - А в Органах получается, что не честные? Все понятно с вами.

   - Вы не хотите искать настоящих преступников, а из – за этого страдает невиновный человек. Кстати, специалист, которого Родина учила, кормила и одевала четыре года. А теперь ему придется, как я понимаю, заниматься низко квалифицированным трудом.

   - Вы о себе подумайте, товарищ капитан, как бы вам не заняться этим самым трудом.

   - А пароход вы поведете в тумане через пролив Лаперуза? Если хотите знать, каждый проход этим проливом грозит не тюрьмой, а расстрелом. Непростая это работа – водить пароходы. А с моей кучей болячек я долго у вас не протяну, вот и посчитайте, сколько ущерба Родине вы нанесете своими действиями.

   Капитан бил чекистов их же оружием, не они одни радетели за Родину. И его слова сеяли в их душах страх. Власть у них, конечно, большая, но и на старуху бывает проруха. И никто не знает, как может повернуться дело. Ведь ГУЛАГ не предсказуем, никто не гарантирован от превращения в лагерную пыль, так что разумнее поумерить свой служебный пыл.

   Точку поставил майор, он давно уже все прокачал, встал, одернул гимнастерку и официальным тоном сказал, как доложил, печатая каждое слово:

   - Да, товарищ капитан, мы не можем нанести ущерб нашей Родине. Вы поведете пароход, но следствие продолжится, и виновные будут наказаны, какими бы они хорошими специалистами не были.

   Не ожидая ответа, не прощаясь, офицеры НКВД ушли, и капитан, заварив стакан крепкого чая, пил мелкими глотками, стараясь успокоится, настроиться на работу, на предстоящий отход и на массу других неотложных судовых дел.

   Отшвартовались в восемнадцать. И почти пять часов капитан не покидал мостик, пока судно не оторвалось от берега. Потом подменил третьего помощника старпомом на десять минут и забрал у того из сейфа письмо к семье, часы и небольшую сумму денег. Это все, что он мог оставить родным, да еще уверенность, что им не будет стыдно за отца.

   Сегодня беда прошла стороной, задела чуть – чуть, выдернула из экипажа одного человека, а сколько еще испытаний впереди, из которых проходы туманными проливами, шторма, ломающие пароход, когда по палубе ползут смертельные трещины – все это ничего, все это побеждаемо. Но не дай Бог попасть еще раз в последнюю ситуацию, где нет ничего святого, где человеческая жизнь не стоит абсолютно ничего.

   Капитан не чувствовал себя героем, просто на душе было спокойно, он сделал все что смог, он поступил как ЧЕЛОВЕК. Отстоял ночную вахту за второго помощника и в пять утра, после горячей ванны, выпил стакан коньяка, , лег в постель, чувствуя себя страшно усталым, старым и почти больным. А ведь в мае ему исполнится всего сорок один год. 

   Зиму «Индигирка» простояла во Владивостоке, не было работы, потом три месяца в Китае в ремонте и там же загрузились солью по рыбокомбинатам. А в начале сентября снова оказались в Магадане. Стоянка прошла спокойно, те чекисты не появлялись, и слава Богу.

   Капитан через политуправление порта узнал, где отбывает срок его штурман. Оказалось совсем недалеко, на прииске в нескольких десятках километров от Магадана. Договорился с машиной и отправил туда трех моряков с богатой продуктовой посылкой. Съездили, увиделись, передали. А третий помощник рассказал, как они на прииске спросили встречного мужика – зэка, где найти Костю Федорова. Тот шарахнулся от них, испуганно бормоча:

   - Какой Костя, вы откуда, придурки, свалились? Это пахан наш, а вы Костя.

Капитан мерил шагами мостик, все ни как не мог успокоиться, с горечью думая, что творится в этом мире, если действительность сделал из хорошего парня, который в детстве занимался музыкой, учебой, спортом, пахана, в мире, диаметрально противоположном этому.      

                                                                   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                       В южных широтах.

   Теплоход «Восточный тигр» под флагом Камбоджи собрал партию леса на островах Индонезии и снялся на Сингапур, пополнить запасы топлива, продуктов и разного прочего судового снабжения.

   Это судно давно выработало свой моторесурс и пора бы ему закончить свою славную и долгую морскую жизнь, а оно своим грозным названием до сих пор вводит в заблуждение всех, кто его не видел наяву, и вызывает усмешку бывалых моряков, кому посчастливилось лицезреть это «корыто». Только глянув на такое древне судно, под флагом нищей страны, можно с уверенностью сказать и не ошибиться, что экипаж на нем русский, ни один «цветной» ни рискнет выйти в море на такой «калоше». Оно так и было, судовая команда «Восточного тигра» полностью состояло из моряков Дальневосточного морского пароходства, высококлассных специалистов, просидевших в родной компании без работы больше года и вынужденных от бесперспективности уйти в рейс на таком судне. К чести экипажа, они сделали все возможное и невозможное, и после семи месяцев работы судно вполне выдержит приличный шторм, если, конечно, проржавевший корпус не даст течь, или того хуже – не переломится пополам. А так все механизмы крутятся, надежно работает главный двигатель, и если не попадать часто в экстремально – штормовые ситуации, то «Восточный тигр» сможет продержаться на плаву еще год – другой.

   Постоянное нахождение в тропиках без кондиционера, вал работы, без которой невозможна эксплуатация такого старого судна, и еще масса всякого разного негатива, прессовавшего экипаж все эти семь месяцев – все это мелочи для классных, еще советской  закалки морских спецов. А вот невыплата зарплаты за все семь месяцев – это проблема, касающаяся всех, от капитана до стюарда. Ведь они здесь трудятся не за идею, а ради денег. И на сегодня просто не представляют, как там на берегу выкручиваются их семьи без средств к существованию. Эта проблема каждого второго экипажа, работающего на старых, почти списанных судах, в компаниях – однодневках. Капитан постоянно названивает хозяину, тот постоянно обещает, и все это тянется весь долгий контракт.

   И вот, наконец, терпение у людей закончилось, хозяину сообщили, что из Сингапура судно без зарплаты в полном объеме не снимется. А так же сообщили о своих проблемах в порт, инспектору международного профсоюза. Экипаж стал готовиться к борьбе за свои кровные, все были едины, как никогда.

   Владелец «Восточного тигра», сорокалетний красавец, выглядевший моложе своих лет, был крайне раздражен. Телефонный разговор с капитаном прошел в обычном русле – доброжелательность, щедрые обещания и клятвенные заверения, жалобы на собственные трудности и проблемы, и еще многое другое в том же плане, повторяющееся из разговора в разговор. Капитан и на этот раз все выслушал внимательно , не перебивая, сказав коротко на это словоблудие, что судно без полной выплаты зарплаты из Сингапура не тронется, и положил трубку.

   Вот эта брошенная трубка и ударила по нервам, с ним, хозяином, не захотели долго «базарить», уведомили и отключили телефон. Когда он раздражался, то в его речи проскальзывали блатные словечки, хотя в «темнице» не сидел, и боялся ее, как черт ладана. Но это не мешало создать образ уголовно – крутого деляги, который, правда, ни кого особо не пугал, не говоря уже об уголовниках. Те просчитывали делягу мгновенно и относились к нему в лучшем случае как к шестерке.

   Проблема есть проблема, и надо ее решать, и первое, что он подумал, это перезвонить капитану. Хотел пугануть его хорошенько, пересыпая речь уголовно – блатными словечками, но не решился, он был очень осторожным человеком. Потому решил действовать старым проверенным способом, обещать и еще раз обещать, задействовав для этого все свое красноречие и ум. У этого судна последний рейс, и отдавать кругленькую сумму не совсем разумно, ведь удавалось это делать больше полугода. Неужели он не сможет «выиграть» еще раз, к этому побуждает не такой уж и большой счет в одном из банков Гонконга. Хватит, конечно, на житие – бытие, как и на новый    виток бизнеса, но добровольно отдать деньги, выше его сил, тем более, если это можно не делать.

  Через час судовладелец принял решение вылететь в Сингапур, где лично, клянясь всеми святыми, убедить экипаж довести судно до Вьетнама. То, что получится, он не сомневался и тут же дал радиограмму на борт, мол, прилетает лично, со всем разберется и все решит. Себя пришлось настраивать на внеплановый отдых. Хотелось то чуть попозже и в Европе, на Канарах расслабиться, но что поделаешь, Сингапур тоже неплохо. Да и Испания никуда не денется, время будет погулять перед началом нового дела. Вот только с этим бы развязаться, поскорее сбросить проблему.

   Пришедшая от хозяина радиограмма мгновенно расколола экипаж, половина сразу поверила в успешный исход дела и успокоилась. Несколько человек в сомнении, а шесть моряков, возглавляемые электромехаником, настроены решительно, убеждая всех, что не стоит верить пустым обещаниям, которыми их кормят вот уже больше полгода. Хотя факт налицо, хозяин прилетает лично, и все можно будет решить на месте, остается только его дождаться.

   Самое неприятное, что засомневался капитан, всю жизнь боящийся пароходского начальства, а эта его боязнь вылилась в то, что он придержал радиограмму в международный профсоюз, не сказав об этом никому из экипажа. И сейчас, когда на борт прибудет сам хозяин, капитан похвалил себя, что поступил разумно. Зачем накалять обстановку, портить отношения, если все можно решить тихо и мирно.

   Последние двое суток перед приходом прошли в спорах и дискуссиях, но к единому мнению так и не пришли. И шесть моряков, удивляясь детской доверчивости остальных, и не желая быть последним быдлом, стали готовить ответную акцию, чтобы неповадно было разной сволочи «химичить». Все шестеро подали капитану заявления, в которых написали, что с момента постановки судна в Сингапуре на якорь, они прерывают контракт и прекращают работу.

   Капитан заявления принял, что то говорил о преждевременности всего этого, но твердо пообещал передать хозяину, что они отказываются дальше работать.

   Пришли после ноля и только отдали якорь, как подошел бункеровщик с топливом, и сразу же подвезли продукты. К шестерке присоединился боцман, тоже подавший заявление капитану о прекращении работы.

   К четырем утра закончили бункеровку, загрузили продукты, в общем, можно сниматься, продолжать рейс. Ни хозяина, ни инспектора ITF нет и в помине. Экипаж насторожился, все вроде опять сплотились.

   На связь вышел хозяин и слезно умолял срочно сниматься на Вьетнам, мол, там и встретимся через четверо суток, а сейчас у него много проблем и срочных дел. Все опять единогласно решили ждать личной встречи с работодателем и своих денег. О чем и сообщили ему, перезвонившему через двадцать минут.

   После такого мужественного решения успокоились и разошлись по каютам. На корму вышли электромеханик с токарем, совещались недолго, все было ясно и понятно. Утром приедет хозяин и судно снимется в рейс, уж больно испуганный и доверчивый в экипаже народ, без семи членов экипажа дойти до Вьетнама – не проблема.

   Убедившись, что все, наконец,  разошлись, токарь с механиком переоделись в рабочие комбинезоны и осторожно по узкому планширю фальшборта, фактически за бортом, держась за частые тросы крепления палубного груза, пробрались к носовым рострам. Здесь невидимые с мостика осторожно открыли лаз во второй трюм и так же осторожно скользнули в темень трюма.

   Освещая себе путь мощными фонарями, стали пробираться между громадных бревен красного дерева вниз, к палубе, или по морскому деке трюма. Продвигались уверенно, видно, это была давно проторенная дорожка. Бьющий по ушам гул мощного вентилятора, гнал в трюм свежий воздух. Вентиляция работала бесперебойно уже сутки, своим гулом говоря, что к походу в трюм готовились заранее и очень тщательно. И спасибо ей, что не сгорела, работая на износ, и слава Богу, что не привлекла внимания никого из экипажа, захваченных в последнее время другими проблемами.

   Наконец моряки добрались до трюмной деки, где между двумя бортовыми шпангоутами был заранее установлен домкрат на пятнадцать тонн. А к его выдвигающемуся поршню, был приварен огрызок кузнечного зубила. Удлинив рычаг домкрата трубой, токарь стал энергично качать, поршень домкрата выполз наружу и уперся в борт. Еще несколько энергичных качков, и закаленное зубило вошло в метал, а через пару секунд продавило ржавый борт, в появившееся отверстие потекла вода.

   Подавив в себе желание качнуть рычагом еще пару раз, чем увеличить пробоину, токарь стравил давление домкрата, снял его и передал механику. Минуту понаблюдав за весело текущей в трюм водой, стали выбираться наверх. Оказавшись на палубе, задраили лаз в трюм и дверь в ростры. А к выполнившему свою задачу домкрату привязали кончик и потихоньку, без всплеска смайнали его за борт. Потом тем же путем, по планширю, над самой водой, невидимые с мостика, вернулись в надстройку. Переоделись, помылись и замахнули по стопке разведенного спирта, последний запас электромеханика, на все это ушло чуть больше часа.

   Спали спокойно и крепко до девяти утра, как люди, выполнившие свой долг, пока не разбудила трансляция: капитан приказывал все собраться в столовой команды, приехал хозяин.

  Прибывший в Сингапур судовладелец был несказанно обрадован, когда узнал, что его судно не числится в «черных списках» ITF, видимо капитан не решился сообщить в профсоюз о проблемах экипажа. Это очень большая удача и ее нельзя упускать, надо срочно выпихивать судно во Вьетнам, а с ушлыми  вьетнамскими товарищами можно договориться о чем угодно.

   Еще раз все обдумав и взвесив, поехал на судно, взяв с собой для солидности и запугивания двух здоровенных малайцев, из местного охранного агентства. Те и думать не думали, что являются средством запугивания, искренне полагая, что просто охраняют нанявшего их бизнесмена.

   Они будут этим самым бизнесменом представлены, как партнеры по бизнесу, очень недовольными действиями экипажа. А их угрюмо – здоровенный вид должен помочь в переговорах, люди уважают силу и, разумеется, боятся. Скорее бы отогнать судно в Хайфон, получить наличку за груз вместе с судном и отвалить из этого мутного бизнеса, в котором он повязан и уголовниками, и государством, которым сколько не давай – все мало. Небольшая сумма долларов должна задобрить капитана и парочку главных специалистов, а остальных «прессовать и дожимать».

   Экипаж собрался быстро, сидели молча в тревожном ожидании полчаса, пока не появились главные действующие лица – работодатель в сопровождении малайцев и капитана. Говорить начал хозяин и в течении следующего получаса красочно описывал сложную ситуацию на фрахтовом рынке и просил моряков срочно выйти в рейс. А так же торжественно поклялся, что в Хайфоне, получив деньги за груз, он полностью рассчитается с моряками, и в следующий рейс они выйдут без претензий к нему. А через полтора месяца, при очередном заходе в Сингапур, он их обязательно сменит, этим вопросом уже занимаются его агенты.

   Он говорил уверенно и так увлеченно, что уже и сам поверил, что будет все именно так, и уже капитан просил экипаж войти в трудное положение хозяина и поработать еще какой то месяц – два. Моряки доверчивы, как дети, и вот уже чаша весов склоняется опять к уступке и полюбовному решению вопроса, кажется, еще чуть – чуть и экипаж дружно проголосует за продолжение работы.

   Но встал электромеханик и тоже красочно обрисовал, что будет с экипажем во Вьетнаме: рассадят на попутные суда и выпихнут на Родину без копейки денег. И там уже никому не пожалуешься, там не действует международный профсоюз, ведь сегодня в России все очень легко и просто продается – покупается. А этот деятель врет в наглую, он и не планировал никогда платить экипажу, тому подтверждение прошедшие семь месяцев контракта. Так что если экипаж согласен работать, то только без него.

   Еще шестеро поддержали механика и потребовали немедленного расчета, на что хозяин приказал им немедленно покинуть борт, расчет будет произведен в России, в главном офисе компании. Все сказано вроде убедительно и солидно, но реакция не желающих оставаться в дураках была бурной. Мало того, что обозвали хозяина козлом помойным, но и дело чуть до мордобоя не дошло, спасли сингапурцы, выхватившие газовые пистолеты. Всех семерых оттеснили к трапу, не опуская оружия, заставили спуститься в катер, покидали туда же их немудреные пожитки, и катер тут же отвалил от борта. Через час уехал на берег судовладелец с охранниками, на судне стали готовиться к снятию с якоря.

   Оказавшись на берегу без копейки денег, моряки пошли в торговый центр «Спутник», где продавцы, десятки лет торгующие с русским, помогли им связаться с агентом и инспектором ITF. Те занялись их делом, но быстрого решения вопроса не обещали, мол, надо все выяснить, проверить и прочее. И снова помогли торговцы, во первых, собрали немного денег, во вторых, написали большой плакат на местном языке, в котором сообщали, что моряки выкинуты с судна без средств к существованию после семимесячной работы в море. И посоветовали сейчас же сесть с этим плакатом в центре города, а сам сингапурский торговый люд начал названивать в разные благотворительные организации, а так же в редакции местных газет.

   Через час моряки сидели на ярко зеленом газоне в деловой части города со скорбно – расстроенными лицами, что очень помогало собирать местные доллары от сочувствующих им жителей и многочисленных туристов. Такая акция, видно, не редкость в благополучном Сингапуре, так что все раскручивалось не спеша, если не сказать медленно. Только глухой ночью к ним подъехал полицейский фургон и отвез в порт, где их разместили в какой то общаге, то ли  для грузчиков, то ли для таких же, как они, бедолаг.

   Устроились в общем то неплохо в двух четырехместных комнатах, напоминающих каюты железными столом и железными рундуками. А узкие койки, после таких насыщенных суток, показались им верхом комфорта, и, что самое главное, появилась уверенность в правильности своего выбора.

   А «Восточный тигр» все ни как не мог сняться с якоря. Все механики разбирались с электрощитом, не поступало питание на брашпиль. Это устроил электромеханик, чтобы задержать отход, чтобы оставшиеся на борту на попали в аварийную ситуацию в открытом море. Но видно, у него было мало времени на более качественные и секретные поломки, а старший и второй механики были спецами на все руки. К шестнадцати брашпиль заработал, выбирая якорную смычку за смычкой. Судно успевало уйти, пока медленно раскачивающиеся портовые власти начали принимать меры.

   Вот, наконец, якорь оторвался от грунта, заработал главный двигатель, и судно тронулось малым ходом на выход из бухты. Казалось, уже ничто не удержит его в порту, и через каких то полчаса Сингапур скроется за горизонтом. Но этому не суждено было сбыться, судьба, творимая людьми, распорядилась по – своему. Разворачиваясь медленно вправо, теплоход вдруг начал валиться налево, пока хоть и медленно, но, казалось, неотвратимо. Капитан среагировал мгновенно,  дал полный ход и переложил руль на борт, в сторону крена. Крен налево прекратился. Судно стало вроде выравниваться, но капитан, чувствуя поведение теплохода, понял, что оно не удержится на ровном киле, остойчивости не было. Забыв про все, он сосредоточился только на управлении, отдавая четкие команды рулевому. Он пока удерживал судно на ровном киле, работая рулем, не давал ему завалиться на борт и скинуть палубный груз: так называемый караван. Но так долго продолжаться не может, как только они развернутся бортом к течению, и тогда никакие манипуляции рулем не помогут.

  Судно набрало обороты и уже ходко шло в сторону берега, к золотистому песчаному пляжу как раз напротив аэропорта, и до которого было  совсем недалеко.  Но и крениться теплоход не перестал, неотвратимо ложась на левый борт. И уже нечем не может помочь левый поворот, разве что судно будет крениться чуть медленнее. И они уже не вернутся на ровный киль, вот – вот затрещит разрываемый металл палубных стоек, и огромные бревна сыпанут с палубы за борт.

   Вдруг вынырнул откуда то с кормы морской буксир, подсочил к левому борту и мягко притормозил крен как  раз настолько, что лесовозу хватило пары минут, чтобы полным ходом врезаться в песчаное дно и остановиться, не дойдя до кромки прибоя каких то тридцать метров. От мощного удара палубный груз слегка сместился, бревна в несколько тонн каждое порвали часть тросов крепления, подорвали фальшборт и несколько палубных стоек, но на палубе удержались. В образовавшиеся многочисленные трещины хлынула вода, но это уже никакой роли в жизни судна не играло: накренившись на левый борт, «Восточный тигр» закончил свое земное существование, всем корпусом впечатавшись в песчаное дно.

   Уже через несколько минут вокруг аварийного судно сновало множество катеров и буксиров, не считая моторных лодок и яхт обычных ротозеев. Судовладелец в очередной раз позвонил в службу портконтроля и ничего не понял: с его судна, находящегося на акватории порта, подан сигнал SOS, сработал аварийный буй на борту. Выждал полчаса и позвонил снова, на сердце похолодело, с его лесовозом крупные неприятности. Не слушая объяснений, он бросил трубку, не дожидаясь лифта, сбежал с восьмого этажа, десять минут на такси до морского вокзала и еще двадцать минут на катере. И удручающая картина предстала в полном своем мрачном великолепии. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: с этим судном покончено навсегда. И на данный момент лучше поскорее ретироваться, в тихой и спокойной обстановке все детально обдумать и принять единственно правильное решение.

   Трезвость мышления и острый аналитический ум помогали ему в одиночку крутиться в судоходном  бизнесе, помогли стать единственным владельцем «Восточного тигра», а так же помогали обходить смертельные рифы уголовного мира, как и удушающие объятия любимой Родины.

   Начиная бизнес с лоточной торговли, потом торговли автомобилями, и авто ремонта, он усвоил одну истину: не бывает неразруливаемых ситуаций. А чтобы успешно решать постоянно накатывающие проблемы, надо крутиться в мутном  мире бизнеса в одиночку. И оказался прав, теряя в прибыли половину, а то и две трети, но зато ни перед кем не отчитывался, и был волен в принятии решений. Вот и последняя ситуация это блестяще подтвердила. Сидя в зачуханном катерке, он все просчитал и вышел на причал с принятым решением. Пока ехал в такси, заказал по телефону билет на Банког, в гостиницу заскочил, чтобы рассчитаться и захватить дорожную сумку. И ровно через четыре часа покинул Сингапур, поставивший жирную точку в карьере судовладельца, «нагрев» его на триста тысяч баксов – на эту сумму потянуло судно вместе с грузом. И в этой ситуации самое правильное  решение -  тихо отойти в тень. Ведь спасательные операции «съедят» эту сумму, да еще местные власти обяжут выплатить долг экипажу. Он, конечно, на это не пойдет, а, значит, «засветиться» и станет популярным с не очень хорошей стороны. А это ему надо, он  же пока не собирается в артисты.

   Внешне бывший судовладелец  был невозмутим и спокоен, но мысли постоянно возвращались к потерянным деньгам, и все это выльется в последствии в один тот же сон, в котором один и тот же персонаж: черный  «дипломат», набитый толстыми пачками стодолларовых купюр. Самое интересное, что он никогда не имел этого самого «дипломата», тем более набитого долларами, предпочитая наличке банковские счета. Этот сон приведет в кабинет психиатра, откуда неизвестно, будет ли выход. Ведь   редко кто обращает внимание на свой душевный потенциал, пока «гром не грянет». И редко кто может его оценить реально, ведь это не мускулатура, вот и получают подножку от жизни, зависая между ней и своими проблемами, липкой паутиной опутавшими сознание.

   Самый лучший результат получился у «великолепной семерки», возглавляемой электромехаником. Ежедневные акции с плакатами о помощи на двух языках сделали свое дело. Власти Сингапура в счет судна и груза, не востребованных судовладельцем, им оплатили семимесячную работу, правда, не по ставкам ITF, а по мизеру родных окладов, записанных в контракте. И решили проблему, выпихнув моряков на родину, чтобы они своими действиями не раздражали многочисленных туристов. Через месяц, оказавшись дома, немного жалели, что сингапурское житие быстро закончилось. Сидя под плакатами, они  заработали больше, чем работая в море, за свой последний контракт.

   Остальной части экипажа пришлось жить на накренившемся судне, пока его разгружали и готовили к буксировке. Власти не хотели увеличивать число протестующих моряков в своем благополучном со всех сторон городе – государстве. Зарплата оставшихся на судне моряков где то гуляет вместе с хозяином – судовладельцем. Есть постановление суда взыскать с него этот долг экипажа по зарплате, а что толку то, если не с кого взыскивать.

   Больше всех пострадал капитан, последний маневр при управлении судном не прошел ему даром, ударив по сердцу инфарктом. Хорошо, что случилось это в цивилизованной стране, где отличное лечение помогло избежать самой главной в жизни неприятности.  

 

 

 

                                 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                               

                                               Правда, ничего кроме правды.

   Сегодня прошло ровно двенадцать дней как не стало мамы. И ровно через двенадцать дней ей должно исполниться двенадцать лет, но этого не случится, все закончится сегодня.  Девочка знала, она сегодня умрет. Скорей бы, она устала от боли и холода. Холод притупил чувство голода, а может, она просто привыкла ничего не кушать, ведь уже третьи сутки как во рту не было ни крошки хлеба. Она чувствует, как только уснет, то больше не проснется, но этот страшный сон все ни как не приходит. Может, мешает радио, которое все что то говорит с утра до ночи, включенное на полную мощность. Приходил какой то дядька, хотел отключить за неуплату, но непонятно почему он это не сделал. Может, его поразила убогость квартиры? Он всего минутку то и побыл, махнул рукой и выскочил за дверь. Вот с того времени и говорит радио во весь голос, и оно ей совсем не мешало, с ним совсем было не страшно. Она тогда впервые была одна, первые три дня после похорон мамы. Тогда оно помогло, а вот сейчас мешает уснуть, продлевая мучения холодом. Если бы затопить печку, то уже через час в их маленькой комнатке стало бы тепло, но тогда снова очень захочется кушать. Если бы зашла соседка, вот было бы здорово. Она бы точно затопила бы печку и принесла бы хоть что то покушать, но она почему то не заходит уже пятый день. Ну пусть не топит печь, пусть только принесет хоть кусочек хлеба. Жалко ей что ли? Ведь их комната и кухня отойдут ей и ее мужу. Так говорила толстая тетка из СОБЕСа. Но это будет только после того, как ее, Таню, отправят в санаторий на лечение. Она, наверное, говорила неправду эта из СОБЕСа. Ведь еще год назад мама сказала что все, время упущено, а их очередь на лечение так и не подошла. Это  и подкосило ее любимую мамочку.  Она и сейчас не понимает, почему эта очередь в больницу такая долгая. И почему у нее сахарная болезнь, если она вдоволь то никогда сладкого не ела. От этой болезни постоянно хочется пить, и хорошо, что она набрала в таз воды и подтянула его к кровати. Это было три дня назад, когда она еще как то могла ползать. А вот сейчас только шевельнешься, так, кажется, от боли ноги разорвутся. Скорее бы уснуть, чтобы эти мучения закончились. И она тогда увидится со своей любимой мамочкой, которой она принесла так много забот своей болезнью. До дня рождения осталось всего то двенадцать дней. Как она его ждала. Ведь мама уже почти накопила ей на компьютер. А теперь все, деньги соседи забрали на похороны. А она сама вот – вот уснет, чтобы никогда больше не проснутся. Жалко очень, что она так и не смогла прикоснуться к этому волшебному прибору. Она бы столько могла сделать, ведь не зря вызубрила книжку как с ним обращаться. Она умненькая, так всегда мама говорила. И совсем она ни какой ни «чайник». Мама то мечтала через компьютер найти деньги на ее лечение. Она постоянно твердила, что у них в стране очень много богатых, которые просто не знают куда их девать. Подумала про компьютер и сразу легче стало. Даже как будто и согрелась. И боль ушла из ног, и можно немного шевельнутся. Только вот сон все наваливается сильнее и сильнее, а она почему то не слышит громко говорящее радио. А диктор радостно вещает про олимпиаду, которую скоро власть проведет на самом высоком уровне, и на которую не пожалеют ни каких денег, ведь престиж страны для них самое наиглавнейшее.

   PS. Девочка двенадцати лет умерла, когда в стране не было войны, разрухи, ни каких глобальных стихийных бедствий. А сам город не был в блокаде, окруженный врагами. О больном ребенке знали соседи, знали в школе, и конечно в СОБЕСе, или как там называются эта контора. Двенадцатилетняя девочка умерла от холода, голода, болезни. А еще от того, что она родилась и жила в стране уродов. Ведь за ее смерть пострадала только толстая тетка из СОБЕСа. Ей объявили выговор, в котором правда слова – за халатное отношение к своим прямым обязанностям – заменили на слова – за не надлежавшее отношение к работе. Вот и все. Просто и страшно.

 

 

 

 

 

 

 

 

                           

 

                                                 Контрабанда.

   Я не помню ни имени, ни фамилии парня, проработавшего у нас на судне совсем немного мотористом, после окончания средней мореходки. Но его поступок запомнился как мне, так и многим из экипажа. Может, в нем и не было ничего особенного, на за последующие тридцать флотских лет я ни с чем подобным больше не сталкивался. С простой порядочностью, но на очень высоком уровне, а вот с обратным – много и много раз.

   Мы пришли на лесовозе «Вилюйлес» из Японии в Находку, сходу пришвартовались к лесному причалу , и вся судовая жизнь замерла в ожидании окончания таможенного оформления. А ему не было видно конца, мы попали под контрольный досмотр, и теперь больше десятка таможенников усердно и планомерно досматривают судно и экипаж.

   И к нашему большому огорчению их труд увенчался успехом, в кормовой надстройке, в помещении, где хранится обтирочная ветошь, под этой самой кучей ветоши была найдена контрабанда. Чуть больше килограмма пряжи «мохер», несколько отрезов цветастой материи и немного мелочевки, в виде женских косынок и заколок.

  На фоне сегодняшнего дня двадцать первого века, все это выглядит смешно и наивно, ведь нынешняя контрабанда – это дорогие машины, наркотики, оружие и бытовой ширпотреб в количествах не одной тонны. Наша контрабанда тянула долларов на сто, не больше. Но в те времена по ценам «черно рынка» это был совсем неплохой бизнес с очень приличным «наваром», как и с приличным наказанием в случае залета.

   Вот этот самый залет и состоялся, теперь предстояла разборка за содеянное. Экипаж ожидали следственные мероприятия местного масштаба по поискам виновного. Оформление закончилось, таможня составила акт о бесхозной контрабанде и отбыла, оставив все разборки  и выяснения на экипаж. Им по большому счету плевать, останется эта контрабанда бесхозной или все же найдут виновного, их премия от этого не зависит. Они свое дело сделали и теперь пускай выкручивается экипаж, это теперь наши проблемы.

   Для пароходского парткома контрабанда на судах серьезное нарушение. А не найденный и не наказанный контрабандист – это уже ЧП. Ведь по их разумению так и другие могут этим же заняться, уверенные в своей безнаказанности. Хотя, если честно, то треть моряков торгового флота, если не больше, живет с этого. На то и благодатная и богатая заграница, чтобы с нее кормиться флотскому люду.

   Поиск виновного – серьезное мероприятие, в котором помполит играет основную роль. Ведь это его прокол, его «косяк, за который можно поплатиться кайфовой работой.

   Через десять минут после отъезда властей экипаж собрали в столовой команды, и процесс дознания начался. И сразу люди поделились на две агрессивные группы, почти с ненавистью смотрящие друг на друга.

   Поделились так неравномерно, что стоило бы задуматься коммунистическим партийцам, как в пароходстве, так и на самом верху, что творится в нашей социалистической действительности. Весь экипаж противостоял помполиту, так называемому комиссару или первому помощнику. Все против одного. Ну, еще капитан, занял нейтральную позицию. Не запугивал, не лез с речами, отдав инициативу представителю партии.

   В общем, единства партии и народа не наблюдалось, как и не было элементарного уважения моряков к представителю руководящей и направляющей. Представитель этой главной силы социалистического государства, сразу стал запугивать, городя явную чепуху. Мол, на целлофановой упаковке пряжи остались отпечатки пальцев, вот и ключ к разгадке преступления. Теперь только остается проголосовать за снятие отпечатков пальцев у всего экипажа и сравнить с теми, что на упаковке. Экипаж невозмутимо проголосовал «за», чем сильно озадачил главного партийца. Тот, не привыкший к тяжелой умственной работе, как, кстати, и к физической, сходу не смог сообразить, что дальше делать. И не придумав ничего лучшего, начал вести душевный разговор про добровольное признание, чтобы, мол, не доводить дело до милиции и снятия отпечатков. Торжественно обещал, что если кто добровольно сознается, то даже наказывать не будем и визу не закроем, возьмем человека на поруки.

   Народ смеялся про себя от этого бреда, все прекрасно знали, что снимать отпечатки никто не будет, не было такого еще в истории пароходства. Да и не законно все это. А заверения, что виновного не накажут – это вообще из области фантастики. Визу закрывают за провинности гораздо меньшие, чем контрабанда.

   В общем, исчерпав все свои возможности и не найдя других ходов к выявлению контрабандиста, помполит собрание закрыл.  А через час собрал вновь, видно, придумал какой то хитрый ход, который точно поможет выявить преступника.

   Теперь упор делается на тех, кто выбрал годовую норму пряжи в два килограмма, а конкретно - на электрика, мужика солидного, за сорок с небольшим лет. Помполит не мудрствуя лукаво, сразу взял «быка за рога», объявив того контрабандистом.  И доказательства нашел «железные»: во первых, два килограмма головой нормы прчяжи у неговыбраны, а во вторых, три месяца назад в кладовой электриков , в ящике с лампочками был найден порножурнал. Дело тогда «спустили на тормозах», японская порнушка не такая откровенная, сошла за эротику. И помполит поклялся, что в этот раз все доведет до конца, и электрик ответит сразу по двум делам.

   Электрик спокойно встал и, не скрывая усмешки, спросил помполита, а сколько тот сам вывез мохера? Ведь тоже выбрал норму. А, судя по сумме контрабанды, это сделал человек с высоким валютным окладом. И он, электрик, думает, что помполит и есть самый главный подозреваемый в этом деле.

   И кстати, о порножурнале: ключик от кладовой был только у электромеханика, коммуниста с большим партийным стажем, потому это и замяли. Надо в парткоме поинтересоваться, почему это дело  до конца не довели и не нашли виновного.

   Опять разбирательство застопорилось. На дворе осень и пряжа по норме (два килограмма в год) выбрана почти у всех. И по валюте нет расхождения в декларации, а о том, что товар мог быть приобретен на незаконную валюту, никто не заикается. Это уже другая статья, и разборки на другом уровне, и в другом месте. Все это лучше оставить на виновника, если, конечно, он будет найден.

   И снова экипаж разошелся по своим каютам в полной уверенности, что вызовут еще не раз. Третий сбор состоялся уже после девяти вечера, и который оказался самым результативным.

   Теперь встал капитан и зачитал радиограмму из пароходства, в которой приказывалось погрузку леса на Японию не начинать. На ночь запланирована перешвартовка на четвертый причал торгового порта, под погрузку на Магадан. Если не будет выявлен контрабандист, судно до лета будет работать на магаданской линии, а потом Арктика на полгода.  Отпуска экипажу переносятся на позднюю осень – зиму. 

   Этому никто не удивился, все и ожидали примерно такого расклада, в парткоме сидели закаленные партийцы, знающие как бороться с нарушителями социалистического образа жизни.  Так что прощай Япония, здравствуй Магадан, в котором были не так давно, всего то месяц назад, и не успели еще соскучиться. Да и вообще, век бы его не видеть.

   Итог подведен, контрабандист не выявлен, точки расставлены,  можно расходиться. И тут случилось невероятное и никому не понятное: встал моторист, спокойно сказал, что контрабанда его, и вышел из столовой. Все ошарашено молчали, переваривая услышанное, и смотрели на счастливое лицо помполита, который что то радостно вещал вполголоса капитану. На сей раз он быстро «въехал» в ситуацию и теперь точно знает, что делать.

   Через секунду он протопал к выходу, его ждали дела, он теперь герой. Моряки молча тоже потянулись на выход, все были угнетены произошедшим, как будто они выявили и сдали парня. И по большому счету, его осуждали, мол, зря признался. Десять раз зря. Вот большая беда -  зимой на Магадан ходить! Что, там не были ни разу, что ли? Ничего страшного, ледяной холод компенсируется водкой, отличным магаданским пивом и горячими подружками.

   Все «химичат», кто больше – кто меньше, кто попадается – кто нет. И стоит ли из – за этого размазывать «сопли» морали? Так дойдет до того, что все начнут признаваться.

   Потом все поехало по накатанной. Виновника всего этого списали, помполит уже не вел речей о поруках и прочей дребедени. Мы пошли на Японию, а через рейс все равно на Магадан, на рейде которого и встретили Новый 1975 год.

   Парень уволился, хотя самое интересное, его не только не хотели увольнять, но и закрывать визу. Видно, руководство было ошарашено не меньше моряков поступком человека, на котором не было и тени подозрения, который не захотел, чтобы из – за него страдали люди. Такое ведь не случалось никогда и вряд ли когда – ни будь случится в нашей со всех сторон неправедной жизни. Что сказать – этот человек аристократ духа, или как модно сейчас говорить просто ЧЕЛ.  

                     

 

                                         

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                               Дядя Вася.

 

Есть такой поселок Вершино – Дарасунский в Читинской области, который вольготно раскинулся среди сопок  Забайкалья. В благодатные советские времена, когда все крутилось – вертелось и работало, в нашем населенном пункте проживало больше десяти тысяч человек. Проживало, в общем, то совсем не плохо, так как заработки на пяти золотодобывающих шахтах были по советским меркам  очень высокими. А коли так, то зачем от добра, добра то искать. Вот и выросло в этом поселке не одно поколение. Да, к слову сказать, сам поселок насчитывал без малого двести лет, но это все для общего фона, так сказать для знакомства с местом, где все происходило.

    В начале шестидесятых совдепия забуксовала в экономике, не хватило ума у советской власти сделать жизнь народа еще лучше, и еще веселее. Вот и пришлось вспомнить про прошлую великую победу, со времен которой минуло уже двадцать лет. Медаль учредили, 9 мая сделали выходным днем, стали чествовать ветеранов, приглашать их на праздники в школы и на предприятия, чтобы они, делясь своим героическим прошлым, поднимали в советских людях дух,  надежду на светлое будущее, очень нужные уже для трудовых подвигов.      

   23 февраля, на праздник армии и флота, в нашу восьмилетнюю  школу пригласили ветерана Великой Отечественной войны дядю Васю Агафонова. После занятий первой смены, где то ближе к часу дня, всю школу построили на торжественную линейку. Директор школы сказала короткую речь в честь этого великого праздника и предоставила слово ветерану, который выглядел вполне молодо и солидно. При росте за метр восемьдесят, и при весе за сто килограмм, он смотрелся внушительно: прямо настоящий гвардеец Советской Армии. А три  ордена и две медали на его широкой груди говорили, что вклад в борьбу с фашистской нечистью он внес солидный.

   Как я думаю, в учительской, перед этим самым торжеством, налили скорее всего ветерану этак грамм двести «Московской». Рюмками то в то время не пили, да и особым грехом питие в шахтерском поселке не считалось. А двести грамм для такого могутного мужика пустяк пустяковый, но, наверное, дядя Вася еще дома принял на грудь столько же, перед таким важным мероприятием. Пока с мороза, пока то - да се, эти алкогольные граммы не сильно то о себе и напоминали, разве что покраснением лица, да радостным блеском в глазах. И когда директриса попросила фронтовика рассказать про ту самую страшную войну, дядя Вася бодро включился в воспоминания.

   И сначала все шло как обычно, мол, призвался зимой сорок третьего, когда немецкой гидре уже почти хребет сломали. Сломали, может, и не совсем, но уже, по крайней мере, теснили «Гансов» по всем направлениям. И попал дядя Вася в артиллерийскую разведку, так как силы в нем было много. А природную силу он еще подшлифовал, учась в школе, при помощи борьбы вольной и бокса. Так что, как мы поняли, дядя Вася достойно представлял наш поселок во фронтовой разведке. Он попутно посоветовал всем пацанам заниматься спортом, потому как сила вещь не лишняя не только на войне, но и в этой мирной жизни, а в разведке без силы и ловкости ну ни как. Хотя, как говорится, сила силу ломит, ведь он чуть летом этого же сорок третьего года чуть с жизнью не распрощался. Прыгнул в немецкую траншею, навалился на часового, а тот не напрягаясь, выкинул дядю Васю за бруствер, как какой то куль с картошкой. И отлетел наш разведчик на три метра, гремя автоматом, гранатами и запасными дисками. Хорошо, что без страховки не работали, еще двое на немца навалились, не дали тому выстрелить, тревогу поднять. Да и сам дядя Вася через мгновение на выручку товарищам подоспел. В общем, скрутили «Ганса» с большим трудом, но доставили к своим. Тяжел и силен был бродяга, оказывается этот немец до войны в цирке выступал, в Гамбурге борьбой народ развлекал и поднятием непомерных тяжестей. Вот вам всем на будущее наука: развивай силу и ловкость. Потом ветеран еще больше разошелся, и отлично сыграл и спел песню про фронтовых шоферов, аккомпанируя себе на школьном баяне.

   - Ах ты дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая. А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела. -  эта песня фронтовая оказалась единственной в его репертуаре, и дядя Вася снова перешел к воспоминаниям. Зима, в школе тепло, даже жарко, и нашего ветерана начало понемногу развозить. Он еще больше раскраснелся, взгляд его еще больше загорелся огнем молодецким, и тут он еще одну историю фронтовую вспомнил. Да и как не вспомнить то, если она со всех сторон героическая, и он за нее орден получил.

   - В сорок четвертом, когда мы наступали и, в общем, то неплохо, вдруг наткнулись на хорошо укрепленную польскую деревню. Палят немцы с пулеметов, головы не поднять. И ,как всегда, артиллерия где то далеко сзади плетется, а приказ выбивать немца и все. Вот нам разведчикам и поставили задачу: заткнуть – уничтожить эти пулеметные точки. Приказ есть приказ, распределились и выдвинулись. Пока далеко были, метров за четыреста, так перебежками передвигались, а чуть ближе оказались, так по пластунски стали подбираться. Я на крайний кирпичный дом нацелился, ползком по какой то канаве, чуть левее броском вперед, и в мертвой зоне, не достать меня уже фрицу. А он, думаю, ничего и не заметил, так как меня никто не встретил, когда я под самый дом подобрался. Обошел строение с тыла и гранату  - лимоночку в проем чердачный точнехонько запулил. Только взрыв грохнул, а я уже на этот самый чердак заскочил по лестнице приставной. - тут дядя Вася слегка отвлекся от воспоминаний, оглядел притихшую малышню, и вдохновленный такой многочисленной аудиторией, тихо и смирно слушающей его рассказ, продолжил: - Так вот, взлетаю я на чердак, а там один немец готов, а второй у пулемета  с разорванным брюхом. Так разорванным, что кишки во все стороны висят. – учителя мгновенно напряглись, а фронтовик красочно и во всех деталях продолжил описывать свой боевой эпизод. - И главное в сознании «Ганс», смотрит на меня своими голубыми глазами, а в них одно читается, добей – не мучай. – вся школа замерла в ожидании. У пацанов глаза горят геройством, им так же хочется воевать.  Директриса попыталась уберечь детей от шокирующих подробностей, но как остановишь разведчика? Вот он и закончил свое повествование: - Ну что тут оставалось делать то? Я же человек, не зверь какой то, понимаю,  что к чему. Приставил ему ствол к белокурой башке и шмальнул одиночным, так что к кишкам,  еще и мозги по всему чердаку только брызнули. - Директриса готова была нас своей грудью закрыть от таких фронтовых жутиков, но как закроешь то, если все быстро рассказывается. Слово не воробей – вылетело, не поймаешь. Дядя Вася точно имел талант рассказчика, так как у большинства учеников, особенно у девчонок, в глазах стоял ужас, а у некоторых и слезы поблескивали.

   Вместе с окончанием рассказа, видно, и алкогольный дурман отпустил фронтовика. И он уже как то устало, если не сказать обречено, добавил: - А потом, это уже в конце сорок четвертого, я под сильную бомбежку попал. Вот там то меня и покалечило, ногу оторвало. Потом госпиталь и возвращение домой. Если бы не это увечье, точно бы живым не вернулся. – закончил ветеран повествование, и учителя все с облегчением вздохнули. Погрустневшего, и сразу как то отяжелевшего дядю Васю сопроводили в учительскую, где, скорее всего, еще раз причастили стаканчиком.         

 

                                           

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                       

                                           Однажды в Сибири.

 

   Серый рассвет холодной сибирской осени. Первая волна работающего люда схлынула, а вторая, которой на работу  на час позже, еще не появилась. И пусто во дворе старой пятиэтажки, где уныло гнутся под ветром голые тополя и березы, настоящим лесом заполнившие двор.

   Хлопнула дверь подъезда, пожилая женщина несет ведро с мусором в дальний конец двора, к трем грязно – ржавым контейнером под мусор. Она почти дошла до этих самых контейнеров и вдруг нерешительно остановилась – мужчина неопрятного вида, присев на корточки, то ли что то искал, то ли собирал.

   Женщина сделала еще два шага и увидела поразившую ее напрочь картину. Мужик грязным пальцем, почти черным, выбирал из банки остатки повидла, жадно облизывал, не замечая, что за ним наблюдают. И вдруг, что то почувствовав, резко обернулся, встретился взглядом с глазами женщины, полными осуждения и брезгливости. Он медленно выпрямился и сделал пару шагов в сторону, уступая место.

   Женщина опрокинула ведро в бак, хотела было уйти, но глянув на молодое лицо бомжа, не удержалась и зло бросила:

   - Как не стыдно такому молодому так жить? – и уже было пошла, но ее остановили слова, брошенные парнем:

   - Что вы знаете про мою жизнь? Вам бы только осуждать и на людей кидаться.

   Женщина повернулась к нему лицом и спокойно сказала, глядя прямо в глаза:

   - Ты человек? В твои годы на помойке промышлять?

   Парень сделал к ней шаг, остановился в метре и, не отводя взгляда, ответил: 

   - У меня вместо документов справка об освобождении, два месяца назад вышел из зоны. Денег нет, и я всегда хочу есть. Может, поможете паспорт сделать или деньгами, а то и угол для проживания отведете? А если не можете, то и осуждать не надо. Последнюю неделю я не помню, что нормальное ел.

   Женщина смутилась, но от своего не отступила:

   - Работу всегда можно найти, было бы желание.

   - Согласен, можно, но только по разумению тех, кто ее не искал. Вот только после общения с некоторыми работодателями снова на зону хочется.

   - Я не знаю, как в городе, а в нашем кооперативе дворника нет, никто не хочет идти работать за полторы тысячи рублей. Все считают, что достойны гораздо большего, а так ли оно?

   - Простите, мадам, я не из тех. Я хватаюсь за любую возможность заработать. Вот собираю банки и бутылки. Банки мою и отдаю женщинам соседнего дома, за что мне разрешают ночевать на одной из площадок пятого этажа, где более – менее тепло. Банки берут бесплатно, и ни одной милой хозяйке в голову не пришло, дать кусок хлеба, смотрят как вы – брезгливо.

   Женщина не нашлась что ответить, просто повернулась и пошла к дому, где за обитой железом подъездной дверью тепло, спокойно, благополучно. Но эта встреча оставила свой след, женщина расстроилась. Заныло сердце, вдруг не пожелавшее успокаиваться от валерьянки, а латинский сериал не увлек своими любовными сюжетами и интригами. Перед глазами постоянно всплывало лицо этого молодого бомжа, светлые глаза которого смотрели с горькой усмешкой, и слова, больно ударившие по сердцу, мол, не можешь помочь, то и нечего осуждать.

   И еще одна мысль не давала покоя: что творится в этом мире, если такая молодежь шарится по помойкам, ведь душа болит за своих детей и внуков. А молодой бомж, в миру Василий Чупров, еще недавно зэк, с «погонялом» «Туляк», собрал стеклотару и понес ее мыть на берег могучей сибирской реки, так сказать, приводить в товарный вид.

   От неожиданной встречи с пожилой женщиной осталось чувство полной безнадеги, которую усиливала ледяная вода реки, сводящая до онемения пальцы рук. Вот – вот наступит зима, которая в этих краях ранняя и суровая, и не дай Бог лишиться теплого угла на лестничной площадке, тогда еще одно испытание на прочность ему обеспечено, и как мало осталось воли к сопротивлению.

   Он, конечно, немного слукавил перед женщиной, и выбор есть, и проблема его вполне решаема, все можно изменить одним махом. Он намертво запомнил адресок, подкинутый «братвой» на зоне. Всего то делов – сесть на троллейбус и проехать на дальнюю окраину города. Просто проехать, но этот маршрут навсегда определит  его судьбу. «Туляк» ясно представлял, что его там  ждет.

   Адресок подкинули так, как бы мимоходом, мол, парень ты крутой, на зоне был уважаемым человеком и на воле устроишься легко и просто. Но коли масть вдруг не пойдет, вдруг будет что то не так, так заедь к хорошим людям, там помогут, обогреют.

   Все это так, вот только ничего просто так не бывает, особенно в их среде. И этот «грев» придется отработать по – любому. А хорошо зная «братву», подкинувшую адресок, очень понятно, какая будет отработка и какой срок за нее. Рецидив есть рецидив, первый срок за тяжелые телесные, и тогда уже точно неизвестно, через сколько лет представиться возможность помыть руки в этой стылой речной воде и представится ли вообще. Пока есть хоть малейшая возможность продержаться, надо забыть про этот адрес, а на сегодня решить локальную задачу, то ли пожрать на вырученные от бутылок деньги, то ли добавить к ним «заначку» и помыться в одной из заводских общаг, отдав вахтерше все сбережения.

   Начинался новый день, а с ним новые проблемы, накатывающие, как ком липкого мартовского снега. Но в это морозное осеннее утро с тусклым сибирским солнцем удача чуть – чуть улыбнулась парню. 

   Во первых, киоск стеклотары был открыт, и бутылки ушли «влет». А во вторых, шагая проходными дворами, «Туляк» увидел молодую женщину, которая вывешивала во дворе постиранное белье. Выждав мгновение, когда за ней захлопнулась дверь подъезда, одним махом, тормознувшись на секунду, снял с веревки мужские вещи: спортивные брюки и рубашку с футболкой, и тут же мгновенно исчез сто раз хоженой дорогой.

   Через десять минут, рассматривая добычу, он уже знал, как поступит. Его путь лежал к семейной общаге, где на первом этаже пять душевых кабинок, с всегда горячей водой.

   И опять повезло, на вахте стояла женщина, слегка ему сочувствующая, что, правда, не мешало ей брать замусоленные рубли в обмен на услугу быта. Вот и теперь, положив деньги в карман синего халата и все же чувствуя некоторую неловкость, отдала парню приличный обмылок серого мыла и разовый бритвенный станок. А самое главное, не донимала стуками в дверь, требуя ускорить помывку. И Василий больше двух часов изнывал от блаженства под горячей водой, скреб себя тупой бритвой, убирая с тела всю растительность. Пока мылся, на батарее подсыхали чужие шмотки и свои постиранные трусы и майка.

   Вышел из общаги Чупров счастливым, удивляясь, как мало надо человеку. Радость не пропадала даже от того, что в кармане нет ни гроша, и где, когда и что он съест сегодня – неизвестно.  

  А удача еще чуточку растянула в улыбку губы, она – нет, не улыбалась, скорее кривилась, но и этого на сегодня было достаточно. Подвернулась работа в шашлычной у «азеров», где он три часа колол дрова. Шашлыками, конечно, не накормили, как и не дали денег, но зато вволю похлебал острого и горячего супа «харчо», да еще прихватил несколько кусков белого хлеба в карман, казалось, что наелся на неделю, от сытости даже немного опьянев. И теперь шел по городу с высоко поднятой головой, не упирая взгляд в землю, от избытка чувств постоянно снимал черную вязаную шапочку, поглаживая до блеска выбритую голову и щеки, беззлобно сетуя на себя, что умудрился порезаться в нескольких местах тупой бритвой. Адресок на далекой окраине остался на сегодня невостребованным, но и возвращаться на ночлег в подъезд не хотелось до тоски смертельной. Как не хотелось больше чувствовать себя грязным как телом, так и душой, очень не хотелось становиться частью грязи. Чуть – чуть хорошего – и вся человеческая суть начинает бунтовать при одной мысли о возврате в прежнее состояние. И если сегодня и завтра он точно не поедет на далекую окраину, то через неделю – неизвестно: уж больно достало его такое бытие.

   А с приходом настоящих сибирских холодов страх все сильнее и сильнее будет разъедать душу, парализуя волю и наполняя холодом безнадеги все существо. Рвануть бы домой за Урал, там хоть зима помягче, но в родном поселке его никто не ждет.

   Старшая сестра забрала мать к себе в другой город, после того, как сожгли их дом. Так отомстили родственники покалеченного «Туляком» парня и обещают с ним разобраться, если появится. И это случится наверняка, родственников много у той стороны, и никого сейчас не интересует, кто был тогда прав, а кто виноват.

   И еще одна мысль не покидает голову: уж коли случится снова вступить га тропу криминала, то первое, что он сделает – это навестит «азеров», что расплатились за его работу супчиком. Про шашлыки речь не шла, но и про «харчо» вместо денег тоже.

   Вот отмыл он тело, и заметалась душа, а от ее метаний он, кажется, становится все ближе к местам не столь отдаленным, откуда совсем недавно вышел. 

   Прошла неделя, и парень снова появился у мусорных баков, жить надо как то. Теперь каждое утро, в одно и то же время, женщина выносит мусор. И каждый раз берет с собой увесистый бутерброд, заворачивая его в чистую салфетку. И когда они встретились, у женщины потекли слезы при виде, как ее новый знакомый жадно, почти не жуя, проглотил эту незатейливую пищу. А отданная десятка с пенсии накатила уже пелену на глаза уже парня. Он отвернулся, пробормотал спасибо и ушел, а две слезинки пробили на грязном лице светлые полоски.

   В этот день Василий не покидал теплой площадки, слава Богу, что его не трогал никто из жильцов. Он купил булку белого хлеба и медленно жевал, не останавливаясь, хотелось, конечно, помедленнее, чтобы продлить удовольствие. Он не замечал, что у него все время текут слезы. Холод, голод, безнадега и жуткая тоска, впереди тупик и никакого просвета. Если его выгонят из этого подъезда, что делать дальше, он не знает, но не в бомжатник, ни тем более за решетку он не вернется – это точно. Может решить все проблемы разом, поставив точку в своей неудавшейся жизни.

   Мысли все прекратить разом все чаще и чаще лезут в голову, но, чувствуя свое сильное тело, он противится им, он ведь не слабак,  и может еще сопротивляться, побороться, так сказать,  за место под солнцем.

   Но оскал, похожий на улыбку, судьба вроде не стерла со своего лица, а наоборот, растянула улыбку чуть шире. На следующее утро он узнал от женщины, вновь встретившей его на старом месте, что может приступать к работе дворника в их кооперативном доме. А самое главное, после обеда может получить у председателя кооператива триста рублей аванса.

   Василий такого не ожидал, судьба ему точно улыбалась, с трудом разлепив свирепо сжатые годами губы. Боже праведный, за что такое счастье, полторы тысячи за то, чтобы промести дорожки вокруг дома, за эти деньги он будет держать этот двор в идеальной чистоте.

   До обеда парень не мог найти себе места, не мог заставить себя присесть на минутку, накручивая по микрорайону километры, не веря, что в его судьбе может что - то измениться в лучшую строну. А произошло все обыденно и просто: в комнатке правления кооператива, женщина – председатель, такая же пожилая, как и та, что его сюда привела, спокойно отдала шесть бумажек по пятьдесят рублей, забрала справку об освобождении, довольно мятую и грязную. А еще отдала ключ от подвала, где хранится инвентарь дворника.

   Василий стоял во дворе дома, в одной руке деньги, в другой ключ, он чувствовал себя полноправным членом общества, его признали человеком эти две пожилые женщины.

   А потом парень устроил себе праздник жизни: не откладывая на потом, он два часа махал метлой, не ради чистоты, а чтобы скорее примелькаться жильцам, скорее стать своим, чтобы не выглядеть в этом дворе чужеродным элементом. После снова душевая в общаге, и состояние чистоты уже не кажется чем то сверхъестественным. Белый хлеб и две банки камбалы в томатном соусе на ужин показались ему пищей Богов. 

   Этой ночью на теплой площадке пятого этажа, в дремоте, прислонившись к теплой батарее, он мечтал только об одном: лишь бы судьба позволила ему использовать этот шанс на сто процентов.

   А возможности открывались с каждым днем все новые и новые. Теперь не надо ночевать на лестничной площадке, присев на корточки, просыпаясь каждые десять минут. Теперь его постель в том же подвале, где хранятся метлы и лопаты, на чьем то широком, как нары, деревянном ящике с картошкой. В этом подвале так же тепло, как и на приютившей его площадке.

   Судьба не убирала скосоротившую губы улыбку, а наоборот, растянула ее от уха до уха, но губ не разлепила, не спешила улыбнуться легко и по – доброму, не спешила видно увести парня подальше от края пропасти, имея на него какие то свои виды.

   А жизнь с каждым днем все улучшалась и улучшалась. Теперь Чупрова знает весь дом, а пожилые люди величают парня по имени – отчеству, видя, как в лучшую сторону преобразился их двор в смысле чистоты. Василий не чурается ни какой работы, а ее в доме хватает, от картошки, которую надо перебрать, до перетаскивания мебели и помощи местным слесарям – электрикам. Работа – это очень хорошо, это дополнительные рубли – десятки к его окладу дворника.

   Со слесарями – электриками установились вообще дружеские отношения, и Василий переехал на раскладушку в щитовую, где светло, чисто и даже по – домашнему уютно. Правда, есть одно маленькое неудобство: после удачно «сбитой шары» щитовая превращается в питейное заведение, где гульба идет крутая, на которую собираются не самые лучшие люди этого дома.

   Василий не пьет, помнит то отлично, что по пьяни натворил, и эта его трезвость вызывает у компании выпивох полное непонимание, а иногда и сильное раздражение. Но разве это проблема, тем более что гулянки случаются не так уж и часто. Можно и потерпеть за теплый угол, когда на улице свирепствует мороз. Теперь и участковый не так страшен с постоянными проверками, местная паспортистка должна вот – вот сделать ему паспорт, и тогда сам черт ему не брат.

   Прошел январь и уже чуточку потеплело, хотя до настоящего тепла ох как далеко. Теперь Василий, кроме основной работы дворника зачислен в бригаду слесаря и сантехника. Они занимаются ремонтом всего и вся в соседних четырех жомах. По деньгам теперь выходит совсем неплохо, он уже и приоделся прилично.

   Общаясь с жильцами, просил не выкидывать старые вещи, а отдавать ему. И отдавали, правда старые и ненужные с точки зрения бывших владельцев, а для него, можно сказать, шикарные. Он теперь щеголяет в кожаной, меховой куртке, покрой которой вышел из моды, опять же с точки зрения бывшего владельца.

   Пора бы сменить и щитовую на более приличное жилье, напарники уже всерьез косятся на непьющего подельника, отсвечивая на его фоне не с лучшей стороны. И есть на примете одинокая женщина в двухкомнатной квартире, которая при встрече ему мило улыбается.

   Но Василий все ни как не может решиться сделать этот шаг, надо сначала паспорт получить. Поссоришься с женщиной, потом проблем не оберешься. Ведь срок помогла получить его подружка, из – за нее один отправился на зону срок мотать, другой стал инвалидом, так что с этим надо обождать.

   А из щитовой надо выматываться, и чем скорее, тем лучше, у электрика нелады в семье, и он почти каждую ночь ночует здесь, налившись водкой до невменяемости. И в пьяном угаре смотрит на «Туляка» с ненавистью, потому что тот отказывается поддержать компанию, поговорить по душам, а это самое обидное. Бич бичом, а корчит из себя черт знает что.

   Электрик хотел открыть глаза и не смог, лицо так опухло, что веки не смогли разлепиться даже в маленькую щелочку. Он ничего не помнил, но смутное чувство страха наполняло душу, едва он чуть – чуть пришел в себя.

   Кое – как, ориентируясь на яркий свет лампочки у электрощита, он приподнялся и пополз в его сторону. Ощупью нашел стол и на нем бутылку, в которой плескалось чуть – чуть на донышке. Выглотнул остатки прямо из горла, и водки хватило, чтобы немного прийти в себя и наконец разлепить глаза. И лучше бы он их никогда не открывал, вся щитовая была залита кровью. А у самого выхода, на ступеньках, лежал дворник, голова которого неестественно откинулась назад, открывая на шее страшную рану.

   Нашлись две недопитые бутылки водки, которые снова унесли его в тяжелое пьяное забытье, где нет проблем, пока не отрезвеешь. Ближе к ночи  в щитовую заглянул слесарь, похолодел от ужаса и через пять минут вызвал милицию. А еще через час у подвала собрались почти все жильцы дома. Электрика увезла милиция, отрезвевшего и сразу ставшего седым. Плакали собравшиеся женщины, плакала паспортистка, причитая, что со дня на день у парня был бы паспорт.

   Какие еще у убитого были грехи неподъемные, если судьба согнала с лица улыбку и снова плотно сжала губы.           

                   

  

        

 

                   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                      После шторма.

   Долгих семнадцать суток теплоход «Зыряновск» пробивался к родным берегам через осенний Тихий океан, который в это время года совсем не тихий. Штормит постоянно, один циклон сменяется другим с такой регулярностью, как день сменяется ночью. Шторм в девять баллов не затихает ни на минуту, мотая сухогруз в своих смертельных объятиях. И нет ни какой возможности вырваться из них, некуда спрятаться, негде отстояться, на сотни миль вокруг одна беснующаяся стихия.

   Судно, загруженное под «жвак» канадским зерном, ныряет по надстройку в огромные волны, сотрясается под их ударами,  раскачиваясь с борта на борт до тридцати градусов. Волны со страшной силой бьют в люковые закрытия, и не в силах проникнуть внутрь трюмов, с шумом скатываются снова в океан. Не дай Бог найти им хоть микронную щелочку, последствия будут непредсказуемы, и скорее всего, трагичны.

   Моряки вслушиваются в работу главного двигателя, надежная работа которого вселяет в людей уверенность. И ничего, что он иногда взвывает, когда волна, подкинув корму, оголит винт. Двигатель не встанет в самый ответственный момент, не подведет, потому что экипаж – профессионалы, которые знают свое дело, которые слиты с судном в одно целое.

   И другие механизмы не дадут сбоя, сработают четко и надежно. И океан отступит в бессильной ярости, свирепо огрызаясь циклонами, шквалами и громадными волнами перед победившими его людьми. Но это будет не скоро, до берега, до порта назначения еще многие и многие мили.

   Моряков не отпускает страшное напряжение, они сейчас бок о бок со стихией, в прямом смысле. Граница между ними и Океаном – двухсантиметровая толщина стального борта – это граница между жизнью и смертью. Это соседство не дает людям расслабиться ни на минуту, против которого изматывающая качка – пустяк, когда невозможно не только уснуть, но и отдохнуть, пытаясь расклиниться на уходящей из – под тебя койке.

   Питание всухомятку, из горячего только чай и кофе, так как ни одна кастрюля на может устоять на плите. И к этому еще масса других как бытовых, так и физических проблем.  Девятибальный шторм заставляет моряков жить в постоянном ожидании каких то неприятностей, неизвестных, но в полнее возможных.

   Океан не стихает, а высота и сила волн, бьющих в судно, селит страх в души моряков. Его немного, совсем чуть – чуть, но нет ни каких сил выгнать его, выдавить из себя, внушая, что все будет в порядке, все ведь отлажено и проверено десять раз.

   Долго –долго тянутся штормовые сутки под тяжестью стресса, и только одно желание, чтобы все это поскорее закончилось. Темно – серый день навивает тоску, кажется, что судно стоит на месте, совсем не двигается в этой давящей на сознание сырой мгле, в этих черных тучах, опустившихся на воду.

   Но время идет, вахта сменяется вахтой, миля за милей уходят за корму, циклон смещается севернее, наконец, ослабив свою смертельную хватку. И вот  Тихий океан оказался за кормой, и сухогруз вошел в Японское море. А это почти уже дом, и пятибалльная зыбь по сравнению с океанской при ярком солнечном свете кажется ласковой. И до родного порта остается чуть больше суток ходового времени.

   Это будет завтра, а сегодня отдраили водонепроницаемые двери, и в надстройку хлынул свежий морской воздух. Моряки начали проверять и устранять последствия штормового перехода. Из этой переделки вышли с честью, люди и механизмы сработали на отлично.

   Прекрасное настроение и расслабленность закончились после обеда, когда по ушам ударила пугающая громкая трель аварийного  звонка, а по трансляции старпом объявил общесудовую учебную тревогу. Сама эта тревога никого не удивила, она всегда проводится перед приходом в базовый порт, где, как обычно, нахлынет толпа проверяющих из пароходства, и надо быть готовым к встрече с ними, все вспомнить, все подработать.

   Удивила дальнейшая команда, отменившая обычную в таких случаях герметизацию всех судовых помещений: всем приказано собраться в столовой команды. Моряки как были в спасательных жилетах, так и потянулись к месту сбора. Через пять минут все на месте, последними появились капитан с помполитом.

   Капитан прошел и встал так, чтобы видеть всех, и чтобы его видели все. Он внимательно оглядел моряков, и под его взглядом  они притихли, почувствовав какую то непонятную тревогу, а то и беду.

   А капитан не спешил говорить, прошелся в три шага вперед – назад, как бы примериваясь к месту, а может быть волнуясь и, наконец, сказал такое, после чего штормовой переход показался каким то несущественным и уже далеким. Его короткое сообщение повергло всех если и не в шок, то в крайнюю растерянность точно.

   На судне произошла кража, это явление надо пресечь в корне, а посему создается комиссия, которая произведет осмотр всех кают без исключения. Никакие возражения не принимаются – это приказ. Народ переваривал услышанное в тягостном молчании, соображая, что к чему.

   Очень для многих досмотр – обыск – мероприятие нежелательное, да и любому нормальному человеку неприятно, когда роются в его вещах. Но понимали и другое, хочешь – не хочешь, от тебя это уже не зависит, обыск проведут в любом случае. А начнешь «дергаться», получишь неприятности стопроцентно, найдут воришку или нет, так что лучше молча сидеть, надеясь на лучшее и проклиная вора.

   Капитан не сказал, что именно украли, и у многих всплывают бредовые мысли: а вдруг это украденное подкинут ему, ведь каюты не закрываются круглые сутки. И сразу начинают судорожно вспоминать, с кем и когда ругались и что сказать, если такое произойдет.

   В общем, часть моряков заполучило легкое нервное расстройство, не говоря о тех, у кого, как говорится, «рыльце в пушку» конкретно. Нервничает старший матрос – плотник, удачно поменявший рубли на канадсткие доллары по фантастически низкому курсу у эмигрантов. И теперь эти доллары, еще не спрятанные от таможни, спокойно лежат в рундуке, и только слепой их не найдет. И как объяснишь, что их количество превышает валютный оклад моряка за целый год. При хорошей раскрутке можно оказаться года на три по ту сторону «колючки». И как хитро сделали с этой тревогой, теперь не зайдешь в каюту, не сунешь валюту в карман робы.

   Тревожно на душе токаря, в каюте с десяток порножурналов, которыми щедро одаривали канадские докеры. Полгода проболтаться на Севере, в полярке, один рейс на Канаду – и прощай, заграница. И это в то время, когда начинается главная денежная работа с лесом на Японию, где катит отличный бизнес. Может, еще все обойдется, помполит вроде мужик неплохой, может, не станет шум поднимать, выкинув всю эту порнушку за борт. Но опять же, он не один, с комиссией, в которой кроме него четвертый механик - комсорг, боцман – профорг и докторша. Непонятно, за что ее включили в эту «компанию», милую и тихую женщину. В общем, проблема и сплошной головняк, и теперь уже ничего не изменишь, не исправишь, остается только ждать, уповая на случай и везение.

   Дневальная, молодая светленькая девчушка, чтобы отвлечься, накрывает чай. Ей тоже не хочется видеть посторонних в своей каюте, где полная раковина грязного белья. Еще прослывешь в экипаже грязнулей, кому нужны объяснения, что нет ни каких сил в одуряющую качку заниматься еще чем то, кроме работы. Ведь только сегодня хотела все «генералить» и стирать, пока погода установилась, как не вовремя этот обыск.

   Комиссия во главе с помполитом ищет, остальные в мучительном ожидании, никто не притрагивается к чаю, дымя сигаретами. Капитан разрешил курить в столовой, видя, как люди нервничают в ожидании результата.

   Самое интересное, что ожидать и нервничать не пришлось долго, каких то пятнадцать минут. Комиссия вернулась в столовую, и помполит сообщил, что украденные вещи найдены, и пусть виновник объявится народу.

   Тишина громовая, никто не верил, то могут найти пропавшее – и вдруг такое. А может, на «понт» берут, надеясь таким способом вывести воришку на «чистую воду», все молчат, все ждут. Если помполит сказал правду, а оно, скорее всего, так и есть, то через мгновение кто то окажется по другую сторону, за чертой. Сейчас он еще друг, кореш, коллега, а через минуту будет выброшен из сознания каждого, все шарахнутся от него, как от прокаженного. Люди смотрят друг на друга, решая в уме – кто.

   Прошло пять минут – и все та же тишина. Тогда помполит обращается к молодому матросику, мол, что молчишь то, скажи товарищам, покайся. И тот, опустив мгновенно ставшее пунцовым лицо, вышел из столовой. Следом, с молчаливого согласия капитана, вышли два моториста. Эти кулаками объяснят, что хорошо, а что плохо.

   Все закончилось благополучно, в пострадавших один воришка, к каюте которого выставили вахту, чтобы тот по «запарке» с собой чего не натворил. Так и будет до прихода находиться в каюте, с настежь открытой дверью, и вахта в два человека не отойдет от него ни  на шаг.

   Через час на собрании, учитывая молодость парня и незначительность украденного, решили и проголосовали единогласно: жизнь парню не портить, а отправить в армию, как раз осенний призыв идет. Армия – хорошая школа жизни, многим не дала свернуть на «кривую» дорожку, может, и этому матросу поможет.

   «Гроза» прошла стороной, и теперь все спокойны и благодушны, и само воровство кажется мелким и наивным. Парень украл тонкий белый свитерок «водолазку» и легкую осеннюю курточку, взял изрядно поношенные вещи, когда в карманах других «шмоток» были и рубли, и доллары.

   Понятно, что это его первое «дело». Может, доброта экипажа не даст ему споткнуться еще раз, может, сделает выводы. Парень только пришел из мореходной школы, он и жизни не знал – не видел толком, украденное спрятав в давно «засвеченный» таможней тайник в собственной каюте. Потому и нашли быстро, не успев вогнать в неприятности добрую треть экипажа. В общем, недавние страхи прошли, настроение у народа хорошее, и уже никто не хочет ни долгих разборок, ни крутого наказания для провинившегося.

   Потом была недельная стоянка в родном порту, и береговые заботы отодвинули в сторону проблемы и трудности рейса. Матроса – воришку списали и, как думали в экипаже, он ушел в армию. А спустя три месяца узнали, что тот ни в какой ни в армии, а в тюрьме. И кто подсуетился в этом вопросе – осталось неизвестным: то ли помполит, то ли капитан, а скорее всего оба. По крайней мере, они этим «геройством» не хвастались, и этот вопрос больше в экипаже не поднимали.

   Зиму проходили на Японию и Магадан, и тот осенний рейс подзабылся. Правда, до моряков доходили слухи, что как будто в пароходство приезжала мать того матроса, из далекой приморской деревеньки. Видно, хотела понять, как сын  на «зону» попал. А с кем она встречалась, кто ей что объяснял, в экипаже не знали, с ними она не увиделась.

     А еще через год по осени, кто то из экипажа встретил бывшего коллегу в Находке, где тот отбывал срок на «химии». Говорят, шел веселый и счастливый в больницу лечить что то венерическое. Всем сразу вспомнился его вид тогда, жалкий и потерянный, вид человека, готового умереть от стыда. Никто, конечно, не жалел парня, своих забот предостаточно, но горький осадок остался у многих. Ведь обещали пацану армию, и не просто обещали – голосовали, а закинули на зону. Вывели, так сказать, конкретно на «кривую дорожку», не дали шанса, хотя и громко «базарили» за это. Выходит, именно «базарили», как бабы на рынке, а не говорили.  И кому какая выгода со всего этого, непонятно, ведь поступили хуже, чем тот матрос по молодости и недомыслию.                              

 

           

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                         Просто о жилье.

   Для Савелия Даниловича Васильева карьера закончилась в одночасье, когда он и думать не думал о каких то неприятностях, полагая, что находится если и не на пике всесилия, но где то совсем рядом. 

   А быть уверенным было от чего, он уже пятнадцатый год возглавлял жилищно – бытовую комиссию Дальневосточного морского пароходства, главной «скрипкой» которой было распределение квартир и легковых машин. Пятнадцать лет распределял товарищ Васильев твердой рукой малюсенькие малосемейки и шикарные апартаменты, «Волги» и «Жигули», не говоря уже о «Москвичах» и еврейских «броневичках» – «Запорожцах». Сидя на такой «золотой жиле» социализма, поневоле загордишься, будешь поглядывать на людишек со снисходительной жалостью, сильно не сосредотачивая на них свое внимание.

   И вот сегодня, когда все «инструменты» и связи отлажены, и он в сфере распределения ну очень большой специалист, чувствующий себя в ней «как рыба в воде». Знает все входы и выходы, здоровается за руку с важными людьми не  только своего родного пароходства, но и города, когда, кажется, нет такой силы, которая может его сместить – свергнуть с такого «хлебного места», вдруг все рушится, летит к «чертям собачьим». И скорее всего через недельку – другую, он, Савелий Данилович, опять станет простым человеком. И никто не будет искать с ним встреч и знакомств, а большинство прежних важных знакомых просто перестанут его замечать.

   И виной всему этому какой то чернопузый механик, который пару лет путается под ногами, «качает права»,пытаясь глоткой улучшить свои жилищные условия. И подлез же «гад», подставил ножку так, что он, товарищ Васильев, не только споткнулся, а растянулся во весь рост. А как теперь вставать – подниматься, и удастся ли? Скорее всего нет, вряд ли судьба подкинет еще раз такой шанс.

   А виновник, сокрушивший карьеру начальника жилья, и думать не думал о каких то интригах, и о чьих то карьерах. Сергей Алексеевич Боровик хотел просто получить нормальную трехкомнатную квартиру в любом районе города, на которую, кстати, имел все права, простояв в очереди за ней двадцать семь лет. Из которых пятнадцать ютился в малосемейке, с женой и двумя взрослыми детьми.

   Двадцать семь лет в очереди на квартиру – это рекорд, обычно у большинства этот вопрос решается лет на пять – семь раньше. Правда, это самое большинство знает тонкости и маленькие хитрости в виде подарочков кому надо, а так же подобострастных и заискивающих улыбочек нужным людям, и остального такого же прочего, сильно помогающего существовать в социалистическом бытие. А коли не владеешь такими способностями, значит жди, видно на роду тебе написано быть «терпилой».

   Механик Боровик не был терпилой, он был простым человеком, правда, для совдепии уж слишком честным и порядочным. Думал, что и большинство такое же, наивно веря в справедливость, мол, если что положено, положенное и отдайте.

   Все эти нетипичные для советского люда качества, да еще помноженные на ни кому ненужную принципиальность, сильно осложняли жизнь не только по бытовой линии, но и по работе, заставляя прозябать во вторых механиках.  По опыту работы и профессиональному мастерству, ему давно надо бы быть стармехом, но он не коммунист, и что самое печальное – не хочет им становиться, говоря об этом открыто. Игнорирует, значит, партию рабочих, крестьян и передовой интеллигенции. Может задать такой вопрос в присутствии множества людей, такое ляпнуть про социализм, что хоть стой, хоть падай. Бедные помполиты , сгорая от стыда за такого командира и в страхе за свою карьеру, неслись сломя голову в партком, чтобы поскорее выявить ненадежного и колеблющегося «кадра». Там, конечно, внимали их страхам за социалистическую державу, успокаивали и с болью в душе посылали механика остыть, одуматься на суда северного направления, подальше от заграницы.

   В «загранке» идет дополнительный валютный заработок, именуемый командировочными, и являющийся главным стимулом работающих на флоте, потому там и конкуренция, и нет недостатка в сознательных людях, относящихся к социалистической державе, как к маме родной.  А коли недостоин товарищ Боровик представлять великую державу за рубежом, то извини – подвинься, уступи место тем, кому нужнее валютная зарплата.

   Эти тонкости «достоин – не достоин» доставали мужика постоянно еще с курсантских времен, когда он заканчивал ленинградскую мореходку. Ему не открыли визу, путано и долго объясняя, почему он не достоин загранзаплыва, почему круглому сироте не положено пересекать священный рубеж Родины.

   Если откинуть все правильные слова, то получается просто и цинично. Она, эта самая Родина, в лице, правда, партийных деятелей, не хочет, чтобы ее покинул молодой человек, соблазнившийся капиталистическими благами. Увидит эти самые блага наяву, и останется по ту сторону границы, и не сможет удержать его не тоска по родному детдому, с сытыми и вороватыми наставниками, ни казарменная уютность училищных общаг. Вот женись, ребенка роди, тогда и про визу говорить будем, а пока в каботаже думай, что к чему.

   Соприкоснувшись с такими моментами, Сергей Алексеевич держался подальше от сознательных партийцев, стараясь как можно меньше с ними общаться – пересекаться, чтобы не сорваться на крик, оскорбления и навсегда не угробить свою флотскую карьеру.

   Но время шло, жизнь налаживалась, подрастали дети, сын и дочка. И валютный заработок все чаще и чаще становился хорошим подспорьем в семье, и все реже моряк высказывал наболевшее вслух, помня, что за ним семья, и заграничные вещи очень радуют его родных людей.

   Вот бы еще получить квартиру, которую устал ждать, и можно спокойно дорабатывать до пенсии, сосредоточившись на доме, семье, детях. Ведь назвать комнату в огромной, как корабль, малосемейке, с туалетом и душем на четыре семьи, язык не поворачивается. Морально поддерживало то, что вот – вот это мечта должна исполниться, и трехкомнатная квартира по составу семьи станет реальностью, ведь его очередь на нее давно в первой сотне.

   Дома сдавались, квартиры получались, а товарищ Боровик так и торчал в первых рядах соискателей на нормальное жилье. И квартиры всегда были нужней кому то другому: ветеранам войны, героям мирных будней, больным, отдавшим всех себя на благо любимой Родины, - так по крайней мере ему объясняли в жилищно – бытовой комиссии, и это было трудно опровергнуть, оспорить. Умелые партийцы у нас все могут объяснить, но если смотреть на все это проще, то злые шутки с ним играет его детская вера в силу советского закона. Он требует то, что ему положено, а нет бы быть поласковее с Савелием Даниловичем, подарок – другой из – за границы привезти. А вместо этого смотрит на него как на простую пешку, да еще голос смеет повышать. Вот и имей, что имеешь, коли не знаешь, как вести себя с нужными людьми.

   А механик этого точно не знал и знать не хотел, он уже и смотреть то не мог на наглое лицо начальника жилья, который сочувственно выслушивал, обещал горячо и правдиво решить его проблему в самое ближайшее время, но в его черных бегающих глазках светилась явная усмешка.

   В общем, наболело у Сергея Алексеевича, терпенье лопнуло, плюнул на деньги,  в общем то немалые, и в очередной отпуск за свой счет в Москву поехал, искать правду в министерстве морского флота. Приехал, и как ни странно, сразу получил место в ведомственной гостинице. А что самое удивительное, всего через два дня попал на прием к одному из заместителей министра. Рассказал все как есть, поразив своей историей министерских, внимательно и сочувственно внимавших ему. А то, что товарищи из министерства поразились такому беспределу, было видно невооруженным взглядом. Они пообещали разобраться, а чтобы это не выглядело пустой отмашкой, предложили пожить в столице недельку – другую, ожидая результата из Владивостока. Кто куда звонил, что запрашивали и что выясняли, Сергей Алексеевич не знал, да и зачем ему эти детали.

   Но вот на восьмой день вызвали в министерство, где уже знакомый зам в присутствии миловидной женщины от профсоюза и двух суровых с виду мужиков, в кителях с шевронами капитанов, снова порасспрашивали о том, о сем, угостили чашечкой кофе. Его принесла секретарша на маленьком подносике вместе с миниатюрной вазочкой печенья.

   Кофе, конечно, Сергей Алексеевич выпил, а к печенью не прикоснулся, неудобно как то хрустеть в присутствии таких важных людей. А те пообещали, что его квартирный вопрос решится благополучно в самое ближайшее время, мол, звонили на места, «хвосты», мол, кое – кому накрутили, чтобы там, на далекой окраине страны впредь таких безобразий не случалось. Мол, поезжайте домой товарищ Боровик, не волнуйтесь, все будет хорошо, все по закону. А еще выписали бесплатный билет на поезд, крепко жали на прощанье руку, попеняв, правда, что товарищ Боровик до сих пор вне партии, мол, нужны ей такие люди.

   Ехал механик шесть суток на «России» до дома и все шесть суток находился в приподнято – праздничном настроении. Удивлялся, как все удачно получилось: и в деле помогли, и поговорили душевно – уважительно. Осталось самое малое – доехать и получить долгожданный ордер, даже не верится, что у них будет такая огромная квартира.

   Дома взволнованная и счастливая жена показала заказное письмо, где четко и ясно говорилось, что он, товарищ Боровик, вызывается срочно в жилищно – бытовую комиссию для получения смотрового ордера на квартиру. Вот так номер, вот так удача, не успел приехать, как все путем и все как надо.

   На следующий день, получив у секретарши заветную бумажку, механик на такси понесся смотреть будущую, так долго ожидаемую квартиру. Но на месте его чуть не хватил удар, Сергей Алексеевич был потрясен, и это еще мягко сказано. Квартира была трехкомнатной, как и написано в смотровом ордере, вот только находилась она в цоколе здания, можно сказать, в фундаменте. А так как  дом стоял на крутом склоне, то кухня и одна комната окнами сравнялись с тротуаром. Само здание кирпичное, а цоколь из бетона, и когда заходишь в подъезд, топаешь вниз, как в подвал. В общем, нормальная квартирка в награду за двадцать семь лет ожидания. 

   Через час моряк стоял перед секретаршей, которая с едва скрываемой усмешкой объясняла, что товарища Васильева нет, и не будет несколько дней, он в командировке.

   А что до квартиры, то из министерства, из Москвы пришел приказ дать вам квартиру немедленно. А эта, в цоколе, единственная свободная на данный момент, следующие будут не раньше, чем через полгода. И если товарищ Боровик отказывается от этой квартиры, то пусть подтвердит отказ письменно и распишется.

   Механик не стал слушать издевательские объяснения этой мымры, на которые то и сказать по – большому счету нечего. Едва сдержался, чтобы не выругаться, не то что писать. И чтобы не наломать «дров» ушел, в слепой ярости хлопнул дверью так, что секретарша подскочила на стуле, выпучив глаза от страха.

   У нее еще мелькнула мысль, что зря Данилыч мает этого человека, уж больно взгляд у него тяжелый. Глянул так, что общаться с ним в будущем очень уж не хочется. Лицо просто белое от нахлынувшей ярости, от такого можно всего ожидать, и дверью хлопнул, что ненормальный.

   Сергей Алексеевич шел по улицам родного города, ему просто хотелось выть, плакать он разучился еще с детдомовского детства. Хотелось забиться куда – ни будь подальше от людей на лавочку в тень деревьев, и завыть по – звериному от полной безнадеги. Он классный механик, специалист высокого класса, а перед конторским «крысами» получается никто, если те позволяют открыто над ним издеваться, подлая страна, подлые нравы.

   Он зашел в стекляшку – кафе с красноречивым название «Рюмочная», хлопнул полные двести грамм «Сибирской», зажевал бутербродом с красной рыбой и, почувствовав, что злоба и ненависть его отпускают, вышел на улицу.

   И неожиданно ясная мысль пробила затуманенный водкой мозг: а что он хотел, он ведь всю жизнь в роли собачонки, которую то приласкают, то ткнут в морду горящей сигаретой. Он всю жизнь чего ждет, ему ничего не положено. Просить то не может, вот и ждет милости: то, чтобы накормили в детдоме, то чтобы в загранку допустили, то чтобы дали приличный пароход. Вся жизнь прошла в ожидании этих подачек, и вот даже сейчас, когда не дать квартиру уже невозможно, все равно у тех остается шанс безнаказанно поиздеваться. И почему он родился в этой Богом проклятой стране? Самое ценное, что у него есть – семья, и ради нее надо дожимать и бороться, ведь осталось совсем немного.

   Дома он не стал ничего рассказывать, зачем расстраивать родных и травить себе душу поражением. Жена, видя его состояние и понимая, что случилось опять что то плохое, не лезла с расспросами, а занялась приготовлением ужина. Глава семейства, не в силах глядеть в огорченные и непонимающие глаза самых близких ему людей, лег в постель, задвинул шторку, отделяющую супружескую постель от остальной комнаты, немного жалея, что не прикупил еще водки. А уснул на удивление быстро и спал крепко, не слышал, как поздно вечером осторожно легла жена, стараясь не потревожить его.

   Проснулся рано, когда утро еще только начало сереть, лежал, прислушиваясь к спокойному дыханию спящих жены и детей. Вспомнил, как они на него глядели вечером, и он читал в их глазах и любовь, и надежду,  и веру, что их папка самый лучший, и он все сделает, как надо. И Сергей Алексеевич поклялся себе, что доведет это дело до конца, и не потом через полгода, а сейчас, в самое ближайшее время. Ведь в конце концов остался совсем пустяк, дожать какого то козла Васильева.

   Прошло три дня, и не придумав ничего лучшего, механик снова решил записаться на прием к начальнику пароходства. Он приехал в управление перед обедом, чтобы узнать тонкости и детали записи, ведь таких просящих хоть пруд пруди, Прошел двойные застекленные двери и в просторном фойе нос к носу столкнулся с товарищем Васильевым, который, весело помахивая кожаной папочкой, направлялся на выход.

   Сергей Алексеевич встретился с ним взглядом, и мгновенно вспыхнувшая ненависть затмила рассудок. Он долю секунды смотрел на это моложавое лицо с аккуратно подстриженными усиками под француза и, не раздумывая, двинул правой в эти самые усики, потом еще и еще.

   В шустрости товарищу Васильеву нельзя было отказать, он почти увернулся от всех ударов, рванул назад к парадной лестнице через фойе, но у бюста Ильича был пойман и заполучил под глаз полновесный фингал.

   И им дело не закончилось. Левая рука механика дотянулась до горла начальника жилья и сжала так, что бедняга издал такой вопль, что содрогнулись стены старинного здания, а находящиеся в фойе люд кинулся разнимать дерущихся, вернее спасать одного из них.

   Это солидное фойе никогда не видело таких ужасных сцен и, скорее всего не увидит. Казалось, глаза знаменитых капитанов, портреты которых украшали стены фойе, вытянулись от удивления, и только бронзовый Ленин равнодушно взирал на происходящее. С трудом, но вырвали бедолагу из рук механика, который к тому же кричал такие непотребные слова , среди которых «мерзавцы» и «козлы» были самыми безобидными.

   Все бы ничего, и скандал удалось бы замять в пользу Савелия Даниловича, но к сожалению для него, эту сцену наблюдала одна из секретарш начальника пароходства, вот она то красочно и в деталях обрисовала картину произошедшего своему шефу. И повторила все слова точь – в - точь, которые выкрикивал один из дерущихся. Они, кстати, эти  самые слова, косвенно адресовались и ему, самому главному человеку пароходства. Секретарше не было нужды что то придумывать и приукрашивать, объясняя нечеловеческий крик, который услышал ее шеф через неплотно прикрытые двери. Да и людей посторонних много присутствовало при этом, так что правду все равно не скрыть, да и ей по большому счету плевать на этого чмыря. Она получает блага из другой «кормушки», от тех людей, которые не просят, а приказывают людям, подобным Васильеву.

   Этот случай мгновенно разнесся среди моряков, разговоры пошли крутые, что какой то механик чуть не придушил Васильева, и все были единодушны в одном – жаль, что не до конца.

   Разбираться, конечно, разбирались и к чести сказать, разобрались, но «грязь из избы» выносить не стали. Васильева по тихой перевели на прежнее место работы в отдел кадров, а Сергею Алексеевичу Боровику через неделю дали квартиру, трехкомнатную, в хорошем районе. Видно ждала эта квартирка кого то из нужных людишек.

   А что самое удивительное, после большой аттестации, назначили Сергея Алексеевича старшим механиком, не заикаясь о его беспартийности.